Дом для свиданок 1981

Всем! Всем! Всем! Тем, кто меня читает. Целенаправленно или по чистой случайности.
Автор сим извещает, что им опубликованы бумажные версии двух новых книг. Их можно приобрести на:

"Без дна" (Авантюрный роман на фоне взбаламученного социума)
http://knigi-market.ru/2355/

"Трудное бабье счастье" (Роман о судьбе)
http://knigi-market.ru/2899/
Милости просим.


Действующие лица

СЕРЕЖА, особо опасный государственный преступник,  27 лет
НИНА, его жена, 25 лет
НИКОЛАЙ, особо опасный государственный преступник, за 30
МАРУСЯ, его жена, за 30
СТАРШИЙ ПРАПОР, дежурный, за 40
СОЛДАТ, за 20
МУЖЧИНА, под 60
ЖЕНЩИНА, за 50 

Действие первое
Январь 1981 года.
Одноэтажное деревянное строение барачного типа с зарешеченными окошками. С двумя входами-выходами: один в «зону», другой «на волю». По соседству - сторожевая вышка, где бдит часовой. По случаю зимы на нем громоздкая овчинная шуба.
 Караульное помещение,  состоящее из дежурки и комнаты для отдыха. В дежурке за столом крупный упитанный старший прапор, на столе заполненные чем-то разнокалиберные стеклянные банки.  Перед столом, в потрепанной куртке,  женщина средних лет. Чуть позади щуплый малорослый солдат «кавказской» внешности.

СТАРШИЙ ПРАПОР ( разглядывает одну из банок). А это?  Чего?
ЖЕНЩИНА. Вареньице. Ежевичное.

Старший прапор берет другую банку.

ЖЕНЩИНА.  Крыжовник.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Сладости, что ли любит?
ЖЕНЩИНА. Ой, и не говорите, гражданин начальник! Он же у меня еще дитё.
СТАРШИЙ  ПРАПОР. Дитё… Чего ж ему тут-то не жилось? Какого хрена за кордон потянуло?
ЖЕНЩИНА. Видать, бес попутал, гражданин начальник. Больше некому.  Жисти хорошей, может, захотелось.
СТАРШИЙ ПРАПОР. «Жисти»… А здесь, значит, ему не хорошая…  В  карманах, сразу признавайся,  есть чего?
ЖЕНЩИНА. Ничего, начальничек.  Ученая.  Не первый раз замужем.
СТАРШИЙ ПРАПОРЩИК (солдату). Пошарься…  И про задницу тоже не забудь.

Женщина с готовностью  распахивает полы куртки. Солдат  обыскивает  женщину.  В какой-то момент  женщина  вскрикнет: «Ой!». Но это, скорее, восклицание поощрения, чем возмущенья. Пока солдат обыскивает женщину,  старший прапор достает из тумбочки два комплекта постельного белья.

СТАРШИЙ ПРАПОР (женщине). Учти. (На белье.) Клейменое. Не вздумай утащить.
ЖЕНЩИНА. Да вы чего? Гражданин начальник! И не подумаю.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Вести по инструкции. Там все прописано. Соблюдать.
ЖЕНЩИНА. Да знаю я.  Все порядки знаю. 
СТАРШИЙ ПРАПОР. Горячее чего. Состряпать. На кухню. Не горлопанить. Без дела по территории не шляться.  Нужда в чем какая … (Показывает на дверь.)  Флажок…  (Солдату.) Ну, как?
СОЛДАТ. Парадок.
СТАРШИЙ ПРАПОР (заглядывает в лежащую на столе конторскую книгу). Четвертая комната. Проходи.
 ЖЕНЩИНА. Спасибо, гражданин начальничек, что разъЯснил. Дай Бог тебе еще одну звездочку. Можно и пару. (К солдату.) А тебе, служивый, женушку фартовую, красивую, смышленую, не пьющую, да не гулящую. 
СТАРШИЙ ПРАПОР. Проходи, проходи. Языком много молотишь. 

Солдат отпирает дверь слева, ведущую внутрь помещения. Женщина исчезает за дверью слева. Солдат тут же  запирает  за ней дверь.

СТАРШИЙ ПРАПОР. Следующий есть кто?
СОЛДАТ. Эсть.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Заводи.
СОЛДАТ (предварительно заглянув в «глазок», отпирает дверь справа).  Эй!.. Захади.

 В дежурку дверью справа входит молодой человек в ватнике, шапке-ушанке.  И ватник, и шапка выглядят далеко не новыми: свидетельство, что молодой человек лагерник уже бывалый. На  тонкой шее – мохеровый шарф. На ногах рыжие, на мощной подошве,  башмаки-ботфорты. Это Сережа.  Солдат  запирает за Сережей дверь.

СТАРШИЙ ПРАПОР (перед ним раскрытая конторская книга.)   Фамилия, имя, отчество.
СЕРЕЖА (четко): Сироткин. Сергей Владимирович.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Статья.
СЕРЕЖА. Семидесятая. Часть первая. Семьдесят вторая.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Срок.
СЕРЕЖА. Пять лет исправительно-трудового лагеря строгого режима.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Конец срока.
СЕРЕЖА. Двадцать второго августа тысяча девятьсот восемьдесят второго года.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Кто приехал?
СЕРЕЖА.  Жена.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Фамилия,  имя, отчество.
СЕРЕЖА. Сироткина Нина Евгеньевна.
СТАРШИЙ ПРАПОР Год и дата рожденья.
СЕРЕЖА. Восьмого апреля. Год тысяча девятьсот пятьдесят шестой.
СТАРШИЙ ПРАПОР (сделав пометку в конторской книге). Двое суток. Без выхода на работу. Постельное белье уже там.  Все, что в карманах, на стол.

Сережа выкладывает из кармана носовой платок, расческу, зеркальце, авторучку. Солдат подходит к Сереже,  его обыскивает.

СТАРШИЙ ПРАПОР.  Что, ленинградский?
СЕРЕЖА. Питерский.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Это ты, когда со своей,  питерский. А сейчас  пока ленинградский… (Солдату.) Ну, что?
СОЛДАТ. Парадок.
 СТАРШИЙ ПРАПОР (Сереже). Забирай свое барахло…  Да-а, бывал, бывал я у вас. Как-то перед тем, как на свадьбу. С женой. На экскурсии. По Невскому по вашему. В Эрмитаже… Фонтаны посмотрели. Красиво. Красивый город, ничего не скажешь. Город-герой. Трех революций.
СЕРЕЖА. Четырех.  Про декабристов не забудьте.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Декабристы это не в счет… Что, тоже  бунтовать вздумал?  Переучился? Мозга за мозгу зашла?  Здоров мужик. Против самого товарища Ленина попёр… В общем, так.  Не бузить. Спиртное не распивать. По чужой территории без дела не болтаться. Надо чего… Флажок. Седьмая комната.  Проходи.

Солдат повторяет процедуру отмыкания двери. Сережа исчезает за дверью слева. Та же процедура запирания двери.

СТАРШИЙ ПРАПОР. Следующий.
СОЛДАТ (подходит к двери справа, заглядывает в глазок). Нэт следущий.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Отвечай по полной форме… Стань прямо, руки по швам, каблуки вместе, носки врозь. «Товарищ старший прапорщик. Другие желающие повидаться с осужденными на данный  момент полностью отсутствуют». Во как надо!  Повтори.
СОЛДАТ (помедлив. Отражение тяжелой мыслительной работы на лице). Таварищ старый прапарщик… Нэт следущий.
СТАРШИЙ ПРАПОР (вздохнув). Салага. (Выходит из-за стола, подходит к солдату, засовывает пальцы под опоясывающий солдата ремень.)  На яйцах скоро будешь носить?

Солдат спешит подтянуть ремень.

СТАРШИЙ ПРАПОР. Ты последний раз,  когда брился?
СОЛДАТ. Сэводна брылся.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Сэводня он  брился. (Проводит ладонью по подбородку солдата.) Хрена с два ты сегодня брился… И сапоги, я смотрю, не чищеные.
СОЛДАТ. Чищенные. Вазалином…
СТАРШИЙ ПРАПОР. Гуталином… Гуталином надо говорить, а не вазалином… Ну, и физиономия у тебя.  Что рожа, что сапоги. Не отличить. Ну, вот что.  Лопату в руки. Подгребешь возле вахты. Заглянешь под навес. Там бочка с соляркой. Заложи ее, чтоб в глаза не бросалось.  Да!  Еще головной убор поправь. Что у тебя всю дорогу звездочка куда-то не туда  смотрит? Тоже за кордон намылился? Выполняй… Сделаешь – доложишь… (Когда уже солдат поправит головной убор и направится к двери справа.) «Вазалином». Сам ты ва-за-лин. Чурка ты безголовая.

Затемнение. Потом комнатка. Сложенная из кирпичей печь. Железная кровать с незастланным тощим матрацем, свернутым в рулон одеялом  и парой подушек без наволочек. На матраце только что бывшие на Сереже ватник, шарф и шапка-ушанка. Перед зарешеченным окном стоит  Нина, на ней элегантная, с цветным гуцульским орнаментом дубленка, на ногах изящные зимние сапожки.  Дорожная сумка на полу.
Откуда-то  из глубины, едва слышно,  доносится мелодия АББА.  По-видимому, радиоточка. В дальнейшем,  так же  тихо, ненавязчиво, время от времени будет звучать та или иная мелодия, перемежаемая дикторским неразборчивым «бу-бу-бу».
Стук в дверь и Сережин голос из-за двери «Нина! Открой».
Нина спешит к двери, поворотом ручки открывает дверь.  Входит Сережа с охапкой дров.  Сваливает дрова на пол, у  печки.

НИНА. Ура.
СЕРЕЖА.  Не густо, как видишь. (Виновато.)  Столько положено… Зато сухие. Березовые.  (Присев, отдирает бересту.) Сейчас у нас тут будут настоящие субтропики.
НИНА. Дай мне. 
СЕРЕЖА. Испачкаешься.
НИНА (также присев на корточки, отдирает бересту, в то время как Сережа укладывает ее в топке печи.) Я привезла тебе пару белья: теплые кальсоны, рубашку. Словом, все, что ты просил.
СЕРЕЖА. Теплые кальсоны я у тебя не просил.
НИНА. Я сама догадалась…  Как-то видела, продавалась теплая жилетка. На кролике. Симпатичная. Финская. И размер твой. А у меня, как назло, только мелочь в кармане. Попросила продавщицу, вроде бы, согласилась, но пока туда-сюда… В общем, уплыла твоя жилетка. Едва не расплакалась. Так обидно было!
СЕРЕЖА. Не горюй!  (Укладывает в печку дрова.) Подумаешь, «жилетка». Всего-то полторы зимы осталось. Эта, будем считать, уже наполовину отрезанный ломоть.  А-а, черт! (Болезненно морщится. Трясет пальцем.)
НИНА. Занозил?
СЕРЕЖА. Д-да… Засандалил… И, похоже, прямо под ноготь.
НИНА. Ради Бога, только не расковыривай!  Дай мне. (Пытается вытащить занозу.) Ногти отрастил…
СЕРЕЖА.  Ножницы где-то посеял, а вообще я их обычно обкусываю, так проще… А  ты… Ну и  надушилась. Сплошное благоухание.
НИНА. Не нравится?
СЕРЕЖА. Очень! Очень нравится! А я тоже… Чуешь?
НИНА. Чую, чую... Что это?
СЕРЕЖА.  Одеколон. «В полет»… Знаешь, во что мне этот полет обошелся? В полосьмушки первосортного грузинского чая.
НИНА. Лучше б ты никуда не летал, а остался на грешной земле… Ну, вот… Вот твоя заноза.
СЕРЕЖА. Спасибо.
НИНА. Кстати, как твоя мозоль?
СЕРЕЖА. Какая мозоль?
НИНА. Ты же как-то написал мне , что у тебя на ноге…
СЕРЕЖА. Вспомнила! Когда это было? Зажила мозоль…  Слушай… Я, кажется, скоро обалдею от этого твоего… фимиама. Уже – голова кругом. Отойди… От греха подальше.

Нина поднимается с корточек, садится на табурет.

СЕРЕЖА ( поджигает бересту).  Как добрались?
НИНА. Так себе. Приехали, а нас еще не пускают.  «Чего такую ранищу приперлись?». Мы с Марусей решили пока прогуляться по лесу. И все бы ничего, но забрели в такой снег!  Там, по-видимому, какая-то яма. Я – ух! Зачерпнула оба сапога. Теперь в ногах противная каша.
СЕРЕЖА. Так что же ты до сих пор?!  Погоди секундочку. (Видимо, береста не поджигается, тогда он изо всех сил дует на пламя. Наконец, огонек занялся,  и Сережа  закрывает чугунную  дверку печи.) Гори, гори ясно, чтобы не погасло!  (Встает и, отряхнув мусор с колен.) Так что же ты до сих пор? (Подходит к по-прежнему сидящей на табурете Нине.) Еще не хватало, чтобы ты  взяла и простудилась. (Опускается перед Ниной на колени.) Дай ногу.
НИНА. Зачем?
СЕРЕЖА (решительно). Ногу!
НИНА. Какую? У меня, между прочим, две ноги.
СЕРЕЖА. Какая тебе больше дорогА.

Нина, подумав, поднимает правую ногу. Сережа берется за сапог.

НИНА (решительно). Не надо! Я сама! (Расстегивает змейку, снимает сапог.)
 
Сережа берет сапог, засовывает в него руку, покачивает головой.

НИНА. Что?
СЕРЕЖА (ставит сапог на пол).  Теперь второй… Гордая?
НИНА. В каком смысле?
СЕРЕЖА. Терпишь. Как партизанка.  (Берется за  ступню Нининой ноги). Мокрющая.  (Начинает растирать Нинину ногу)
НИНА. Ой-ей-ей! Ради Бога… Сережа! Силушку накопил? Ты мне так лодыжку  вывихнешь.

Сережа растирает  не так сильно.

СЕРЕЖА. Ну, так… расскажи,  расскажи… Как ты там?..  Как сели? Как доехали? Кто вас провожал? Все-все расскажи. Ничего не утаи. Мне все интересно.
НИНА. Сели нормально. Обошлась без провожатых. Я не хотела беспокоить твою маму. Она была на дежурстве.
СЕРЕЖА. А Светка?
НИНА. Ваша Светка стала какая-то неприветливая. Смотрит как-то исподлобья. Чем я ей насолила? Не знаю.
СЕРЕЖА. Возраст. 
НИНА. Возможно.
СЕРЕЖА. Ехали купейным?
НИНА. Какое там? Слишком жирно будет. Ну, что еще?.. Здесь, на станции, были в начале седьмого.  Метет. Тьма кромешная. С трудом отыскали автобусную остановку. С еще большим трудом сели. Взяли автобус штурмом. Нас буквально внесли.
СЕРЕЖА. Стояли?
НИНА. Сидели. На колесе. Но этот жуткий запах! Меня начало подташнивать. Пришлось просить, чтобы остановили автобус. Выходила два раза. Все такие  недовольные.
СЕРЕЖА. Бедная… Ругались?.. Вы ехали утренним. Люди спешили на работу. Боялись из-за тебя опоздать.
НИНА. Или вот еще. Для иллюстрации нравов. Едем, а на дороге женщина. Беременная. Голосует. Мало того, что в одной ее руке кошелка, в другой – крохотный ребенок. И что ты думаешь? Водитель лихо - даже с каким-то шиком!.. (Жестом.) И  был таков. Думаешь, кто-то  кроме Маруси  как-то возмутился? Ничуть. Все сделали вид, будто так и надо.
СЕРЕЖА. Повторяю. Люди спешили на работу…
НИНА. Да не в этом дело, Сережа. Что ты их оправдываешь? По-моему, всему этому есть определенное  название.  Самое  элементарное  жлобство.
СЕРЕЖА. Какие мы слова интеллигентные знаем!.. А по - нашенски, по простому, по каторжному это самый обыкновенный псевдосиллогизм. Из крохотного единичного факта грандиозный вывод. Этих… как ты их называешь… Словом, людей. Их  тоже надо понять. Это тебе не северная столица. Это глухая провинция.  Здесь знаешь, как держатся за место работы?
НИНА. Безработица?
СЕРЕЖА. Да, представь себе. Хорошо еще, что мы у них есть. Иначе б совсем…  Ложись и помирай. (Ставит  снятые с Нины сапожки  поближе к печи. Коснулся ладошкой ее стенки.) Сейчас… Погоди… Раскочегарится. (Садится на пол и  расшнуровывает на себе ботинок.)
НИНА (на Сережины ботинки.) Модные. Откуда?
СЕРЕЖА. Нравится?..  Джи-Ай. Ю-Эс-Эй. Из настоящей чертовой кожи.
НИНА. Мама прислала?
СЕРЕЖА. Какая-то гуманитарная помощь. Дяденька  и тетенька.  Заездом   из Канады. (Говорит и одновременно снимает со своей ноги теплый шерстяной носок.) Думаешь, всем подряд? Налетай, подешевело? Как бы не так. По блату, по блату… Я вот  тут сижу, в ус не дую, шпон себе тихонечко клею, а в это время, оказывается, обо мне уже весь мир знает.
НИНА. Ну, так уж и весь.
СЕРЕЖА. Ну, не весь. Прогрессивный. (Передразнивая иностранца.) Mister Syrotkin! How are you? I am quite well. I am all to my ears in shit. Thank you.
НИНА. Что ТЫ сказал? Переведи.
СЕРЕЖА. Я живу очень хорошо. По уши в дерьме. Большое спасибо. Они только улыбнулись.  (Снимает другой носок.)
НИНА. А к чему этот стриптиз? 
СЕРЕЖА. Еще раз вашу очаровательную ножку, мадам.
НИНА. Погоди! Что ты хочешь?
СЕРЕЖА. Хочу, чтобы ты не простудилась. Облачим  твои ноги  и ради  этого…
НИНА. А ты?
СЕРЕЖА. Я закаленный. Как сталь.
НИНА. Хорошо. Спасибо. Но только я сама. (Забирает носок, надевает себе на ногу.)
СЕРЕЖА (поднимаясь с пола).   А еще они подарили  мне Библию, но  сразу на выходе ее у меня экспроприировали.
НИНА. Я привезла тебе книги.
СЕРЕЖА (встрепенулся). Да?  Где они?
НИНА. Пока отобрали, но обещали, что  тебе передадут.
СЕРЕЖА. Что за книги?
НИНА. Это Лев Георгиевич. Он подобрал тебе что-то сам. Сказал, тебе это нужно.
СЕРЕЖА. Лев Георгиевич? Сам? Лавринович?  Ни фига себе. Не верю ушам своим. Неужели он  помнит  меня?
НИНА. О чем ты говоришь?! Лев Георгиевич не только помнит… И тебя помнит не только Лев Георгиевич.
СЕРЕЖА. Спасибо. Это трогательно…  Я думал, меня уже все прокляли. И забыли.
НИНА. Не надо так плохо думать о людях… А откуда эти носки?  Тоже гуманитарная помощь?
СЕРЕЖА. Нет. Вот на этот раз действительно от мамы… А названия книг не помнишь?
НИНА. Названия?… Запомнилось одно, самое простое. «Средневековая арабская поэтика». Под редакцией… Забыла.
СЕРЕЖА. Случайно, не Каледин?
НИНА. Каледин! Точно! Ты его знаешь?
СЕРЕЖА. Да, конечно. Читал у нас курс. 
НИНА. У меня был список. Всех книг. Но его пока тоже отобрали.
СЕРЕЖА. Да ладно. Не переживай. Самое главное, - тебя не отобрали. Вот тогда б я, точно, на стенку полез.
НИНА. Ты знаешь… Мне уже становится жарко.  (Начинает расстегивать на  себе дубленку.)
СЕРЕЖА. Да-да, теперь твоя очередь со стриптизом… Только не так быстро… (Наблюдает за тем, как Нина сначала расстегивает на себе все пуговицы, крючочки, потом снимает с себя дубленку.)  Красивая… На тебя, посмотришь, -  все на тебе красивое. Как будто  не на свиданье с бедным каторжником приехала, а на великосветский раут.  (Отбирает дубленку, бережно укладывает на матрац, рядом со своим ватником.) Пускай  полежат  вместе. Пока.  Конечно, соседство не из приятных... Вещественное свидетельство классового деления. Все строго по марксизму-ленинизму.(Гладит дубленку.) Терпи, красавица. Бог терпел… А они что-нибудь сказали?  Наши проверяльщики. Насчет книг. Когда  обещают вернуть?
НИНА.  Скоро… Там же много на иностранном.  Со знанием иностранных языков, я думаю, у них неважно. Так что  недельку-то тебе придется, вероятно, подождать. (Начинает доставать из сумки пакеты, свертки, банки.) Получил мое последнее письмо?
СЕРЕЖА. Последнее? (Присаживается к столу, с любопытством наблюдает за тем, что делает Нина.)  Да, получил.  Месяц назад…   Я и предпоследнее получил, где ты пишешь, что твоя большая статья появилась в какой-то газете.
НИНА. Не «какой-то». Это «Смена».
СЕРЕЖА. Смена кому?
НИНА. «Смена» это «Смена». Название газеты. Ты же должен помнить…
СЕРЕЖА. Да помню, помню, конечно. Почитывал. Это я так…  Привезла с собой?
НИНА. Что «привезла»?
СЕРЕЖА. Номер замечательной боевитой газеты «Смена», органа славного орденоносного ленинского комсомола, передового отряда...
НИНА (задета). Какие мы…  ироничные. Ну, зачем же?
СЕРЕЖА. Извини. Это у меня рефлекторное. Как у собачек Павлова… Так привезла или не привезла?
НИНА (еще не совсем оправилась от обиды). Нет, не  привезла. (Продолжает молча вынимать и раскладывать на столе  содержимое своей сумки.)
СЕРЕЖА (разглядывает один из привезенных ею пакетов) Ух, ты!.. Чаек-чаище.  Сэнк ю… А это? Слушай… Да ты, кажется, совсем рехнулась. На кой черт мне твоя икра? Сто лет ее не видел…
НИНА. Во-первых, икра совсем  не моя, а осетровая. Во-вторых, опять тебе  не угодить! (Забирает консервную банку из Сережиных рук, идет к печке, замахивается, словно собралась бросить банку в огонь.)
СЕРЕЖА. Э-э-э! Ты что?  (Подбегает, перехватывает Нинину руку.) В своем уме? Не балуй…  Ну, нельзя же все воспринимать так буквально… Договоримся так. Ты пришлешь мне этот номер газеты…
НИНА. Оставим газету в покое.  (Возвращается к сумке, достает из нее  пачку фотографий, находит одну, подает Сереже. Сережа берет фотографию, рассматривает.) Никого тебе не напоминает?

Сережа смотрит на фотографию и молчит.

НИНА. Сережа… Я тебя о чем-то спросила.
СЕРЕЖА. Да- да, я слышу… Конечно, напоминает…  Конечно, тебя.
НИНА. Разве? Где ты в ней нашел меня? Посмотри повнимательнее. Это же ты. Вылитая копия.
СЕРЕЖА. Она хоть что-нибудь знает обо мне? В смысле, - что я? где я?
НИНА. А  ты как думаешь? Иначе бы не приставала с вопросом: «Мамочка, а что такое тюльма?».
СЕРЕЖА.  Хм… А ты… чего-нибудь другого не могла… хотя бы специально  для нее придумать? Ну, что-нибудь там… Я не знаю… Со Снегурочкой там что-нибудь. Словом, чтоб поверила.
НИНА. А при чем здесь Снегурочка?
СЕРЕЖА. Ну, это я так.
НИНА. Нет, Сережа, ничего не придумала. Я стараюсь, насколько это в моих силах,  жить по твоему жуткому принципу.
СЕРЕЖА. Да? Это по какому же?
НИНА.  «Правда, одна только правда…».
СЕРЕЖА. И как же ты ей объясняешь, что такое «тюльма»?
НИНА. Деточка, говорю я ей, это такое гиблое место, где держат всех, кто не очень хорошо себя ведет. Кто капризничает. Не слушает старших. Мучает бедную кошку. Бросает песочек в глаза. Их там ставят в угол, и они там долго  стоят… с завязанными глазами.  Долго-долго. Пока не станут  хорошими. Послушными. Паиньками. Такими, как ты.
СЕРЕЖА. Отчего же с завязанными -то? Это уж слишком. Садизм какой-то. Могла бы и не завязывать.
НИНА (вдруг.) Пожалуйста… Если тебе не трудно… Обними меня… Да-да, что так смотришь? Разве я о чем-то  непонятном?

Сережа не сразу, как будто испытывая неловкость, обнимает Нину.

НИНА. Ну, наконец-то! Па-си-бо, мой дорогой. Снизошел…  Самому  догадаться, конечно, ой как трудно.
СЕРЕЖА. Но ты же… Словом…
НИНА. Господи. Сереженька! Вечная проблема с тобой.
СЕРЕЖА. Какая проблема?
НИНА. Твоя… извини меня… робость. Даже застенки  тебя не исправят. Почему я каждый раз должна тебя об этом просить? 
СЕРЕЖА. Ну, извини…  Я же не знаю… Если честно, я уже от тебя немного отвык и, говоря откровенно… Да, ты права, я не мачо. Как мальчишка… Тем более ты такая…нарядная, красивая.  Дотронуться страшно.
НИНА. Ты тоже красивый. И даже  очень. Как-то… даже  необычно красивый.
СЕРЕЖА. Ты хочешь сказать, этот пижонистый костюмчик мне идет?
НИНА (провела ладонью по стриженой Сережиной голове). Кого-то напоминаешь… Точно такая же шевелюра.
СЕРЕЖА. Дикобраза.

Нина несогласно покачивает головой.

СЕРЕЖА. Тогда  Александра Федоровича.
НИНА. Какого еще Александра Федоровича?
СЕРЕЖА. Керенского. Помнишь, какой у него был бобрик?
НИНА. Н-нет… Скорее всего, какого-нибудь беспризорника. Из кинофильма «Республика ШКИД».

Целуются. Стук в дверь. Потом, поскольку на стук не откликнулись,  мужской голос из-за двери.

ГОЛОС. Арестант!
СЕРЕЖА (с сожалением,  отстраняясь от Нины).  Ну, вот… 
ТОТ ЖЕ ГОЛОС. Осужденный по статье семидесятая, часть первая, семьдесят вторая   Сироткин! Здесь?
СЕРЕЖА. Да! Заходи. (Нине, словно чувствуя себя виноватым.) Это Николай.
НИНА. Да, я поняла.

В дверь заглядывает Николай. Высокий,  бородатый молодой человек. Он выглядит несколько старше и намного мужественнее Сережи.

НИКОЛАЙ. Здоровеньки булы.  Чего сразу не откликаемся? Со свиданкой.
НИНА (в ней моментальная перемена. С появлением Николая напряглась, насторожилась.) Здравствуйте.
НИКОЛАЙ. Здравствуй-те?
НИНА (поправляясь). Здравствуй.
НИКОЛАЙ. Другой компот. Привет, Нинок. Так можно к вам? Или как?
СЕРЕЖА. Я же сказал. Заходи.
НИКОЛАЙ. А мы на пару.
СЕРЕЖА. Значит, заходите.
НИКОЛАЙ  (обернувшись).  Марусь!  Можно! Семафор открыт!  (Входит в комнату. Нине.) Ну и ну-у… А поворотись-ка, дивчына! Экая ж ты… Королева Шантеклер. Или, скорее, Мария Стюарт.  А можно я тебя?… Ну, если не в уста сахарны, так хотя бы в щечку алую?  Серега, ты как? Не возражаешь?  (Целует Нину в щеку.) Эх, хороша Маша, да не наша!

В комнату входит Маруся. Под стать мужу: высокая, полная, румяная, с высокой грудью и сильным голосом. 

МАРУСЯ (Николаю). Уже? Чуть за порог и уже изменяешь? Я вот тебе бороденку-то…   (Сереже.) Тогда и я с тобой. Можно? Давно о таком мечтала. (Смачно целует Сережу.) Цыпленочек ты наш…  Замухрёнышек. Ничего-то с тобой не делается. И тюремные-то харчи тебе не помогают. Как был тонюсеньким, таким и остался. Ты бы хоть бороду себе, что ли,  тоже отрастил. Все б посолиднее как – то бы выглядел…   А я? Какая я, по-твоему, стала?
СЕРЕЖА. Пополнела
МАРУСЯ. Да, есть за нами такой крупный недостаток. Мне даже в лагере похудеть не удалось. Наоборот. Что, в общем, и неудивительно. Жизнь без забот. На всем готовеньком. Вовремя поднимут, вовремя покормят, даже киношку  покажут. Вот я и… Поползла.
НИКОЛАЙ. Ну, и  как вы тут? Как устроились?
СЕРЕЖА. Пока  устраиваемся. Печку только-только   растопили.
МАРУСЯ. Коль, ты только посмотри, какие им чудные хоромы достались! Не то, что у нас. 
НИКОЛАЙ. Да ладно тебе. Глаза у тебя завидущие.
МАРУСЯ. Нет, в самом деле. У нас… Ну, такая совсем коморочка, а мы оба такие толстые, прямо не разойтись.
СЕРЕЖА. Можем поменяться, если хотите.
НИКОЛАЙ. Нет уж! По мне так чем теснее (обнимает Марусю), тем приятнее. Правда, моя хорошая?
МАРУСЯ. Ну-ну… Медведь… Ну, не здесь же? Ей Богу! Как с цепи сорвался. (Высвободившись из объятий Николая, Нине). Можно на минутку? (Отводит Нину в сторону, что-то шепчет ей на ухо.)
НИКОЛАЙ. Эй! Кумушки. Вы там о чем? Поделитесь своими секретами.
МАРУСЯ. Много будешь знать…
НИКОЛАЙ (Сереже). Не волнуйся, мы сейчас уйдем.
СЕРЕЖА. С чего ты решил, что я волнуюсь?
НИКОЛАЙ (на Марусю). Это все она. «Дай мне хоть краешком глаза на нашего красавчика Сереженьку! Я так по нему соскучилась!».
МАРУСЯ. Ну, вы тут пока без нас. Мужики. Мы сейчас.
НИКОЛАЙ. Куда это вас понесло?.. Только возвращайтесь поскорее. Без вас тоскливо. 

Маруся и Нина выходят за дверь.

НИКОЛАЙ. О, женщины! Как много в этом слове для сердца русского слилось…   (В сторону.) Прости меня, Михаил Юрьевич! Право же, не хотел вас обидеть. (Разглядывает, что лежит на столе.) Понавезла-то!... Это, как я понимаю… (Разворачивает веер, обмахивается.) Зачем он ей? Здесь... Бесполезные дамские штучки. Моя аж пять рулонов гэдээрошной туалетной бумаги привезла. Я говорю, чтобы эти пять рулонов потратить, это нам с тобой всю нашу пару суток надо будет на очке, не сходя,  просидеть. А она: "Не истратим - раздарим". (Заметив, что Сережа обыскивает глазами комнату.) Что? Пытаешься жучок разглядеть?  Если есть, так где-то за плинтусом. Не будешь же ты его отдирать?.. Да что нам-то с тобой бояться? А вот девушкам надо, конечно, поосторожнее… Знаешь, что я только что от своей  уже успел услышать?.. Вообще-то ты представляешь, с кем ты сейчас разговариваешь?
СЕРЕЖА. С осужденным по статье…
НИКОЛАЙ. Ничего подобного. С почетным гражданином славного града Парижа… Смешно?
СЕРЕЖА. Не понял.
НИКОЛАЙ. А меня, как узнал, улыбнуло. Маруся по какому-то голосу услышала. Пару недель назад. Представляешь? Какая честь…   Я так думаю, скорее всего, проделки хитреца Миттерана. Очередная шпилька в дряблый бок шамкающего Леонида Ильича.
СЕРЕЖА. Что ж… Если это правда…
НИКОЛАЙ. Думаешь, я придаю этому какое-то значение? Выбрали и выбрали. В общем, оказали  честь - и слава Богу. Все в копилку нашего общего дела. Все это лишь большая политика, я это понимаю,  и наши конкретные заслуги…
СЕРЕЖА. А «наше общее дело»… Это что?
НИКОЛАЙ (не сразу, видимо, несколько этим вопросом озадаченный). Собственно… Ты это о чем?
СЕРЕЖА. Ты сам. Только что  сказал «В копилку нашего дела».
НИКОЛАЙ. Ну, старик…  Наше дело это наши программные положения.  Надеюсь, еще не забыл нашу программу?   Из-за нее, матушки, и пребываем на этом курорте…  Что,  какие-то вопросы?
СЕРЕЖА. Помнишь на последнем этапе? Как выводящий… когда мы все уже выстроились  на  посадку  в машину. А в паре десятков метров от нас собралась кучка местных зевак. Когда он  прокричал.  «Смотрите, люди добрые!  Эта ученая шпана хотела свергнуть советскую власть!».  И что в результате. Помнишь?
НИКОЛАЙ. Что в результате?
СЕРЕЖА. Ты даже не обратил на это вниманья? Как нас стали забрасывать коровьими лепешками.
НИКОЛАЙ. Ты это серьезно?.. Какой-то пьяный в дугу офицеришка. Не просыхал всю дорогу.  Какая-то сумасшедшая баба…
СЕРЕЖА. Не одна.
НИКОЛАЙ. Ну, две сумасшедшие бабы. Скорее всего, купленные. Думаешь, я не знаю, как делаются все эти инсценировки? Остальные просто таращились на нас. Как на диковинных зверей… Ты…Я  понимаю тебя… Ты парень чувствительный. Тонкокожий. На тебя это действует. Я же… Я стреляный воробей… Хотя, конечно… Люди в своей массе чудовищно зомбированы. Раб никогда не узнает, что он раб, пока не увидит волю.   Эх, Серега, Серега.  Вечно ты.  Как принц Датский…  И накручиваешь и накручиваешь… Да и не коровьи  то были лепешки.
СЕРЕЖА. А чьи  же?
НИКОЛАЙ. Лошадиные.

Возвращаются, одна за другой, Нина и Маруся. На лице Маруси  яркий макияж. Прошла, села, притворяясь безразличной. Николай, нахмурившись, разглядывает ее. Так длится с десяток секунд.

НИКОЛАЙ. Ну и что?.. Что, барышни, скажем?.. Ох, коровушка ты моя, буренышка.  (На Сережу.) Ты перед ним, что ли?
МАРУСЯ. Почему это сразу перед ним? Тут и кроме него…
НИКОЛАЙ. Если намазалась, думаешь,  уже неотразимой стала? Все… (Падает на колени.)  Твои?
МАРУСЯ (в сердцах) Да ничего я не думаю! Просто… ну, хоть капельку покрасивей хочу стать. И что?
НИКОЛАЙ (поднимается с колен).  Да ты и так красивая.  Верно, Серега?  Признайся, она тебе нравится? А то, что ты подмалевалась…
МАРУСЯ (решительно  берет со стола зеркальце, протягивает Нине). Пожалуйста… Подержи.

Нина держит перед Марусей зеркальце, в то время как Маруся решительно стирает с лица платочком макияж.
 
МАРУСЯ.  Может, мне тогда… вообще?... Может, опять в робу какую-нибудь? Штанцы ватные? Сапожки кирзовые?.. (Нине.) Как там его?
НИНА. Кого?
МАРУСЯ. Кто одежду-то придумывает. А потом все с ума от нее сходят. Помню на букву "Вэ".
НИНА. Версаче?
МАРУСЯ. Вирсачи! Точно! (Вновь Николаю.) Сапожки, говорю, кирзовые от Вирсачи. Такой я для тебя, может, как раз то, что тебе надо?  Домостройщик проклятый.
 НИКОЛАЙ (скорее, миролюбиво).  Еще побазарь у меня.  Вечно это ваше… бабье. Неистребимое. Его давишь, а оно все равно… Прет изо всех щелей. Даже там, где  и быть-то такого, вроде,  не должно.  (Сереже.) Помнишь, какая матрона на Шпалерной нам одно время харчи разносила?  Боченок… Метра полтора в поперечнике… Вспомнил?
СЕРЕЖА. Да.  И  что?
НИКОЛАЙ. Расскажу. (Нине.) Ты тоже послушай. Авось, папе своему потом перескажешь, и он еще одну гениальную пьесу напишет. Премию хорошую получит.  Раз как-то отворяется кормушка и вместо жданого черпака с перловой кашей, гляжу –ма-ать чесная! – глазам не верю. Во-от такое вымя. Живое. Розовое. Соски шевелятся. Я прям… глаза на лоб. Чуть язык не проглотил. А это вымя еще и говорящим оказалось. «Пососи, говорит, несчастненький. Ведь охота ж. Да шевелись, шевелись, покудова мент не засек». Ну, я упрашивать себя долго не стал. Вцепился зубищами.
МАРУСЯ. Охальник.  На меня бросаешься, а сам? Ты бы хоть постеснялся. При живой – то жене.
НИКОЛАЙ. Да погоди, дай закончу. Да. Только приложился… Молочком пахнет. Парным. Деревенским. Вдруг- бемц! – чем-то по морде меня. А это она, оказывается, уже мента ущучила и мне черпаком по зубам.

Сережа улыбается.

НИКОЛАЙ. Да-а… Ему смешно. А мне тогда было не до смеха. Губу до крови разбила.
МАРУСЯ. А в меня разик, тоже на Шпалерной, один интеллигентный надзиратель влюбился. Такой пожилой, с усами, немножко на Виссарионовича похожий.
НИКОЛАЙ. Да, знаю, помню. Еще и конопатый к тому же. Интеллигент еще тот! Ну и как  он мог в тебя  влюбиться?
МАРУСЯ. Вот так и влюбился. Он мне даже цветы один раз подарил. Точнее, цветок. Но како-ой! Мне в тот вечер как-то совсем стало невмоготу. Все опостылело. Сижу в камере, слезами заливаюсь, кормушка открывается.  И строго так. «Фамилия!». Я сразу… Как Ванька-встанька. Вытянулась в струнку. «Афанасьева!». «Возьмите, гражданка Афанасьева». Смотрю, - протягивает мне красную гвоздичку. У меня душа в пятки.  «За что?». «Ни за что, отвечает, а в честь международного женского праздника восьмого марта. И больше мне не реветь».
НИКОЛАЙ. Ну, мать моя,  один цветочек это еще не доказательство. Это у них акция такая. А вот кто действительно в кого был влюблен, так это наша тюремная библиотекарша в нашего Сережу.
СЕРЕЖА. Библиотекарша? В меня?  Новости! Да с чего ты взял?
НИКОЛАЙ. Сейчас. Погоди. Мы  тебя разоблачим. Помнишь, нас одно время по соседним камерам  расселили? Я тебя еще азбуке по стенке учил.   Как-то сижу, жду. Знаю, что время книги менять. Слышу. Соседняя амбразура отворяется и… (Играя.) «До-обрый день. Я вам новую кни-ижечку  принесла. Ту, что вы очень проси-или. Карамзи-ин. История государства российского». Тю-тю-тю… Тьфу!
СЕРЕЖА. Ну, и что с того? Чего ты возмущаешься?
НИКОЛАЙ. А то, что она с тобой только… на цирлях-мырлях. С тобой ля-ля-ля. Ты на ее  ля-ля-ля ноль внимания… Ты ж у нас этот самый… Чайльд Гарольд… А потом она на других свое разочарование срывает. На мне, в первую очередь, потому как сразу после тебя. Хоть бы разик  один мне Карамзина принесла! «В чтении. В чтении». Ну, мать честная! Зато мне то «Цемент» втюхнет, то «Гидроцентраль», а то еще и «Счастье» заодно с «Честью смолоду». Когда же она меня стала потчевать «Кавалером Золотой звезды», я уже не выдержал и сказал… Можно повторить?
МАРУСЯ. Нет, Коля, лучше не стоит.
СЕРЕЖА.  По-моему, так все справедливо. Кому-то Карамзин, кому-то женская грудь с «Цементом» в придачу. А ты б хотел, чтоб все тебе? Одному? 
МАРУСЯ (Нине.) Все. Спасибо, Ниночка. Операция закончена. (Смотрит на себя в зеркальце.) Прежней уродкой стала. (Николаю.) Доволен?..

Николай показывает Марусе большой отогнутый палец.

МАРУСЯ. Ну, что? Я так думаю… Мы тут все-таки немножко лишние. Тебе так не кажется?
НИКОЛАЙ. Да. Пора.
НИНА. Да нет. Отчего же?..
МАРУСЯ. Не-не, не уговаривайте. Поглазели – пора и честь знать. Хорошего помаленьку. (Жестом дает понять Николаю, что пора уходить.)
НИКОЛАЙ. Уходим, уходим.   Послушай, Нинок.  (Берет со стола какую-то коробочку.) Не подскажешь, что это здесь такое… нарисовано?

Нина, смутившись, отбирает коробочку из рук Николая.

МАРУСЯ (на Николая). Фу! И не стыдно? Хулиган. (Берет Николая за руку, тянет за руку.) Все. Хватит. Не будем надоедать. 

Николай и Маруся уходят.

НИНА (когда затихнут за дверью шаги). Будь добр, запри дверь.
СЕРЕЖА. С удовольствием бы, но она не запирается.
НИНА. Почему?
СЕРЕЖА. Не знаю. Так по инструкции. Не положено.
НИНА (помедлив). Ты уверен, что за нами сейчас никто не следит?
СЕРЕЖА. Трудно сказать. Надеюсь на это. 
НИНА (помедлив). Ну, и пусть! Ну, и все равно… Нас так грубо прервали. На самом интересном месте. Продолжим?  (Обнимает Сережу.)

Стоят, обнявшись.

НИНА. Нет, уже не то… (Размыкает объятия и на печку.) Я подброшу? (Подходит к печке, бросает в топку полено.) Тебе так интересны все эти… ваши тюремные байки?
СЕРЕЖА. Да нет… Не особенно.
НИНА. А  мне показалось… Что это за удовольствие за такое – вспоминать о своих унижениях? Мазохизм какой-то.
СЕРЕЖА (также подходит к печке, присаживается на корточки, говорит и одновременно смотрит в топку).   Нет, здесь ты не права, Нина. Мазохизм здесь не при чем. Тюрьма это, в общем-то…
НИНА. Ну-ну. Продолжай. Я тебя внимательно слушаю.
СЕРЕЖА. Такая же, в общем-то,  жизнь. За одним исключением. В нормальной жизни дверь запирается изнутри. В этой жизни (закрывает дверцу печи) снаружи. И пребывание в тюрьме… Это только непосвященным, вроде тебя, кажется. «Ой, это так ужасно!». В действительности, ничего ужасного... Если только в самом начале… И светлые пятнышки есть. Даже забавные. Вот  о  них мы иногда…
НИНА. Мне вспоминается  другое. 
СЕРЕЖА. Что?
 НИНА. А как ты думаешь? (Встает, медленно проходит к окну. Какое-то время стоит молча. Смотрит, ничего не видя, в окно.)  Больше всего… эти длинные, пустынные, холодные коридоры. Изматывающие, унизительные для меня допросы… Им так важно было что-то узнать не только о тебе… о вас…  но и обо мне! Так хотелось отыскать и в тебе и во мне хоть какую-нибудь гадость! (Идет к столу. Говорит и одновременно убирает со стола в тумбочку.)  Они рылись в моих личных письмах… Ты меня слушаешь?
СЕРЕЖА. Да.
НИНА.Читали мои дневники… Я потом это поняла. Ты был чист. Ни пятнышка. Поэтому  им так хотелось отыскать хотя бы у меня, а потом… Предъявить тебе. Чтоб над тобой поизмываться. 
НИНА. Когда, уже после суда… После этого ужасного приговора… Когда я  пыталась прорваться  на прием к прокурору… А у него в приемной… Вот с таким…(разводит руки) примерно…  задом. И когда я сказала ей, что я жена не просто осужденного, а политосужденного, а она мне в ответ с презрительной ухмылкой,  «Вы заблуждаетесь. В нашем государстве нет политосужденных, у нас одни уголовнички». Да, именно так «уголовнички»…
СЕРЕЖА. Все! Перестань… (Закрывает тумбочку.) Давай не будем об этом. (Берет Нину за  руку, усаживает на край кровати, сам садится рядом.) Что было, то было. Ты же сама не любишь воспоминаний… А что тебе вдруг понадобилось у прокурора?
НИНА. Я надеялась.
СЕРЕЖА. На что?
НИНА. Он увидит, что я  беременна… Он увидел. И прочел мне лекцию.
СЕРЕЖА. Ты надеялась, что он растрогается?
НИНА. Да. Представь себе! Вот такая я наивная дурочка.  Как утопающий хватается за соломинку… Но он же… как этот… водитель автобуса. Лихо прокатил мимо меня. Да заодно еще и грязью окатил.
СЕРЕЖА.  Бедная ты моя. (Обнимает Нину.)

Какое-то время сидят  в обнимку,  молча,  потом что-то с силой ударяется об  оконный ставень. Нина в испуге отпрянула от Сережи.

СЕРЕЖА. Что ты? Не бойся. Должно быть, кто-то снежком в окно запустил. (Встает, подходит к окну.) Так и есть. Посмотри. Кто-то нам позавидовал. 
НИНА (также подходит к окну). Забор…  Проволока… А что там, за этим забором?
СЕРЕЖА. За этим забором… У-у-у… Жизнь бьет ключом.
НИНА. Там даже что-то написано.
СЕРЕЖА.  Что-нибудь вроде «Вперед к победе коммунизма!». Или «Слава труду!».
НИНА. Разве?  (Пытается всмотреться.) А по-моему… Это просто какая-то похабщина.
СЕРЕЖА. Но разве одно не равносильно другому?
НИНА. Ну, я бы так не сказала.
СЕРЕЖА. А я б сказал. (Вновь обнимает Нину, целует.)
НИНА. Ура.
СЕРЕЖА. Что?
НИНА. Я вижу… Ты потихонечку оттаиваешь. Приходишь в себя… Ты  почти совсем обнаглел. Еще немного и…
СЕРЕЖА. Да. (Словно испытывая неловкость.) Еще немного… Чувствую, я еще не  готов.
НИНА (помедлив, деликатно высвобождаясь из объятий Сережи). Ты, наверное, голоден.

Сережа несогласно покачивает головой.

НИНА. Нет? Почему?
СЕРЕЖА. Не знаю. Пока нет, не хочу… Если только чайку. Как, сварганим с тобой чаек?
НИНА. Сварганим. Только… Давай лучше я. А ты, если хочешь, можешь прилечь, отдохнуть. (Достает из сумки  заварной чайник, потом  журнал). Почитай.
СЕРЕЖА. Конечно, «Новый мир». И, конечно, если не Солженицын, то… Кто у нас сейчас во властителях дум?
НИНА. Ничего подобного. «Работница».
СЕРЕЖА. «Работница»?
НИНА. Да, «Работница». Посмотри, посмотри, а я скоро. (Уходит с чайником.)

Сережа, оставшись один, ложится с журналом на кровать. Листает журнал. Деликатный стук в дверь, потом в   оставленную Ниной дверную щель  заглядывает мужчина.

МУЖЧИНА (шепотом.) Извините, так уж получилось, что мы с вами соседи. Вы позволите войти?
СЕРЕЖА (садится на кровати, неуверенно). Д-да…

Мужчина входит. На нем  яркий новенький джемпер.

МУЖЧИНА. Она уснула...
СЕРЕЖА. Кто?
МУЖЧИНА. Ко мне ведь тоже… дочь приехала. А к вам, значит, жена.
СЕРЕЖА. Да. Жена.
МУЖЧИНА. Видите, какие мы с вами оба… счастливые…  До вас тут жил наш сумасшедший кинолог с сестрой…  Простите, киновед. Ну, вы догадались, о ком я говорю. Да, лесной брат. Латыш. Он так ей надоел своими лекциями про кино, что она спасалась от них у нас. А ночью к нам в комнату заявилась большая крыса. Любаша перепугалась. И такая, вы знаете, упрямая! Бесстрашная. Мы ее и в хвост и в гриву, а ей все ни по чем. А теперь она уснула… Я говорю не про крысу, вы меня, конечно, поняли…  А у вас тепло.
СЕРЕЖА. Да? Вы так считаете?
МУЖЧИНА. В сравнении с нами…  (Подходит к печке, касается ладонью.)  А у нас отчего-то… Топим, топим…  Любаша так и не снимает пальто, а на мне тоже теплое. (Показывает на джемпер.) Любашин подарок…  Как вы думаете, что означает эта надпись?
СЕРЕЖА. Извините, я так не вижу.
МУЖЧИНА (подходит к окну). А так?
СЕРЕЖА. Аллах акбар. Велик Господь.
МУЖЧИНА. Это… Насколько я понимаю,  арабская вязь.
СЕРЕЖА. Да, арабская.
МУЖЧИНА. Вы догадались или  знаете арабский?
СЕРЕЖА. Знаю. Я  учился на восточном факультете Университета.
МУЖЧИНА. Вот как… (Поглаживает джемпер.) Аллах, значит,  акбар… Никогда бы не подумал, что буду прославлять аллаха… Шерсть. Тепленькая. И, конечно, стоит уйму денег. Это при ее-то ста двадцати в месяц. Ах, Любаша, Любаша… К сожаленью… (Кивнул в сторону окна.) Там… Мне не позволят это носить. Она этого не знает… Вы в каком году освобождаетесь?
СЕРЕЖА. В восемьдесят пятом.
МУЖЧИНА. О-о… Так это значит, совсем скоро.  А в какое время года?
СЕРЕЖА.  Летом. В августе.
МУЖЧИНА. Вам крупно повезло! Выйти  в такую замечательную пору! Только за ворота и можно сразу отправиться в лес. По грибы. Вы любите ходить по грибы?
СЕРЕЖА. Обожаю.
МУЖЧИНА. Конечно. Вы же русский. А какой русский не любит ходить по грибы? .. Я на ноябрьские… Вы, я понимаю, не простой человек и ваше преступление… Простите, дело, по которому вы здесь… Этот ваш широкий размах… Ваши благородные цели… Я  наслышан о  вас. Еще на девятнадцатом.  (Шепотом.) Люба мне сказала, о вас знают даже заграницей… Не о вас лично, а о вашей организации.    Все это впечатляет… Сгорят.
СЕРЕЖА. Что?
МУЖЧИНА. Стельки… Слишком близко к огню. Смотрите, они уже задымились.

Сережа подходит к печке, перекладывает вынутые из Нининых сапожек стельки.

МУЖЧИНА.  Я тоже часто задумываюсь… Почему это все так у нас? Я говорю про те же… коварные… ноябрьские. И прихожу к определенному выводу. Если и не во всем, то во многом виновата погода. Точнее, время года. Такое  безобразие  не могло случиться, допустим, бабьим летом. Или в начале октября. «Золотая осень». Я уж не говорю о разгаре лета - время отпусков. А весна? А представляете, какая, бывает, стоит на Руси  зима? И только в такое межсезонье… Когда самая пакостная слякоть… Места себе никто не находит…Самое удобное время для революций…  Именно в такую пору меня и освободят… Хорошо, если дождя не будет. У меня с собой ни плаща, ни зонтика.
СЕРЕЖА. Не волнуйтесь. Вас обязательно кто-нибудь встретит. Та же самая дочь.
МУЖЧИНА. Д-да… Пожалуй. Если только она. Больше меня встретить некому…  Да, освобождаюсь осенью, а арестовали меня в самый разгар лета. Жара. На мне, помнится, одна бобочка с коротким рукавом… Все это произошло прямо на улице. Неглинной. Два молодых человека. Приблизительно ваших лет. Подошли. С обеих сторон. Взяли меня под руки и сразу в машину…  Ах, если б только мне знать! Я бы по меньшей мере… Запасся с собой или плащом или зонтиком.

Входит Нина с заварным чайником.

НИНА.  Еще раз добрый день.
СЕРЕЖА . Знакомьтесь. Моя жена. Нина.
МУЖЧИНА. Да, я знаю. Пока вас дожидалась, мы уже познакомились. Не беспокойтесь. Я сейчас вас покину. Моя дочь уснула…  Скажите, у вас случайно не найдется для меня маленькой иголочки?
НИНА. Иголочки?
МУЖЧИНА. Да. И ниточки. Предпочтительнее – серенькой. Из тех, что не явно бросаются в глаза.
НИНА. На что вам?
МУЖЧИНА. Пока Любаша спит. Я обратил внимание. Должно быть, где-то в дороге. За что-то зацепилась. Порвала колготки. Хочу преподнести ей сюрприз.
НИНА (роется у себя в сумочке). Вы сумеете с этим справиться?
МУЖЧИНА. О, да! Я… вот уже лет пятнадцать, как старый холостяк. Это о чем-то говорит? Но даже будучи семейным, никогда не гнушался домашней работы. Еще Наполеон Буонапарте, когда занимался рукодельем, имел обыкновение говорить: «Нет маленьких дел. Есть крупные или крохотные исполнители»… Благодарю вас. Вы очень любезны. Я вам скоро верну. (Выходит.)
НИНА. Кто он? Этот Наполеон Буонапарте. За что он сидит? Мне самой спросить было неудобно…
СЕРЕЖА. Шпиён.
НИНА. Боже милостивый!
СЕРЕЖА. Испугалась?
НИНА. В моем представлении шпионы должны выглядеть как-то иначе.
СЕРЕЖА. Да. По-твоему, настоящий шпион, это когда у него прямо выжжено на лбу?.. Он мелкий шпион. Подмастерье. До Джеймса Бонда явно не дотягивает. Работал рядовым инженером на каком-то номерном предприятии. Это его и погубило…  Но что самое в нем примечательное, это его  родословная.
НИНА. Да? Расскажи.
СЕРЕЖА.  Со стороны отца нижегородские миллионеры-толстосумы. Кажется, даже у  Горького об одном из них  что-то есть. Прабабушка по линии матери падчерица известного барона Розена. 
НИНА.  Барона… Подумать только. Никогда бы  не поверила.  А этот… глубокий старец? С белой бородой до пояса.  Я с ним только что на кухне. Он кипятил себе молоко.
СЕРЕЖА. Ты, должно быть, об отце Николае. Других старцев с бородой до пояса у нас нет. Это ИПЦ.
НИНА. Прости. Не поняла.
СЕРЕЖА. Истинная православная церковь. Патриарха Тихона помнишь?
НИНА. Патриарха Тихона? Д-да… Еще из курса научного атеизма. Но ведь это было где-то…на заре советской власти. Он уже давным-давно, больше полувека назад умер.
СЕРЕЖА. Патриарх умер, но дело его живет.
НИНА. И что же этот… старичок-лесовичок? Сколько он уже сидит?
СЕРЕЖА. О-о-о… Трудный вопрос. Впервые, кажется,  был посажен где-то в начале тридцатых. Почти мальчишкой. С тех пор. Естественно, с какими-то перерывами. Однако на воле больше года никогда не задерживался.
НИНА. Ты считаешь, это хорошо?
СЕРЕЖА. Что именно?
НИНА. Человек рожден для того, чтобы жить, вроде как,  на воле.
СЕРЕЖА. Да, но… У человека, как ты знаешь, иногда бывают убежденья.
НИНА. Да, но… Убежденья бывают разными. Иногда достойными, иногда далеко  не очень…  Да и  стоят ли все  убежденья, все убежденья до единого,  того, чтобы замуровать себя на всю жизнь в тюрьме?
СЕРЕЖА. Иногда… ты знаешь…да. Стоят…  Ты думаешь по другому?

Молчат.

НИНА.  А когда  мы ляжем?
СЕРЕЖА (смутился). Ляжем?
НИНА. Да… Некрасивое слово, я с тобой согласна. «Займемся любовью»? Слишком вульгарно. В лоб.  (Старательно выговаривая слова,  видимо, боясь ошибиться.) When shall we make love?».  Правильно?
СЕРЕЖА. Н-не совсем.
НИНА. А как совсем?
СЕРЕЖА.  Лучше без «shell».
НИНА. Ага! When… we… make… love? Так?
СЕРЕЖА. Да.  Так  грамматически более правильно.
НИНА. И что? Когда? 
СЕРЕЖА. Как знаешь… Вот  чаю попьем...
 НИНА. Не наоборот?
СЕРЕЖА. Чай остынет.
НИНА. Мы по-быстрому.
СЕРЕЖА. По-быстрому… Не знаю. Думаю,  не получится.  Да и к чему? Разве нас кто-то гонит?
НИНА. Да. Гонит. Еще как! Мое… «хочу». И твое, надеюсь, тоже.   Все! Решено… Решено?
СЕРЕЖА. Ну, если ты так…
НИНА. Ура-а-а… (Подходит к кровати, берет с матраца дубленку, ватник.) Куда это?

Сергей убирает то и другое в шкаф. Нина вынимает из сумки постельное белье.

СЕРГЕЙ. На казенном брезгуешь?
НИНА. На казенном пускай казна спит. И рожает казенных уродцев.
СЕРГЕЙ. А ты, кажется, родила интересный рассказ.
НИНА. Ты это о чем?
СЕРГЕЙ.  Я говорю о «Работнице». Я начал, но меня прервал наш сосед… Очень милое начало.
НИНА. Хм… «Очень милое начало». Это звучит почти как пощечина.
СЕРГЕЙ. Да ладно тебе! Я говорю тебе искренне… К тому же, повторяю, я только начал…
НИНА. Какие отвратительные подушки!
СЕРЕЖА. Чем они-то тебе не угодили?
НИНА. Знала б, - тоже привезла с собой. Чем они набиты? Битым кирпичом? 
СЕРЕЖА. Н-не знаю. Может, сено. Может, солома.
НИНА. Ты можешь прикрыть окно?
СЕРЕЖА. Чем?
НИНА. Ну, не знаю… Их простынями.
СЕРЕЖА. Зачем?.. Нам не мешает. Мне так больше нравится… Кроме меня тебя все равно больше никто не увидит.
НИНА. Это… знаешь, как называется?  Ты вуайерист, Сережа. Признавайся. Ты вуайерист? Но если тебе так хочется… (Неспешно расстегивает все пуговицы на платье, снимает платье, аккуратно укладывает его на табурет.) Дальше? (Снимает с себя колготки, комбинацию.) Ну, этого достаточно?
СЕРЕЖА(стоит, опираясь спиной о стену). Нет. Продолжай.
НИНА. Вот, оказывается,  чему учит тюрьма. Вместо того, чтобы воспитывать… Обучать кодексу строителя коммунизма… Каким же ты стал извращенцем! (Снимает лифчик.) Как? Твоя супруга еще?..

Сережа, как будто ноги подгибаются у него в коленах, медленно сползает по стене на пол.

НИНА. Сереж… Ты что? (Подбегает к лежащему.) Сереж… Сереженька… Да очнись ты, наконец! (В замешательстве. Не знает, что делать. Подбегает к двери. Спохватывается, что не одета, набрасывает на себя домашний халат. Замечает, что Сережа пошевельнулся, опускается перед ним на колени. Трет уши, щеки.)
СЕРЕЖА (слабым голосом). Что?
НИНА. Ну, слава Богу!
СЕРЕЖА. А что со мной?
НИНА. Ничего особенного.  Пустяки. Какой-то обморок.
СЕРЕЖА (ухватившись одной рукой за ножку стола, другой за Нинино предплечье, подымается на ноги. Его слегка пошатывает.) Не-ве-ро-ятно… Такого со мной…
НИНА. В постель. Немедленно.
СЕРЕЖА. Честное слово, ты не думай, я не болен. Я совершенно…
НИНА. Ложись, ложись…  Дай я тебе помогу.
СЕРЕЖА. Просто… Ты не спала ночь, а я… Уже и не помню, когда я спал, как следует  последний раз. Дожидаясь тебя…
НИНА. Ложись, ложись. После обо всем расскажешь.
СЕРЕЖА (ложится с помощью  Нины). Я считал месяцы. Потом недели… Дни… Часы.
НИНА. Ну,  вот и дождался. А теперь… А теперь я тебя прикрою… Ты тоже закрой глаза.
СЕРЕЖА. А ты?
НИНА. Я буду рядом с тобой. Не волнуйся. Я никуда и ни к кому от тебя не сбегу. (Берет казенную  простыню, становится на подоконник. Находит какие-то торчащие из стены штыри, вешает на них простыню. Спрыгивает с подоконника. Подходит к кровати, склоняется над лежащим и шепотом.) Я готова. А ты?

Сережа не отвечает. Судя по тому, как мерно вздымается и опускается его грудь,  он спит.

Тем временем при полном безветрии повалил густыми хлопьями снег. Очень скоро сторожевая вышка и часовой вместе с ней как бы растворились в снежной пелене, а сам дом обрел тот дивный, сказочно-романтический вид, который придавался изображениям жилых построек на старых добрых лубочных рождественских открытках.
В комнате для отдыха  старший прапор. Лежит, смотрит телевизор. Входит тот же солдат. На нем побеленный снегом бушлат. Вошел и спешит к печке. Протягивает к огню зазябшие руки.

СТАРШИЙ ПРАПОР (встает, выходит  в дежурку). Что? Холодно?
СОЛДАТ. Холадно.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Разве это «холодно»? А когда настоящий мороз грянет? Что тогда запоешь? Все провернул?
СОЛДАТ. Все.

Старший прапор проходит к окну, смотрит в окно.

СТАРШИЙ ПРАПОР. И где ж это твое «все»? Снегу… Как было, так и осталось. Ничуть не убыло.
СОЛДАТ. Так он падает.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Что ж из того, что он падает? На то он и снег, чтобы падать. А  ты, чтоб лопатой шуровать.
СОЛДАТ. Вот упадет, тогда и лопатой.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Жопа ты с ручкой. Еще учить меня тут вздумал. А ну давай вертайся обратно, откуда пришел. И  не возвращайся, пока все до донышка не приберешь. 
СОЛДАТ. Вот когда упадет…
СТАРШИЙ ПРАПОР («заводится»). Еще разговаривать тут!  Тебе команда дадена?  Вот и иди. И выполняй. А ежели тут еще каждый прыщ   рассуждать будет… А ну кру-угом… Шаго-ом марш! 
СОЛДАТ. Пачему ты на меня все время ругаешься?
СТАРШИЙ ПРАПОР. Марш! Шагом!  Мать твою. Кому сказано?
СОЛДАТ. Ты, старый прапарщик… Ты нехароший человек.
СТАРШИЙ ПРАПОР (рявкает).  Круго-ом!

Солдат неловко поворачивается.

СТАРШИЙ ПРАПОР. Не так. Еще раз. Круго-гом!

Солдат поворачивается.

СТАРШИЙ ПРАПОР. Я тебе сейчас покажу, какой я нехороший. Ты от меня заработаешь. Исполняй!

Солдат, что-то недовольно выговаривая на своем языке, разобрать можно только одно слово «шайтан», намеренно не спеша идет к двери справа.

СТАРШИЙ ПРАПОР. Пошевеливайся, пошевеливайся. Чурка с глазами… Понабрали всякого дерьма. Погоди, я из тебя сделаю защитника Родины. По воздуху будешь летать.

Затемнение.  Высвечивается едва освещенный коридор с дверями.  У каждой из дверей, в рамочке, правила общежития.  Напротив одной из дверей стоит Николай, курит. Из глубины доносится слаженное красивое хоровое пение. Похоже на то, что это какая-то бесконечная грустная восточная мелодия.  В конце коридора появляется старший прапор. Остановился напротив  двери, из-за которой доносится пение. Отворяет дверь.

СТАРШИЙ ПРАПОР. Эй! Там! Потише. Потише...   Распелись тут. Хор Пятницкого.  Ансамбль песни и пляски. Не у себя дома. Прекратить.

Пение смолкает. Старший прапор закрывает дверь, неторопливо  идет вдоль коридора.

НИКОЛАЙ (когда старший прапор подравняется с ним). За что, начальник? Что за напасть за такая? Раньше такого произвола не было. Почему хорошим людям хорошие песни петь мешаешь?
СТАРШИЙ ПРАПОР. А ты почему порядок нарушаешь?
НИКОЛАЙ. Что я нарушаю?
СТАРШИЙ ПРАПОР. Хочешь раньше срока с женой расстаться? Так я тебе это устрою.
НИКОЛАЙ. Скажи сначала, что я нарушаю.
СТАРШИЙ ПРАПОР (тычет пальцем в рамку у двери). Ознакомлен?.. Дым пускаешь в общественном месте. Людей травишь. На то вон… курильня есть… Я тебя знаю. Всю дорогу не в свои дела нос суешь. Права качаешь.  Агитатор. Еще посамовольничаешь, живо загремишь.  (Также неторопливо уходит коридором, пропадает из виду. Слышно, как отпирается, а затем  запирается дверь.)

Между тем пение возобновляется. Однако поют уже тише. Из-за двери, напротив которой по-прежнему стоит Николай, выглядывает Сережа. На нем пижама.

СЕРЕЖА (удивленно). Это ты? А что ты  тут делаешь?
НИКОЛАЙ (на пижаму). Ух ты какой! Поднялся?.. Сунулся было  к вам, а у вас свет вырублен. Решил, что вы спите.
СЕРЕЖА. Нина заснула…
НИНА (ее голос из-за двери). Я уже не сплю!
НИКОЛАЙ (оживившись). Нинок! К вам можно? А то я тут со своей манюней в пух и прах разругался.
НИНА (по-прежнему ее голос). Как это «разругался»?
НИКОЛАЙ. Ну, вот так. Сам не знаю. Слово за слово. Как у всех бывает.
НИНА. Подожди немного. Я сейчас оденусь.
НИКОЛАЙ. Жду. (Сереже.) Ты тоже… Оденься поприличнее. 

Сережа исчезает за слегка открытой дверью. Николай докуривает папиросу.

Сережа ( появляется в двери, уже одетый в брюки и рубушку). Заходи.

Николай входит в комнату. Нина, на ней ее домашний халат, застилает постель.

НИКОЛАЙ. Ну, вы,  ребятки… Не рановато ли? А что ночью делать будете? В бирюльки играть?.. (Касается ладонью печки.) Прохладненько. У нас жарче.

Нина, у нее неубранные волосы,  выходит за дверь, с полотенцем.

НИКОЛАЙ (выждав, когда затихнут шаги Нины). Ну что? Как оно? Это самое.  «Жених прекрасен, невеста непорочна»?
СЕРЕЖА (вдруг, с раздражением). А тебе какое  дело?
НИКОЛАЙ (озадаченно). Да, вроде как…  никакого.
СЕРЕЖА. Ну, вот и помолчи.
НИКОЛАЙ. А ты с чего это вдруг…  расфуфыркался?  Грубишь старшему. Настроение плохое? Не сладилось, что ли чего?..
СЕРЕЖА (пряча глаза). Неважно.
НИКОЛАЙ. «Неважно»… Такое бывает. Ты объясни ей, как нас тут… Ничего, Серега, это пройдет. Природа, брат… И не показывай. Нюни не распускай. (Ободрительно похлопывает Сережу по плечу.) Не дрейфь. Где наша не пропадала. Живы будем, не помрем. Велика Россия, а отступать некуда. Позади Москва… Эх, не нравится мне что-то ваша печка.  (Подходит к печке.)
СЕРЕЖА. Оставь ты ее, ради Бога, в покое.
НИКОЛАЙ. Поют… Слышишь?
СЕРЕЖА. Слышу.
НИКОЛАЙ. Завидки не берут?
СЕРЕЖА. Ты о чем?
НИКОЛАЙ. Вот, скажем, те же самые…  армяне… Это к Ашоту нагрянули. Можно подумать, вся Айкакан Советакан. Даже бабусю с собой прихватили. Ей уж, пожалуй, под девяносто. Армяне, значит,  поют… А мы? Русские. Растуды туды. Попрятались по своим клоповникам. И вместо того, чтобы точно так же…  собраться… Чего-то там все ковыряемся-ковыряемся поодиночке. Чего-то выискиваем друг в друге. Терзаем друг другу душу. Спорим, ругаемся из-за всякой ерунды.  Дос-то-ев-щина проклятая. Чтоб ее.
СЕРЕЖА. Вы-то из-за чего?
НИКОЛАЙ. Да братец у нее двоюродный. Этим летом школу закончил. В какое-то училище эмвэдэшное поступил. Ну, я и… А что мне этот ее брат? Что мне Гекуба и что ему Гекуба? До сих пор ни разу его не видел и, может, никогда не увижу. Но вот же… Завелся. И свою завел. Чуть ли не вещички стала собирать… Слушай!  У меня идея. Давайте хоть тоже… Хотя бы немножко посидим. Чифирнем.
СЕРЕЖА. Я не знаю.
НИКОЛАЙ. Чего ты не знаешь?
СЕРЕЖА. За Нину не знаю. Не думаю, что она так уж жаждет… чифирнуть. Она  не большая любительница.
НИКОЛАЙ. Ничего. Она жена зэка как никак. Должна оправдывать это высокое почетное звание.  Ее прямой  долг освоить этот напиток богов.

Возвращается Нина, с тем же полотенцем и с аккуратно подобранными волосами.

НИКОЛАЙ. Легка на помине!  А мы только что о тебе, Нинок.
НИНА. Неужели?
НИКОЛАЙ. Мы вот с твоим… немного посовещались… Если мы тоже – устроим маленький сабантуйчик? Немного посидим. Сделаем пару-другую глотков божественного напитка. Под названием «Чай грузинский. Высший сорт».
НИНА. Я предлагаю цейлонский.
НИКОЛАЙ. У вас есть цейлонский?.. Матерь божья! А вы сидите и рот в тряпочку.  Так, значит, ты не против?
НИНА. Как я могу быть против такого?
НИКОЛАЙ. Вот! Мудрая женщина.  Эх, Нинок, тебе бы не Ниной Чавчавадзе, тебе бы Софьей быть.  Мудрая и одновременно  красивая. Что встречается в природе крайне редко. В таком случае… С вашего позволенья… Сейчас скажу своей.
НИНА. Но вы же с ней, кажется,  в ссоре.
НИКОЛАЙ. Уже полчаса как прошло. Достаточно. Пора наводить мосты. (Уходит за дверь.)

Нина повесила полотенце рядом с печкой. Потом прошла и села  рядом с сидящим на краю кровати Сережей. Обняла его.

НИНА. Ну, что?.. (Целует в щеку.) Не переживай… Слышишь? (Прижалась щекой к Сережиной щеке.) Еще не вечер. Целая ночь впереди… Просто… ты очень устал, изнервничался. Это же очень заметно. Ты как натянутая струна…  Кто это так красиво поет?
СЕРЕЖА. Армяне.
НИНА. У вас так много армян?
СЕРЕЖА. Здесь, в лагере, нет, не очень. Но они  часто  приезжают на свидания целыми семьями.
НИНА. Тоже? Борцы? А за что  ОНИ борются?
СЕРЕЖА.  За независимость.
НИНА. От кого?
СЕРЕЖА. От нас.
НИНА. Очень интересно! И вы с ними дружите?
СЕРЕЖА. Да. Тебя это удивляет?
НИНА. А с литовцами?
СЕРЕЖА. И с литовцами тоже. С кем угодно. И с поляками. Даже американец один.
НИНА. Странные вы все здесь какие-то.
СЕРЕЖА. Почему странные?
НИНА. Разве вы не враги?
СЕРЕЖА. Нет, у нас один враг.
НИНА. Д-да…Я понимаю… Пока. Пока один. 

Молчат.

СЕРЕЖА. Если честно… Мне не хочется, чтобы они  сюда приходили.
НИНА. Кто?
СЕРЕЖА. Ну… Они.
НИНА. Что, что? Что я слышу?.. Но это твои друзья. Настоящие друзья. Или, как это у вас называется? Подельники.
СЕРЕЖА. Нет, в первую очередь все же друзья,  но… Мы так давно… с тобой… То есть без тебя. И как подумаешь, что этому  очень скоро придет конец…
НИНА. У нас еще будет время, мой милый.  (Касается губами его щеки.)  Вообще-то… Это я во всем виновата. Задала не тот темп. Не успела раскочегарить. Забыла. К тебе же нужно... улиткой… (Провела  пальцами по обнаженной груди Сережи). Потихонечку… Полегонечку… О Боже! Скелетинка ты моя… Кощей Бессмертный… Прозрачный, как леденец. Как ты думаешь, смогу я тебя за эти двое  суток…сделать ну хотя бы  капельку потолще?
СЕРЕЖА. Сомневаюсь.
НИНА. А если? Если я заставлю тебя. Ты будешь есть…есть…есть. Пока твое пузико не лопнет.
СЕРЕЖА. Нет. Лопнуть я не хочу. (Обнимает Нину.) Прости меня.
НИНА. За что?
СЕРЕЖА. Не знаю… За все. За все  огорченья,  которые я тебе принес.
НИНА. Ну-ну-ну… Не станем об этом… Но если совсем честно, мне тоже.
СЕРЕЖА. Что?
НИНА. Не хочется, чтобы они приходили… Этот… Николай… Что он? Откуда?
СЕРЕЖА. Я знаю, что он из Владимира, а у Маруси украинские корни.
НИНА. Мне кажется…. Они слишком просто смотрят на жизнь.  По-моему, для них существует только белое и черное.
СЕРЕЖА. Они не селедки. У них есть убежденья.
НИНА. Да-да. Мы только что об этом. Убежденья. Как у твоего старичка-лесовичка…   И у Торквемады.
СЕРЕЖА. Я знаю, ты недолюбливаешь Николая. Тебе кажется, это все из-за него. На самом  деле, это  не так.
НИНА(помедлив) . А как?
СЕРЕЖА. Это было МОЕ решенье. Мой выбор. Просто мы тогда с тобой не говорили об этом.
НИНА. А жаль… Жаль, что не говорили… Я помню тебя… Еще ДО того. У тебя была  своя жизнь. Интересная. Ты с таким увлеченьем учился! Настолько, что даже долго не замечал меня. Помню, мы ходили с тобой…
СЕРЕЖА. Да. В театры. В БДТ. На премьеры.
НИНА.  У тебя была четкая перспектива в жизни. Ты знал, куда ты идешь.
СЕРЕЖА. Да? И куда же я, по твоему, шел?
НИНА. Куда идут все нормальные, стремящиеся к достижению чего-то  люди.
СЕРЕЖА. То есть?
НИНА. Ну, не знаю…  Дом. Семья. Увлекающая тебя профессия…Красивая верная и даже относительно неглупая жена.  Тебе было этого мало?
СЕРЕЖА.  Да. И плюс ощущение… Что что-то в окружающем меня мире…  не так.
НИНА. Любому человеку свойственно недовольство. И собой и жизнью, но далеко не все…
СЕРЕЖА. Сознание, что ты ничто и что тебя в любую минуту могут осадить, строго указать и даже наказать, погрозить пальчиком, поставить на место. Только из-за того, что ты о чем-то думаешь, что-то воспринимаешь  не так, как об вещается по телевизору или преподносится в уважаемых тобою газетах… Хотя тебя ведь это тоже коробило. Я отлично помню.
НИНА. Ты жил по-своему полной содержательной жизнью.
СЕРЕЖА. Я жил искаженной жизнью.
НИНА. Ты делал то, что тебе больше всего по душе. То, к чему у тебя призвание.
СЕРЕЖА. Как бы то ни было… Я не мог просто плыть по течению.
НИНА.  Да. Как селедки.  И вот явился твой  чудотворец… Николай,  и ты поплыл с ним,  заодно - против течения!.. Вот мы и приплыли.

Сережа в сердцах  порывисто поднимается, проходит к окну. Стоит, обернувшись к Нине спиной. Нина, помедлив, также поднимается, подходит к Сереже сзади, обвивает его шею своими руками.

НИНА. Теперь ты меня прости… (Прижимается щекой к Сережиной спине, говорит и поглаживает его спину своей ладонью.) Дурной пример заразителен, но нам не надо ссориться, Сережа. Им можно, а нам нельзя. Они грубые, а мы тонкие. Они выдержат все, они закаленные, у них кость другая, а мы хрупкие, мы можем надломиться.
СЕРЕЖА. Осталось еще совсем немного…
НИНА. Конечно, конечно, конечно.
СЕРЕЖА. Самое тяжелое уже позади. Каких-то полтора года! Если сравнить с тем, что уже…
НИНА. Да! Да! Да!
СЕРЕЖА. Я вернусь. (Оборачивается лицом.) Обязательно как-то устроюсь. И мы… опять… поплывем.
НИНА  (ее руки по-прежнему обнимают Сережину шею, начинает кружиться по комнате, увлекая при этом за собой Сережу). Поплывем, поплывем, поплывем… (Так и кружатся по комнате, пока не наткнутся  на кровать. Падают на нее. Целуются.)
МАРУСЯ (заглядывает в дверь). Можно? Ой, извиняюсь! (Закрывает перед собой дверь.)
НИНА. Кто это?
СЕРЕЖА. Кажется, Маруся.
НИНА (быстро поднимается, отворяет дверь). Марусь! Марусь!  Ты куда убежала? Заходи. 

Маруся входит. Держит  с помощью прихваток большую кастрюлю. 

НИНА. Ты куда убежала?
МАРУСЯ. Так…  Я смотрю… Вот… Картошечка. Полтавская… Не хотела вам мешать. (Ставит кастрюлю на стол.) Рассыпуха… Вы как два голубка. А мы со своим уже успели поцапаться.
НИНА. Да. Нам уже доложили.
МАРУСЯ. Понес на меня из-за того, что не уговорила своего родственника-дурачка…
НИНА. Да-да, мы все уже знаем.
СЕРЕЖА. Помирились?
МАРУСЯ. А куда нам деваться? Не будешь же все время дуться. Сейчас еще одной дуре  мозги вправляет. 
СЕРЕЖА. Кто такая?
МАРУСЯ. Тоже из новеньких. У нее сынок. Воронежский. Еще и двадцати, по-моему, нету. Так она его в Турцию соблазнила бежать. Ма-ать… Представляете? Единственного сыночка. Чтоб он ей потом деньги из заграницы мешками присылал. Ну, не дура ли?  (Открывает крышку на кастрюле.) Чуете, как пахнет?.. Ох, Нинок, если б только ты знала, как я тебе завидую.
НИНА. Почему?
МАРУСЯ. Ну, как это «почему»? Вы так лежите… Милуетесь. Все так по-тихому. Вежливо. Интеллигентно.  Хоть кино с вас снимай.
СЕРЕЖА. Да. Галантерейное, черт возьми, обхожденье.
МАРУСЯ (Нине). Давай меняться.
НИНА. Нет!  Ни за что.

Входит Николай c наполненной фруктами авоськой.

НИКОЛАЙ (Марусе). Кем это ты хочешь меняться?
МАРУСЯ. Не «кем», а «чем». Нине мои бусы  понравились.  (На авоську.) А это откуда?
НИКОЛАЙ. Не трожь. Это не тебе. (Протягивает авоську Нине.)  Велено передать.
НИНА. Кем велено?
НИКОЛАЙ. Братцем Ашотиным. Твоим еще одним поклонником. Увидел тебя и…буквально наповал.  (Сереже.) Готовься, мушкетер. Тебя ждут суровые поединки. Но только, не надейся,  не на шпагах.   Он мастер спорта по какой-то борьбе. Да! Вспомнил. Джиу-джитцу.
МАРУСЯ. Да ладно тебе. Не пугай парня. Не так страшен черт. Видела я этого брата. От горшка два вершка. Хоть и мастер спорта,  а наш Сережа с ним… (Дунула.) Фу-у… Одни перышки останутся. Верно, Сереженька?
НИКОЛАЙ (Нине). Если мне память не отшибает, кто-то обещал что-то цейлонское.

Нина  достает из тумбочки пачку чая.

НИНА. Достаточно?
НИКОЛАЙ. На пару заварок… Вполне. Спасибо, Нинок.
МАРУСЯ. Дай мне. У меня лучше получается.
НИКОЛАЙ. Это еще вопрос.
МАРУСЯ. Без вопросов. (Отбирает пачку у Николая и Сереже.) А ты за мной. Будешь мне за помощника.
НИКОЛАЙ (Сереже). Приказ командира  да еще к тому же в юбке – закон для подчиненного. Тем более, если он в штанах.

Маруся и Сережа выходят. Нина укладывает фрукты в глубокую  тарелку.

НИКОЛАЙ. Да-а, Нинок… Я вот тут сейчас… с бабенкой с одной…
НИНА. Той, чей сын в Турцию хотел сбежать?
НИКОЛАЙ. Он самый. Вы уже в курсе?
НИНА. Да. Маруся уже успела рассказать.
НИКОЛАЙ. И когда она все успевает?... Так я о чем?  Сама, своими руками, своего единственного сына толкнула… Да еще в Турцию! Помнишь, как нас, бывало, в детстве пугали: «Будешь баловаться, я тебя в Туретчину отдам!».
НИНА. Не помню. У меня было другое детство.
НИКОЛАЙ. Да я не конкретно у нас, а у наших предков.  Зато уж я ее и отчехвостил… Хотя толку-то?.. Дурость не излечивается. Так я чего от тебя-то  хочу? Ты ведь у нас тоже, вроде как, человек, можно сказать,  пишущий…
НИНА. «Вроде».  (Усмехнулась). Ну-ну.
НИКОЛАЙ. Да не обижайся ты! Я не в порядке уничижения. Я о том, что и сама пописываешь, а уж про папу твоего… Классик.  Нас, помню, даже как-то… Не то в пятом, не то в шестом классе. В  театр,  на его пьесу водили. На детский утренник. Что-то из юности Ильича. Как он пятерками своими хвастался. А потом…  с ненавистным царским режимом бодался.
НИНА. Можно, я попрошу тебя?
НИКОЛАЙ. Ну, проси.
НИНА. Ты можешь больше не упрекать меня моим отцом?
НИКОЛАЙ. Нинок…
НИНА. Скажи. Можешь или не можешь?
НИКОЛАЙ. Опять обиделась!  Ты меня опять не поняла.
НИНА. Так можешь или не можешь?
НИКОЛАЙ. Разумеется, могу. Что за вопрос?..  Но почему ты решила, что я тебя им упрекаю? Помню, я с интересом посмотрел… Все, молчу.

Молчат.

НИНА. Так о чем ты меня хотел?
НИКОЛАЙ. Нет… Не буду. Тяжело с тобой. Опасно. Ты какая-то колючая. Опять брякну что-нибудь не то.
НИНА. Сережа сказал, ты из Владимира.
НИКОЛАЙ. А что? Мою кандидатуру обсуждали?..  Да, из тех краев.  Мои деды и прадеды барщину там у местного помещика отрабатывали. В Шуйском уезде Владимирской губернии… А ты зачем об этом спросила?   
НИНА. Так…
НИКОЛАЙ. Так, Нина, никогда ничего не бывает. Спросила, значит, заковырка какая-то.
НИНА. Ты ведь знаешь Сережу даже дольше, чем я… Он и прежде? Тогда?
НИКОЛАЙ. Хочешь спросить,  был ли он до меня лживым антисоветчиком?
НИНА. Ну… примерно… У нас с ним лично никогда не было разговоров про политику,  и когда все это… на нас свалилось… Я была буквально ошарашена. Не верилось. Долго приходила в себя.
НИКОЛАЙ. Да, он такой. Если закроется… Ты вот мной интересуешься. Откуда у меня ноги растут.  А о своем? Ты ВСЕ про Серегу и его родных  знаешь?
НИНА (помедлив). Я знаю, что его дедушку… Ты это имеешь в виду?
НИКОЛАЙ. Ну, вот тебе и  ответ на твой вопрос…  Исчёрпывающий.  Кто, зачем, почему,  и  по какому случаю… А с твоими дедушками ничего такого не случилось?
НИНА. Нет. С ними все в порядке…  Если не считать, что оба погибли. На войне.  Один на первой. Другой на второй.
НИКОЛАЙ (широко крестится). Вечная слава героям!.. Сколько ж их. Расстрелянных и убитых. Если не здесь, то там. У редкой семьи без этого. Во всяком случае, я таких не знаю…  Как ты думаешь, настает такое время, когда никто никого не будет убивать? Все будут жить ровно столько, сколько им отмерил Господь. Ни на йоту меньше. 
НИНА. Ты надеешься на это время?
НИКОЛАЙ. Не только надеюсь, как видишь, но и… по мере моих скромных сил. И твой Серега тоже…  Ты сама-то из каких будешь?
НИНА. Что значит «из каких»?
НИКОЛАЙ. Из расстреливаемых или из расстреливающих?
НИНА. Ты в чем-то меня подозреваешь?
НИКОЛАЙ. Ни Боже мой! Только спросил.
НИНА. Мы из тех, кто спаивал бессовестно бедный народ.
НИКОЛАЙ. То есть?
НИНА. Мои предки в городе Пензе держали лавку колониальных товаров. Чаем торговали.
НИКОЛАЙ. А-а!  Купчишки, значит. То-то, я смотрю… Так вот откуда у тебя цейлонский.   Еще из прежних запасов, должно быть?
 
Входит Сережа. С  большой  прокопченной эмалированной кружкой.

НИКОЛАЙ. Выпьем, добрая подружка  бедной юности моей. Выпьем с горя…  А что ты сделал с моей половиной?
СЕРЕЖА (ставит кружку на стол). Не волнуйся. Сейчас придет. Там с бабусей что-то.
НИКОЛАЙ. Какой бабусей?
СЕРЕЖА. Ашотиной.  Похоже, с сердцем. Сейчас поврачует и придет.
НИКОЛАЙ. Ну-ну… Дай ей Бог здоровья. Я про бабусю говорю… Хотя и нам тоже. Не помешает… А мы пока с твоей половиной… Довольно-таки неплохо поговорили.  Кое-что прояснилось. Верно, Нинок?
НИНА. Да. Поделились друг с другом своими подноготными.
НИКОЛАЙ. И оказалось, что мы непримиримые классовые враги. Шутю.

Затемнение. Та же комната и те же лица какое-то время спустя.

НИКОЛАЙ (страстно, обращаясь к Сереже). Да не в большевиках все дело! Как ты, умный человек, черт-те чего начитавшийся, этого не понимаешь? Большевики это уже как стервятники. Налетели на полуживого… Нет, уже  фактически на мертвеца. Самые главные зачинщики это, в первую очередь,   высший генералитет. Военная верхушка. Они первыми продали его. Сначала начальник ставки. Этот засранец… Как его?  Дух… Духонин!  Вот кто первый государя продал. За ним потянулись другие. Корниловы и компания. И понеслось. Дальше уже не остановить. 
СЕРГЕЙ (не менее страстно).  Ну, что ты мне все про Духонина?  Про Корнилова? Все уши ими прожужжал. Это всего лишь результат предыдущего. Наследники разложенья. Страна давно подтачивалась изнутри. Может, начиная с Герцена. А еще половинчатость реформ Александра Второго. Их неспособность…
НИКОЛАЙ. «Александра Второго!»  Ну, брат! Насмешил. Ты еще  царя Додона вспомни.
СЕРГЕЙ. Анархия. Неуважение к власти в любом ее выражении. Сначала в головах. В мозгах.  Это как болезнь. Эпидемия.  Как простуда…
МАРУСЯ. Послушайте, мужики. Вы уж меня пардон, конечно, но… Может, пора кончать?
НИКОЛАЙ. Кончать что? (Заглядывает в кружку.) Вроде, как уже и… Уже и прикончили.
МАРУСЯ. С политболтовней этой вашей. Да если б еще болтовня. Вы же  орете со своей антисоветчиной на весь дом. Нас же слушают. Вы этого не понимаете? Еще статью заработать хотите? С дома для свиданок прямо все под расстрел пойдем. (Нине.) А ты как считаешь?
НИНА. Я… не знаю.
МАРУСЯ. Считаешь, считаешь. Сказать боишься. Хватит, мужики, на сейчас.  Не знаю, как у нее, а у меня уже от ваших «кто виноват» голова кругом пошла. Все, Коля. Посидели – хорошо. Слава Богу, не подрались. Пошли, милый, до дому.
НИКОЛАЙ. А спеть? Мы же с этого начали.
МАРУСЯ. Еще споем. Еще не вечер.
НИКОЛАЙ. В том и дело. Время-то еще… Могли б еще чего-нибудь и сообразить. У нас там…

Маруся что-то нашептывает на ухо Николаю.

НИКОЛАЙ. А-а-а… Ну, вот! Так-то  бы сразу и сказала… А то ей политбеседы  наши не понравились. Тогда, конечно. Тогда пора. Но этого… мерзавца…  Духонина… Будь на то моя воля…. Я б его в первую очередь… К стенке. Всех этих вояк-проходимцев. Возомнивших о себе...
МАРУСЯ. Поставишь. Поставишь к стенке.  Только  не сегодня…   Ну, спасибо вам за гостеприимство. Хорошо посидели. Теперь  к нам в ответку.
НИКОЛАЙ. Да. Милости просим… Хотя (Сереже.) С Герценом  тоже.  Типчик еще тот. Тут я с тобой  полностью согласен. Я бы и его… (Делает вид, что целится.)
СЕРЕЖА. Ну, это уж слишком…
МАРУСЯ. Пошли, пошли, пошли.

Николай и Маруся уходят.

СЕРГЕЙ (он еще не остыл и продолжает по инерции свое).  Он не может понять одного. Слишком прямолинейно. Судит по конечному результату, но что предшествовало этому? Разложение народа. Смута. Гангрена начинается с ног. А  разговоры, что будто начинает  гнить  с головы, это абсолютная чепуха.  Никто…
НИНА(закрывает Сереже ладошкою рот). Все… Успокойся…  С кем ты споришь?  Со мной? Твой оппонент уже ушел… Впервые вижу тебя таким.
СЕРЕЖА. Каким?
НИНА (с улыбкой). Пьяненьким.
СЕРГЕЙ. Я не пьяненький. От чая не пьянеют. От него возбуждаются.
НИНА (вздохнув). Если б ты еще при этом возбудился не Духониным…
СЕРЕЖА. А я и так.
НИНА. Что?
СЕРЕЖА. То, что ты сказала.
НИНА, Неужели?
СЕРЕЖА. Да…  Не веришь? Можно, я тебя поцелую?
НИНА. Не «можно», Сережа. А нуж- но.

Сережа хочет обнять Нину.

НИНА. Нет-нет! Сначала разберемся  с этим бардаком.
СЕРЕЖА. Нет. Сначала это, а бардак потом.
НИНА. Дай  мне хотя бы вынести…
СЕРЕЖА. Потом, потом. (Увлекает Нину в сторону кровати.)
НИНА. Не так быстро… Се-ре-жа-а… (Высвобождается из объятий Сережи.) Дай мне хотя бы еще пару минут. Мне тоже надо…
СЕРЕЖА. Но только пару. Ни секунды больше.
НИНА. А ты пока раздевайся и ложись. (Выключает свет.)
СЕРЕЖА. Зачем?!  Зачем выключила? Куда ты пропала? Я тебя совсем не вижу!
НИНА. Затем, что я больше не хочу повторенья. Я хочу, чтобы у нас получилось. Прошу тебя. Делай, что Я тебе говорю.
СЕРЕЖА. Ну… хорошо, моя госпожа. Я повинуюсь… Я жду.


ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Снег по-прежнему падает, но уже не такой густой. Вновь проявились очертания вышки. Зато усилился ветер. Он гонит уже раньше выпавший снег почти параллельно земле. Вот вспыхнул на вышке и прожектор, словно бдительный глаз циклопа. Время смены часовых.
В дежурке тот же солдат. Сидя на табуретке, монотонно раскачивается и, то ли убаюкивает себя, то ли молится. Через дверь с «зоны» входит старший прапор. Солдат,  мгновенно прерывая свою колыбельную-молитву, напрягшись, исподлобья, как  будто в ожидании очередного наскока, смотрит на вошедшего.

СТАРШИЙ ПРАПОР (у него хорошее настроение,  ковыряет спичкой в зубах и слегка при этом икает).  Ну, как тут? Порядок?
СОЛДАТ. Парадок.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Ну,  раз порядок – жарь в столовую. Только быстро.
СОЛДАТ. Нэ, нэ хачу в сталовую.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Как это «нэ хачу»?
СОЛДАТ.  Мнэ нэльза.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Ты чего это? Как это «нэльза»? Есть нельзя?
СОЛДАТ. Свынья нэльза.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Свынья? Ишь ты!  (Говорит и одновременно снимает с себя ремень с кобурой, потом шинель.) Чистюля какой выискался! Да она, Ахмед,  если хочешь знать, почище тебя будет… Свинья ему, видите ли,  не понравилась. Сегодня свинья, завтра я тебе не понравлюсь?.. Ты в бога, что ли веруешь? (Садится на табурет, снимает сапог.) Или как там у вас? В Аллаха? Аул… (Снимает другой сапог. ) Ладно. Не хочешь, как хочешь. Оставайся с пустым брюхом. (Подходит к печке,  садится на табурет, подносит  поближе к огню, видимо,  зазябшие ноги, сначала одну, потом другую.) Хорошо протопил -молодец… Вот - когда ты молодец, я так прямо и говорю: «Мо-ло-дец».  Ты сам-то из каких таких краев будешь?
СОЛДАТ. Я в горах жил.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Это и видно… Абрек, значит. Бандит по-русски. Ну, а я пониже. Арбуз  астраханский. Выходит, совсем недалечко от тебя.  Соседи. Город Хошеутово… Вот оттрубишь свое, отдашь  воинский долг, - милости просим. Меня самого не будет, - накажу: встретят тебя, напоят, накормят и спать уложат. Арбузов нашинских наешься. Доотвала. А то в дударочку сядешь и на банчинку. Якорек забросишь, а там, внизу, и лещ, и судак, и сазан. Красо-о-отища… И  шайтаном меня не надо. Не шайтан я.  Ко-ман- дир. И, значит, опять же по воинской присяге, ты должен во всем меня слушаться, любые мои приказы.  А ежели не станешь … Чего ж? Ты не станешь, другой не станешь. И пошло и поехало. И затрещало по всем швам. Тогда получится у нас с тобой что? Правильно. Анархия мать порядка. Кому это надо?  Без устава, Ахметушка, это не жизнь, а одно баловство получится. Поножовщина, одним словом. Кому это надо?  (Одевает сапог.) Усек?
СОЛДАТ. Усек.
СТАРШИЙ ПРАПОР. А раз усек… Слушай мою команду. Руки  в ноги и дуй в столовую. У меня там кореш сегодня на дежурстве. Передай ему, мол, товарищ старший прапорщик просит выдать тебе вместо свиньи… Чего там у них? Не знаю. Но что-то обязательно. Если кто сидит на диете.
СОЛДАТ. Нэ, нэ пайду.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Во упрямый! Настоящий осел. Что, жрать не хочешь?
СОЛДАТ. Хачу.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Так чего ж?
СОЛДАТ. Дамой хачу.
СТАРШИЙ ПРАПОР (надевает второй сапог). Эх, ну и достал же ты меня с этим домом... Домой   все хотят. Думаешь, ты один такой…красавец писаный выискался? Я тоже хочу.
СОЛДАТ. Вот и иды.
СТАРШИЙ ПРАПОР. «Иды». Я смотрю, с тобой говорить, -  язву себе прямиком наживать. (Встает со стула, топоча ногами, проверяет, хорошо ли на нем сидят сапоги.) Ладно, не хочешь по-хорошему, тогда… Нечего тут дурака валять. Не хочешь в столовку. Не ходи. Но тогда ведро, швабру в зубы.  Кругом бардак. Чтобы все было… Как в Андреевском зале Кремля.  Сделаешь – доложишь. Я выйду. Проверю.  (Проходит в комнату для отдыха, ложится, не снимая сапог, включает телевизор).

Та же комната. Она погружена в темноту. В кровати, укрывшись одеялом, лежат Сережа и Нина. Нина осторожно поднимается, берет с сиденья табурета свой халат, надевает.

СЕРЕЖА (слабым голосом). Ты куда?
НИНА. Лежи, лежи.
СЕРЕЖА. Нет но… (Приподнимается, опираясь о локоть.) Я не хочу без тебя.
НИНА. Ну, потерпи немного. Мне надо немножко поработать. И я вернусь к тебе. (Зажигает свет.)
СЕРЕЖА. Что ты хочешь?
НИНА (берет полотенце). Прежде всего, сходить и умыться. Ты мне разрешаешь? Потом будем обедать. Какой суп тебе сварить?
СЕРЕЖА. Я не знаю. Мне все равно. Только поскорее. Я без тебя не могу.
НИНА. Постараюсь. (Хочет выключить свет.)
СЕРЕЖА. Оставь. Не выключай.  Подай мне.  (Показывает на брюки).

Нина подает Сереже его брюки.

СЕРЕЖА. Мне Маруся письмо от Светки передала. Только сейчас вспомнил. (Вынимает из кармана брюк конверт.)
НИНА. Вот как? Когда это она передала? Я что-то не видела.
СЕРЕЖА. Ты и не могла увидеть. Мы с ней вдвоем на кухне были.
НИНА. Ты хочешь сказать…Пока вы были вдвоем?
СЕРЕЖА. Д-да… А что?
НИНА (выглядит озабоченной). Да нет. Ничего. Какая-то странная конспирация…  Боюсь, она там про меня что-нибудь. Нехорошее.
СЕРЕЖА. Перестань. (Смотрит на конверт, читает.) «Сереже. Самому. В руки»… Ну и что? Что ты, не знаешь нашу Светку? У нее вся жизнь конспирация.
НИНА. Хорошо… Тогда я оставляю тебя.
СЕРЕЖА. Ненадолго.
НИНА. Да, ненадолго. (Уходит.)

Сережа встает, пересаживается  поближе к источнику света, надрывает конверт, вынимает из него лист бумаги, начинает читать. Возвращается Нина.

НИНА. Ну, что? (Вешает полотенце поближе к печке.) О чем она?  (Сережа читает, а Нина начинает убирать со стола.) Ну, так что же?.. Я была права? Действительно, что-то обо мне?

Сережа опускает руку с письмом, на его лице гримаса боли.

НИНА. Сережа… Что с тобой? (Делает движение в сторону Сережи.)
СЕРЕЖА (искаженным голосом, в панике). Не подходи!

Нина замирает там, где стояла.

СЕРЕЖА. Не подходи ко мне… Какое же...

Затемнение.  С момента предыдущей сцены прошло какое-то время. Сережа сидит на полу перед печкой, скрестив под собой ноги,    Когда-то бушующее  в ней  пламя потухло, остались  багровые тлеющие угли. Входит Нина с кастрюлей. Ставит кастрюлю на стол.

НИНА. Дымно… Тебе не кажется? (Проходит к печке.) Здесь должна быть где-то… какая-то  штучка. (Ищет глазами.)
СЕРЕЖА. Не старайся. Здесь нет никаких штучек.
НИНА.С ней надо что-то сделать,  чтобы не угореть.
СЕРЕЖА. Мы не угорим.
НИНА. Ты в этом уверен? Тогда будем обедать. (Возвращается к столу, достает из тумбочки тарелки, ложки. Режет хлеб.)
СЕРЕЖА. На меня не рассчитывай. Я не буду.
НИНА. Что значит «Не буду»?..  Почему ты не будешь?
СЕРЕЖА. Потому что не хочу.
НИНА. Седьмой час. Пора ужинать. Ты ничего не ел.
СЕРЕЖА. Я напился чаю.
НИНА. «Чаю»!  Чай это не еда… Ой!.. (Засовывает палец в рот.) Кажется, порезалась… Сереж… Я, кажется, порезалась.
СЕРЕЖА (не отрывая глаз от огня). Мне очень жаль.

Молчат.

НИНА.Может, все-таки, наконец, объяснимся?.. Сережа… Что происходит? Что такого ты мог найти в этом письме?

Сережа молчит, продолжая смотреть в топку печи.

НИНА. Хорошо… Тогда  попробую я.  Сама. Методом тыка… Ей могло показаться, что…  Допустим, я с кем-то  изменяю тебе… Да?... Нет?.. Тогда второй вариант…
СЕРЕЖА. Тебе… Накануне… Перед тем, как поехать ко мне… Кто-то звонил?
НИНА. Что за вопрос? Разумеется…  Мне много кто звонил. Я веду интенсивный образ жизни. Не замыкаюсь в четырех стенах. Мне постоянно звонят. И накануне и не накануне. Что из того?
СЕРЕЖА. Нет, это не «много», а конкретный человек. Мужчина. С незнакомым голосом.
НИНА. С «незнакомым»  для кого?
СЕРЕЖА. Для Светы. Первой подошла она.  Потом ты  долго слушала его. Трубку положила, сразу засобиралась и ушла.
НИНА (вернулась к печке, присела на корточки напротив  Сережи). Допустим… И… что?
СЕРЕЖА. Еще раз. Ты сразу же собралась и пошла на встречу с этим человеком… Вы с ним встретились. В каком-то кафе.  И просидели с ним там почти полчаса.
НИНА . Повторяю. И… что?
СЕРЕЖА.  Так что же это за человек и о чем ты с ним договаривалась?.. Только, прошу тебя, говори мне правду. Если начнешь мне лгать, я сразу это пойму. И будет еще хуже.

Молчат.

НИНА (поднимаясь на ноги).  Нет, я не буду тебе лгать… (Вынимает из сумки аптечку, достает бинт. В дальнейшем будет одновременно говорить и врачевать пораненный палец.)   Да, я действительно встречалась. Да, в том самом кафе. Да, - примерно, полчаса, я не засекала времени…      
СЕРЕЖА. Кто это?
НИНА. Один мой знакомый.
СЕРЕЖА. Он  имеет какое-то отношение к КГБ?
НИНА. Даже если это и так…  Мне пришлось повидаться со многими, кто имел отношение к КГБ. И наши встречи длились, как ты догадываешься, не по полчаса, а намного дольше.  И все это благодаря  одному человеку… Ты догадываешься, о ком я говорю.
СЕРЕЖА. То было следствие. Это совсем другое. С того времени прошло уже больше четырех лет.
НИНА. Но раз встретившись… Неужели, ты думаешь, я перестала для них существовать?
СЕРЕЖА. Они…  Ты работаешь на них?.. Только честно.
НИНА. Если честно… Совсем честно. Нет.  У меня другое место работы. Ты знаешь, какое.
СЕРЕЖА. Но вы для  чего-то встречались.
НИНА. Да… Догадайся, для чего… Они знают, что я собираюсь к тебе. И им хочется побольше знать о тебе. Тебя это удивляет? По-моему, обычная рутинная работа. Что-то вроде профилактики. 
СЕРЕЖА. С ними-то  все понятно. А ты? 

Нина забинтовывает палец и молчит.

СЕРЕЖА. Ну, так что же?.. Хотя можешь не отвечать. Уже одно то, что ты  молчишь…  (Поднимается с пола, проходит к окну.) Представляю… Когда ты вернешься… Встречаетесь в том же кафе? Будешь излагать устно, под магнитофонную запись  или настрочишь донесение?  Рапорт?  Отчет? Скорее, второе. Ведь ты же у нас журналистка. Тебя как никак  «Смена» печатает…  «Работница» .
НИНА. Прекрати. Не говори так. Ни «Смена», ни «Работница» здесь совсем не  при чем.
СЕРЕЖА. Так какой же все-таки агентурный псевдоним… писательница…  ты собираешься себе присвоить? Ведь не будешь же ты подписываться моей  фамилией? Это, вроде,  не по правилам.
НИНА. Да. Конечно, твоей не буду. Об этом и речи быть не может.  Скорее всего… я подпишусь… Аленушкина. (Складывает остатки бинта в аптечку, возвращает аптечку в сумку.) СЕРЕЖА. Как?.. Повтори. Как ты сказала?
НИНА. Я  сказала – «Аленушкина»…  Тебе что-то не нравится?
СЕРЕЖА. Почему именно… Аленушкина?
НИНА. Потому что Аленушкой зовут твою дочь. Да, это имя твоей… нашей с тобой дочери… Тебя это возмущает? Коробит?
СЕРЕЖА. Да-а-а… Если ты это  серьезно.  Зачем же ее-то … в это…  дерьмо? 
НИНА. Но это дерьмо, мой дорогой супруг, затеял ты, а не я. Не так ли? Плоды твоих героических деяний.  А теперь сам?.. Боишься  испачкаться?.. А когда ты все это затевал…  Когда принимал боевую присягу… Тебе хоть раз приходило в голову, что ты не один?  И что тебе придется отвечать. Или ты был так уверен в своей победе? Не думаю. Да, ты был моложе,  но даже и тогда…  Излишней самоуверенностью никогда не страдал.
СЕРЕЖА. Оставь Алену в покое. Слышишь? Это пока… моя единственная просьба. Найди себе кого-нибудь другого… В смысле – другую фамилию.
НИНА. Неужели ты не понимаешь сам? Неужели ты … считающий себя таким тонким… чутким… Неужели ты не видишь за собой вины? Допускаю, что в отличие от меня ты вооружен. Своей идеологией. Ты с ней как в броне. Ты… Вы все… Чем вы лучше так ненавистных, так поносимых вами  большевиков? Что отличает вас от них? Тот же воинственный клич: «Так победим!». А что будет после,  вас сейчас это меньше всего волнует. И ради этого… ничего не содержащего в себе «Так победим», вы готовы лезть напролом. На рожон. Портить жизнь и себе и своим близким.
СЕРЕЖА. Откуда это в тебе?
НИНА. Даже если эти близкие не разделяют ваших  убеждений.
СЕРЕЖА. Мне казалось… Наши взгляды во многом совпадали…
НИНА. «Взгляды»!.. До чего же ты… наивный! Сережа… Я разделяла не взгляды. Что мне твои взгляды? Я разделяла тебя.

Молчат. Становится слышным, как завывает распоясавшаяся снаружи вьюга.

СЕРЕЖА. Да, я понимаю.
НИНА. Что ты понимаешь?
СЕРЕЖА. Я сделал тебе плохо. Сама говоришь. Испортил тебе жизнь.  Да. Ты. Умная, красивая… Перспективная.  Какого черта ты вообще связалась с этим подонком? 
НИНА. Я ни разу не назвала тебя «подонком». Зачем же ты?..
СЕРЕЖА. Да, действительно, я знаю. Я натворил бед. Осознаю это… И еще, я знаю… Нет, конечно, не знаю, -  догадываюсь. Как много тебе самой пришлось пережить. Ты уже говорила о коридорах, допросах. О том, как вынимали из тебя душу…  Наверняка что-то было еще. Что ты от меня скрываешь. Да, я виновен перед тобой. Но это не оправдание. Не та причина, по которой ты могла бы… Получила бы право… так ненавидеть нас.
НИНА. Не преувеличивай…
СЕРЕЖА. Да, во многом мы были очень наивными. Даже смешными. Мы были моложе… Сейчас, наверное, мы бы так не поступили… Во всяком случае, если речь идет обо мне…. Но мы не большевики. Как ты нас обозвала. Не надо нас с ними сравнивать. У нас исходное совсем другое… И потом…  во многом ты судишь… с позиции женщины. Наверное, это естественно.  Как жена. Как мать. У тебя свой взгляд на вещи. И он имеет право на существование… Но он не исчерпывающий. Он не покрывает всех проблем. И  ты не должна забывать об этом.
НИНА. Самая главная для тебя проблема… Насколько я это понимаю… Это судьба твоей страны, а все остальное…
СЕРЕЖА. Нет, не главная.
НИНА. Да? Вот как?
СЕРЕЖА. Я все-таки эгоист. И самая главная проблема  - моя собственная судьба. Что есть и будет со мной. Родившимся и живущим в пределах этой страны.
НИНА. А моя?
СЕРЕЖА. Разумеется, и твоя тоже.
НИНА. А если я скажу тебе… что лично меня… моя судьба в пределах этой данной мне страны, такой, какая она есть,  вполне устраивает? Что тогда?
СЕРЕЖА (подумав). Это неправда.
НИНА. Ты отвечаешь за меня?
СЕРЕЖА. Я знаю тебя…
НИНА. Недостаточно, Сережа. Не-до-ста-точно.

Молчат.

НИНА. Я так – своим скудным женским умишком- понимаю… И ты это отлично понимаешь. Что если мы сейчас разойдемся… расстанемся на этой ноте… Нам с тобой не жить. Нам придется расстаться уже не на полтора  оставшиеся от  срока  года, а, скорее всего, навсегда.  А мне этого не хочется… А если мы не расстанемся… Что ты можешь мне предложить?
СЕРЕЖА (помедлив, неуверенно). Как ни пафосно это, наверное,  прозвучит… Жизнь трудную, но… честную.
НИНА. Трудностей я не боюсь, я девушка особенно-то не избалованная, а что касается честности…  Не сомневалась в себе никогда. Я о другом. Ради чего все эти трудности? Опять? Ради чего-то эфемерного? Вроде вашей свободы? 
СЕРЕЖА. Ради права распоряжаться своей судьбой.
НИНА. Я не чувствую, что я чем-то ущемлена и сейчас.
СЕРЕЖА.  Ты вполне уверена, что на пути достижения успеха… о котором ты, конечно, мечтаешь… Ведь ты по-своему честолюбива… Ты вполне уверена, что  обойдешься без постоянных унижении?  Без… «Ты это можешь то, а это нет». Тебя вполне устроит жизнь с постоянным  намордником? С  надсмотрщиками вокруг тебя? Сующими повсюду нос. С  этой бесконечной ложью, подтасовками, фарисейством… Ты сможешь с этим жить?
НИНА. Трудно, Сережа… Противно. Но терпимо. Все это не смертельно. А что мне ждать от тебя? От вас?  В случае, если… Хотя я в это ни капельки и не верю. Ты уверен, что все будет именно так, как хочется вам?

Сережа молчит.

НИНА. Или… Поживем-увидим? Где наша не попадала? Лес рубят- щепки летят?
СЕРЕЖА. Мы не можем быть до конца уверены во всем.  Но я абсолютно уверен в одном. И очень хочу, чтобы и ты в этом уверилась. Мне нужна жизнь со смыслом, а не…шаляй-валяй. Не «день прошел и ладно». Насколько я знаю тебя… Тебе тоже этого хочется. И еще.  Я хочу жить так, чтобы мне не нужно было на каждом шагу стыдиться за самого себя… За сказанное, за сделанное.  Чтоб не приходилось  постоянно укорять  себя. Чтоб я не продавался. То по одному, то по другому поводу. Ни оптом, ни в розницу.  Хотя,  я понимаю. Это все же только слова.

Молчат.

НИНА. Да. Слова… Все-таки хорошо, что между нами состоялся этот разговор. Поставили какие-то точки над «и». Все лучше, если б ходили вокруг да около… Наверное, мне пора.
СЕРЕЖА. Куда?
НИНА. Я не смогу оставаться  здесь. С тобой. С твоими верными друзьями. Я вам чужая. Я ваш враг. В отличие от жаждущих независимости армян, латышей, литовцев и тому подобное.   Я плохая, а вы такие… героические. Свободные. (Начинает лихорадочно убирать принадлежащие ей  вещи в сумку.)
СЕРЕЖА. Остановись…  Не так быстро. Тебя сейчас просто не выпустят.
НИНА. Почему?
СЕРЕЖА. Потому что, пока ты здесь, со мной, ты отчасти и на короткое время-вполне добровольно – также становишься заключенной.
НИНА. Что это значит?
СЕРЕЖА. Ты можешь  покинуть это помещенье , но только ненадолго. А если навсегда, то   не раньше и не позднее восьми утра десятого января. При этом тебе еще придется пройти через какие-то формальности. Сегодня только  восьмое. Суббота. Завтра воскресенье. То есть… впереди нас ждет  еще вечер, ночь, еще день и еще ночь…
НИНА. Какой кошмар! Я этой пытки не выдержу. (С видом безнадежности садится на табурет.)

Молчат.

СЕРЕЖА. Когда ты должна с ним встретиться?
НИНА. С кем?
СЕРЕЖА. Кому ты должна передать.
НИНА. Тебе это так важно?
СЕРЕЖА. Нет, не очень. Гораздо важнее, что ты хочешь обо мне сообщить.
НИНА. Не волнуйся. Если они что-то и узнают о тебе, так  только хорошее.
СЕРЕЖА. «Хорошее» это что?
НИНА. Допустим… Что ты много читаешь. Книги Льва Георгиевича здесь будут очень кстати.  Что ты только и мечтаешь, когда вернешься к своей прерванной дипломной «Концепции канона…».  Извини, не помню, как   там дальше. Но я прихватила с собой твой черновик.
СЕРЕЖА. Его же конфисковали во время обыска.
НИНА. Его вернули… С извинениями… Сережа, милый, это еще раз говорит, как ты далек от жизни!  Ты им как революционер, конечно,  не нужен. Вреден. Молодой  преуспевающий  ученый -да.  Совсем другое дело… Мне кажется, они не будут ставить тебе препон.
СЕРЕЖА. Это… тот человек… из кафе  тебе об этом сказал?
НИНА. Нет, не переживай. Это мое… Это подсказывает логика.
СЕРЕЖА. Боюсь… это всего лишь… женская логика.  А действительность куда отвратительнее…

Деликатный стук в дверь.

НИНА. Да! Кто там?.. Входите!

В дверь заглядывает мужчина. С тарелкой. На тарелке половинка ананаса.

МУЖЧИНА. Извините, если помешал.

Нина и Сережа молчат.

МУЖЧИНА. Извините. (Собрался уходить.)
НИНА. Подождите!..  Что вы хотите?
МУЖЧИНА. Я бы хотел… С выражением искренней благодарности.  (Показывает катушку.) И  это… (На тарелку.) Ото всей души. От меня и от Любаши. К сожалению, не весь.   Как говорится, остатки сладки.
НИНА. Спасибо. Мы очень  тронуты… Ну, как? Заштопали колготки?
МУЖЧИНА. О да! На нее это произвело впечатление.
НИНА. Хотите супу?
МУЖЧИНА. Супу?
НИНА. Да. Куриный бульон. Свежий. Буквально только что.
МУЖЧИНА. Я, право… Не знаю.  Вообще-то я относительно сыт… Ну, если только куриный… А вы?
НИНА. Мы  сыты. Даже слишком. Муж особенно. Он вообще… Поскольку небожитель. Предпочитает питаться святым духом. Да не стесняйтесь! Проходите, садитесь.
МУЖЧИНА. Я только… (Показывает на руки.) Если вы позволите… Буквально через пару минут.
НИНА.  И заодно пригласите вашу дочь.
МУЖЧИНА. Искренне вам благодарен!  (Скрывается за дверью.)
НИНА. Надеюсь, ты не возражаешь? Ведь тебе так тяжело сейчас со мной.  Пусть побудет кто-то еще.

Сережа стоит, обернувшись спиною, смотрит в окно.

 НИНА. Однако…  Пока мы все же одни…  Если еще остались вопросы… Ты можешь продолжить допрос. Не думай, я ничего от тебя не скрою.

Сережа по-прежнему  молча смотрит в окно.

НИНА. То, о чем ты мне только что… О свободе и все такое.  Я все это уже слышала. От кого? От тебя. Много лет назад.  Ну, может, несколько другими словами. С бОльшим пафосом, что ли. И хотя ты говорил вообще…  Безотносительно к тому, что ты там делал.. подпольно... Да, ты был очень осторожен. Это было так внове для меня! Так неожиданно. Ты выглядел таким необыкновенным.  Ярким. Особенно на сером фоне других… так неприятных тебе… приспособленцев.  Твои слова опьяняли, окрыляли… Я безумно влюбилась в тебя… Не сомневайся ни капельки, - хочу, чтобы ты это понял, - люблю и сейчас… Но уже далеко не так слепо, бездумно, как прежде. Я вижу твои слабости. Твои незащищенные места. Ты уже не так убедителен для меня, потому что... Ты и сам о многом еще не знаешь. Не представляешь… Тебе кажется… Впереди все так ясно. Цель видна. Лучезарная звезда. Свет истины. А на деле… Такая же темнота… Иногда, когда я думаю  о тебе… Нет, не сейчас, именно в эту минуту, а когда я одна… вдалеке от тебя… Думаю не только, конечно, о тебе, но, и понятное дело, о себе… О нашей дочери… Что будет со всеми нами … Даже о твоих. Тех, кого ты называешь своими друзьями… Твоих подельниках-единомышленниках… Вы как дети…  Еще незрелые. И вам еще пошалить охота, а я… Мудрая и старая… Да, я очень состарилась, Сережа, за эти несколько лет… Я говорю не о внешности, ты меня понял. Я состарилась, а ты и твои… Вы все те же дети. С вами, кажется, ничего не происходит. Вам по-прежнему хочется пошалить. А жизнь это не игрушка, Сережа. Жить тяжело. Иногда даже страшно. И если даже вам что-то удастся сделать, чего-то добиться - в чем я очень сильно сомневаюсь, - она от этого краше и менее страшной не станет…  Может, даже наоборот.
СЕРЕЖА. Оставить все, как есть?.. Жить как… твои? Думая только о карьере? Успехе? О куске батона с маслом? Хорошее же будущее ты рисуешь.
НИНА. Ты нарисуешь лучше?
СЕРЕЖА. В любом случае…  Есть хоть какая-то надежда.
НИНА. Я не верю в эту надежду, Сережа.

Вновь деликатный стук в дверь.

НИНА. Да! Входите.
МУЖЧИНА. Да, это я… Если вы еще не передумали…
НИНА. Мы вас ждем с нетерпением…  А ваша дочь?
МУЖЧИНА (шепотом). Нет. Она опять. Немножко поела, мы сыграли с ней пару партий в шахматы… Да, она очень даже недурно играет в шахматы, у нее даже какой-то разряд…  Немножко поговорили. Как принято у нас, русских. За жизнь. А потом она  опять… прилегла и задремала. Лучше ее не тревожить.
НИНА. Садитесь.
МУЖЧИНА (садится за стол, достает из кармана ложку, из другого салфетку, повязывает под подбородком салфетку).  Если честно… Моя Любаша… При всех ее иных достоинствах. Повариха из нее неважная…
НИНА. Вы здесь давно?
МУЖЧИНА. Вы имеете в виду?..
НИНА. В заключении.
МУЖЧИНА. Здесь, на семнадцатом, скоро два года. Вообще седьмой.  Осталось еще три. И конец. (Зачерпывает ложкой, пробует, с аппетитом ест.)
НИНА. Не очень остыл?
МУЖЧИНА. Нет! Нет! Все отлично. Как раз то, что… (Подавился и задыхаясь.) Из…из…

Нина стучит по спине мужчины.

МУЖЧИНА. Спасибо… Проскочило. (Достает из кармана брюк платок, вытирает глаза.)
НИНА. Не спешите.
МУЖЧИНА. Извините. (Вновь ест, на этот раз намеренно не спеша.)
НИНА. И о чем же, если не секрет, вы поговорили с вашей дочерью?
МУЖЧИНА. Ну, о чем мы можем с ней? Естественное противоречие отцов и детей. Она меня учила, как жить… Видите ли, она стала очень религиозной. Меня это даже немного пугает.  Церковь, исповеди… Я не верю священникам. Они все, вы знаете, конечно… (Стучит костяшками пальцев по столешнице.) Но в Бога я верю! Или, скажем…  Во что-то. Не в «кого-то»… Я всегда боялся упрощений и… Как это?  Научное слово… Антро… Впрочем, это неважно.
НИНА. Антропоморфизм?
МУЖЧИНА. Да! Именно!.. Невозможно представить Бога в образе человеческом. Это выглядит настолько отвратительным!.. Прекрасный бульон! Моя жена тоже умела готовить.  Она оставила меня, как неудачника. Возможно, правильно сделала.   Но Любаша предпочла  остаться со мной… С неудачником. Ради нее я и…
НИНА. Я вам добавлю.
МУЖЧИНА. Д-да, если это возможно…

Нина зачерпывает из кастрюли, наполняет тарелку.

МУЖЧИНА. Благодарю вас. (Вновь ест).   Как-то… Ей было тогда шестнадцать… Пожаловалась мне, что у нее нет даже нашего отечественного магнитофона, не говоря уже о красивых колготках. Ну и прочее. И я стал напряженно думать. Как быть? И тогда меня осенило. У нас на предприятии тогда трудилась бригада западных немцев. Я немного знаю иностранные языки. От бабушки. Она меня приучала с детства. И не только немецкий…  И тогда я сочинил… кляйне шрайбен. С предложением моих услуг. Попросил их бригаденляйтера. Чтобы передал по назначению. Тот был крайне удивлен, но мою писульку, после некоторого колебания, взял… Прошло время. Почти полгода. Немцы давно сделали свое дело, вернулись к себе за железный занавес. Я уже было решил, что моя затея провалилась, как вдруг… Однажды поздно вечером. Я уже лег. Телефон. Мужской голос. Приятный. С акцентом. «Вы такой-то?» «Да, отвечаю. Кто вы и что вам угодно?». «Я по поводу вашего письма. Давайте повидаемся». Ну, мы повидались и все отлично.  Они пообещали мне пять тысяч рублей. Неплохо, правда? Особенно для начала…   Спасибо. Все очень вкусно. (Облизывает ложку, потом вытирает ее носовым платком, убирает то и другое в карман. Развязывает салфетку.)  Да, пять тысяч. Я подумал: «Этого хватит не только на магнитофон и на колготки. Я куплю ей шубку»…  Я выполнил все, о чем меня попросили. Вынес в портфеле пачку рабочих чертежей. Это было совсем не сложно. На вахте меня давно знали. Моя фотография то и дело на доске почета. Но когда  передавал, меня и… Оказывается, это они сами все придумали.
СЕРЕЖА (вдруг, на мужчину, сдавленным голосом). Пошел… прочь.  (Дрожит, как будто он под током.)  Да, ты. Я тебе говорю. Убирайся отсюда. Вместе со своим ананасом.
НИНА. Сергей! Ты что? Так нельзя!
СЕРЕЖА. Он еще смеет рассказывать об этом…  Жрать и рассказывать. За вами история, а вы продаете ее за жалких пять тысяч. И еще хватает наглости хвастаться  об этом. 
МУЖЧИНА (растерян, дрожащим голосом). Молодой человек…  Вы меня не так поняли.
СЕРЕЖА. Я не глухой…
МУЖЧИНА. Совсем-совсем не так. Я  не хвастаюсь… Господи! (Начинает торопливо снимать с себя джемпер.)
НИНА. Что вы хотите?

Мужчина спешит, руки плохо слушаются его, голова застряла в узком отверстии. Нина спешит ему на помощь. Наконец, мужчине удается снять джемпер. Он остается в одной майке. Теперь снимает и ее.

МУЖЧИНА (когда останется с голым торсом).  Вот… Посмотрите… (Тычет пальцем в сосок на груди.) Доказательство…  Подойдите, подойдите. (Поскольку Сережа никак не реагирует, обращается к Нине.) Шрам… Видите?
НИНА. Да-да, я все вижу. Пожалуйста, успокойтесь.
МУЖЧИНА. Это я. Себя. Сам. Пырнул стамеской. Метил в сердце. Миллиметра не хватило. Я хотел умереть. Я должен был умереть. Три месяца на койке. Мне было невыносимо стыдно, молодые люди. Я проклинал самого себя. Поверьте мне.
НИНА. Успокойтесь. Мы вам верим.  Мой муж…  Он  погорячился. Он уже наверняка раскаивается.

Стук в стену.

МУЖЧИНА (шепотом).  Это моя… Проснулась… Я слишком громко. (Спешит одеться.) Нет, я не так отвратителен, как вам может показаться. Не так подл, хотя… Но я так  боялся,  что она уйдет от меня. К матери… Мне так нужно было ее задобрить, и я не нашел другого способа…  Вы еще так молоды, вам  этого пока не понять. (Уже полностью одетый.) Но ваш бульон был великолепен.  Вы…  настоящая жена-декабристка.
НИНА. Д-да… Правда, с некоторой натяжкой.
МУЖЧИНА. Нет-нет! Вы достойны поклонения… Хотя вам трудно. Но я вас отлично понимаю.  «Во глубине сибирских руд храните гордое молчанье». Правда, в нашем случае не «сибирское», а «мордовское», но это сути дела не меняет. И на вашего мужа я не обижаюсь. Я его понимаю.  Он по своему прав. Я,  конечно, такое обращенье заслужил.

Вновь стук в стену.

МУЖЧИНА. Соскучилась… Еще раз… От всей души. Был счастлив с вами лично познакомиться. Разрешите откланяться. Больше не стану вам мешать.  (Уходит.)

Нина, не спеша,  берет со стола нож, разрезает ананас, надкусывает один из кусочков, протягивает другой Сереже.

НИНА. Попробуй. Очень вкусно. (Подержав, возвращает ананас на тарелку.) Так и будем? Сидеть и смотреть в разные стороны?

Сережа решительно идет в сторону кровати, сбрасывает с ног тапочки, ложится поверх одеяла, обернувшись лицом к стене.

НИНА. Что ж?.. Можно и так. Это тоже выход. Ты лицом к стене, я лицом к печке. (Идет к печке, приседает на корточки.) Так и будем. Еще двое суток. (Открывает чугунную дверку, заглядывает в  топку.) Догорело… Нет, еще что-то… (Берет в руки кочергу, шевелит угли, потом декламирует.)

                Уже два месяца почти
                Бессменно день и ночь в пути
                На диво слаженный возок,
                А все конец пути далек!
                Княгинин спутник так устал,
                Что под Иркутском захворал,
                Два дня прождав его, она
                Помчалась далее одна.

(Плачет.)

Затемнение. Внезапно ветер стих. Вызвездилось уже погруженное в вечернюю мглу небо. На этом фоне даже прожектора на сторожевой вышке как будто потускнели, стушевались. Их почти не видно. Крепчает мороз, а, крепчая, обретает голос: хруп-хруп  то там, то здесь. Часовой, чтобы согреться, делает артикулы с автоматом: «На-ремень!», «Автомат-на грудь!», «К но-ге!», «Заря-жай!». 
Дежурка. Старший прапор, в очках, пишет. Дверью слева выходит солдат, запирает за собой дверь.

СТАРШИЙ ПРАПОР (не поднимая на солдата глаз). Ну, как? Порядок?
СОЛДАТ. Парадок.  (Снимает с себя бушлат.)
СТАРШИЙ ПРАПОР. Тогда все. Иди отдыхай. Часика через два сменишь. И до утра. (Продолжает писать.)

Солдат повесил бушлат. Прошел к двери в комнату для отдыха.

СТАРШИЙ ПРАПОР. Погоди.

Солдат оборачивается. Стоит, ждет.

СТАРШИЙ ПРАПОР (снимая очки). Что это тебя домой вдруг так?..  Зазноба, видать,  в ауле  осталась?
СОЛДАТ. Всэ асталыс.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Скучаешь, значит?.. Я тоже когда-то скучал. Это пройдет. Вот погоди в увольненье пойдешь. Познакомишься. У нас тут зазноб… Ух! Одна прытче другой. Заарканит тебя. Настоящего джигита из тебя сделает.  Там, смотришь, и оженишься на какой. На всю жизнь останешься. Вот как я, например.
СОЛДАТ. Нэ, я нэ астанус.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Ну, это ты про только,  как счас, говоришь. 
СОЛДАТ. Нэ астанус.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Ну, до чего ж упертый ты, генацвале! Ладно, не хошь, не оставайся. Никто не заплачет. Только счас-то… Служи, как положено. Выполняй, что тебе говорят.  Ты ж защитник Родины.
СОЛДАТ. Нэт.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Чего «нэт»?
СОЛДАТ, Там мая Родина.
СТАРШИЙ ПРАПОР. Там малая, а здесь большая.
СОЛДАТ. Там мая Родина. И болшая и малэнкая.
СТАРШИЙ ПРАПОР (помедлив). Ладно. Черт с тобой. Все. Иди.  Через два часа, учти, я тебя подыму.

Солдат уходит в комнату для отдыха. Старший прапор вновь надевает очки, какое-то время пишет, берет написанное и,  как будто проверяя написанное на слух, читает.

СТАРШИЙ ПРАПОР (читает). «Батюшке Павлу Парфенычу. Матушке Анне Евстигнеевне. Сестрице Глаше.  Племянницам Груше и Нюше. Племяннику Мите. Дядьям Михаилу Парфенычу, Борису Евстигнеевичу. Тетушкам Полине и Галине. И всем остальным, кого знаю. Пишет вам ваш сын , племяш и дядя. Кому как. Константин. Привет из Мордовии. Точнее из Потьмы. Дорогие мои, живу я по-прежнему хорошо. На здоровье не жалуюсь. На жалованье тоже. Приличное. Обещают, все же будет поболе. Продукты дешевые. Я вам про то уже писал. У нас тут  спецснабжение со скидкой. За вредность. Говядина, жена в прошлый раз брала, всего то по два с полтиной. С рыбой, правда, немного похуже. И в основном все не нашенская, привозная. Вроде потасу. Мы прежде про  такую и не слыхивали. В общем, не чета нашей астраханской. Занимаюсь тем же. По-прежнему охраняю от злостных государственных преступников. Которые радио наслушаются, а потом диверсии разные устраивают.  А то еще, бывает, шпионы. Партизаны. Не наши партизаны. Те, что еще с войны. Их тут лесными братьями обзывают.  Словом много всякой дребедени. Но вы за меня не боитесь. Я за себя всегда постою. И за вас тоже. Жена моя Нюра опять на сносях. Оглянуться не успеешь, целую команду себе заведу. Но все, слава богу, живые и здоровые. Чего и вам ото всей души желаю. Про меня тоже не забывайте. Пишите. А я вам. Дежурю сегодня. Сейчас пойду спать. Может, увижу вас во сне. Ну, может, не всех. Хотя бы по одному».

Старший прапор, кажется, довольный написанным, укладывает письмо в конверт, смочив конверт языком, заклеивает письмо.

Затемнение. Комнатка, в которую поселили Николая и Марусю.  Она действительно поменьше той, где живут Сережа и Нина, но, удивительное дело, - хотя обживаются здесь одинаково недавно, - их жилище выглядит намного более одомашненным. Так, здесь присутствуют: короткая, прикрывающая нижнюю треть окна, полотняная занавесочка,  скатерка на столе, прикнопленные к стене веером фотографии. Поперек кровати лежит гитара.
Комната, видимо, очень хорошо протоплена, - жарко, поэтому Николай в одних трусах и майке, на Марусе коротенький, яркими цветами, домашний халат.
Сидят за столом и «режутся» в карты.

МАРУСЯ. Значит, вы так…  Тогда мы так. («Ходит».)
НИКОЛАЙ. Ты так, а мы эдак. («Ходит» своей  картой.)
МАРУСЯ. Так-то оно, конечно, та-ак… А такого не хо-хо?
НИКОЛАЙ. За такое хо-хо обычно по носу бьют. И очень даже крепко.  Вот так!
МАРУСЯ. Удивил!  Ну, я прям в полном отпаде. Хоть караул кричи.  («Ходит».) Ну что, слабо побить?
НИКОЛАЙ. Слабо Жучке из-под хозяина гавкать.  («Ходит».) Как?.. Ваша, мадам,  карта,   бита.
МАРУСЯ. Хм… А ну-ка, ну-ка, ну-ка!.. Погоди, разберемся…  Откуда у тебя этот червовый  туз?
НИКОЛАЙ. Как это «откуда»? От  верблюда.
МАРУСЯ. Да нет, не от верблюда. Ты уже им раз ходил.
НИКОЛАЙ. Здрасьте.   
МАРУСЯ. Мухлюешь?
НИКОЛАЙ. Помилуй  бог!
МАРУСЯ. Я же отлично помню. Эх!  И не стыдно тебе? Почетный гражданин Парижа, не хухры мухры, а  дуришь бедных девушек, как шантрапа на Сытном рынке.
НИНА (ее голос из-за двери). К вам можно?
МАРУСЯ (Николаю). Прикройся… Быстро!

Николай спешит натянуть на себя  трикотажные спортивки.

МАРУСЯ. Да-да! Входи!

Входит Нина. Выглядит скованной. Вошла и стала у двери.

МАРУСЯ. Входи, входи, не стесняйся.

Николай прыгает на одной ноге, другая застряла в штанине.

МАРУСЯ. Горе ты  мое. (Приходит Николаю на помощь и Нине.) Случилось что?
НИНА. Извините…  Да.  Мы поссорились. Мне деваться некуда…  Можно я какое-то время побуду у вас?

Длящееся несколько секунд оцепенение, затем Николай освобождает один из табуретов от лишнего, показывает Нине, чтобы она села. Нина, не замечая табурета,  проходит к окну.

НИКОЛАЙ (неловко). Честно сказать… Не ждали… Чего хоть там у вас? Натворил чего-нибудь?.. Вот засранец. Прости меня, Господи!

Нина молча смотрит в темное, с задернутой занавеской  окно.  Маруся красноречивым движением головы предлагает Николаю выйти. Николай, забрав с собой предварительно рубашку, осторожно, почти на цыпочках, видимо, остерегаясь потревожить Нину, выходит за дверь.

НИНА (отвернувшись от окна и замечая радиокоробку  на стене). У вас даже радио.
МАРУСЯ. Д-да… А что? У вас нет?..  Попросить надо было. Оформить. Заявление написать.
НИНА. Можно послушать?
МАРУСЯ. Можно. Ты какую станцию-то хочешь?
НИНА. Здесь много станций?
МАРУСЯ. Нет. Одна. «Говорит автономная советская социалистическая республика Мордовия».(Включает  радио. Какая-то музыка.)  Так что? Что там у вас?..  Поделилась бы.
НИНА. Жарко у вас.
МАРУСЯ. Д-да… Коля расстарался.
НИНА. А у нас дымит.
МАРУСЯ. Должно быть, с дымоходом что-то… Вы смотрите там.  С печкой ой-ей-ей. Осторожно надо. И не заметите, как угорите. У нас вот в семье был случай…  Правда, не совсем у нас ,  с  родственниками нашими… 
НИНА: Можно, задам тебе один вопрос?
МАРУСЯ. Да хоть тыщу!
НИНА. Нет, только один… Ты никогда не жалела, что вышла замуж?
МАРУСЯ. Как это?.. За этого? Или вообще?
НИНА. За этого.
МАРУСЯ (подумала, вздохнула). Бывает, подруга. Бывает, что и пожалею… (Говорит и одновременно собирает в колоду разбросанные по столу карты.)  Я ведь в пацанках красивая  была. Никакого сравненья, как сейчас. Парни на меня ой как заглядывались, а один – мы с ним в одном классе, - так прямо, причем на полном серьезе, замуж за него предлагал, а я… Ну,  ни в какую и точка!  Ну, вот не любо мне в нем что-то было! Он потом корабелку в Ленинграде заканчивал. Мы с ним пару-тройку раз встречались. Сейчас он секретарем парткома на Николаевском судостроительном.  Может, знаешь. Это ж такой огромный заводище! Можешь себе представить? Как подумаешь… Могла б сейчас жить в свое удовольствие. В Гагры бы каждое лето ездила. По путевке. У них там собственный дом отдыха. Но раз уж не сладилось…
НИНА. А Николай? Тебе в нем все было любо?
МАРУСЯ. Да я, ты знаешь, об этом и не задумывалась.
НИНА. Как это?
МАРУСЯ. Когда он танком на меня попёр… Так и прёт до сих пор. Мне о себе-то   подумать и недосуг. Вот только когда ты спросила, - тогда себя и пожалела.
НИНА (помедлив). Сколько ты просидела?
МАРУСЯ. А-а… Интересно, наконец, стало!.. Двушку паразиты дали. Ни за что. Я, когда за ними слежка  началась, вроде как за связного. Туда-сюда. Помню, даже весело было. Вроде как игра какая. В кошки-мышки. Эх, вспомнишь… А в политике в этой… Правду тебе скажу. Я в ней мало, что разбираюсь. И против властей нынешних, хотя мой их то и дело костерит… И по делу и без дела… Газет так совсем не читаю. Ну, правда, если только по телеку.  Иногда  посмотришь по нему… Особенно, когда нашего показывают… Который кашу ест. Посмотришь и жалко его станет. Подумаешь «Старенький уже. На фиг ему все это надо? Внуков бы лучше нянчил. Все б больше пользы». Вот уйдет на покой… Видать, дело не за горами.  Вот тогда, может, и жизнь окончательно наладится.
НИНА. А что, по-твоему, должно наладиться?
МАРУСЯ.  Ну, как «что»?.. Много всего. Считаться, может,  с нами будут… Я имею в виду, - с такими, например, простыми, как я. А с такими, как ты, и тем более.  Сейчас ведь никто не считается. Сами с собой живут. Заборами высоченными огородились. Охраной.  (Заметив, что взгляд Нины устремлен на стену с фотографиями.) Да, это все наши… (Подходит  к стене). Вот это старшенький. Андрюша. Мы его так в честь отца Колиного прозвали. Еще до посадки… Это средненькая. Нюша. Курносая. Она после первой свиданки. И самый младшенький. Фефила. Это уж в честь святого. Феофила. А я его Фефилой зову. После второй свиданки. Теперь, я так чую, нужно будет готовиться к четвертонькому… А у вас? Как с пополнением?
НИНА. Ты имеешь в виду?..
МАРУСЯ. Да. Родить больше не собираетесь?
НИНА. Н-не знаю… Пока  одной достаточно.
МАРУСЯ. Что так скромно? Парень-то бы еще, по меньшей мере,   ой как не помешал.
НИНА. Не помешал  чему?
МАРУСЯ. Ну, как это «чему»? Дальнейшему прохожденью жизни. Или вы проходить  дальше не собираетесь?
 
Нина молчит.

МАРУСЯ. Чего там в письме-то? Чего там его сестра намаракала? То ж от него все пошло. Верно?
НИНА. А ты, конечно, не знаешь.
МАРУСЯ. Вот… (Крестится.) Крест… Хоть ты и неверующая.
НИНА. Кто тебе сказал, что я неверующая?
МАРУСЯ. Да ты ж сама мне сказала, что в церковь не ходишь.
НИНА. В церковь – да, но… Неверующая?..  Как ты хоть его пронесла?
МАРУСЯ.  Депешу-то? Голь, Нинок, на выдумки хитра…  И в письмо это ваше я не заглядывала. Что, все-таки гадость какую-то про тебя?

Нина молчит.

МАРУСЯ. Ты, подруга, на меня не обижайся. Меня попросили, я сделала…
НИНА. Да не подруги мы с тобой, Маруся. К чему это?
МАРУСЯ. Да,  это я так… Не подруги, это верно… Ты птица другого полета, чем я… Обижаешься, что тебе не сказала? Не обижайся. Раз я слово человеку дала… А что ж все-таки за гадость-то? Рассекреть… Если вдруг ухажера какого заимела… Оправдывать, конечно,  тебя полностью не оправдываю, но и осуждать не осуждаю…  Скажу тебе,  ко мне ведь тоже один подбивался…
НИНА. Ко мне никто не подбивался.
МАРУСЯ. Да?.. А что тогда?
НИНА. Трудно мне, Маруся. (Перехватило дыхание, пальцами  сжимает себе горло.) Мне страшно… Я боюсь… И я не знаю, как мне дальше. Собралась вовсе уехать, Сергей говорит, пока это невозможно. Надо терпеть.
МАРУСЯ. Так из-за чего весь сыр-бор-то?

Нина молчит.

МАРУСЯ (шепотом).  Я, кажется,  тебя по-ни-маю…  Погоди минутку. (Встала, прошла к двери, отворила, посмотрела, закрыла дверь, вернулась к столу и по-прежнему шепотом.) Что, обложили?  Они ведь и со  мной  тоже. Поработали. Это уж после того, как вольную получила.  Приехала устраиваться. Куда ни сунусь, - везде от ворот поворот. Ну, я к ним  по дурости  и пошла. Вроде как за милостыней. Только ты Николаю об этом… (Пальцем  на губы.) Узнает, - ошалеет,  с ума совсем сойдет… Словом, прельщали меня по всякому. Сулили. Не то, чтобы горы золотые. Нет, этого не было, но… В общем, я  их всех послала.  Мне-то  это раз плюнуть, а ты же ведь не такая, как я. Ты же ведь не пошлешь. У тебя ведь язык не повернется. Правильно? Ты девушка воспитанная. Вот они этим и пользуются… Так, значит, вот в чем все дело-то. Даже не знаю тогда, подруга, что тебе и сказать… А мужики что? Они понятное дело. Они о государстве больше пекутся. О новой общественной формации.  Им на наши  с тобой женские…. с высокой горочки. (На радио, сейчас там бубнит диктор.) Слушай, я выдерну это брехалово? Не возражаешь?
НИНА. Да, конечно.
МАРУСЯ (выключает радио). Все про одно и то же. Надоело… Вот и не знаю, что тебе на это посоветовать.

Молчат. Потом входят: вначале  скованный  Сережа, старающийся избегать взглядом Нину, сразу вслед за ним Николай, он наигранно весел и бодр.

НИКОЛАЙ. Ну, что, кумушки? Что пригорюнились? Гостей принимаете?
МАРУСЯ (подыгрывая Николаю). А как же? Гостям мы всегда рады. Да еще таким важным персонам. Проходите, гости дорогие.
НИКОЛАЙ. К столу-то, хозяйка, у тебя чего-нибудь достойное есть?

Маруся задумалась.

НИНА. У меня есть!  Сейчас принесу. (Быстро, как будто боясь, что ее станут задерживать,  уходит.) 

Молчат. 

НИКОЛАЙ. Мда… Пижоны вы оба, Серега. Что ты, что она. Не рациональный у вас, ребятки, обоих подход. Свиданки нам даются не за тем, чтобы отношенья между собой выяснять, а чтоб пополнялось народонаселение. (Марусе.) Правильно я говорю?.. Мать-героиня. Что  стоишь?  Руки в боки. Мечи на стол. Лечить молодежь будем.
МАРУСЯ (еще какое-то время постояла, потом, словно решившись на что-то важное). Эх!  Была не была. (Сереже.)  Посторонись-ка. (Становится на четвереньки, заглядывает под кровать.)
НИКОЛАЙ. Ты куда это полезла?.. Чего ты там потеряла? 

Маруся достает из-под кровати маленький сверточек. Встает, разворачивает сверток, достает из него пузырек.

НИКОЛАЙ. Шо цэ таке?
МАРУСЯ (отвинтила крышку, капнула себе на ладонь и Николаю.) Лизни.
НИКОЛАЙ (лизнул). Матерь божья!.. Да это же… Спиртяшка!  Медицинский?
МАРУСЯ. Тс-с-с… Чего ты орешь-то?
НИКОЛАЙ (шепотом).  Откуда у тебя?
МАРУСЯ (также шепотом). Тебе-то какая разница?
НИКОЛАЙ. А сюда как пронесла?
МАРУСЯ.  Сноровка пригодилась. Недаром три года на макаронной фабрике. Я еще и не то проносила. Думала на отвальную приберечь, но раз уж пошла такая пьянка…
НИКОЛАЙ. Эх, макаронщица ты моя! (Обнимает, целует Марусю.)
МАРУСЯ. Не дави… Задуши-ишь. (Что-то шепчет на ухо Николаю. Тот согласно кивает головой.)
НИКОЛАЙ. Маруся – ша… А ты давай-давай. Пошустри еще чего со столом. (Сереже.) Словом, так… Рыцарь печального образа. Сядь. Сядь-сядь. Что стоять столбом?  (Когда Сережа сядет.) Теперь послушай меня, старика… Не знаю, что там у вас. Не знаю и знать не хочу. А что я знаю? Твоя жена, чтоб тебя повидать,  тысячу километров отмахала. Другая на ее месте вполне могла бы… Что?  Правильно. Догадываешься.  Она ж не пошла на это. Она ждет.  Это значит что? Правильно. Любит она тебя, простофилю.  А любовь…  Как бы это? Эх, не умею я. (На Марусю.) Вот она. Сможет. Марусь, скажи.
МАРУСЯ (она занята сборами на стол). Что?
НИКОЛАЙ. «Что, что». Что такое любовь?
МАРУСЯ. Ох, муженек…  Помог бы  лучше.

Маруся и Николай отодвигают стол, теперь за ним можно находиться, даже сидя на кровати. Входит Нина. С баночками, коробочками.

НИКОЛАЙ. А вот и наша королева Шантеклер! С гостинцами. Да еще какими!
НИНА ( один из свертков). Всего лишь  черешня... Замороженная.

Затемнение. Дежурка. За столом, положив голову на стол,  солдат. Похоже, он задремал. Зазвонил телефон. Солдат, очнувшись, берет трубку телефона.

СОЛДАТ. Парадок… Спыт.  Будыть? Харашо. Пэрэдам. (Положил трубку, немного подумал. Встает, проходит к оружейной пирамиде, берет автомат, извлекает из ножен, что висит у него на ремне,  штык, насаживает штык на автомат. Проходит в комнату для отдыха. Здесь, на лежанке, укрывшись шинелью, лежит старший прапор. Он спит. Солдат расталкивает спящего.) Падъем… Таварищ старый прапарщик… Вставай… Падъем.

Старший прапор вскакивает, смотрит на ручные часы.

СТАРШИЙ ПРАПОР. Ты чего? Что случилось? Чего меня поднял? 

Солдат упирается концом штыка в грудь старшего прапора.

СТАРШИЙ ПРАПОР. Погоди…Ты чего? Очумел?
СОЛДАТ. Это ты ачумел, таварищ старый прапарщик, а  я пашел дамой! (Всем телом надавливает на приклад автомата, вгоняя наконечник штыка в грудь старшего прапора.)

Пронзенное тело безжизненно обмякает. Голова старшего прапора с открытым ртом валится на бок. Солдат вытаскивает из груди убитого штык, снимает его, вытирает об оконную занавеску, возвращает штык в ножны. Выходит из комнаты в дежурку. Положив автомат на стол, выходит через дверь справа в «зону». Возвращается с ведром. Плещет из ведра на пол, на стены. Остаток выплескивает в топку  печи. Оттуда мгновенно вырывается пламя. Солдат надевает на себя бушлат, забирает со стола автомат, выходит дверью справа. Слышно, как снаружи запирается дверь.

Затемнение.  Сцена еще погружена в темноту, когда начинают звучать  гитара и поющий женский голос. Это поет Маруся.

                Два кольори мои, два кольори,
                Оба на полоти, в душе моий оба,
                Два кольори мои, два кольори:
                Червоне-то любов, а чорне-то журба.

                Меня водило в безвисти життя,
                Та я вертався на свои пороги,
                Переплелись, як мамине шиття,
                Мои сумни и радисни дороги.

                Два кольори мои, два кольори,
                Оба на полоти, в душе моий оба,
                Два кольори мои, два кольори:
                Червоне-то любов, а чорне-то журба.

Та же комната, что и накануне. За столом Сережа, Нина, Николай и Маруся.

МАРУСЯ ( продолжает петь).

                Меня вийнула в очи сивина,
                Та я ничого не везу додому,
                Лиш горточек старого полотна
                И вишите мое життя на ньому.

                Два кольори мои, два кольори,
                Оба на полоти, в душе моий оба,
                Два кольори мои, два кольори:
                Червоне-то любов, а чорне-то журба.

НИКОЛАЙ (когда Маруся закончит песню). Эх, хорошо, мать, поешь!  Достает… (Встает, выходит из-за стола, берет с тумбочки пачку сигарет.) Правда, забирает.  Аж до слез.  (Промокает глаза рукавом рубашки, закуривает.)Неправда все это… Что жизнь хреновая штука. Мол, того нет, другого кот наплакал.  То. Сё.  Пока на свете мужик и баба, - всегда впереди что-то светит. Это я вам из собственного опыта. И ты, Нинок, извини меня, тоже не права, если думаешь…  «Вот он», - прямо, можно сказать, от сохи. А  ты у нас вся…такая… Луч света в темном царстве. Я тоже красоту чую. И жить нравится. Другое дело, - не всякая жизнь мне по нутру.  Меня в детстве мать порола за то, что я галстук пионерский носить отказывался. Мать порет, а отец заступается. А вот спроси меня тогда, -почему отказывался-то? Ей Богу, не знаю. Значит, было во мне что-то уже. Тогда. Жизни настоящей хотелось. Богом завещанной, а не какой-нибудь там… мамоной. И будет такая жизнь. Будет. Хоть и нытиков у нас вроде тебя, Серега. Сомневающихся. Пруд пруди.
СЕРЕЖА. И когда же, по-твоему, это царство божие на земле наступит?
НИКОЛАЙ. Наступит, Серега. Когда-то нибудь точно наступит. Ну, наверное, не сегодня. Даже не завтра. Вот сковырнем с божьей помощью этих… нынешних…вурдалаков… Снимем эту накипь. Бесовщину эту поганую… Еще недолго им осталось пачкать эту землю.  Мы, может, даже сейчас и не догадываемся, как  быстро все произойдет. Может, глазом моргнуть не успеем… И очнется страна. Вздохнет народ, разогнет свои могучие плечи … Эх, дубинушка, ухнем. И начнется новая жизнь. Новая эпоха.
СЕРЕЖА. И будет нам всем счастье.
НИКОЛАЙ. Будет! Непременно будет!..  Ну, может, не счастье. Счастье это, конечно… (На Марусю с Ниной). Это, скорее, по их женской  части. А по нашей… по-мужицкой… Счастье это жить с достоинством. С чувством, с толком, с расстановкой. Не пресмыкаясь перед всякой мразью.  Этими погаными жужелицами. Жить по законам чести, работать на славу, а в свободное время  рожать детей и славить Господа нашего. Этого мы с тобой, точно… Вот попомни мое слово. Дождемся. 
СЕРГЕЙ. Каждому по заслугам. От каждого по его способностям.
НИКОЛАЙ (Марусе, наигранно скорбно покачивая головой). Ну, что? Что  мне прикажешь с ним делать? Оппортунист проклятый. Фома неверующий. Как его еще наказать?
СЕРГЕЙ. Вздернуть меня на виселице.
НИКОЛАЙ. На виселице? Велика честь. Мы тебя… Заведем  в глухой подвальчик. И…бабах!
НИНА. А можно мне?

Все вопросительно смотрят на Нину.

НИНА. Нет-нет, говорить ничего не буду.  Если вы не возражаете, я тоже спою. Правда, без гитары и… веселое. Можно?
НИКОЛАЙ. Любо! Ай да Нинок! Умница! Как раз то, что треба.
МАРУСЯ.  Сумеешь?
НИНА. Русская женщина должна уметь все. Не так ли?  И коня на скаку  и в горящую избу, а уж спеть-то…  Только вначале мне в образ надо войти.
НИКОЛАЙ. Хорошо. Входи. А что тебе для этого надо?
НИНА. Да ничего особенного. Просто молча посидеть… И вы все пока тоже помолчите. Пожалуйста.
НИКОЛАЙ. Могила.

Нина какое-то время сидит, с зажмуренными глазами, в полной тишине. Маруся делает попытку осторожно подвинуть стул, Николай грозит ей кулаком.

НИНА (делает сильный выдох, открывает глаза, встает, упирается одной ладошкой в подбородок, локоть руки упирается в ладошку другой руки, негромко, изображая из себя слегка подвыпившую разудалую бабенку, поет)

                Ах вы сени, мои сени,
                Сени новые мои,
                Сени новые, кленовые, решетчатые

Маруся мгновенно подхватывает и какое – то время обе женщины поют дуэтом.

                Как и мне вам, по сеничкам,
                Не хаживати,
                Мне мила друга за рученьку не важивати.

Николай, изображая из себя доброго молодца,  спешит выйти на свободную половину комнаты, жестом приглашает Сережу присоединиться, - тот точно так же, жестом, решительно отказывается. Тогда к Николаю присоединяется Маруся. Далее они  пляшут, а поет вновь одна Нина.

НИНА (поет в той же  манере).

                Выходила молода
                За новые ворота,
                Выпускала сокола
                Из правого рукава.
                На полетике соколику
                Наказывала
                -Ты лети, лети, соколик,
                Высоко и далеко.
                И высоко, и далеко
                На родиму сторону,
                На родимой на сторонке
                Грозен батюшка живёт.
                Он грозен, сударь, грозен,
                Он не милостивой…
 
В какой-то момент кто-то из-за двери крикнет: «Вы что веселитесь? Весельчаки.  Нос заложило? Дым прет». Пение и пляска тут же прекращаются.

НИКОЛАЙ. Стоп, машина… Водитель, нажми на тормоза…  (Еще отдуваясь, приводя в порядок дыхание, выглядывает за дверь). Да, верно. Дымком попахивает… Эх, не кочегары мы, не плотники… Слушай, Серега, неужто  у вас?  Как бы нам… в самом деле. Не этого того.
МАРУСЯ. Коль.  А ты бы лучше сходил сам. Своими глазами посмотрел.
НИКОЛАЙ. Эх, какой пляс загубили. Только раздухарились.  (Выходит за дверь.)
МАРУСЯ (подходит к окну, распахивает форточку, возвращается к столу и Нине). А ты, девочка, прытка. Действительно, мастерица на все руки. Никогда бы не поверила, что ты так можешь.
НИНА. Приятно слышать. Рада, что угодила.
МАРУСЯ. Да перестань ты! «Рада, что угодила» (Порывисто обнимает Нину.)  Ну, что ты, в самом-то деле!..  Хватит уж тебе кукситься-то.  Забудем про обиды. Да, не подруги мы, верно, но ведь и не чужие ведь? Раз  одна судьба. Думаешь, мне легко все это достается? Сколько слез пролито! Сколько наволочек зубами порвано!  Через все  это тоже прошла. Но раз  уж мы сами таких шальных мужей отобрали. Никто нам их не сватал. Насильно под подол не запихивал.  Ведь могли б у нас быть и другие. И сидели мы б с тобой сейчас в каком-нибудь Метрополе. Мандарины бы кушали и шампанским бы запивали… Слушай, давай по-настоящему дружиться, а то все как-то… Вот хоть и живем  в одном городе, а раз в год, не чаще,  и то по телефону… Ну, как? Будешь со мной? Вон и твой Серега не возражает. (Сереже.) Ты ведь и вправду не возражаешь?
СЕРГЕЙ.  Дружите.
МАРУСЯ. Ну, кто так отвечает? (Передразнивая.) «Дружите».
СЕРЕГА.  Дружите, дружите. Я буду только рад.
МАРУСЯ. Ну, вот и заметано. Я хоть  и постарше буду тебя… А, может, и хорошо, что постарше. Все какой-то  совет по жизни дам. Случай подвернется, - и отпор кому дам.  Словом… Ну, что там еще говорить?
ЖЕНЩИНА (заглядывает в дверь). Эй! Девчонки! Чего хоть случилось-то? Где горит-то?
МАРУСЯ. Мы и сами пока не знаем.
ЖЕНЩИНА. Этого жирного борова в дежурке за жабры надо брать. О, зараза. Что это за жисть за такая, что даже за проволокой покоя нет. (Скрывается за дверью.)   
МАРУСЯ (подходит к двери, выглядывает в коридор.) А дымком действительно…  Очень мне все это… Вот что, молодежь, вы пока посидите, носа не высовывайте, а я сейчас.  (Уходит.)
СЕРГЕЙ (после короткого молчания). Маруся права… Из тебя могла бы выйти неплохая актриса. Такое преображение!
НИНА. Кто-то умеет играть на гитаре, кто-то петь. Что в том удивительного?
СЕРГЕЙ. Я никогда прежде не видел тебя такой. То есть в этой роли.
НИНА. А еще я на гуслях играла. Одно из увлечений юности. Ты и этого не знал?
СЕРГЕЙ. Я люблю тебя.
НИНА (помедлив). Повтори.
СЕРГЕЙ. Я люблю тебя. Одну. Единственную. Я за всю жизнь никого кроме тебя не любил.
НИНА. Приятно слышать… Ну, так уж и никого.
СЕРГЕЙ. Нет, вру, конечно, - еще одну.  Одногруппницу.
НИНА. Что еще за одногруппница?
СЕРГЕЙ. Желтенькую.
НИНА. Какую еще «желтенькую»? Не пугай.
СЕРГЕЙ. У нас в детсаде было всего три группы. И каждая под своим цветом. Так удобнее для воспитательниц. Синенькая. Красненькая. И желтенькая. Ее и звали как нарочно  Любой. Вот я и…
НИНА. Целовались?
СЕРГЕЙ. Да. Немножко. Пока нас посторонние мальчишки не застукали…
НИНА. Поцелуй меня.

Целуются.

СЕРГЕЙ. Стучат.

Действительно,  откуда-то издалека, глухо, как из бочки, начинают доноситься  тяжелый удар за ударом.

НИНА. Мне ужасно стыдно, Сережа.
СЕРГЕЙ. Что такое? Тоже с кем-то, кроме меня,  целовалась?
НИНА. Я была одна. Мне не на кого было опереться.
СЕРГЕЙ. Ты о чем?
НИНА. То была не первая наша встреча…  Они кружили надо мной. Как почуявшие добычу. Не спешили. Нет,  не угрожали. Наоборот. Они только предлагали. Они как раз предлагали… опору. И в какой-то момент я стала поддаваться. Мне показалось, - это выход. Ты выйдешь на свободу, тебе  дадут возможность закончить университет. Ты будешь заниматься своим любимым делом. Я своим. Я стала внушать себе, что именно в этом и только в этом наша  жизнь. Ради именно этого и только этого мы и были позваны в этот мир.  И  ради достижения этого я готова была…
СЕРГЕЙ. Перестань. Мне не интересно это слушать… Если хочешь знать, это я должен просить у тебя прощенья. И я его у тебя прошу.
НИНА. Ты о чем?
СЕРГЕЙ. Я изменял тебе.
НИНА. Что-о?
СЕРГЕЙ. Да. Я предпочел тебе какие-то… фантомы. Химеры. Мифы.
НИНА. Стучат.

Доносящиеся из глубины дома звуки становятся все более учащенными,  громкими, угрожающими.

СЕРГЕЙ. Я сначала жил в потемках. Как все. Мама, конечно, знала, но оберегала меня. А  потом вдруг … Я был еще мальчишкой и неожиданно для себя открыл… Нашу кровавую историю. И… мой «разум возмущенный»…  вскипел. А в противовес всему, что вокруг,  я  стал рисовать себе картину нового праведного мира. В котором никто никого не будет понапрасну мучить, заключать в застенки, убивать. Где  все будет только по законам добра и справедливости. Где глупому, жадному укажут его место, а умного, бескорыстного заметят и  поддержат. Где больше не будет ни хамства, ни ненависти, ни зависти, ни злобы. Где человека будут оценивать по его достоинствам, заслугам. Где  пропуском в жизнь будет не степень его холуйства. Готовности быть приятным властям.  Где…  Да много всего…  Но это же все такая… ла-бу-да.
НИНА. Неправда, Сережа. Не такая уж и  лабуда.
СЕРЕЖА. Да, я был тогда совсем увлекающимся мальчишкой. Но мне уже двадцать семь… Ты права. Ты верно угадала, как мне дальше хочется жить. Я хочу теперь заниматься только тем, где чувствую себя, как рыба в воде. Вот это и есть мое… настоящее.  Единственное достойное, ради чего я явился. Больше не хочу уподобляться Дон-Кихоту. Пытаться что-то извлечь из этой грязи. Я не волшебник и не могу преобразить отбросы в драгоценный жемчуг. Болеть. Переживать. Думать, что будет с этой страной. С этим народом. Господи! Каким же, в самом деле, я был идиотом.
НИНА. Ты не был идиотом.
СЕРЕЖА. Я был наивным щенком.
НИНА. Ты не был наивным щенком.
СЕРЕЖА. Более того. Я скажу тебе одну вещь…
НИНА. Может, лучше не говорить?
СЕРЕЖА. Нет, почему? Скажу. Нам с тобой суждено было родиться в прОклятой стране…

Нина зажимает рот Сережи своей ладонью. Сережа отнимает от своего лица ладонь Нины.

СЕРЕЖА. В проклятой стране с проклятым народом. Проклятым, может, самим Богом. Правда, пока  не знаю, за какие грехи.
НИНА. Ну, что ты такое говоришь? Сережа. Как такое может быть?  Ведь это твоя страна. Твой народ… И мой тоже.
СЕРГЕЙ. Да, это так. И твой и мой. И его. И ее. Наш. Но это так, Нина. Это просто означает, моя любимая. (Целует.) Дорогая. (Целует.) Единственная (Целует). И сейчас, и тогда, и на всю жизнь. (Целует.) Что и мы с тобой тоже… И она и он. Все. Заодно с ней и с ними всеми, кто населяет эту страну … Раз и навсегда. Прокляты. (Целует.) Прокляты. (Целует.) Прокляты. (Целует.) 

Погруженный в полутьму коридор. Те же доносящиеся из глубины глухие стуки  Из своей  комнаты выходит мужчина, на нем теплые кальсоны и рубаха навыпуск.

МУЖЧИНА (остановился в двери и обращаясь к пробегающему мимо него). Извините… Подождите… Что происходит? Извините… Что-то горит?
ПРОБЕГАЮЩИЙ. Не «что-то», отец!  МЫ  горим!

Звон разбиваемого оконного стекла. В одном месте. Потом в другом.

МУЖЧИНА ( неловко, неумело  крестится, потом обращаясь вглубь комнаты). Беда, доченька. Давай, давай поднимайся. Скорей, скорей, скорей. Как бы смертушка к нам с тобой не пришла… Помолись, милая. Пока можно. Ты умеешь, я нет. Помолись и за себя и за меня. Господи, спаси нас, грешных. (Исчезает в комнате.)   

И опять бьют  стекла. Отчаянный крик: «Спасите-е!».  Над крышей дома взвивается бьющий к небу сноп искр, потом язычок пламени, за ним словно воодушевилась, задышала, зашевелилась вся крыша. Повалил черный дым. Крики «Помогите-е!». Часовой на вышке, до этого момента, видимо, дремавший, засуетился. Накручивает ручкой,  пытаясь до кого-то дозвониться.

Из глубины сцены начинает доноситься старческий надтреснутый голос.

ГОЛОС. Ослаби, остави, прости, Боже, прегрешенья наши, вольные и невольные, яже в слове и в деле, яже в ведении и в неведении, яже во дни и в нощи, яже в уме и в помышлении, вся ми прости, яко благ и Человеколюбец.

Уже нет вышки и нет часового. Одно рвущееся к темному  небу пламя, фонтаны  огненных брызг. И тот же старческий, уже задыхающийся, из последних сил  голос.

ГОЛОС. Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежит от лица Его ненавидящие Его. Яко исчезает дым, да исчезнут,  яко тает воск от лица огня, тако погибнут бесы от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, пречестный и животворящий Кресте Господень, прогоняй бесы силою на тебя, роспятого Господи нашего Иисуса Христа…