Это был страшный человек. В слово “страшный” я вкладываю всё, что касается сути Григория Тарасовича Сахно. И внутренней, и внешней: всё плохое, что в нём было, и… вся та толика хорошего, что временами в нём проскальзывала, и то в такой форме, что трудно сказать – хорошее ли. Все качества характера переплелись в нём в один тугой узел, и, как груз, упрямо тянули вниз.
Он родился в большой и бедной семье спустя четыре года после войны. Мать совсем не радовалась новому рту и сразу даже не хотела смотреть на нежеланное дитя. А потом удивилась его тёмным глазам и густому тёмному коку на темечке. Откуда в светлоголовой и голубоглазой семье вдруг народился тёмненький ребёнок. Но вскоре у младенца всё стало на место: кок на темечке вытерся, как кончик кошачьего хвоста, и новые жиденькие волосёнки приняли оттенок ярко-пшеничного цвета, и глаза тоже сделались светлыми – блекло-голубенькими. Слава Богу, не чужой, а то ведь и в родильной могли перепутать...
Отец всю жизнь пил, мать тянула семью. Полуголодное детство не оставило ничего приятного в воспоминаниях Григория. Как-то, когда ему было лет семь-восемь, он взял без спросу у матери из кармана десять рублей, купил сухофруктов, спрятался под забором и съел больше килограмма. Еле-еле дотащился до дома, ему было плохо – объелся. А дома скандал – где деньги? Когда разобрались, полупьяный отец так отстегал сына, что тот долго не мог сидеть, к тому же, его стошнило во время порки, он обмазал брюки отца, и получил вдвойне. Родители даже не поняли, от чего ребёнку стало плохо, посчитали, что с испугу.
Отчаянные, в кровь, драки со старшим братом ожесточали, озлобляли мальчишку. Он был слабее и всегда оказывался побеждённым в этих жестоких потасовках.
- Убью, убью! - беспомощно кричал младший, унося ноги из боязни заработать очередных болезненных тумаков.
Чувство униженности порождало в нём мстительность, злопамятство. В душе он становился похожим на монстра, подстраивая брату достаточно небезобидные козни. Страсти в семье не затухали. Побои родителей, бесконечные их разборки между собой, тяжелый пьяный кулак отца, который он по поводу и без опускал на мать, забитость сестёр, полуголодное существование, трудности в учёбе – вот те впечатления от детства, оставшиеся в памяти Гриши.
Денег в семье никогда не было, поэтому Григорий рано пошел работать: с юных лет был страстно озабочен затейливыми пижонскими замашками – хотел стильные брюки и модный галстук, любил хороший парфюм. Щеголем родился. Носил высокие каблуки не только для форсу, но и для большей убедительности, маленьких мужичков презирал. Подскакивал при ходьбе на своих тонких, от природы плотно поставленных ножках, как необузданный конёк. Некрасиво втягивал голову в узкие плечики, и казалось, у него нет шеи. Да, до мускулистого Гойко Митича – индейского вождя Чингачгука в кинофильме – он явно не дотягивал, хотя очень этого желал. Когда знал, что на него смотрят, походочка менялась – становилась игривой, вихляющей: любил играть на публику.
С работой не всегда всё было гладко, сказывалась лень и природная хитрость, когда находил любые причины, чтобы отлынивать. А какому начальству такое могло понравиться? Поэтому на одном месте долго не задерживался. Рано познал вкус горячительного, от чего стал ярко проявляться необузданный нрав. Мог в пьяной вседозволенности дать отцу сдачу, когда тот пытался воспитывать сына.
- Убью, убью! - злобно орал теперь уже отцу детина. У его родителя редкие от пьянства волосёнки так и подскакивали дыбом от страха и злости в своей беспомощности, а изнемогающие от любопытства соседки уже тут как тут – кудахчут в притворном сострадании, но меж собой солидарны в одном: «Что посеешь, то и пожнёшь!».
Полнота власти в семье перераспределилась, нынче Гришино слово стало непререкаемым. Отрок рвался во все тяжкие, как юный кобелёк с цепи. Подавшись первому томлению тела, зову ещё не совсем созревшего организма, в неполные восемнадцать лет женился: привёл в дом молодуху своего же возраста, которая и не думала длить допостельный период и ждать свадебных воплей «Горько!». Молодые с какой-то бездумной радостью кинулись играть в семью.
- А где вы жить будете? Чем собираешься кормить семью? - попытался отец образумить легкомысленного молодожёна. - Я вас кормить не собираюсь. Да и места в двух вагончиках нет. («Дом» состоял из двух старых вагонов и пристройки в виде кухни...).
- Смотри-ка, кормилец нашёлся! Всё пропиваешь, а корчишь из себя хорошего папу, - со злобцей в голосе Григорий заткнул родителю рот.
Отец опасливо продвинулся ближе к двери, чтобы сразу удрать, если «балбес» (как он его называл) вздумает надавать батяне по шее.
Мать тоже была не рада ещё одному рту в доме – самим бы как-нибудь свести концы с концами. Но она понимала, что ничего изменить нельзя, характер сына мать знала хорошо. Лучше смириться, чтобы не было хуже. К тому же она и не сомневалась, что этот брак долго не протянется...
Гришуня вытурил всех домочадцев из спальни, а сам со своей глуповатой молодушкой расположился в комнате очень даже недурно. Остальные устроились во втором вагончике и в кухне на полу. Гришу совершенно не волновал их быт. К радости родных, через месяц неоперившийся муж выгнал свою Венеру, недавно так им любимую, по методе отца – с кулаками, сквернословием, руганью.
- Убью! - привычно разносились по округе визгливые вопли рассерженного мужа.
Через восемь месяцев после этого молодуха родила ему сына, которого он, правда, официально усыновил.
В армии чётко уяснил, что он не самый сильный, мускулы не накачаны, поэтому был тих и не перечил “дедам”, проявляя такую вертлявую угодливость и гибкость, что и самый профессиональный актёр мог бы позавидовать артистизму юркого служивого. Отслужил три года и вернулся в отчий дом на горе родителям. Сынок пил, гулял, с работой не получалось – ничего не находил по душе, кидать лопатой не в его натуре, а куда с образованием в восемь классов подашься. Скандалами доводил всех в семье до истерики. Мать смотрела на нерадивого сына бесцветными от частых слёз глазами и не знала, как вразумить непокорное чадо. Отец часто прятался от буйного отпрыска, чтобы в очередной раз избежать хорошей трёпки, на которую тот был особенно щедрым. Местами они теперь поменялись: когда-то батя бил смертным боем малолетку, нынче – наоборот. Что посеешь, то – пожнёшь!
Старший брат работал фотографом в местном быткомбинате и жил достаточно безбедно.
- Возьми меня на работу, научи фотографировать, - скрывая неприязнь к старшему брату, униженно просил Гриша. Он вдруг понял преимущество этой работы и твёрдо решил изменить свою непутёвую жизнь.
Брат научил его фотографировать. Несколько лет Григорий отработал в районной газете фотокором, подрабатывал и на стороне. Дело сдвинулось с мёртвой точки, он стал неплохо зарабатывать.
Отпустил бороду, приоделся, приосанился, сделался этаким бородатым денди: по блату добывал импортные шмотки и значительно оторвался от небогатых сверстников. Работа требовала егозистости. Рекламировать свою продукцию он наловчился быстро: пускал в ход обаяние, игривость, не чурался лести, а главное, не отличался застенчивостью. К тому же природная прижимистость требовала большего.
Со временем, когда переехал в город с семьёй, он уже имел некоторый опыт в своём деле и быстро сделал себе имя. Фотографии его действительно отличались профессионализмом. Природный вкус, некоторые способности в рисовании помогли ему выйти, выражаясь фигурально, в передового бойца “фотографийного” фронта. Тут ещё сыграло большое желание общеголять всех, кого знал, дорогой мебелью, коврами, хрусталем (зависть грызла). Сидевшая в нём нагловатость помогла ему потеснить некоторых местных фотографов, узурпировать самые престижные районы – школы, небольшие организации, крупные предприятия – и пользоваться не очень честно добываемыми благами. Деньги водились, что открывало ему путь к высокомерию и ярче обнажило природную вальяжность.
***
Второй раз женился по большой любви. Однажды зашёл на почту, чтобы отправить снимки на областной конкурс и увидел за стойкой симпатичную девушку. Взглянув в её глаза, Гриша обомлел. «Умру, но добьюсь её взаимности», - вдруг подумал молодой человек.
- Девушка, я знаю, что сейчас вам не нравлюсь. Но и твёрдо убеждён, что позже, когда вы ближе со мной познакомитесь, вы будете счастливы выйти за меня замуж. Имейте в виду, что я прошу у вас руки и сердца. Завтра я зайду к вам снова – уже в качестве жениха, - выразительно, не скрывая мужского желания, уверенно произнёс парень.
- Вы очень высокого о себе мнения. И вы мне не нравитесь, - скривив гримаску, спокойно отреагировала она.
- Не сомневайтесь в том, что я окажусь прав... - серьёзно ответил он и с видом короля удалился.
- Фи, какой надутый индюк, - вдогонку крикнула девушка. Гриша только ухмыльнулся.
Цветы, цветы и цветы. Коробки дефицитных конфет. Жарко-интригующие взгляды. Сладкие слова. Белоснежные манишки под пиджаком. В ход шло всё, что можно применить в такой ответственный для него момент жизни, ведь он решил твёрдо и бесповоротно прожить с этой красавицей жизнь! Какое-то время его старания не приносили ему удачи, она его просто игнорировала. Наконец, первая победа: девушка от него не отвернулась и с интересом на него взглянула. Ура! А потом он вдруг уловил в её глазах: она его ждёт! Теперь можно немного и расслабиться, кохана сама будет искать с ним встреч – это тоже своего рода тактика. Так и случилось, когда он несколько дней подряд не приходил к ней на работу, она, узнав его адрес, поджидала его после рабочего дня у дома.
- Я подумала, что, может быть, ты заболел, и решила проведать, - пряча глаза, кротко произнесла красавица.
Всё! Дело сделано. «Укротил, как строптивую кобылицу», - подумал самодовольный стратег. В эту же ночь, охваченный страстью, парень уложил её в ложе на сеновале, куда приволок матрац. Она сдалась, да так, что неизвестно, кто больше любил – он её или она его. В любви всегда лучший кусок достаётся тому, кто меньше любит...
- После того, что с нами произошло, я обязан жениться, - шутливо изрёк после бурных ласк возлюбленный коханы. - Отдашь мне своё сердце, солнышко? - с лёгким высокомерием задал он вопрос.
- Да! - она смотрела в его глаза с обожанием.
Кареглазая, в ней было столько женского обаяния, что для многих парней эта девушка осталась несбыточной мечтой. Григорий очень гордился, что она выбрала его, в сущности, внешне настолько некрасивого, что с первого взгляда его вид вызывал некоторую оторопь у тех людей, которые его не знали. Но он хорошо уяснил для себя: внешность часто обманчива, а для мужчины она играет второстепенную роль в жизни. Неглупый от природы бородатый супермен сумел создать свой особый имидж. Молодежные, как тогда говорили, “прикиды” в виде джинсов, модных футболок, кроссовок и прочей современной одежды, отличали его от сверстников. Многие считали, что его, ко всем прочим внешним недостаткам, портит борода, то есть она ему так же идёт, как петуху копыта, но на самом деле это было не так. Она-то и скрадывала недостатки его лица, делала необычным, а со временем начинала нравиться.
Он научился вести себя так, как хотелось окружающим, менял кожу, как хамелеон. Достаточно было нескольких встреч с ним, и он мог обаять любого человека, обольстить любую женщину. Здесь уместно вспомнить актёра и кинорежиссёра Владимира Басова, некрасивого внешне, но настолько в своих хитросплетениях – обаяние, умение себя преподнести – неподражаемого, что он мог завоевать сердце любой самой красивой женщины, да так, что она, бедная, от своего божества становилась чуточку невменяемой.
Так же было и с подругами жизни нашего славного героя. Жена просто с ума сходила от Гришунечки, а он, взлелеяв в себе целый комплект обаятельных жестов, мимики, горячих и загадочных взоров, красивой неспешности, очень умело использовал дешевый набор на практике. И ведь срабатывало на полную катушку, в расставленные сети попадались иногда совсем даже неглупые женщины.
Недостатка в деньгах семья не испытывала, весь свой семейный быт муж очень старательно облагораживал, не жалея денег.
Но Григорий продолжал пить, увивался за молоденькими дивами. О том, что муж ходит на сторону, жена догадывалась сама, бывало, что и знакомые приносили неприятную весть в клювиках, как голуби письма. Естественно, супруга пыталась оборвать неправедный амур своего благоверного, причём достаточно бескомпромиссно. В семье начались бесконечные разборки, заканчивающиеся драками. Муженек не стеснялся пускать в ход кулаки, карие глазки супруги часто были окаймлены сине-жёлтыми полукружьями.
- Убью! - сакраментально орал разъярённый супруг, вспугивая соседей по площадке.
Но и она в долгу не оставалась, щедро одаривая Гришуню кухонной утварью, норовя стукнуть по изменным частям блудливого тела.
Развод супругов сопровождался такой грязью и непорядочностью со стороны мужа, что ни о каком примирении не могло быть речи. Он не стеснялся в выражениях, когда пытался очернить супругу. Заботясь о своей репутации, приписывал ей измены с некоторыми его друзьями, обзывая потаскушкой. А бедная женщина так ждала от любимого обратной реакции. Увы! Теперь нерадивому папаше пришлось платить алименты еще на двоих детей от второго брака.
При всей его скупости, деньги бывшей жене Григорий приносил всегда сам, но не потому, что был порядочен и щедр: романтических чувств к кареглазой он не утрачивал никогда и верил, что рано или поздно они сойдутся. Знал, что и её волнует его близость. Отчасти он был прав в своих предположениях.
***
Новое холостяцкое гнездышко фотограф энергично, как отставной реформатор, обустраивал, основательно, с некоторыми элементами эротического декора. Стены очень искусно украсил отличными фотографиями разных размеров и видов, особенно пленили страстные отретушированные ягодицы современных сильфид; в квартиру натаскал всяких забавных сувенирчиков и прочую украшательскую никчемность; мебель, гардины, зеркала – все тщательно подбиралось для гармоничности. Надо отдать ему должное – сделано всё было с умением и вкусом, из всех уголков квартиры веяло уютом, удобством и какой-то изысканной, полной тайных смыслов игрой.
Жизнь и есть игра, как говорил великий классик. Придя в эту милую квартирку, уходить не хотелось.
Он зажил такой холостяцкой жизнью, что в своем одиночестве обскакал всех: и женатиков, и холостяков, и ловеласов. Кто только не “водился” в его конспиративной квартире, чего там только не творилось. Кураж был такой, что провинциальному городку и не снилось.
На печатание порнофотографий мастер фотографического дела не жалел ни времени, ни сил. Здесь его творчеству не было предела, многое он черпал из иностранных журналов (они доставались из-под полы), брал на вооружение, а потом множеством хитрых способов вкраплял своё трепетное как лань вдохновение в снимки. Совсем ещё девочки с полудетскими формами красовались на фотографиях в таких позах и в таком виде, что не подавалось никакому здравому смыслу. Телесная выразительность девчушек по малолетству ещё ничем особенным не отличалась, но иногда это ещё больше распаляет человеческих самцов, озабоченных половой оголтелостью.
Жизнь этих юных “путан” уже в таком раннем возрасте разнузданно растлевалась дяденькой – безмерно жадным до всего пошлого и низменного. В те годы, доперестроечные, такие вещи считались верхом непорядочности (в отличие, надо отметить, – нынешних!..), но наш герой, наоборот, очень гордился своей продукцией. Энтузиаст движения за неприкрытый секс и эротику, причем не важно в каком возрасте, скрыто распространял свою продукцию, имея большую выгоду. Тут, правда, хватало ума не особо афишировать свою подпольную деятельность. Друзья его тоже старались держать все эти делишки в тайне, да и явочная квартира многих устраивала.
Любовные игры иногда вылетали похотливому борцу за свободный секс боком. Ему довелось лечиться у венеролога, избавляясь не только от менее безобидных насекомых и грибков... Несмотря на то, что вырос в беднейшей семье, от природы был страшно брезглив, и иногда от злости на своих сексуальных партнёрш (и не только партнёрш) устраивал им очные ставки с разборками, мол, честно надо предупреждать. (Потом, правда, припудривая синяки). Хотя сам эти постулаты чтить забывал, когда вовремя не мог потушить огонь страсти...
***
Жениться снова Григорий Тарасович пока не собирался. Недостатка в женщинах, причем разного пошиба, не было: от «высоких» – занимающих посты, просто одиноких – ищущих свою половину, до самых последних “путан”. Григорий поглядывал на своих потенциальных девиц свысока с некой иронической сравнительностью. Он завоёвывал их расположение, как настоящий стратег и тактик, а потом, ничем особо не одаривая, пользовался ими. Они еще и сами помогали ему, чем могли.
Не брезговал мужик ничем и никем. Многие самые красивые барышни города оттягивались в его любвеобильной квартирке, где их подкупала приятная музыка, изыск в виде свечей и шампанского и ублажающие слух сладкие откровения на сексуальную тему. Всё романтично и в меру благопристойно. Он знал, что нравится женщинам, к тому же они сами никогда его не оставляли. Инициатива во встречах и расставаниях всегда была за нашим ловеласом. Сколько слёз видели эти стены, сколько пакости и грязи… Григорий никогда никого не жалел, хотя на словах мог посочувствовать, разыграть роль добренького дяди, но не более.
Случилось так, что года два с ним жила одна его односельчанка, очень симпатичная женщина. Она с какой-то собачьей преданностью относилась к своему сожителю, надеялась, что со временем он сделает ей предложение. Но о женитьбе Григорий даже не помышлял. Свою дочку от первого брака женщина оставила у матери в посёлке, сама работала в столовой в городе, трепетно заботясь о возлюбленном – о его пропитание, одежде, отрывая от матери и дочери крохи, которые зарабатывала нелёгким трудом. Он ей своих денег не давал. Несколько раз Сахно приглашал в свой дом акушера, чтобы он избавил сожительницу от лишнего потомства.
Но она-таки родила от Григория дочь, уже живя в общежитии: любимый мужчина выставил до этого беременную женщину за дверь, узнав, что она не хочет избавляться от очередного плода. Дочку не признал. Потом несчастная несколько раз пыталась вернуть расположение возлюбленного, но наталкивалась на такую площадную грубость и даже увесистые тычки, что, наконец, оставила эту мысль навсегда. Также он не признал еще двух своих детей от таких же брошенных им женщин. Самопожертвованием Сахно не отличался. Не особенно конфузился он и тогда, когда пускал в ход кулаки, если чем-то возлюбленные ему досаждали. Такие вещи он делал играючи, с какой-то звереющей радостью.
- Убью! - снова и снова извергали его уста.
***
Элементарной порядочностью родители Григория не наделили. Спокойно мог напакостить другу и ещё и гордился своей мерзкой отчаянностью. Правда, выбирал по рангу, некоторых побаивался, и ни в коем случае не устраивал им подлянок. Один из его самых близких друзей и выпивох, мужчина с лицом офисного зануды и начитанного кляузника, робкого в отношениях со слабым полом, но честолюбивого и нахрапистого, если судить по должности, которую занимал, всегда завидовал Сахно в его бравых гусарских успехах. Самому, этому кабинетному шапколомателю, в любви не везло, даже хорошая зарплата не помогала. В нём совершенно отсутствовала мужская притягательность, не было даже намёка на игривость, как у Гришуни, хотя кабинетный товарищ иногда пытался подражать нашему казанове, но, увы, у него это получалось либо смешно, либо нелепо.
Но случилось так, что Сахно сам познакомил кабинетного друга с молодой очаровашкой, которая прошла и Крым, и рым и наплевательски относилась к жизни. Но она и вправду была хороша собой. Юбочки носила настолько короткие, как будто кидала вызов общественной морали, являя миру стройные, неповторимые ноги. Грише эта соплюшка надоела своими приставаниями, он уже вволю с ней наигрался и пытался таким образом сбагрить юную блудницу.
- Хочешь жить богато, без проблем? - спросил он как-то девушку, когда она в очередной раз скреблась у его двери, пытаясь проникнуть в квартиру и остаться навсегда.
- Я хочу жить с тобой, - заныла глупышка.
- А я не хочу! Я познакомлю тебя с богатым дядей, не будь дурой, соглашайся и выходи за него замуж. А потом живи в своё удовольствие, как хочешь...
- А с тобой я буду встречаться? - с надеждой интересовалась она.
- Посмотрим на твоё поведение, - ответствовал наставник.
На смотринах, устроенных Григорием в его квартире, офисный зануда влюбился страстно, без отступления.
- Спасибо, друг, век тебе буду обязан за счастье, - обсмокивая пьяной слюной Тарасыча, верещал обалдевший от привалившей радости жених.
- Я-ж тебе от всего сердца хочу помочь устроить личную жизнь, ты-ж мой друг! - скромно ответствовал товарищ.
И они дружненько выпивали свои неизменные сто грамм. А потом ещё и ещё. А молодушка только и ждала, когда же уйдёт новоявленный жених, и она останется с возлюбленным Гришенькой...
Счастливец завалил красавицу подарками (хотя был страшный скупердяй) и, в конце концов, подарил колечко с дорогим камушком, попросив руки, до свадьбы ни разу не прикоснувшись к возлюбленной и не позволивший себе даже лёгкого лобызания в щёчку. Она, наверное, от скуки, а, может быть, позарилась на денежное довольство далеко не юного соискателя её руки, вдруг дала согласие.
Свадьбу готовили пышную, с большими дядями во главе стола, чуть ли не с генералом, так, в предвкушении неземного счастья, расстарался женишок. Набрякшего и отяжелевшего от большой радости дяденьку-жениха, что называется, под белы ручки притащили и усадили в свадебное кресло. Он со скромным торжеством оглядывал гостей, дескать, посмотрите на это небесное в белом свадебном облаке создание, ни у кого из вас такого сокровища нет, и косил в сторону невесты глазами, повлажневшими от слёз и от сладостного ожидания первой брачной ночи.
Она же взглядывала на жениха с таким видом, будто готовилась расстрелять после ухода гостей. Невеста и вправду была хороша и притягательной молодостью, и редкой красотой. Даже, самый близкий друг жениха, Григорий Тарасович, не мог налюбоваться на некогда надоевшую ему диву, а юная дурочка всё свадебное торжество только и была занята тем, что выискивала в толпе бывшего возлюбленного и посылала ему страстные взоры.
Свадьба получилась весёлой, зажигательной, с богатыми дарами и красивыми тостами. Друг жениха, Григорий Сахно, горделиво, от того что познакомил жениха с невестой, произносил высокопарные поздравления, желая молодым нескончаемого счастья.
- Я так рад, что твоя холостяцкая жизнь закончена. Ты ведь мой лучший друг! Будь счастлив, дружище, со своей красавицей женой. Рожайте детей, а я стану им крестным отцом и вашим кумом, - красноречиво пел он.
Жених лобызал щёки своего благодетеля и старательно промокал салфеткой лившиеся ручьём слёзы радости. Расчувствовался не в меру: слёзы и сопли отравляли ему праздничное настроение.
- Господи, какое счастье! - после очередного сладкого тоста одного крупного районного специалиста, возопил вдруг молодожён и, не сдержав чувств, приник к любимой в страстном поцелуе. Он считал, что на это у него уже есть полное право.
Красные веки, припухший нос, слюнявый рот и приклеенная к лысине волосяная лепёшка вызывали брезгливость у невесты и она время от времени исчезала, но потом её приводил Григорий Тарасыч и чуть ли не силой водворял возле обезумевшего от всего происходившего мужа. Друг жениха тихо и гневно несколько раз ругнул легкомысленную деву: правила игры надо блюсти. Молодая мужественно терпела пытку, на которую пошла добровольно...
Закончился разудалый пир хэппи эндом. Когда в суматохе прощания с гостями жених раскланивался и благодарил всех за внимание, наш казанова под шумок, забыв о правилах хорошего тона, влекомый неодолимой силой любви, взвалил крепко поддатую невесту на спину и поволок из ресторана. Притащил домой и, запутавшись в воздушном оборчатом наряде, всё-таки овладел невестой, ослабевшей от желания быть с любимым мужчиной. Право первой ночи досталось лучшему другу жениха.
Офисное лицо несостоявшегося мужа, после содеянного его товарищем, поехало в сторону, да так и осталось слегка перекошенным до конца его дней. Молодуха больше к мужу не вернулась, и убитому горем супругу ничего не оставалось делать, как подать на развод. Подарки оставил себе, мо-лодой на это было начхать.
Через неделю Тарасыч, навесив приставучей девице тумаков, вытурил её из дома, а она, размазывая сопли по лицу, лезла обратно.
- Я хочу жить только с тобой, - искренне молила бедная девушка, - не выгоняй меня, пожалуйста.
- Пошла вон, убью! - свирепо ругался Тарасыч. - Как ты мне надоела, дрянь такая!
Спасло его то, что красавицу посадили на пару лет за разврат. А подали на неё в суд некоторые обидчивые высокопоставленные жёны тех мужиков, которых дева не выгоняла из своей постели. Отсидев год в тюрьме, её выпустили по амнистии и вскоре она погибла в автокатастрофе с весёлыми пьяными дружками. За что провидение так наказало эту юную беспутницу? Её падением в своё время упоённо занимался дяденька-растлитель – Григорий Сахно...
Что впечатляет, Григорий помирился с офисным другом и как всегда доминировал над ним, хвастаясь любовными победами и подробно описывая бедолаге-холостяку свои упоительные постельные скачки. Счастливому развратнику доставляло удовольствие наблюдать, как безженин мужик пускал слюну с перекошенного рта. А тот в свою очередь выставлял напоказ кабинетные успехи. Ему, бедняжке, больше похвалиться-то было нечем. Однако всё это очень сближало товарищей, давало пищу и подкрепляло внутреннюю гордость, отпугивая ущербность каждого в своём. Пусть я в одном не мастак, но в другом я – ого-го! Они, как ни в чём ни бывало, продолжали увеселительные праздники с большой долей спиртного.
Офисный зануда так и не женился. Рано похоронил своего лучшего друга Тарасыча и почти (кроме денег...) утратил интерес к жизни.
- Господи-и-и! - взвывал перекошенный товарищ на похоронах Григория. - Как же я жить буду без тебя-а-а, лучшего своего друга-а?! - и опрокидывал такие сейчас вожделенные сто грамм в вопиющий рот. А потом поминки продлевались ещё и прекратились тогда, когда он просто-напросто устал пить и рыдать.
Кабинетный друг пережил Тарасыча ещё на пятнадцать лет и умер от цирроза печени. Сказались бесконечные празднования любого красного числа в отрывном календаре, даже в дни пионерии или Парижской коммуны был повод отметить долгожданное событие. С собой в могилу кабинетный товарищ унёс кругленькую сумму, хранимую в матраце. Он был очень бережливым, - чтобы не тратились такие сладкие сбережения, вёл аскетическую жизнь, - скромно одевался и питался. Единственный раз в жизни потратился на несчастную свадьбу. Будь она неладна! Потерянные купюры мешали ему спать всю оставшуюся жизнь, чуть-чуть, правда, утешала мысль, что половину этих денежек он вернул дорогими свадебными подарками.
Так и лежал в гробу перекошенный, с таким видом, будто глубоко задумался о том, что бы придумать такое, чтобы и он и его денежки грелись там, за чертой, у Бога за пазухой. Ну не в аду же сгорать!
***
Время от времени, под предлогом, что надо отдать деньги или какую-нибудь купленную Гришей вещь для детей, Сахно захаживал к бывшей (второй) жене. Григорий всегда чувствовал, что кохана ждёт его, хотя скрывала свои к нему отношения под маской недовольства и равнодушия. Она родила уже от третьего брака еще одного ребёнка, и снова жила одна. С мужьями ей явно не везло – либо пьяница, либо гулёна.
Но главная причина была всё-таки в Гришуне, она безумно любила своего первого мужа и никак полностью не могла отдаться другому. Со временем они тайно начали устраивать свою личную жизнь, но почему-то обнародовать это пока не желали, может быть, было неудобно перед родными и знакомыми, хотя в скромности и стыдливости Гришу обвинить было невозможно. Он с удвоенной энергией начал бегать к кареглазой, помогая ей деньгами.
Такова была конфигурация жизни Григория Сахно на тот момент.
***
И вот, когда экс-муж решил снова сделать предложение бывшей жене, он встретил меня, и мысль сойтись со второй женой отпала, как шелуха от семечек, либо на время ушла в подполье. Здесь всё зависело от грядущих об-стоятельств. Я овдовела несколько лет назад, жила с сыном и своей мамой. Замуж не торопилась, может даже не потому, что хотела жить одна, а потому, что из всех кандидатов в женихи мне никто не пришелся по душе. Я встречалась с мужчиной, он работал врачом, помогал, чем мог. Меня устраивали наши с ним отношения.
Однажды моя подруга уговорила меня пойти на, ставшее для меня роковым, мероприятие “Кому за тридцать”, тем более что в тот вечер на танцах должен был играть духовой оркестр. Я очень люблю духовую музыку. Кстати, это были замечательные вечера для одиноких людей. Особенно в воскресные или праздничные дни, которые не очень любят одинокие люди, немолодые дамы и кавалеры находили здесь отдохновение, утешение, да и что греха таить – надежду.
Мне было 34 года, выглядела я неплохо: чёрное бархатное платье красиво облегало стройную фигуру, чёрные локоны спускались до плеч. Кокетливая и выбражулистая, я сама себя поругивала за это, стараясь не быть выскочкой среди женщин. Случилось так, что билетерша отказалась продать мне билет, посылая на вечер “Кому за двадцать”.
- Зачем вы рвётесь на вечер «Кому за тридцать»? – удивлённо вопрошала она, выглядывая из окошечка. – Даже если вам уже за тридцать. Нужны вам, такой красавице, эти старики?
Подруга едва уговорила упрямую кассиршу продать билет. Вот там я впервые и увидела своего будущего мужа. Григорий пришёл один, стоял у двери и как зоркий сокол внимательно высматривал очередную жертву. Я обратила на него внимание и в душе пожалела: “Какой-то он затасканный, как бывший в употреблении, но ещё не старый «Жигуль». Наверное, ни одна уважающая себя дама не откликнется на ухаживание этого уродца…”.
Знала бы я, как ошибалась…
Я заметила, что этот неказистый мужичонка взвинтил в меня свои блудливые глазки, и, пригусарившись, не выпускал из поля зрения. Мне это не понравилось. Подруга осталась танцевать до конца вечера, а я ушла пораньше.
Когда одевалась в фойе, заметила бородача – горящий взгляд был так жаден и… уверен – моя, что я чертыхнулась, а где-то в глубине души неосознанно засел испуг. Жизнь не раз уже доказала мне, как настырны и не скупы на любые средства бывают некоторые мужчины, когда хотят завоевать понравившуюся женщину. И как трудно от них отбиться. Я нутром почувствовала, что этот “красавец” относится к тем, которые не отступают. Я, после короткого прилившего к сердцу испуга, впала в какое-то состояние вялотекущей паники и скорее унесла ноги с этого проклятого «Кому за тридцать».
На следующий день подруга позвонила и рассказала, как этот бородатый квазимода пригласил её на танец, а она чуть не умерла от его страшного вида. Но потом, когда пообщались, она сделала вывод, что он ничего, даже довольно приятный. Григорий попросил у нее мой телефон. Она, конечно, извинялась, что назвала ему мой номер.
- Таня, пригласи его в гости, - попросила она. – А потом как бы неожиданно приду я. Если он тебе не понравится, то, может быть, я сумею его увлечь. Он такой мужчина, о каком я мечтаю…
- Зачем тебе этот козлик? Он же выеденного яйца не стоит, неужели ты этого не видишь? – пыталась я остановить вспыхнувшие чувства своей подруги. – От него кроме слёз ничего не будет…
- Ну, пожалуйста! Может, мне повезёт! – канючила она.
Бедные одинокие женщины: безмужье часто толкает их в объятья далеких от совершенства особей мужского пола, а потом, обиженные на судьбу, дамы запоздало обрёвывают потраченные на них нервы и бесценное время. А, подлечившись у невропатолога, вновь с усердием маньячек начинают искать свою затерявшуюся половинку. Что поделаешь: природа жестко диктует своё, и против её диктата мы зачастую бессильны!
Я тоже в какой-то степени оказалась не исключением из этой компании. Правда, в отличие от своих подруг по одиночеству, не строила радужных иллюзий, но, видимо, обстоятельства иногда бывают сильнее здравых суждений. Чем я крепче других? Попалась в эти злые сети и я, такая прям умная и осторожная…
Звонок от напористого кавалера не заставил себя ждать.
- Татьяна, добрый вечер. Извините за беспокойство… – начал петь в трубку бархатный незнакомый голос…
Я сразу догадалась, что это Григорий.
- Я поняла кто на проводе. Не звоните мне больше. Думаю, мне не надо будет вам повторять это несколько раз, - и бросила трубку.
Но не тут-то было! На следующий день в телефонном разговоре он сразу взял быка за рога.
- Я ведь, Татьяна, звоню не просто от нечего делать. Я хочу оставшуюся жизнь прожить с вами в счастье и радости. Не спешите, давайте познакомимся и сядем за стол переговоров, - полушутя, но достаточно самоуверенно говорил он.
- Нет, нет и нет! – категорично крикнула я и отключила телефон.
***
Телефонные звонки отныне часто вспугивали моё и без того измученное сердце от всех бед навалившихся на нашу большую семью: за несколько лет она уменьшилась вдвое. Опасные сердечные толчки всё чаще пугали меня каким-то непонятным клекотом.
Григорий был назойлив, как надоедливая муха. Сколько я отбивалась от настойчивого соискателя моей руки, сколько раз бросала трубку, когда Гришуня звонил по телефону и ворковал о моем нежном образе, сохранившемся в его горячем сердце, и как лелеял его материализовать. Я совсем не желала с ним общаться. Но он упорно, очень настойчиво добивался моего расположения. Как-то в сердцах я заорала на него:
- Вы мне надоели. Ваш противный, манерный голос раздражает. Научитесь, наконец, говорить нормально, без этого идиотского жеманства и кривляния. Что мне сделать такое, чтобы вы от меня отстали.
- Хорошо, я буду с вами серьёзен, успокойтесь, - нисколько не смутившись, ответил он.
- Не надо со мной быть серьёзным, никаким не надо быть, понятно. Исчезните! - я отвела от как будто пожеванного уха трубку и отключила телефон.
Григорий исчезать и не думал. Он решил пригласить в союзники мою подругу, с которой познакомился на том злополучном вечере. Она старательно помогала ему устроить встречу со мной, но я посоветовала ей не вмешиваться.
- Ты ведь сама хотела его завлечь, постарайся это сделать, хотя бы ради меня, - категорично сказала я ей.
- Ой, да я бы с удовольствием, но, похоже, он серьёзно в тебя влюблён... - чуть не плача ответила она. - А я и вправду на всё согласна, чтобы он обратил на меня внимание.
Однажды я в очередной раз рявкнула в этот несчастный телефон, что уже не могу слышать его голос, но он вдруг умоляюще попросил выслушать, не класть трубку. До сих пор жалею, что сразу не отключила телефон.
- Всё равно ты будешь моей женой!.. - очень спокойно и очень уверенно, бархатным баритоном пропел он в телефонную трубку, и сам первым положил её на рычаг, не дав мне опомниться…
- Нет, нет и нет!!! - заорала я в пустую трубку.
Я заметалась по квартире. Второй раз в жизни у меня появилось удивительное, ничем необъяснимое чувство: когда умирал муж, он не жаловался, не говорил о смерти, но я, как будто не ушами, а сердцем, слышала слова, которые он не произносил вслух: “Таня, спаси!”. Вот и сейчас тот же внутренний голос чётко проговорил: “Да, ты будешь его женой!”.
В эту минуту я испугалась уже вполне осознанно и ясно поняла, что это странное состояние души сильнее меня, что здесь действуют какие-то другие силы, и переубедить саму себя я не в состоянии, да и это бесполезно. Я не суеверна, но эти два случая, а позже еще несколько таких же ситуаций в моей жизни, заставили меня поверить во что-то, ну, может, и не в сверхъестественное, но в такое, что не поддаётся ни логике, ни здравому смыслу. Тем более, что мы, дети безбожного времени, всегда были очень далеки от суеверия и прочих колдовских выдумок. (Хочу забежать вперед: Григорий-то как раз верил в хиромантию, сам гадал на картах, бобах, причем так удачно, что ошеломлял. Знал разные привороты, умел готовить зелье, а главное, всегда находил в этом свою выгоду. А научила его всему этому его мать).
Потом всё шло как по задуманному сценарию. Вожделенная встреча влюблённого состоялась. Сахно, по моему высокому благоволению, пришел с цветами, коньяком и сладким, долго и упоенно передо мной красовался. В глазах отразил полные нездешнего печального знания мысли, искусно распускал павлиньи перья. Одинокая жизнь научила его быть обольстительным до безумия. Я, конечно, всё это понимала, списывая на то, что уж очень хочет мне понравиться, видимо, крепко зацепило. Но его внешность ужасала, да и внутреннее чутье подсказывало, что порядочности в нём и на грош не наскребёшь, и я сухо с ним простилась.
Утром я пошла на работу и в ручке внешней стороны двери обнаружила шикарный букет розовых роз. Откуда он узнал, что это мои самые любимые цветы? Цветы теперь каждое утро украшали дверь моей квартиры, на зависть одинокой соседке, моей приятельницы. Иногда соседка передавала мне вечером после работы от него презенты в виде коробки конфет или моего любимого зефира в шоколаде (это тогда было дорого и дефицитно, а, как выяснилось позже, доставал он эти сладости по блату через своих “высоких” подруг, с которыми спал).
- Я бы уже давно сдала позиции только от того, что меня так сильно любят, - говорила соседка, удивляясь моей выдержке. - Да и мужчина такой обходительный и обаятельный, что трудно перед таким устоять.
- Хитёр, как лис, да и эгоист до мозга костей, - отвечала я ей. - От таких надо держаться подальше...
Я в сердцах чертыхалась, но грубо оборвать наше с ним знакомство не могла: Гриша был предельно вежлив и услужлив. Его долгие старания не приносили ему дивидендов – он мне не нравился, более того, его слащавость и маслянистый взор блекло-голубых маленьких, но в то же время остреньких, глазок начинали раздражать.
Но – не говори “гоп”, пока не перепрыгнешь…
***
Летом сын отдыхал в деревне у родителей покойного мужа, а мама уехала к сестре. Мой кавалер тоже уехал на Украину в гости к родителям. Я осталась дома одна, и временами мне бывало одиноко.
Григорий – как будто уловил, что мне скучно. Пригласил меня однажды в субботу на пикник с друзьями, и я согласилась провести время в весёлой компании.
Но, когда я сошла на условленной остановке с автобуса, меня ждал только он. Сахно извинился и сказал, что пикник отменяется, что решили погулять у него дома. Вот так я первый раз переступила порог дома своего будущего мужа. Я ожидала увидеть в квартире настоящее бытовое разложение, свойственное холостяцким жилищам. Однако чистота и порядок в квартире одинокого мужчины меня удивили, всё дышало покоем и удобством, лёгкая музыка навевала умиротворение, с фотографий смотрели красивые лица. Даже стыдливая эротика полуобнаженных див и молодцев на снимках не навевала ничего плохого и двусмысленного, наоборот, – на удивление – нравилась.
Я была в центре внимания, девицы ревновали к своим кавалерам, а те наперебой ухаживали за новенькой. Одна из девушек, с короткими толстыми ногами-тумбами, с могучим барельефом бюста и излишеством бугристых щёк, тщательно зашпаклёванных, сверкнула таким недобрым взглядом размалёванных глаз, когда её кавалер пригласил меня на танец, что во второй раз я решительно отказалась с ним танцевать. Мне ещё не хватало отведать оплеух от такой неизящной барышни. Весовые категории были несравнимы, если учесть мою стройность в пятьдесят килограмм.
С этой минуты я, встречаясь глазами с ревнивицей, изображала на лице добродушную приветливость, а она кисло улыбалась в ответ, но во всём её облике сквозила церберская стойка. Я страшно осторожничала и в знак примирения предложила ей выпить на брудершафт.
- Любовь, давайте выпьем на брудершафт. Думаю, мы могли бы с вами стать подругами, - льстила я неприветливой, со скривленной гримасой, особе.
- Нев-був-був-дув, - невнятно, скатав в трубочку толстые губы, что-то пробасила Люба и движением усталой балерины отвернула от меня свой могучий торс, как от надоедливой мартышки.
«Молодец, - подумала я об этой толстой утке, - царское высокомерие! Не мешало бы поучиться, а не прогибаться перед всеми подряд угодливой простушкой, что моей натуре свойственно и что я в себе не люблю...». Инцидент с грудастой сам собой исчерпался, чего я и добивалась.
Григорий был деликатен и внимателен к гостям, с благосклонно-заинтересованным выражением лица.
Но мне уделял внимания больше, чем другим, показывая большие фотоснимки на стене. Например, с удовольствием рассказал, как познакомился с актрисой Вией Артмане и сделал её фотопортрет, который украшал видное место в зале. Красавица Вия проникновенно смотрела с портрета, в её лёгкой улыбке угадывалась улыбка Джоконды. «А говорят, что эта улыбка неподражаема», - подумала я и поделилась мыслями с автором снимка.
- Как это у вас получилось, или это талант яркой актрисы?
- Думаю – и талант, и, наверное, мое вдохновение, которое Вия почувствовала, когда я с ней общался, - горделиво, тихим голосом пропел он. Я видела, что ему приятно моё любопытство.
- А у вас мило и уютно, - сделала я комплимент хозяину. - Сразу чувствуется, что вы творческая личность...
- Ничего особенного. Это – как бы набросок, в дальнейшем надеюсь расширить жильё, ну и соответственно улучшить во всех отношениях... - намекая на свои возможности, ответил Григорий.
Затем он обратил внимание, что я заинтересовалась ещё одним снимком. На фотографии с глупым самодовольным видом был снят сидящий на мотоцикле козёл. Он держался копытами за руль – в шляпе и с сигаретой во рту. Впечатляла его жидкая белесая бородка и какая-то особенная важность во всём облике. Видно было, что это не фотомонтаж (кроме дороги, которая тянулась за мотоциклом). Что удивительно – морда козла не мешала ему быть похожей на... человека, то есть чем-то напоминала человеческое лицо, что меня очень удивило. Снимок был и смешным, и интересным.
- Это мой автопортрет, - со смешком в голосе подсказал Григорий. А сам следил за моей реакцией.
Я обнаружила, что козёл и правда похож на автора снимка, и в моих глазах отразилось удивление, смешанное с чувством брезгливости, на что хозяин дома заразительно расхохотался.
- Похож, не правда ли? - с каким-то неестественным блеском в глазах отреагировал он на моё удивление.
- Как вам удалось сделать такой интересный снимок? - спросила я, немного обескураженная поведением Григория.
- Мне помогли удержать козла на мотоцикле двое моих друзей, которые остались за кадром. Сделал несколько кадров и выбрал лучший. За этот снимок я на областном фотоконкурсе получил первую премию.
- Верю, - призналась я. - Снимок и правда сногсшибательный.
Он поцеловал мою руку и с уважением сказал, что рад, что я любознательный и неравнодушный человек.
Мы все дружно помогали Григорию накрыть стол. В воздухе питательно пахло жареным мясом и ароматным кофе, от чего желудки требовательно заныли. Хозяин, от природы прижимистый, на этот раз широким жестом достал из холодильника кусок копчёной колбасы, многоглазой от множества мелких кружочков сала, невообразимо дефицитный сыр с пустыми гладкими выбоинками внутри, коробку конфет ассорти и две бутылки – полусухого «Рислинга» и красного «Ркацители». Как я позже узнала, все эти шикарные дары ему отваливали щедрой рукой всё те же высокопоставленные дивы за Гришины неповторимые ласки.
Пил он в меру, неспеша смакуя белое и красное вино, при этом умело складывал губки в дегустационную гузку; интеллигентно следил, чтобы светлые усы не намокли цветным бодрящим напитком, культурно то и дело вытирая их салфеткой; улыбался очень томно и загадочно; в глазах отразил полные печального знания земные тайны, ведомые только ему. Как пресыщенный триумфатор, полулежал на диване и по большей части молчал. Но когда что-то говорил, причём тихо, требовательно ожидая полного внимания, даже какую-нибудь чушь, то с таким непогрешимым вдохновением и правдоподобностью, что хотелось аплодировать. Златоуст! Даже дисциплину за столом блюл, как строгий начальник, и ведь получалось, никто не вёл себя самоуверенно и дерзко, все заискивающе ломали перед барином шапки.
Во время танца Гришута смотрел на меня, не скрывая мужского интереса, со сдержанным восхищением, прямо в зрачки, завораживая, пленяя страстью и желанием обнять – зайтись в поцелуе, при этом кокетливо складывал губки бантиком. (Много лет спустя я как-то по телевизору увидела, как наше народное достояние, певица А.Б.П., кокетничая в свои ого-го лета с юным любовником, складывала губки бантиком, и поразилась сходством с бантиками Тарасыча. Гомерический хохот удивил моих домочадцев: инцидент-то с А.Б.П. вроде бы и не смешной, просто глупый и нелепый, что уж так заходиться смехом? Наверное, несчастные косточки моего мужа в гробу перевернулось от обиды за мою бестактность к покойному...).
Ей богу, профессиональные артисты рядом с Гришей бледнеют. Сахно не наглел, уверенный в том, что скоро будет сполна вознаграждён за своё терпение. Да и что мешало терпеть – спать с кем было, хоть отбавляй... Победоносно поглядывал на мужскую половину – завидуйте!
Когда все уже собрались расходиться, Григорий попросил всеобщего внимания, встал передо мной на одно колено, протянул цветок и напыщенно, но и с лёгким юмором, сделал мне предложение.
- Сегодня, друзья, - обращаясь ко всем гостям, высокопарно произнёс хозяин дома, - я решил покончить со своей холостяцкой жизнью. И, если Татьяна даст свое согласие, мы не будем тянуть со свадьбой и пригласим вас всех на радостное в нашей с Таней жизни событие. А, Татьяна? Не спешите с ответом, подумайте. Я буду счастлив обнять вас как самую дорогую женщину в моей жизни...
Я приняла игру, правда, придав всему оттенок шутливости. Но он не шутил. Потащился меня провожать, восторгаясь красотой вечернего города, затем повёл меня на Иртыш, чтобы полюбоваться лёгкими волнами, отливающими ультрамарином от синего цвета фонарей. Перейдя в некую гармоничную тоску, гундел что-то о лесе, плотной чёрной стеной пугающе притихшем на противоположном берегу, о звёздном ковше, выискивая в нём любимый светящийся бриллиантом камушек. Всё это – и в меру высокопарно, но и достаточно вдалбливающе: а вдруг бы я не оценила с каким многогранным, тонким человеком имею дело?! Прямо плакать хотелось от переполняющих красивых чувств. Да, есть чему поучиться у такой разносторонней личности...
- Знаете, Татьяна, сегодня 21 июня, самый длинный день в году. То есть, день летнего солнцестояния – так его называют в календарях, – потому что солнце стоит в самой своей высокой точке. К этому дню в небе скапливается много любви, и оно щедро отдаёт его людям. Может быть не зря мы сегодня вместе – это знак, - многозначительно, хрипловатым голосом сказал мой спутник и взял в свою тёплую и сухую ладонь мою руку, ласково сжимая. Но я аккуратно убрала руку, однако не могу сказать, что мне его прикосновение было неприятно…
Я таяла, но в глубине души не позволяла себе расслабиться полностью – не веря, слишком очевидна была его игра. А мне так хотелось верить! Такое внимание к женщине встретишь не часто. Григорий как будто подсовывал мне договор, который я должна подписать, не обратив внимание на орудие всех аферистов – мелкий-мелкий шрифт, где прописаны пункты, по которым я полностью обязана попасть к нему в рабство, и только ему решать: отпустить меня на волю или мучить до смерти. Сколько доверчивых, невнимательных людей попадают в такую тяжёлую зависимость…
***
Через неделю настойчивый кавалер перевозил свои вещи в мою более просторную квартиру, обустраивался по-своему усмотрению. Он рассматривал моё жильё, как скульптор рассматривает кусок бесформенной глины, из которой предстоит слепить что-нибудь стоящее.
Я сидела на диване в тот момент, когда он деловито распоряжался, как расставить вещи, как лучше украсить зал, и… плакала. Жалость к себе заполняла все уголки моего тела, подобно воде, заливающую тонущий корабль. Он подошел, поцеловал мокрые ресницы и сказал, что я уже его полюбила, но сама ещё этого не понимаю, что со временем я буду любить его так сильно, как никого и никогда.
- Танечка, не надо плакать. Ты ещё не понимаешь, что уже любишь меня, что я тебе уже необходим. Поверь, что никогда и никого в жизни ты так сильно не любила и любить не будешь, как любишь меня. Я в этом уверен и скоро ты со мной согласишься… Мы с тобой пара!
Эти его излияния были схожи с мыслями некрасивой женщины, в глубине души убежденной в своей неотразимости и чертовской привлекательности, считая, что просто пока этого ещё никто не заметил.
Я отдавала отчёт в том, что связываю свою судьбу, в сущности, с жестоким, равнодушным, беспринципным человеком, что обрекаю себя вовсе не на светлое будущее. И металась между свободой и этим краснобаем. Моё буриданово состояние не мешало ему заглатывать меня в свою открытую пасть, как удав кролика… (Есть такая греческая присказка «Буриданов осёл»: у хозяина Буридана был осёл. Однажды скотина остановилась между двух стогов сена и никак не могла решиться с какого стога начать есть. Осёл долго метался туда-сюда, а потом просто-напросто сдох от голода…).
Вот так я вступила на шаткий прогнивший мостик. Мы оба были правы.
***
Когда с каникул приехал сын, он с удивлением обнаружил дома совершенно иную жизнь. Изменилась не только квартира, но и всё наше существование. Новый папа старался расположить к себе моего сына, изо всех сил строя из себя неравнодушного семьянина. Но в силу своей природной интуиции, у моего ребенка хватало ума раскусить это наше сокровище и полностью до себя не допускать, как, впрочем, и я.
Мама, которая вскорости снова приехала к нам, вначале испытывала к новоявленному зятю такие же противоречивые чувства, смешанные с добродушной брезгливостью. Позже её стали пугать Гришунины неадекватные замашки. А зятек это понимал, проявляя к тёще столько внимания и душевности, имея терпение выслушивать ее жалобы на здоровье чуть ли не до взрыда (ни дать, ни взять – добрый доктор Айболит), что, ей богу, заслуживал конфетку. Но его глумливо-сочувствующее нутро хорошо проглядывалось, как бы старательно он не прятал свою нечестную душонку.
Он имел дело с людьми бес-хитростными, доверчивыми, жалостливыми и очень умело этим пользовался, веря в то, что красиво нас объегоривает, и не сомневаясь, что скоро построит и заставит маршировать под свою дудочку. Недооценивал! Правда, интеллигентность наша его порою сердила: не скажешь крепкого словца, постоянно надо следить за речью.
Друзья и родные Григория были страшно удивлены, что он женился, уж больно жизнь его холостяцкая была вольна, сладка, никем не контролируема. Но факт – вещь упрямая. Он с гордостью, как на выставке, показывал меня всем, кого знал, вводил в свою семью, напыщенно толковал о любви, прилюдно демонстрировал свои высокие чувства, чем иногда ввергал меня в краску. Мои же родные и знакомые были просто в шоке – как я могла польститься на этого павлина. Но любовь – зла…
Особенно незабываемые смотрины он устраивал своим друзьям – супругам Зинаиде и Аркадию Сидоровым, – богатым, высокомерным, подчёркивающим своё превосходство над всеми, кого знали. Гришуня всегда очень завидовал их хорошему достатку. Зинаида работала в банке, а Аркадий занимался какой-то левой торговлей. А дружили они семьями, когда Григорий ещё не был в разводе. Сахно нужен был им в качества хорошего фотографа, причём, как у дворян – семейного.
Надо было видеть, как напыщенно от избытка самодовольства мой муж знакомил меня с этой парой и как хихикал от радостного предвкушения, и как следил за их реакцией. А реакция была сногсшибательной: у Аркадия долго не закрывался отвисший рот, а Зинаида смотрела так, как будто у неё в горле застряла кость, и от этого глаза вылезли из орбит. Тем более, как выяснилось позже, она ещё хранила в своём теле скитальческое семя любимого мужчины. Гришута был не только её любовником, но и фаворитом, а её мужа это вполне устраивало, так как у него была своя личная жизнь, которую он часто проживал в квартире Сахно. Поэтому-то они и носились бережно и нежно с этим надутым индюком, как носятся с самым сокровенным и сладким.
Зачем Григорий устроил этой бедной женщине злое зрелище – непонятно? Думаю, за что-то мстил, ведь отдать обидчику долги он не забывал никогда. Зинаида поняла, что теряет любимого мужчину, сникла, и некоторое время её вид напоминал вид снулой рыбы. Но она искусно старалась скрывать своё настроение под маской улыбчивости и внимания.
Надо отдать должное и ей, и её мужу – привечали меня в своём доме хорошо, заботливо подавая к чёрной икре столовую ложку. Чета Сидоровых также с удовольствием приходила в гости и к нам, причём с неизменной икоркой.
Правда, Зинаида не забывала подчеркнуть передо мной свой богатый кожаный довесок к шикарной норковой шубе – в виде дорогой куртки. Или бриллиантовых серег, якобы подаренных солнышком-мужем, прекрасно зная, что мне такое в жизни никогда не светит. Хотя бы так стукнуть по морде! Она даже походкой желала доказать, что мне до неё не дотянуться: спину держала так, будто проглотила черенок от лопаты, при этом грациозно выкидывала ноги, ставя их по-балетному – с вывороченными мысками. Не то что я – вовсе не грациозная. При этом она старательно прятала искажавшую её лицо обиду за грех своего возлюбленного, как будто не знала, что он и до меня вёл бурную личную жизнь и никогда не был ей верен.
Я на неё не обижалась, прекрасно понимая её боль, даже жалела чисто по-женски. В целом, Зинаида была обыкновенной бабой, выросшей в большой простой семье, где на маленькие зарплаты отца-водителя и матери-уборщицы им жилось не ахти как сытно. А об Аркадии и говорить нечего – он был одним из тринадцати детей в семье и надолго запомнил полуголодное, безрадостное детство, полное деревенского труда. Сейчас – брутальный молодой мужчина, со смелым взглядом карих глаз, уверенный в себе, невольно притягивал взоры окружающих. Он это знал и, артистично щёлкая верхним зубом, золотым и богатым, о нижний, металлический, попроще, умело выставлял напоказ свою неотразимость, красуясь перед женщинами.
Но что удивительно, при всей его внешней привлекательности, в нём не было той сексуальности и притягательности, какими обладал Григорий, внешне сильно Аркадию уступающем.
Супруги очень старательно изображали из себя аристократов, интеллигентов, вызывая улыбку своими нелепыми потугами в этой глупой игре. Но при этом Сидоровы спокойно зазывали гостей, чтобы показать фильм, напичканный всякой дрянью, особенно по части откровенных эротических сцен, матерной многоэтажностью и тому подобным.
Подчёркивая стремление к знаниям, хвалились новыми книгами в их огромной библиотеке, ведь купить книгу в те годы было практически невозможно, к тому же обзаведение личными библиотеками стало очень модным. Всё это, разумеется, со смыслом, чтобы гости отмечали их состоятельность, восторгались и, конечно же, издыхали от зависти. У богатых свои причуды! Вот такие превратности судьбы у некогда простецких и неплохих ребят – наших сверстников.
Правда, учтивость и внимание Сидоровых для меня тоже даром не проходили. Аркадий очень напористо требовал моего женского участия в его мужском томлении, и что меня удивляло – так, как само-собой разумеющееся. В их семьях – с кем дружили, даже с жёнами и мужьями братьев и сестёр – меняться половыми партнёрами было вполне нормально. Когда, после бурных посиделок или празднований Нового года, составлялись новые пары и инкогнито разбредались по углам, то утром все делали вид, что ничего не произошло, похмелялись, закусывая красной икоркой, и супружеские пары крайне довольные сладким времяпровождением шли по домам.
Я сразу поняла, что Зинаида с радостью сплавила бы меня своему муженьку, лишь бы Григорий вернулся к ней. А Гришуля, весь такой сексуальный, похотливенький, пользовался большим спросом в их любвеобильной компашке, все женщины старались увлечь его в укромный уголок, чему он был рад-радёшенек, целуясь и тискаясь всласть.
Как-то к нему, не особенно конфузясь от того, что я и её муж рядом, начала проявлять интимвнимание дама – уже на излёте своей женской ликвидности – с такими ёмкими тазобёдрами, напоминающими галифе отставного капрала, что у моего козлика потекли слюньки. Пригласив мясистую тётю на танец, наш казанова так дико мял её чресла, что та иногда вскрикивала от боли, но и похохатывала и хрюкала, оптимистично надеясь на скорое соитие.
Я чертыхалась от идиотизма происходящего, усиленного полной моей немочью. В моём сердце, конечно, рождалось ревнивое неудобство, но, понимая, что в этой компании уже всё схвачено, не лезла с воспитательными мерами. К тому же, разгадав неуспокоенную половую суть Сахно, знала, что никакая сверхлюбовь не сделает из нас слившейся навек пары. Его походы налево всегда будут плодовиты, как плодится противная дрозофила.
Упрямство моего благоверного уже давно для меня не было неожиданным... После нескольких вечеринок у Сидоровых, когда Аркадий многозначительно, совсем не таясь, тискал меня в танце, и, вставив в моё глухое ухо (я потеряла слух в четыре года от осложнения после кори) свои артикулирующие губы, шептал что-то, делая глазами недвусмысленные намёки, Гриша как-то дома, по-особенному сузив глаза, отчего они сделались масляными, как у кобелька, бегающего за самочкой, завёл пристрастный разговор.
- Ну что, ты согласилась пойти на свидание с Сидоровым? - с глумливой издёвкой поинтересовался мой супруг. Видно было, что этот щекотливый вопрос будоражил его и интриговал.
- ??? - я посмотрела на него так, будто заговорил памятник Ленина на городской площади. Я, конечно, была кокеткой и любила мужское внимание.
(Но назовите мне женщину, которой это было бы неприятно? Помню, как одна одинокая не симпатичная дама, занимающая высокий пост в уважаемой конторе, где я когда-то работала, вытянув гусиную шею, шипела иногда на меня за то, что мужики крутились возле меня, как мухи возле мёда. Но однажды, чтобы подчеркнуть, что она тоже не лыком шита, поведала мне, что и она амурами не брезговала, и сейчас была бы не против, да, увы, обмельчали мужички... Я в глубине души пожалела несчастную бабу. Где там – обмельчали?!).
Но я всегда ценила верные отношения, а сейчас – тем более! Все эти выделывания перед мужчинами давно уже стали для меня химерой. Хотелось одного-единственного и всё! Наверное, Григорию непонятны такие простые вещи...
- Не поверю, что он тебе этого не предложил, в этой семейке такое в порядке вещей, - саркастически осклабился он на моё удивление не на его вопрос, а на тон и на похотливый огонёк в блекло-голубых глазках. Я с возмущением поняла, что вся эта свистопляска с сексуальными вывертами его друзей, заводит, распаляет блудливого мужичонку, и уже вполне проросла в его организме крепкими корнями.
- А ты, как я посмотрю, даже не ревнуешь, - с обидой ответила я, такая от подобных вещей далёкая и такая наивная просто до суперморализма, ведь раньше в моей жизни ничего похожего не происходило. И это истинная правда.
- Ну почему не ревную, не часто в жизни можно встретить такую, как ты. Смотри, а то пообтешешься и кинешься во все тяжкие от такого обильного мужского внимания, - со злобцей в голосе прогундел мой муж.
- А ты от женского, - парировала я и больше не нашла слов. Я иногда сама на себя психую от того, что сразу никогда не могу найти нужные слова, просто косноязычие какое-то, и от этого кажусь порою полной дурой. Хлёсткие слова приходят потом, когда в них уже нет смысла...
- Не встречал мужика, которому женское внимание было бы по фигу. Но, если ты отзовёшься на Аркашины приставания, пеняй на себя, жить с тобой не буду… – сказал так, словно хотел убить меня страшными словами, как будто он осчастливил меня браком, и я должна день и ночь молиться за неземное счастье, которое он великодушно бросил к моим ногам.
Я на него разобиделась, а Гришута, похоже, был рад, что крепко куснул меня. В нём клокотал ревнивый восторг, от которого адреналин в его тщедушном теле радостно подскакивал в разы. Весьма довольный собой, зареготал и ускакал на своих каблуках, как удовлетворённый жеребец, в свою фотолабораторию. Я вышла на улицу подышать темнотой, успокоить нездоровый сердечный клекот.
Замученное в последние годы сердце распирало недоумением – зачем ему это надо?.. До меня всё это дошло куда позже: отвратительный характер подпитывался гадостью, тогда ему и дышалось легче, и настроение улучшалось. Очередная порция грязной инъекции бодрит и развлекает. Ему нравилась роль импозантного (он всегда ассоциировал себя с импозантным мужчиной) проходимца.
Как же глубоко в него залезла эта сволочная гадючка, а, может быть, она родилась вместе с ним?!
***
В квартире Гриша сделал всё по-своему, стремился к красоте, к тому, чтобы всем, кто в ней бывает, было уютно и хорошо. Заботился, чтобы праздники и наши дни рождения проходили интересно, принимал участие в оформлении семейных праздничных газет, старался посильно помогать по хозяйству. Не скупился на снимки: как и где он только меня не фотографировал. И на фоне осеннего багрянца в парке, и в ресторане, и в спальне, и в кухне, и с друзьями. С глянцевых снимков смотрели в мир большие тёмные глаза, что я и сама с трудом верила – я ли на них.
Новый папаша проявлял заботу о сыне, очень хотел, чтобы Дима назвал его отцом. Просто образец примерного семьянина, сама заботливость и ответственность. Даже деньги первое время великодушно, как положено отцу семейства, отдавал мне. Для моей семьи – немалые; когда он впервые принёс в дом приличную сумму, мне, наверное, надо было вызывать неотложку...
Не жизнь – райские кущи.
Казалось бы, радуйся и береги навалившееся счастье, цени и лелей. Но я не верила. Постоянно в душе жила тревога, разраставшаяся как снежный ком, медленно, но верно, по мере того, как мелкие пакости мужа всё чаще и больше налипали на этот ком и, в конце концов, места в моей жизни такому огромному валуну уже не хватало. Но всё по порядку.
Первое на что стал давить муж, после того, как прошло где-то больше полгода нашей совместной жизни, заключалось в том, чтобы я оставила маму с сыном в моей квартире, а мы с ним переехали в его. Капризно и очень категорично.
Ссылался на то, что там у него всё необходимое оборудование для работы (кстати, он там устроил фотолабораторию и с утра вместе со мной топал на работу – я на завод, он в свою квартиру – работа у него была надомная), что он, после радостной встречи со мной, находится в хорошем творческом подъёме, кипит новыми идеями, готовясь к фотовыставке. Что устает и вечерами не хочет никого видеть, кроме меня. На моё недоумение, говорил:
- Я ведь не настаиваю на том, чтобы ты бросила сына. Твоей маме и сыну мы будем помогать и навещать их по воскресеньям. Многие женщины между ребёнком и адюльтером выбирают второе.
(Любил блеснуть новомодным словечком, подчёркивая, что тоже не лыком шит...).
Конечно, я слышать об этом не хотела.
- Запомни, Гриша, никто никогда на этом свете не станет мне дороже сына, и ты тоже не скакнёшь выше, как бы ты этого ни желал. И адюльтер-мадюльтер здесь не поможет, - очень категорично отказала я изнеженному от женского излишества мужчинке, ведь они ему никогда ни в чём не отказывали. Но я и понимала, что для улучшения морально-супружеского климата в семье, мне никогда не надо идти против его воли, он патологически такое не переносил.
Супружеское лицо моего мужа как-то сразу приняло отчуждённую мину, как будто мы с ним совсем чужие, и набрякло той самой обидой, какая бывает у неоценённых гениев. Гришенька вдруг взбесился, и начал верещать что-то про то, зачем, мол, замуж выходила. Увидев мои глаза, враз заткнулся, поняв свою крикливую неуместность. Тут же собрался и потёк в свою фотолабораторию. Трещина была глубокой, я сразу почувствовала – мне не простится. Семейно-брачные отношения начали терять свою гармоничность с этого дня по геометрической прогрессии...
Далее следовали отлучки под видом того, что надо работать ночами. Всё чаще и чаще. Иногда даже не считал нужным позвонить и сообщить, что не придёт ночевать. Возвращался с видом победителя – несовратимо верного мужа, но всё же под маской деловой отлучки проглядывалось лёгкое возбуждение утомлённой от ласк плоти. При этом намекал и ледяными глазками сверлил так, будто это я тут себе развлекалась незнамо с кем, причём выглядело это весьма внушительно, – королевским замашкам моего муженька можно было только позавидовать.
- Неужели столько работы, что даже нельзя найти минутку, чтобы позвонить, - обидчиво упрекала я, глядя в его нахальные глаза.
- А зачем я буду отвлекать тебя от сладенького, - прищурив глазки, с сарказмом изрёк супруг.
- От чего?! - не сразу поняла я о чём речь.
- Можно подумать, что ты не понимаешь о чём я говорю. Лучше честно скажи, с кем ты тут кувыркалась эти ночи? Для начала могу и простить, - нагло ухмыльнулся он.
- Во-первых, мне не нужно твое великодушие. Во-вторых, может, честнее было бы всё развернуть наоборот, - парировала я.
- Если фантазия позволяет – пожалуйста, - нервически взвизгнул Гришута.
Но я и понимала, что человек порою сам не виноват в своих чувствах – эта штука неуправляемая. Я не имею в данном случае в виду любовь мужчины и женщины, а вообще – ответственность, какие-то обязанности не всегда совпадают с желаниями, и не все могут насильно идти против этих своих желаний. И я не произносила взлелеянную бедными жёнами громовую фразу: «До каких пор!..». И не очень осуждала Григория за то, что его не тянет в мой дом: эгоист по натуре, он хотел моего полного внимания, а у меня дома моей любви и ласки ждал не только он, но и мама с сыном, и я, конечно, пыталась на всех щедро разделить любовь. Его это раздражало.
Он стал сердиться по всяким пустякам, сделался ворчливым, вечно недовольным. Мы старались ему угодить, помочь влиться в семью, непрекословили.
Суетливость наша перед надутым барином иногда была смешна и нелепа. Зятек мог недовольно и резко оттолкнуть тарелку с наваристым борщом, а мама торопливо хватала посудную тряпку, вытирала пролитое и ещё оправдывалась, что, наверное, забыла для вкуса положить в борщ морковку… Его это раздражало ещё пуще, он демонстративно отказывался от ужина, ложился на диван, включал телевизор и сладко засыпал. Мы под его храп тихонечко сидели на стульях, смотрели телевизор и старались не разговаривать: он мог проснуться и сделать нам замечание, что мешаем ему отдыхать. Если же мы выключали телевизор, Гришуня тут же просыпался и крикливо требовал включить ящик – телевизор был его колыбельной.
- Я могу, наконец, почувствовать себя дома и делать что хочу, - визгливо орал крикучий муженёк. - Даже ящик не могу смотреть, когда хочу, пошли вон из комнаты, надоели...
Мама с сыном быстро уходили в спальню, чтобы, не дай бог, мужик не распоясался в праведном гневе. Кому нужны скандалы... Он часто засыпал на диване молодецким сном на всю ночь, не раздеваясь, не приняв душ, или вставал ночью и начинал звякать на кухне посудой – полуночничать, нисколько не заботясь о нашем отдыхе. Он так и остался чуждым для нас человеком или – наоборот – мы для него.
Выпивки не прекращал с самого начала нашей жизни, хотя сам постоянно твердил о том, что бросит. Бывало и ёрничал на мои просьбы не пить, дескать кушаю водочку исключительно для поискового вдохновения, я ведь творческий человек, лицо при этом скорбно-эпически набрякало. До больших творений как до луны, как говорится – ни ухом ни рылом, а вид, ни дать ни взять, – непризнанного гения. Но пьянство продолжалось всё чаще и крепче.
Я иногда пыталась остановить его руку, когда он нёс к организму очередную вожделенность в виде рюмки водки (других крепких напитков уже не признавал). Однажды его взбесило это моё старание удержать его от очередного стакана, и он с садистским удовольствием ударил меня. Я категорично потребовала развода, чем почему-то испугала его, - в большую любовь я уже давно не верила. Он, целуя мои руки, клятвенно обещал не повторять такого больше. С тех пор я вообще никогда не старалась удерживать благоверного от бутылки.
Я изнемогала от идиотизма происходящего, мучительно стараясь хоть как-то исправить положение. А самое противное – неуступчиво покорялась почти всем его желаниям. Супруг со временем перестал стесняться в выражениях, мог обложить многофункциональной бранью кого угодно.
Единственно перед кем он немного конфузился – это перед моим сыном. У меня рос примерный парень, большой умница, с чувством достоинства, и Григорий нутром чувствовал, как он ничтожен в сравнении с мальчишкой. Когда Дима находился рядом с ним, “папаша” старался казаться лучше, чем есть на самом деле. Сын всё понимал и, надо отдать ему должное, никогда не вмешивался в наши отношения, если не переходило за рамки дозволенного.
А рамки эти тоже вскоре растворились в кошмаре нашего нового жития...
***
Мой муж мог не приходить домой по несколько дней. Я иногда сама ходила к нему в его лабораторию, просила вернуться, обещала делать так, как ему нравится.
- Как бы там ни было, мы ведь с тобой давали клятву верности в загсе, где нас предупредили о взаимной ответственности и супружеском долге. Официально расписались, а семья – дело святое, - нудно, так, что самой было противно, пыталась я его вразумлять, хотя отлично понимала, что ему начхать на эту банальщину. Так считала я, но не он.
Но в то же время ему мои страдальческие уговоры были как бальзам на душу, этого он и добивался. Капризы участились, стал чаще скандалить, изводить меня бессмысленными упрёками, придирался ко всему. Супруг часто бесцеремонно прощупывал мои бока, проверяя – не поправилась ли я? А потом строго, как прокурор, приговаривающий подследственного к большому сроку, констатировал, что, если я хоть немного наберу лишнего веса, он меня сразу бросит.
- Терпеть не могу толстых девок. Так что смотри, наешь бока – брошу. И тогда – кому ты будешь нужна, толстая утка, - категорически предупреждал он меня.
- А что – есть предпосылки? - спрашивала я. - Наверное мне ещё далеко до твоих старших сестёр, ведь они очень полные. Но от этого ты их меньше не любишь?
- При чём тут сестры? - злился Гришуня.
- Как это – при чём? Значит, я не стала тебе близким человеком и мне обидно. Никак не могу понять: кто я тебе?
Мама, не выдержав всех этих экзекуций, уехала к сестре. Я уже и радовалась, когда муж не приходил домой по два-три дня: его выяснения отношений порою начинались с вечера и продолжались всю ночь, а утром я шла на работу больная и истерзанная, а он, подпрыгивая на тонких ножках, барбосил в свою лабораторию отсыпаться.
Дошло до того, что он стал нападать на меня с угрозами, а я, опасаясь его кулаков, сразу выходила в коридор и спускалась на пару этажей ниже, пережидая там его гнев. Он привык с бывшей женой выяснять отношения с помощью потасовок и не считал ничего зазорного, что супруги иногда на пару устраивают кулачные бои. Для меня это было ужасным, я даже представить себе не могла, как бы я стала драться с мужчиной, а ещё больше боялась быть избитой, к тому же – за здорово живёшь!
Его неистовые обвинения в моей неверности, в неумении сварить вкусный обед, в том, что имею дурную привычку шарить в его карманах (что мне даже в голову не приходило!) и прочих моих недостатках были (как я поняла позже) игрой, своего рода развлечением, явно от скуки. Видимо, общения с пьяными друзьями ему было мало, а другого развлечения в жизни не было. Да и дурной характер требовал подпитки в пакостях. Гришунька распалял себя, входил в раж и начинал наскакивать, как взъерошенный петух, даже голос становился похожим на петушиный, и в этом, как ни странно, он получал порцию удовольствия.
Гришуне не нравилось, что я выходила в коридор и обрывала его обличительные тирады на полуслове – не хватало продолжения, и он начинал звать меня домой, сначала злобно, потом всё мягче и ласковее. Мне даже казалось, что у него не всё в порядке с головой.
Кстати, эти его беспричинные придирки проявлялись не только ко мне – в гостях, на семейных праздниках с гостями – везде, - он выискивал жертву, причем, чаще всего выбирал из женской половины и начинал устраивать несчастной испытания на прочность. Оскорблял, метко подметив какой-нибудь внешний недостаток, да и мало ли что ему могло быть не по душе. Но только до тех пор, пока в дело не вмешивался крепкий мужчина – запальчивость сразу как рукой снималась. Трусливость была у него просто патологической, вплоть до того, что и лужу мог под себя пустить.
Как-то на очередном празднике у своей племянницы Гришуня довел одну гостью до истерики. Ему не понравились её усики... Ни уговоры, ни просьбы окружающих угомониться, не давали результатов.
- Почему не побрилась, усы как у запорожского казака... - орал он, дёргая у сконфуженной женщины под носом. - Могу подарить станок и бритву...
- Оставьте меня в покое, что я вам сделала, - отбивалась от наглеца униженная гостья. Она кинулась в прихожую, чтобы одеться и уйти. Григорий её удерживал и продолжал оскорблять.
Здоровяк-хозяин взял петушка за шиворот, со сноровкой самбиста свалил на пол и занес увесистый кулачище. Я не выдержала и заступилась за нерадивого муженька, а он, как агонизирующая антилопа гну, засеменил своими тонкими ножками прочь. Дома я обнаружила, что “петя” обмочил штаны…
Часто вечером после работы я заставала в квартире компании пьяных Гришиных собутыльников. Они лихо опустошали холодильник, а то и ночевать заваливались вповалку, к утру нагадив в туалете так, что тяжелый запах не выветривался по несколько дней. На мои упрёки слабонервный Сахно начинал кукарекать и взвизгивать, будто его больно щипали.
***
Как-то Гриши не было дома четыре дня. Я уже даже начала беспокоиться: мало ли что могло случиться, ведь он часто засыпал с горящей сигаретой в руках. Но его приволокли домой чужие люди – опухшего, грязного, замёрзшего. На улице ранняя весна весело звенела ручьями, но ночи были ещё достаточно холодными.
Оказывается, он с компанией на двух машинах поехал на пикник за город, вволю там погулял, а когда собрались уезжать, его машина (он попросил её у друга на пару дней) сломалась. Первый автомобиль укатил, а он с нанятой панельной сверхсрочницей, с которой провёл несколько незабываемых часов, застрял в лесу. В моторе он ни черта не смыслил, хотя пытался покопаться в нём, потом с испугом сказал девице, что надо топать в город пешком – путь не близкий.
- Надо держаться вместе и идти не останавливаясь, - вразумлял он новую подружку.
- Я тебе сейчас устрою весёленькую прогулку, - грубым басом заорала она.
Дева честно, на правах обиженной, отлупила кавалера, затем коротким ударом в пах отправила в нокдаун и, нескромно обложив незамысловатым матом, удалилась. Девка была крупнокалиберной, в которую озорная природа, точно издеваясь, облекла её телеса, прожжённой в боях за выживание, и особой моралью не отличалась. Однако, удалялась она от греховодника, раскидывая сходившиеся в коленках ноги, с таким высокомерным и бравым видом, как будто в глубине души знала о своём невидимом внешне благородстве. Что удивительно, Григорий потом тепло вспоминал эту грудобёдрую девицу, до неприличия шалопутную: видимо, одного поля ягода... Но, если честно, я её тоже в больших грехах не винила: если на свете всегда не хватает мужчин, то что делать одиноким дамам?
Когда мушки от крепкого удара перестали прыгать перед глазами, Григорий по-настоящему испугался, тем более вечерняя мгла уже настойчиво вступала в свои владения. Он понимал, что увлекательная прогулка на свежем воздухе может плохо закончиться, спасение только в движении, и он потрусил вперёд.
Надо отдать ему должное, путь он проделал немалый, мужественно стараясь не спать. Ел снег, который, как нарочно, щедро облепил деревья и дорогу, днём немного отдыхал на подсохшей от тёплого солнца кочке и алга! Ночью ориентировался по городским огням, мелькавшим вдалеке между деревьями. Были моменты, когда в панике прощался с такой ещё молодой жизнью.
- Отче наш, помоги блудному сыну выжить, - истово молился он. - Век буду молиться, век буду благодарен. Спаси!!!
Он всегда подчёркивал, что искренне верует в Бога. Это давало ему силы двигаться и двигаться. Голода он не чувствовал, а воды вокруг было достаточно. Так ведь и доплёлся до проезжей части, там, слава Богу, добрые люди помогли.
Я три недели ухаживала за ослабевшим, заискивающим передо мной благоверным. Уколы пенициллина ему ставила молоденькая медсестра, похожая на вяленую плотву: худенькая, долговязенькая, с длинным носом и тонюсенькими губками, жеманная и смешливая, с которой этот подлец, когда немного очухался, потихоньку от меня заигрывал и исподтишка гладил её острые коленки.
- Какая у тебя кожа, - сладким голосом совратителя несовершеннолетних пел он в эти минуты, - как ты ещё молода...
А она, глупая молодушка, довольно похихикивала, а иногда заливалась радостным хохотом и почему-то воспринимала Гришины ухаживания с томной доверчивостью, демонстрируя ножки, которые двумя несовершенными палочками торчали из-под короткого халатика. Меня охватывала такая мерзость, что – как говорил один комик – кушать не могла.
Закончилась эта кошмарилья ещё одной гадостью: супруг подхватил венерическую заразу. Видимо, пикниковая девица сполна наградила его за славный отдых. Хорошо, что я его в это время до себя не допускала... Лечиться ему пришлось ещё в одной достославной клинике, в которую он был ходок не единожды. Я сгорала от стыда.
Как оказалось, он сумел заразить и ту молодую дурочку – медсестру. Дохихикалась! Когда и как сподобился – непонятно, как поганый червячок – везде залезет. Видимо, когда я была на работе. Она не постеснялась ворваться к нему в его лабораторию (знала ведь адрес) и устроить Тарасычу визгливый скандал, с хлёсткими оплеухами по бородатой физиономии, отчего у него вздулась левая ланита, и вечером он украдкой делал себе примочки. Вот тебе и тщедушненькая!
Само-собой, что эта девочка портовой проституткой никогда не станет, такие не пользуются успехом у сильного пола, а любви хочется. Дай бог, чтобы ей повезло, чтобы не кидаться всю жизнь в крайности и не попадать впредь в подобные неприятные ситуации…
Узнав, в чём дело, я вспомнила одну прочитанную где-то фразу: разве негодяй не может отхлестать по лицу хорошего, но оступившегося человека? Только в этом случае – наоборот.
Наш герой очухался и вновь пустился во все тяжкие…
***
К концу второго года нашей жизни Сахно как-то привёл домой своего старшего сына от любимой некогда Венеры, первой жены. Она жила на Украине с новой семьёй. Старший отпрыск замучил её своим недовоспитанным характером. Стоял на учёте в милиции и по мере взросления доставлял матери всё больше житейских неудобств. Она сплавила его отцу, дескать теперь ты помучься со своим отродьем, второй твоей копией. И правда, мальчик был очень похож на отца и не только внешне, но и своей внутренней сутью.
Мы с Григорием старались помочь подростку влиться в семью, бегали перед ним, суетились. Особенно горделиво вёл себя папаша. Он даже на время изменился, приосанился, повзрослел что ли. Он всегда вёл себя так, когда приводил своих детей от второго брака – нахохливался, наливался благородством, трезвел, и мне это нравилось. И сейчас добрый батя не скупился на подарки, хорошо одел сына, следил за учёбой, хотя здесь его отпрыску похвалиться было нечем, как некогда и его отцу.
Но юноша начхать хотел на все наши старания, хотя перед нами разыгрывал благодарное дитятко. Лежал возле телевизора, уроки не делал, школу прогуливал. Завёл дружков не очень славного поведения и вечерами подолгу не приходил домой. Потом мы заметили, что стали исчезать деньги. Догадаться, кто их взял было не сложно. И тут папаша испугался, а что дальше? Пару раз, когда разборки приводили к тому, что юнец дерзко огрызался и чуть ли не с кулаками нападал на отца, он залепил сынку несколько чувствительных пощёчин. Тот стал угрожать, что убежит из дома.
- Иди, пожалуйста, кому ты такой нужен, - наставительно и равнодушно ответствовал на это отче. - Не хочешь жить по-человечески, скатертью дорога!
Заходясь неистовством, мой муж проклинал всех и вся, особенно Венеру.
- Надо же какой негодяистый парень растёт, мать виновата, не воспитывала, только и знала мужиков в дом таскать, - ожидая моей поддержки, жаловался бедный папаша.
«Чья бы корова мычала…», - нехорошо подумала я о своём благоверном.
Молодой упрямец на некоторое время притих, и мы понадеялись, что всё будет хорошо. Но нет! Всё началось сначала. Крепкие подзатыльники тятьки ни к чему хорошему не приводили. Пришлось нерадивому папаше отвезти свое чадо матери, на что та взбунтовалась, подняв жуткие вопли, что Сахно просто вынужден был сбежать от крикуньи на все четыре стороны. На том эпопея с сыном закончилась. Что сталось с необузданным мальцом, мы не знали. Зачем был рождён на свет этот бедный мальчик? Какая глупая ошибка природы. И сколько таких детей на свете, ужас!
Как и с отцом Григория, здесь история повторилась: что посеешь, то пожнёшь. Гриша снова стал прежним, паскудным мужичком, даже эпизод с сыном не сделал его лучше.
***
Однажды я попросила Григория уйти вместе с вещами. Я устала от такой жизни. Я не ведала раньше, что в семье такое бывает. Мои родители за всю жизнь не сказали друг другу даже обидного слова, с первым мужем тоже ничего подобного и близко не было. За четыре года нашей с Гришей жизни я насмотрелась на всякое. Дошло до того, что мне пришлось лечиться у невропатолога: нервное истощение организма было настолько сильным, что я несколько месяцев вынуждена была провести на больничном. Я, что называется, ползала по стенке.
Случалось во сне, что сердце в моей груди пропадало, и только проснувшись в испуге, я чувствовала, как оно возвращало свой привычный клекот. Но Григорий так просто не ушел. Приходил, падал на колени, целовал руки, умолял простить, обещал исправиться.
- Зачем я тебе нужна? - с удивлением спрашивала я его в эти минуты. - В твою большую любовь ко мне я уже давно не верю. Или пока не нашёл другой? Не мучь меня, оставь в покое.
- Поверь, я исправлюсь. Мы ведь с тобой пара, - упрашивал он.
Возвращался и снова поступал так же, а то и хуже. Пару раз он пытался выломать дверь, когда я её не открывала.
Я жила в состоянии растерянности и упадочности, как будто обнаружила пропажу бумажника с большой суммой денег, но пока ещё не потеряла надежду его найти...
***
Ещё в самом начале нашей с ним совместной жизни Сахно как-то торжественно привёл к нам своего соседа по дому Смайлова, познакомил меня с ним и сказал, что это его лучший друг, а позже посоветовал мне привечать его и кормить всегда, когда тот у нас будет.
А бывал этот дружок у нас постоянно, причём вторгался в квартиру, как опер с ордером на обыск, нагло и бесцеремонно, и сразу – за стол. Я заметила, что Гришуня выказывает Смайлову такое неискреннее умиление и холуйство, что здесь о хорошей театральной игре говорить не приходилось: лебезил, заигрывал с ним, боялся, хотя скрывал это своё, видимо, и ему противное чувство. Мне же вдвойне было противно от продажного вдохновения мужа. А добрый товарищ, будто сержант-садист, повелевал другом, как боязливым новобранцем. Постепенно я узнала о новом друге семьи столько подробностей из его бурной жизни, что тоже начала бояться, не столько за себя, как за сына.
В прошлом – самый настоящий урка, рецидивист, успевший пройти несколько колоний и тюрем. Этот негодяй откровенно хвалился перед нами тем, что убил уже несколько человек (однажды, убив женщину, он изнасиловал еще теплый труп) и до сих пор его не поймали. Искалечил одну из своих жен так, что молодая женщина на всю жизнь осталась прикованной к кровати, что довел побоями тещу до смерти и тому подобное. Я охотно этому верила – нутром чувствовала неиссякаемую жестокость этого подонка.
Как-то я неосторожно обмолвилась, что пора бы и деньги вносить за питание, но когда взглянула в его глаза – обомлела. Полыхнула такая ненависть, зрачки сделались острыми, маленькими. Когда-то в детстве меня покусала собака: я на всю жизнь запомнила злобные глаза дикой псины, – так вот взгляд у этого мерзавца был точно такой же дикий и злобный, как у той зверюги. Он часто, прямо при муже, говорил, что я очень красива, что у него таких красоток еще не было, что не мешало бы побывать у такой женщины в объятиях. Гришунька хихикал, превращая эти злые слова в шутку. Я боялась, очень боялась.
Однажды муж пришел из своей лаборатории весь побитый и несколько дней от всех прятался, отключив телефон. Его избил Смайлов. Вместе пьянствовали: как всегда его приживальцу показалось мало, но Григорий осмелился сказать, что денег нет, а занимать у соседей уже неудобно. Вот и заработал несколько крепких зуботычин от лучшего друга.
- Я его так ненавижу и боюсь, что когда-нибудь убью и лучше сяду в тюрьму, чем дальше терпеть этого негодяя, - жаловался мне Григорий.
А терпеть его ему следовало всегда. Так решил Смайлов. Он нигде не работал после очередной отсидки, да и не собирался. Со всеми женами был в разводе. Ту женщину, с которой этот бандит жил в последнее время, он так избивал, что она с ребенком тайно уехала из города, бросив все: и квартиру, и вещи, и работу. Смайлов её разыскивал.
Жить ему было не на что, вот и присосался к Григорию, сразу раскусив трусливую душонку своего соседа, и нагло на нём паразитировал. Сначала лестью и элементарной вежливостью внедрился в его дом, а затем постепенно узурпировал чужую территорию. Постоянно занимал деньги у Григория, разумеется, не отдавая, перешел на полное довольствие, да и водочкой не брезговал побаловаться за Гришуткин счёт. У моего мужа не стало денег. Как бы он ни пил, деньги у него водились всегда – такая была работа.
Чревоугодие его друга-дармоеда было ненасытным, да и бензин, ремонт смайловского «Жигули» тоже влетали в копеечку. И щегольской прикид дружка был не из последних. Этот товарищ обходился моему мужу очень дорого. Получалось так, что в последнее время он работал только на смайловскую сытую жизнь и его росшие запросы. Григорий ничем не мог всему этому противостоять. Мучился и ненавидел. Это был его крест.
Я как-то посоветовала мужу расстаться с таким другом.
- Он убьёт тебя, и причём скоро. Смайлов – расплата за все мучения, которые ты принес близким тебе людям, - я сказала это в сердцах, но и точно знала, что негодяй это сделает. Внутренний голос никогда меня не обманывал.
- Не каркай. Как мне кажется, ты этого и ждёшь! - недовольное лицо супруга набрякло благородной обидой.
Я с тоской подумала: Создатель зачем-то наряду с добром расстарался воплотить в жизнь и таких типов, как Смайлов – жестоких циников, - ну и что говорить – таких плотоядных, трусливых и бессовестных, как Сахно.
- Убью! Ненавижу эту св-чь, - всё чаще истерично завывал мой муж, когда в очередной раз прикладывал примочки на опухшее от смайловских затрещин лицо.
Мои слова оказались пророческими.
Те синяки под глазами, которые Григорий всё чаще припудривал в последнее время, были цветочками в сравнении с тем, что случилось потом. Смайлов избил бесчувственное пьяное тело своего дружка, когда тот в пылу ссоры неосторожно обозвал его “козлом”. Избил и завалился спать. А Григорий всю ночь пролежал в луже крови, с вываленными из живота кишками. Наутро он очнулся от страшной боли, запихал как мог израненноё обратно в своё нутро, подполз к телефону и вызвал «скорую». Смайлов, одеваясь у двери, пригрозил, что если Григорий напишет заявление ментам, он его добьёт. Заявления, разумеется, не последовало. На вопросы милиции он ответил, что претензий ни к кому не имеет...
Гришу несколько раз разрезали, как овцу, но сложные операции помогали мало. Он долго с различными выводными трубками в животе лежал в постели. Григорий всегда очень боялся больницы и уколов. Когда врач хрустел ампулой, делая ему укол в вену, и лекарство из шприца моментально исчезало в Гришином теле, он чуть не терял сознания от ужаса. Может, и выжил бы, да не срасталась селезенка, для выздоровления которой требовалось очень дефицитное лекарство.
Родные заказали его за большие деньги и ждали, когда пришлют. Прикованный к постели Григорий жил еще несколько месяцев дома, за ним ухаживала его бывшая подруга. Я с ним тогда уже не жила, хотя развода официально ещё не было. (Когда Сахно окончательно уходил из моей квартиры, он забрал исключительно всё, что сюда натаскал, даже копейки выгреб из общей копилки, хотя в последние месяцы денег мне не давал. Не забыл снять с моего пальца и обручальное кольцо и подарить, как я узнала позже от перекошенного офисного друга, своей кареглазой. А мне было всё равно: лишь бы отстал...).
Я проведала его в больнице. Когда открыла дверь, он удивлённо воззрился на меня, как будто я была наряжена в балетную пачку и пуанты.
- Что-то не так? - в свою очередь удивилась я. - Почему ты смотришь на меня, как на усатую корову, - я специально старалась шутить, чтобы не показать насколько меня испугал его болезненный вид.
- Я бы никогда не подумал, что ты можешь меня проведать, считал, что сильно на меня обижена и, может быть, даже рада, что я сейчас в таком плачевном состоянии, - с каким-то опасливо-счастливым видом ответствовал мой муж.
Мы долго говорили. Гриша подробно рассказал мне о случившемся, поведал о болях и страхах, понимая, что вряд ли организм справится с такими страшными травмами. Обсуждали все события, которые в последнее время сотрясали наши семьи. Большого раскаяния за все гадости, причинённые родным, я не заметила… Во всех его семейных злоключениях он винил кого угодно, только не себя, любимого.
Когда, прощаясь с ним и пожелав скорейшего выздоровления, я сказала, что больше не приду, он вдруг хрипло произнёс:
- Таня, это ты так захотела, чтобы Смайлов меня убил, никогда больше никому не желай смерти, тебе не идёт быть жестокой… - и правдиво взвинтил свои острые зрачки в мои глаза. Глаза его приняли оттенок болотной блекло-сероватой хляби. Я заметила, что он зол на меня.
- Я хоть когда-нибудь, хоть что-нибудь за эти больше чем четыре года сделала для тебя плохо? Проанализируй нашу жизнь внимательно и хоть перед Богом сознайся кто виноват? - выпалила я и выбежала в коридор.
Как всегда его непредсказуемость сработала и тут в такой тяжелой для него ситуации. Я зашлась от обиды: почему этот человек никогда не хочет влезть в чужую кожу и хоть чуть-чуть сострадать тем, кому доставлял кучу безрадостных минут. Я вдруг мстительно и садистски представила себе Гришуню в гробу, с распоротым пахом, как цыплёнка табака, но только не в нарядной упаковке для привлечения покупателей, а в похоронном костюме и белых тапочках. Разве он заслужил моё сочувствие, все в конце концов мы смертны – тленное равенство ещё не отменялось. Но я постаралась отогнать от себя злые мысли.
Григорий был суеверным до конца. Знал бы он, что я никогда никому смерти не желала, что сама не могу понять, почему у меня вдруг внутреннее чутье начинает говорить, обретает голос, которого как будто и нет, но который я отчетливо слышу. Какой-то “бестелесный” голос… Как-то (когда мы только познакомились) я случайно увидела Гришу на улице, он шел впереди меня. Я смотрела на его немного сутулую спину, и вдруг отчетливый голос внутри, где-то в области сердца произнес: “Он умрет”. Это было за четыре года до его смерти.
Я могу привести еще несколько таких же случаев, когда заранее знала, что знакомый мне человек умрет. Самое большее – через четыре года. Перед тем, как Гриша был изуродован побоями, я видела сон: мой младший покойный брат Саша уводил Григория по узкой тропинке в поле, нагого. Сон – к смерти. И Гриша перед самой кончиной говорил своей подруге, что покойная мать приходила к нему во сне и сказала, что они с отцом уже всё подготовили к встрече сына на том свете: побелили избу, прибрали его комнату. На следующий день он умер.
Григорий почти до самой кончины не оставлял меня в покое: часто звонил, просил встреч, иногда шантажировал. У него была богатая фантазия и что он не скупился на то, чтобы наговорить о человеке гадости – в этом-то уж я точно не сомневалась. Даже тяжело больной, он оставался прежним, ничего не меняло его скверный характер.
***
Григорий умирал в страшных мучениях. Боли были такие, что обезболивающие лекарства уже не помогали, он кричал целые сутки, прежде чем отойти в мир иной. Вторая жена не отходила от своего Гришуни. И когда его ссохшееся тельце упокоилось в гробу, её нельзя было оторвать от него. Она не кричала – выла.
Ему было 40 лет.
Я на похороны не пошла и ни разу не ездила на его могилу…
г. Павлодар,
1984-2006 годы.
Повесть вошла в мою литературную страницу в разделе «Творчество российских немцев» на сайте «Немцев Поволжья» в Германии – февраль 2013 г.