Каталка

               

                Предисловие

    Уважаемые читатели прозы ру. Я знаю, что многие из вас предпочитают короткие произведения. Увы, это повествование не для таких. Даже не продолжайте.

    Тем же, кто дошел до второго абзаца, поясняю, что чтение предстоит относительно долгое, и я заранее прошу прощение за  потраченное время.

    К счастью у меня есть оправдание: я - не автор.  Волею случая мне довелось познакомиться с одной интересной особой. Очень плотно соприкоснулись. Если опустить медицинские и теологические подробности, то текст, если можно так выразиться, надиктовала она. Я обещал опубликовать. Никак не мог отказать, уж поверьте. Слово свое (если, конечно, это не обещание жениться) я привык держать. Поэтому и разорился на анонс.

   Предлагаемая история правдива от начала до конца.  Хотите верьте, хотите нет...







               
                "Еще одно последнее сказание - 
                и рукопись закончена моя"


                ДЕТСКАЯ ПОЛИКЛИНИКА № 3

    Guten Tag, дамы и господа. How do you do! Se porter bien. Здрасте. Позвольте представиться. Я – обычная каталка, BIG ID: 2519, артикул 5019С0103, изготовлена в  Германии, в городе Франкфурт-на-Майне, что на земле Гессен. Усовершенствованная, раскладная, со стопором. Матрас кожаный. Das ist fantastisch, одним словом.

    И пусть я волей злого рока оказалась в России, но  никто не посмеет назвать меня Иваном, не помнящим родства. Немкой смастерили, немкой и в переплавку пойду. Впрочем, не разговаривают со мной, ведь неодушевленная я, из неживой материи вся из себя. Да и национальность моя светлому народу-богоносцу здешнему по барабану. Ему вообще почти все до фени (феня, кто еще не знает, – это русский язык вспомогательный).   

    Разве могла я представить даже в самом кошмарном сне, что окажусь в захудалом районном центре холодной России? Святая простота! Да хуже - Ing;nue. Неприснившийся сон стал явью.  Продала меня ни за понюх табака немчура проклятая в провинцию, хуже некуда. Из культурных учреждений – парикмахерская, баня и стрипбар. Отправила на погибель мою, словно я Паулюс какой, или даже Гудериан. А ведь я  вкалывала на нее, недобитую, не за страх, а за совесть. Без малого два года жила я in Deutschland, как у Христа за пазухой. Клиника, куда меня с фабрики поставили, была чистая-пречистая, кругом все в белом, вежливые, что персонал, что пациенты. Данке щён, битте шён. Возить больных – одно удовольствие. Только мысли у них скучные – все о деньгах, да страховке, и чтоб дом был не хуже, чем у Гансов.

   Вы, конечно, удивляетесь, откуда мне их иностранные мысли ведомы, но, минутку терпения, и все прояснится.

   Пока лишь признаюсь, что «обычной» я себя из лишней скромности назвала.  В отличие от большинства людей,  я мыслю,  и,  как сказал  старина Декарт, следовательно, существую. И еще кое-что умею, что Homo sapiens вовсе неподвластно. Но об этом потом. Хотя почему потом? Morgen, morgen, nur nicht heute, sagen alle faulleute. Как говорят аборигены, не тяни кота за хвост.

   Примерно через месяц после поставки in Russian определили меня на работу  в ведомственную больницу для ветеранов общества политкаторжан и жертв космополитизма.
   Интересное местечко, доложу вам. Тупиковый проезд, дом 13. Там принципа «не навреди»  придерживались буквально. Днями к больным не прикасались. Noli nocere. Умрет – не судьба,  выкарабкается – доктору от родни благодарность конвертируемая. Живи – не хочу. А больные, неблагодарные, в основном не хотели. Преставлялись часто, бывало, что и коллективно, ячейками – по двое, по трое. Когда их под простынями вывозили, то в радиорубке цинично заводили «Генералов песчаных карьеров» в исполнении группы «Несчастный случай», и вослед жалобно неслось:«Зачем так рано ты ушла от нас…».

   В этой первой моей русской больнице ремонт не делали никогда. Полы обшарпанные, стены облупленные, сквозь пыль оконных стекол видно только небо серое, грязное, да  трубы широкие, дымные.  Думала тогда, капут мне полный настал, здесь же одни тяжелые, не навозишься.

     Поневоле вспоминала немецкую клинику. В ней коридоры длинные, светлые. Некоторые больные на всякий случай пульс проверяли.

      Но вернемся к нашим баранам. Итак, представьте себе,  в первый же трудовой день после моей вынужденной иммиграции, после моего, прямо скажем, выдворения  aus lieber Fatherland,  навестила  своего старика старуха. Домашним побаловать решила.  Обыкновенная такая старушенция. Морщинистая, ворчливая, в кофте вязаной с дырочкой на локте. Потные от варежек ладони. Она их об меня вытерла.

   С тех пор открылся у меня дар: про того, кто до меня дотронется, или даже мимолетно коснется, все обсказать могу. И о прошлом его, и о будущем. Иной хорохорится, шутками-прибаутками отгораживается, а я уж знаю – отгулялся, сердешный, отшутился. Отлюбил. Могу с точностью до минуты определить, когда отойдет касатик. А другой вскорости в кому впадет, а у меня на душе легко, вижу, оправится, еще детишек понянчит и в люди выведет.

   И про потаенное самое ведаю, и про то, в чем себе не признаются. А уж болячки любые автоматом диагностирую. На уровне подсознания. Даже у мух, что на меня садятся. И у моли. Ну, с той вообще все понятно, она в аплодисментах вся. Те ее сразу от всех неприятностей вылечивают.

   И прошлое мое немецкое иначе вывернулось. Всех фрицев, что на родине поперевозила, до самого их нутра  прочувствовала.

   Ей-ей, не вру. Зуб дала бы, если бы зубы были у меня.

   Вот только за старушенцию ту вовсе ничего сказать не могу. Сплошная туманность Андромеды. А ведь она, когда из поликлиники ногами шаркала, еще и зыркнула на меня с усмешкой, злыдня старорежимная.

   Кроме ясновидения у меня вдруг в лексиконе появились словечки просторечивые, прибаутки деревенские какие-то откуда-то. Нет-нет, да и вставляю их, ничтоже сумняшеся, в мысли свои забубенные, язык засоряю. 

  Так что могу я много больше, чем Homo erectus какой-нибудь. Вот только, что половой способностью обделена, не хватает мне ее.  Я ведь детишек  люблю. Не могу, прям как.
  К счастью своему мимолетному, среди маразматиков я ненадолго задержалась. Одна сердобольная посетительница из соцзащиты шмякнулась на ступеньках, да так удачно, что сломала шейку бедра. Ее на меня (как будто медом у меня намазано где!) и отгрузили в травматический пункт. Обратно меня не забрали. Похоже, здесь не известно слово «инвентаризация».

  Работы прибавилось стократ, зато у новых больных мысли всяческие, отнюдь не ветеранские. Мне только того и надо, я ж любопытна, не знаю как, хуже Евы Адамовой. Раскрою вам, так и быть, одну тайну, не врачебная она, так что можно. Много неприличного в головах накопилось. Если бы у меня щеки были, сгорели бы они уже после первой пациентки, что по пьянке руки-ноги поломала. Такие образы у нее в голове, такие размеры! И все о том органе, который не ломается вовсе, который бесстыдница мечтает поскорее к себе приспособить. Короче, неприличность одна, блуд и паскудство. А еще один, фиолетовыми татуировками изрисованный, на таком языке думал, что я только предлоги русские уловила, да парочку артиклей определенных, чисто конкретных таких. Наверное, это был эсперанто, а то и того хуже.

    Хотите верьте, хотите нет, но понаслушалась в травмопункте  я всякого, и в местном языке изрядно поднаторела.
 
    Хоть я и патриотка понятно какой страны, но вынуждена была признать, что русский язык значительно богаче всех тех, с коими сталкиваться приходилось, я бы сказала – многогранней.

   Доказательства? Извольте! Вот, к примеру, близкое нам, немецким каталкам, слово умирать. Уж сколько на нас бошей скапутилось, особенно во вторую мировую, и не сосчитаешь. У немцев - sterben,  по-английски будет died, лягушатники скажут -  mourir. Бесперспективные глаголы. Сухие, равнодушные, одинокие. Страшные в безысходности своей. У русских же иное дело, те иные словечки употребляют, с нюансами  и значением: усоп, отдал концы, приказал долго жить (почему так, думаю, ни один бош не поймет, сколько не объясняй), ушел в мир иной, хватил Кондратий (Кондрашка, если по-свойски), преставился, склеил ласты, дал дуба, сыграл в ящик, гикнулся, гавкнулся и открякался, отдал богу душу, уконтрапупился, отбросил копыта (сойдут и коньки на худой конец) и, что мне особенно нравится, - надел деревянный макинтош. Это, чтоб не промокнуть у ворот Петровых от соленых слез грешников.

  Сухопутные покойнички  с удовольствием примеряют деревянные костюмы (добротная вещь, долговечная), моряки обычно выбирают бушлаты из аналогичного материала. Но и от парусиновых мешков, как правило, не отказываются. Ты теперь скромнее будь в желаньях.
  И это не все,  по поводу данного печального события, что у большинства населения раз в жизни бывает, в русском найдутся и другие альтернативы: лег в землю, почил в бозе, скончался, спекся, сгорел на работе, готов курилка, отмучился сердешный, испустил дух, перекандыбачился, кончился, накрылся медным тазом, откинулся, пал смертью храбрых, мочканулся, ангелочки забрали,жизнь оборвалась, окочурился, скапустился, оставил на кого ж меня, настал роковой конец, упокоился с миром, отправился на тот свет  и, скромно так, с надеждой потаенной – ушел. Вот так просто – взял и ушел. Он улетел, но обещал вернуться! Они иногда возвращаются! I will be back.

   Еще неплохо звучит в устах поминальщиков – Бог взял. Типа пришел этакий нахальный господинчик с тросточкой и взял без спроса чужое. Украл, если прямо и начистоту. Стибрил. Упер. Скоммуниздил.  Налицо мотив для возбуждения уголовного дела. Правда, хитрецы придумали оптимистический вариант – Бог призвал. Это уже не уголовщина какая, а обязон. Оставляет надежду на дембель. Жди меня и я вернусь. Провожают венками, встретят цветами и невинными девчонками дождавшимися.  Приезжают в родные края, дембеля, дембеля, дембеля…

    Наверняка, и другие синонимы к такому неприятному летальному исходу имеются, но не припоминаются с ходу. Склероз, будь он не ладен. Не смазывали меня давно. В России не принято  за каталками ухаживать, не приучены здешние граждане к настоящему орднунгу, хоть и оккупированы были нашими не раз. Мало, видать. Да и вообще, такому народцу хоть кол на голове чеши.

    Иной раз так захочется за границу (бугор, кордон – о, как еще здесь у них можно!), что прям хоть пойди и напейся. И пошла б, коли могла за тридевять земель. Но нет ног у меня, а на колесиках далеко не уедешь. Да и не отпускают в магазинах каталкам наверняка. К тому же зарплату мне не положили за труды мои тяжкие, ненормированные, а отгулов у них не допросишься.

    В травмопункте я трудилась, не покладая спины, до лета, пока судьба вновь не улыбнулась. Привели мальчишку с расквашенным носом и легким вывихом правой ноги. Сорванец подрался с младшей сестренкой трех лет (они с ее рождения в контрах) и, пожалуйста, результат на лицо. Ему ножку вправили, на меня уложили и повезли в детскую поликлинику № 3, только там, на мою удачу, принимал в тот день главный лор города. Малец-то совсем непростой оказался, а сын градоначальника.

   Там меня вновь забыли на целый год. Вот это была, доложу вам, малина! И работенка не каторжная, и детвора кругом. Что может быть очаровательнее детской непосредственности? Зачем я это вам объясняю? Сами знаете.

  Я умилялась по многу раз на дню. Слезки б капали из зениц, кабы были очи у меня. Несколько случаев запомнились особенно. Например:

Дождик, дождик, кап-кап-кап,
Мокрые дорожки.
Надо Ире надевать новые ...? – с ударением на последнем слове спрашивала бабушка трехлетнюю внучку.

- Бо - ти - ни, - протяжно пищала в ответ девочка и лукаво закатывала глазки.
 До чего ж трогательно! Правда?

   Или, вот еще одно вспомнила представление. Малышку оставили в игровой на коне-качалке, и та, пока мама топталась в регистратуре,  декламировала на публику:

Мами ни, папи ни,
Ляля кони.

  Уморительно так, что я прям не могу. Между прочим, девочка эта станет знаменитой поэтессой и возьмет себе псевдоним Ляля Бубенчикова. Ее еще к созданию текста гимна Союза Китайских Социалистических Республик привлекут. Помяните мое слово, ее ж на мне много раз пеленали.

   Но встречаются и отморозки. Вот, скажем, Юрик из первого микрорайона, семи лет отроду. Ковырял, ковырял в носу, выудил козявку и об меня вытер. Потом побежал, запутался в сопельках своих и шлепнулся. Ору то было, мама не горюй! Так ему и надо, мало шоколаду.

   Во второй половине дня старшие детки приходили, из тех, что любят погреть уши на разговорах взрослых. Эти совсем разные. Бывают совсем отпетые, выражаются громко, матно, даже девчонки. В прежние времена всю задницу испороли бы за такое.

   Но все равно весело, и как-то молодеешь от разнообразия розовых попок. Светлеет все кругом. Ребеночек на мне ножками болтает, ручками по мне шлепает, а родительница рядом сюсюкает. Много я их перевидала, мамашек с попками.  Ну до чего дурные некоторые бывают! Мамашки в смысле, не попки. Любовь к чадам начисто память отшибает. Между прочим, и мне перепадало. То коробку конфет на мне оставят, то шоколадку. А однажды и вовсе забыли пакет с бутылкой рома и конвертом. А в конверте том – денежка. Я сразу догадалась – для главного врача, Митрофана Митрофаныча. Пустячок, а приятно. Нет, чисто по-житейски я понимаю. А вот как быть с точки зрения законности, нравственности и клятвы Гиппократа?
  Пакет этот  практикант и практикантка умыкнули. Молодые, да ранние. Они частенько здесь после закрытия  немецкие фильмы смотрят и  безобразничают при этом. А фильмы такие, доложу уж вам, совсем не подходящие для детской то поликлиники.

   Вместе с тем, невзирая ни на что, ни на какие моральные издержки, работать с человеческими детенышами – это счастье! Das Gl;ck по-нашему, по-бразильски.
   Неужели я больше не увижу свою малышню?

   К чему я это? А вот к чему. Работала я себе преспокойненько, без стрессов и нервозностей бессмысленных.  Стояла себе в коридорчике тихо-мирно, разговоры всякие кругом вертелись любопытные, телевизор опять же рядом в холе, сериалы, новости, прогнозы погоды... На ток шоу прямо подсела. И то, иной раз такое там замутят, что изнервничаешься вся.

   С моего места хорошо и видно было, и слышно.

   На одном канале по четвергам фильмы иностранные крутили с субпереводом и безобразиями разными. Их всю ночь напролет дежурная смена смотрела. А мне что? Я только за. Слава богу, ко мне после бессонницы мигрень не пристает. И интересно, и для самообразования весьма полезно. Иностранные языки могут пригодиться,  вдруг за границей побывать придется? Мечты, мечты…

   Хотя слыхивала я про случаи, когда увозили больного на каталке в самолет, и на лечение в зарубежье. Я, конечно, понимаю, что шансов маловато, к нулю близки они. Да и где в городишке этом задрипанном богатых таких взять, чтоб и нездоровые были к тому же? Это, все равно, что сорвать джек-пот в MegaMillions . Но все-таки…

   Опять же, сам Гете говорил:  «Тот, кто не знает иностранных языков, ничего не знает о своем собственном». «Wer keine Sprache kennt, weiss nichts von seiner eigenen» А это классик, все ж. Можно сказать, что свой классик, доморощенный.

    Но все ж, по совести, мне грех жаловаться. Особо не напрягалась я,  зимой топили жарко, кина разные опять же… Я без фильмов жизни себе не представляю. А ведь и у таких, как я горемык, душой обделенных, бывали минуты славы оскароносной.

   Эх, сделали бы мне предложение, от которого я не могла бы отказаться! Как той каталке из «Крестного отца», на которой Корлеоне старшего вывозили. У меня сердце замирало, когда на ней дона от наемных убийц спасали. Лихая гонка была. С поворотами резкими. Я даже перепугалась, не сломали бы шарниры ей. Впрочем, какая каталка не любит быстрой езды?

   Только вот потом куда? Слава мимолетна, как шальная пуля. Fortuna - non penis, in manus non recipe. Но мне так хотелось бы сняться, а потом хоть в металлолом. Такая вот я фанатка-киноманка. Кстати, тщеславие – мой любимый грех. Я что, разве, раньше вам не говорила?

   Не думаю, что ту каталку в утиль сдали, это я от зависти черной нагнетаю, скорее всего, на аукцион выставили и купил ее, счастливицу, какой-нибудь тайный коллекционер-миллиардер. Еще бы, на ней сам Марлон Брандо лежал, ей сам Марсель Марсо чего-то говорил.

  Но ни с того, ни с сего оказалась я от славы киношной еще дальше, совсем теперь недосягаема она для меня. Грянул гром. Как говорят эти русские: «Пришла беда – отворяй ворота».

   La festa e finite, jes jeux sont faits. Game over, короче. А ведь никаких предчувствий нехороших до  того…

   Внезапно поплохело одной врачихе, Валентине Петровне.  Ее на меня уложили и повезли в городскую больницу.

   Видок у больницы той был вполне себе обычный для этих мест: грязно-серая вся, облезлая, настроение пессимистическое вызывает. Хочется поскорее отсюда. Хоть на тот свет, хоть на этот.

  Сразу стало ясно  мне, черная полоса наступает.  Прощайте, бэбики мои сладенькие!

   Пока ехали к приемным покоям, под моими колесиками противно хлюпала осень, наматывая на них скомканные обрывки скисшей листвы, и вещало мне сердце о больших неприятностях.




                МАЛАЯ  ОПЕРАЦИОННАЯ



   Начались мои неприятности с того, что поставили  моей Валюхе-горюхе не тот диагноз. Я так и предвидела,  и не надеялась даже. У больной камешек малюсенький по протоке идет, а доктора ее в малую операционную тащат - от угрозы выкидыша спасать. Перепутали симптоматику диагносты никчемные. Двоечники. Зато на мне бегом  везли, прям как в госпитале из кино американского. Кислородную маску на ходу приставляли. Трали-вали вокруг Вали. Только что не верещали:  "Мы теряем ее!" "Беглеца", поди, раз десять смотрели. Да больше, больше...

  На кой, спрашивается? Догадался бы лучше кто вколоть несчастной пару кубиков диклофенака, чтоб не крючилась так жалостливо. Песня что, песня вся, песня кончилася. Бабе дал, бабе дал, она скорчилася.

  Но то горе небольшое, я ж наперед знаю – обойдется. А то исстрадалась бы вся, уж больно к Валентине прикипела. Хорошая она, моя дама с каменьями. Настоящая русская женщина. Со всем, чем полагается. И без разных недомысленностей заумных.

  Красавицу мою на носилки зачем-то переложили и таким же темпом в операционную, а меня в предбаннике бросили. Тут я и огляделась. Надо же сориентироваться на новом месте, любопытно все ж.

 На шатких стульчиках, обитых красным дерматином, сидели две женщины. Они были в домашних халатах поверх теплых ночных рубашек. Обе, понятное дело, без трусов. Привычные, равнодушные, нахальные. Абортистки до седьмого дня. Они оттолкнули меня ногами, и я тут же все про них поняла. Еще до стенки не докатилась, как поняла. Матерые товарки. Каждый год соскребают. У той, что справа, мальчики-близнецы на очереди. Последние уж. Она и не вспомнит потом, только промелькнут совсем уж мимолетно прозрачные силуэтики, когда от рака помирать будет. Но то только через двадцать четыре года, три дня и шесть часов с минуткой. А соседка ее хорохорится только, а сама давно предчувствием нехорошим мается. Не зря, милая. Ох, не зря. Пока ты здесь, мужик твой с соперницей на воле милуется. Серьезно у них, и бросит он тебя через полгода, спиваться оставит. А вот не пришла бы сюда сегодня мальца выводить, глядишь, судьба бы перевернулась, прогнал бы муж беспутный кралю свою, наследник бы все остальное перевесил. Может статься, и заново тебя полюбил бы когда-нибудь. А что такого? Ведь по любви же взял, не просто так. Не надо было пилить его, тем более при дочках, мужчине обхождение надобно, с уважением чтоб. Теперь накусаешься локтей по самые плечи.

   Ну, с этими все ясно, прозрачные они. Мое внимание переключилось на новые лица.

  Пожилая медработница привела всю насквозь перепуганную девчушку и как-то торопливо, отведя глаза, оставила ее. Девочке исполнилось годиков семнадцать, не более. Волосы хвостиком. Мраморные кисти из-под рукавов. Затравленная какая-то, сгорбленная.
  Она была  в казенном: из-под выцветшего голубого больничного халата с размазанным синим штампом у ворота выглядывала безразмерная пижама в цветочек. Девушка не присела, а совсем отрешенно прислонилась к стенке. Худенькое личико ее было белее мела, и вся она мелко дрожала.

    Эх, мать моя женщина! Зачем такую-то сюда? Кто ее вынудил? Соблазнитель?  Father, Mother?

    В каком-то ожидании поддержки и сочувствия посмотрела она на женщин. Те - ноль эмоций в ответ, только  зашушукались, а после загоготали на весь коридор. После этого я совсем перестала сочувствовать той, которой муж изменяет. Поделом ей, шалашовке.

    По полу гуляли сквозняки. Во всех больницах почему-то так, даже в немецких. Правда, в немецких сквозняки теплые, приятные, в них ноги окунуть хочется. А в наших - промозгло-осенние ветродувы, что в ноябре, что в июле. Даже в детских поликлиниках. Ну вот, опять "в наших" подумала. Оговорка по Фрейду? Или aufwiederzein, meine liebe Deutschland, на веки вечные? Последнего очень бы не хотелось в свете сегодняшних обстоятельств. Но, нам, каталкам, надо быть реалистками.

    Тут из малой операционной выглянула сестра и строго так пригласила: "Иванова Светлана Андреевна!"

    Сквозь приоткрытую дверь малой операционной я подглядела зеркальце, отражающее аккуратные никелированные инструменты в лотках. Брр... Я бы ни за что не согласилась.
    Да и не предложит мне никто, бесполая я с рождения.

    Услышав фамилию, девчушка вздрогнула, отделилась от стенки и с неимоверным усилием пошла туда, где блуждали бесчисленные души умерщвленных младенцев.

    Проходя мимо, она пошатнулась и задела меня бедром. О, боже праведный! Какая же бездна развернулась передо мной! Вестсайдская история рядом не валялась. Крикнуть бы ей: «Беги, доченька, отсюда, что есть силы! Хоть куда беги!»

    Но не наделена голосом я. Так и прикрылась дверь за бедняжкой, даже не скрипнула. А мне теперь жить со всем этим...
 


                УРОЛОГИЯ



     Спустя час вывезли мою Валю-Валентину облегченную, без матки уже. Удалили со всеми трубами иерихоновыми от греха подальше. Не подудишь уже. Зато теперь в ней никто посторонний не заведется, ни рачок, ни паучок. И то, зря, что ли весь сыр-бор затеяли?

      Закинули бессердечные сердечную мою на меня и повезли нас в урологию, в палату № 6. И вот ведь какое совпадение, там на тумбочке пребывал себе спокойненько старенький, но цветной Шилялис.  И показывал, представьте себе, как раз  «Палату № 6» Шахназарова.
     Переложили Валю мою в пружинистую кровать, а меня у стенки забыли. Вот повезло, так повезло. Я этот фильм раньше всего три раза смотрела.

      Вскорости навестил Валюшку мужчина с официальным взглядом. Взгляд такой у него оттого, что трудится он в Горпотребнадзоре, где и взятки берет, не выходя из кабинета с казенной мебелировкой.  Еще можно было сказать о посетителе, что это человек с отталкивающей внешностью. На мой вкус, разумеется.  Нет, каждая часть лица вроде бы ничего, а нос, так вообще почти греческий, а вот вместе… Не хотела бы я с таким утром в одной постели просыпаться.

     Уж как же мне вдруг понадобилось его познать! Вот уже, он рядом совсем, портфель на меня положил. А я, признаться, через посторонние предметы не так хорошо вижу. Понятно сквозь портфель, что пройдоха и плут посетитель, но без подробностей интимных. Еще претензии ощущала его, ужин ему без бутылки не ставь. И не меньше двух салатиков чтоб. А обжирается, как дурак на поминках, от его пукалок трещинки потом по унитазу разбегаются.

    А вот когда портфель снял, пальчиком меня задел… О, Mamma Mia! Через сколько трупов он перешагнул, сколько жен уморил. И к Валюхе подбирается, дарственную на квартиру ее хочет в обмен на секс свой безобразный. А моя, дуреха, вроде и не против, после его уговоров постельных, жарких ум за разум заходит.

   Эх, Валюха-горюха! Предстоят тебе ритуальные пляски вокруг костра, где давно догорели головешки его совести. И ради кого, спрашивается, пыжилась? Эх, женщины, женщины! Напрасны ваши совершенства.

  А ведь подкрадывались к Валюхе мысли нехорошие, тревожные, подмечала она, как превращается ее любовь в поношенное белье,  другим не видно, а самой стыдно. Хотя теперь и я в курсе, уж не обессудь, подруженька моя горемычная.

  Вижу, что поделать Валюха с собой ничего не сможет, околдовал ее этот мерзавец.

  И еще, в этот миг прикосновения случайного испила я до самого донышка подлость человеческую. Насчет матки, оказывается, с хирургом предварительная договоренность у мужчины была. Двух зайцев бил: и от ребенка страховался случайного, и повод появляется бросить постылую и бесквартирную уже Валюху мою. Бесплодна ты, заявит вскоре, а мне сын нужен, наследник чтоб, продолжатель, поддержка в старости чтоб. Так что, извольте выйти вон.

   И ведь выйдет, дура такая обидчивая из когда-то квартиры собственной.

  А пока лежит милая, еще мутная от наркоза, в общей палате. Соседка ей досталась, доложу вам, бой баба. Когда меня все ж из палаты на пожар мобилизовывали, женщина меня локотком задела. Сразу поняла я, люба она мне, ох как люба. И звать ее Любой. Любаня… 
 
  Люба служит в местной полиции самым незначительным чином, оттого вспыльчива и скора на расправу. Но и старушку завсегда через улицу переведет, и роды запросто примет в неприспособленном месте.

  Дома Люба – генерал. Мужа своего  обыкновенно лупит по голове всем, что под руку попадет, и удивляется, что не реагирует он никак. А чему удивляться, у того там сплошная кость. Монолит. Такой и обухом не прошибешь. Разве что снарядом бронебойным. И то, я не спорила бы на много денег, вполне может статься, что и бронебойный не возьмет. Отскочит. Муж же лишь посокрушается потом:  «Ишь, как рассердилась Любаня».

  Валюха моя после мытарств своих к Любане прибьется, не даст та ей пропасть. Спасибо тебе за это великое, простая русская женщина!

   Меня же зачем-то у реанимации на постой определили.



               
                РЕАНИМАЦИОННАЯ




    Если вы  позабыли первую главу моего скорбного повествования, то посмею напомнить вам свое восхищение разнообразием здешнего языка. Многогранность определения смерти мы уже обсудили, самое время перейти к пьянству.

   Под мухой, в стельку, хряпнул, нализался, отдохнул культурненько, навеселе, накушался, зашибает, остограммился, накатил, раздавил пузырек, в дрезину, перепел, зенки залил, сообразил, в нюньку,  на рогах, поддал, нажрался, тяпнул, назюзюкался, вдребедень, под шафе, хмельной,  на бровях, вдрызг, в хлам, надрался,  приложился, хлобыстнул, надербанился, уговорил, наклюкался, поймал кайф, перебрал, нетрезв,  вдугаря, датый, готовый, принял на грудь, квасил, трескал, керосинил, портвешком заполировал, натренькался, освежился, заложил за воротник, бухой, факир был пьян, хорошо вчера посидели - уф, именно это я называю роскошью русского языка.

     А у наших только пресное тринкен. Скукотища.

    Все вышеназванные глаголы, эпитеты и непереводимые на дойч идиоматические выражения вполне уместно употребить к  ностальгирующему профессору по фамилии Болтушка, который повадился выпивать со мной во время  ночных дежурств.

    Подойдет бывало ближе к полуночи, пьяненький такой, и общается К утру обыкновенно лыка не вяжет.

   Здесь позволю себе маленькое отступление. За все время нашего знакомства профессор ко мне так ни разу и не прикоснулся, то ли из деликатности врожденной, то ли по душевной инкогнитости, но, как бы то ни было,  сведения о нем я имею исключительно с его слов. Что не есть гут.  Мог ведь и наврать с три короба.

    Он заявился ко мне с початой бутылкой водки и немедленно выпил. Занюхал рукавом и сказал: "Позвольте представиться, Болтушка Аристарх Савич. Профессор".

    Интеллигентного человека сразу видно.  Я незамедлительно прониклась к нему симпатией. Люблю вежливых мужчин. Да и не каждый профессор до обычной каталки снизойдет. К ним медсестрички с интернами в очереди стоят, на все ради благосклонности отеческой готовые. Локтями друг друга распихивают даже. Сама много раз видела. Где уж тут мне тягаться? Да и нет локтей у меня. А ведь все же он меня среди всех остальных выделил! Привечал. Даже лестно чуть-чуть стало.

    Первые ночи рассказывал мне Аристарх Саввич о своей большой-пребольшой любви. Причем как-то сразу обращался ко мне не иначе, как Гертруда, хоть я и не представилась. Просто спросил  утвердительно: "Вина не пьет Гертруда?..."

   И ведь было в его голосе что-то такое, что я пожалела, что не пью. А то бы махнула с устатку, да с превеликим удовольствием стопочку вишневой наливочки. Поддержала бы компанию.

    "И на брудершафт не пьет Гертруда?" -  подтрунивал Болтушка надо мной, дурочкой доверчивой, после второго стакана.

    Рассказчик, доложу я вам,  он был замечательный. Я слушала, боясь пропустить хоть слово. Я ведь люблю, когда про любовь. Чай не истукан какой, тоже свое понимание имею, пусть и бессердечная я.

    Со своей будущей женой познакомился Аристарх Саввич в автобусе. Он уступил ей место, после чего такая меж ними любовь приключилась, что ни в сказке сказать, ни пером описать.   

     Первое свидание состоялось в сквере напротив кинотеатра "Слава". Ранний июнь, сирень склонилась над лавочкой. Небо голубое. Редкие заплатки облаков.  Сирень кружила Аристарху голову,   
как выкуренная натощак сигарета. Она почти не опоздала. Легкий ветерок озорничал со складками ее платья, нет-нет, да и обнажая чуть выше, чем дозволено, загорелые ножки. Она была стройна, воздушна и в черных туфлях на шпильках. "Ответь, Гертруда, какой искуситель придумал туфли на шпильках?"

    Были и свидания в городском парке с катанием на каруселях, и прогулки под луной по местному ландшафту, заканчивающиеся долгими подъездными поцелуями, но то, первое ...  "Оно, Гертруда, самое незабываемое у меня. Даже водка не помогает. Скорее наоборот".

    На следующий день подрался Аристарх Саввич в кровь с бывшим ухажером ее. Ах, молодость, молодость...

    - Сегодня внушают: гормоны, химия. Чушь. Не верь врачам, Гертруда. Главное - глаза. Встретились и пропали оба. Нет, чувство не накинулось на нас из-за угла, как сумасшедший с бритвою в руке, но скальпелем по сердцам ой как полоснуло. Знаешь, Гертруда,  она была невинная. От невинных девушек особенное сияние исходит. Чистое. Теперь такое редко встретишь. Между прочим, мы друг у друга первые были, - так он мне красиво объяснял.

    Медовую неделю молодожены провели в Таллине. Там и поругались первый раз из-за ерунды. Он даже хлопнул дверью и отправился в ночь заливать свое мнимое горе. На узких мощеных улочках старого города ему чудилось, будто сквозь него проходят бесплотные тени давно умерших жителей. Вот проскочила пожилая пара, мужчина в коричневом котелке с женщиной в платье до пят. А вот проехал на трехколесном велосипеде плотный карапуз в шортах с помочами. То вдруг откуда-то из-под черепичного таинства мансард доносился приглушенный стон, переходящий в резкий вскрик, то слышался стук подков по брусчатке и перезвон доспехов всадника, и черт знает что еще грезилось ему после пяти кружек доброго портера.   

    Дополнительно страдал он оттого, что не взяла молодая жена фамилию его.

    Сколько еще будет потом этих пустячных ссор и сладких примирений.
   
    С годами супруга располнела, но полнота не испортила ее, а, напротив, придала дополнительного шарма.

     - Знаешь, Гертруда, как бывает, увидишь на пляже свинопотамину, и хочется ее паяльником опалить, да на разделку потом, но по мне так лучше веселая разбитная толстушка-хохотушка, любящая хорошее вино и веселую компанию, чем упорно следящая за собой, вечно на диетах и фитнесах, непьющая, некурящая сухопарая вобла. Генка именно такую подобрал. Нет, в двадцать у той все было на месте: ножки, формы. А к сорока меня так и подмывало  сказать ей при встрече: "Здравствуй, тетя лошадь". Не умеют достойно стареть некоторые бабы, - доказывал мне Болтушка.

     Генка - его друг детства. Не разлей вода. Жили на одной лестничной клетке, сидели за одной партой на камчатке, даже в армии попали в одну часть. Аристарх Генку спас, когда тот в парашютных стропах запутался. Подхватил его на высоте в два километра. Госпиталем отделались. Запястья там порезали и кровью побратались.

     Все детство вместе. Всю юность вдвоем. Свидетелями друг у друга на свадьбах отметились. Дальше по жизни рядом держались. Плечо к плечу. Генка его первенца крестил.

     Чего только не было! Пилили лобзиком хордовые модели самолетов и запускали их с балкона, голубей распугивали, ходили в секцию настольного тенниса, подкладывали монеты под трамвай и мастерили блесну из горячих кругляшек.

     Однажды друзья зарыли в парке юбилейный рубль с профилем Ленина, полили водичкой, сказали "Крекс, фекс, пекс", и с месяц терпеливо дожидались, когда же, наконец, вырастит деревце, увешанное рублями с Владимир Ильичами. Потом этот рубль, сэкономленный на школьном буфете, не отыскали в земле. "Вот загадка, Гертруда, так загадка. Но друг на друга не грешили".
   
    Они по очереди зачитывали до дыр Дефо и Стивенсона, взятых по записи в некрасовской библиотеке. Грезили путешествиями и приключениями.

   А еще, стыдно вспоминать, но будучи половозрелыми подростками, они подглядывали за женщинами в городской бане. Имелось там окошко незамутненное в парилку, вход со двора через забор.

      А какие Генкина мама жарила пескарики, выловленные друзьями из речки Збруя!

      Она обваливала рыбешку в муке и бросала на сковородку в кипящее масло. Хрустели пескарики во рту. Ничего вкуснее Аристарх не ел.

     И еще у Генки была удивительная бабушка. Из бывших. Высланная из самой Москвы. Однажды на день рождения она подарила Аристарху ранец, битком набитый "золотым ключиком". Они потом его две недели уплетали. Аристарх об этот вкусный ключик  зуб сломал.

     В последнюю нашу ночь Аристарх Саввич пришел ко мне при параде: костюм-тройка, белая сорочка с запонками,  шелковый галстук. Впервые с закуской. Выложил краюху черного, нарезал сала. "Свежайшее, - похвастался. - Только вчера гавкало".

     Я очень пожалела, что кушать не могу. Так пахло вкусно.

     На этот раз Аристарх Саввич выпил неспешно, закусил смакуя и грустно посмотрел на меня.

      - Ты вот удивляешься, Гертруда, почему я пьян каждый день? Ведь люди пьют от жизненной неустроенности. А у меня вроде все путем - работа, жена верная, любимая, друг преданный.

      Откроюсь тебе - изменяла она мне с Генкой. Долго изменяла. Генку, наверное, еще понять можно. Опостылела, должно быть, сестра коня  Буденого. А мою чем оправдаешь?

       Зарезал я Генку девять дней назад во время операции на аппендикс. Отросток этот ненужный тоже по разному вырезать можно. Да что я тебе толкую? Сама понимаешь...

   Такие, брат, дела. Я ведь никогда в жизни не увлекался идеологией, философией, литературой и всякой прочей дрянью. Только медицина, да эти...

    Я ведь ей на все наши годовщины стихи писал. А оно  вот ведь как обернулось. Ладно, что теперь говорить. Прощай, милая Гертруда. Вешаться пойду.

    И ушел. Я долго потом плечи его понурые вспоминала.

    Мучаюсь теперь: повесился профессор или пошутил так?






                НЕЙРОЛОГИЯ



   Билл Таганрогский, в миру Иван Иванович Выпейвода, уродился криминальным авторитетом. Вор в законе, мафиози и якудза  в одном флаконе. Дон донов. Отец крестный! Сонька-Япончик и Мишка-Золотая ручка. Он был настолько авторитетен, что начальник полиции при встрече целовал ему руку, а главный раввин городка за два квартала до его дома снимал шляпу и кланялся. Его биографию изучают на уроках краеведения даже в самом областном центре. На первомайской демонстрации он возглавляет колонну  профсоюзов работников физического труда. Художник Радий Уранович Полонский, местная знаменитость, написал большое полотно с Биллом в фас и профиль на фоне белых березок. Картину разместили в центральном зале краеведческого музея. Тут же в городке прошел слух: кто рядом постоит, тому хорошо будет. О том прознали паломники и потянулись в наши края из святых мест, босые и грязные, цепями исхлестанные. Сказывали, что с самой Оптиной пустыни старцы отметились.

    Без участия Большого Билла в городке не обходятся ни одна свадьба, ни одни похороны. Раз в месяц на Советской площади он устраивает барбекю для горожан. Попробуй не приди. На событии правоверные безропотно вкушают свинину, индусы жуют телятину, вегетарианцы хавают все подряд, а евреи пьют пиво с раками и прячут пейсы под ермолки.

    Такой вот важный человек в нашем городке Билл Таганрогский. Человек с большой буквы. Человечище! На любовнице погорел. Rollenspiele иногда бывают опасны в непредсказуемости своей, особенно при зажженных свечах. Неудачно поиграл с полюбовницей в графиню и садовника. Девица для полноты чувствс меткатинон жахнула. Садовника не предупредила, не велика птица, да и в постели так себе, не гигант. Не то, что Серега по прозвищу Думка, consigliere его верный.

   Ее светлость накрыло аккурат в тот момент, когда садовыми ножницами слуге причинное место обхватила. Шутила так, пугала раба. Ну, понятно, руки само собой в кураже-то и дернулись не туда. Кровище брызнуло! Перепачкало все вокруг на три метра. Графиня, разумеется, тут же кое-как очухалась, содеянному ужаснулась, карманы любовнику обшманала и в бега. Перед уходом свечку опрокинула на любимого. Не нарочно, а случайно. Но все одно подпалила большому человеку мошонку по самое … , ну вы поняли. На крик нечеловеческий карета скорой помощи прикатила, застала сверхчеловека в полной бессознательности. Забросили погорельца на меня и в хирургическое. Оскопленную плоть  еще раньше доставили. На таксомоторе. Самолет летел, моторы терлися, вы не ждали нас, а мы приперлися!

     Дежурный хирург, как разглядел, кого и с чем привезли, мигом протрезвел, лишь руки дрожали, когда пришивал. Забегая вперед, доложу уж вам: «Не приживется».

  Тем временем все окрестное население пребывало в волнении неслыханном. Горе то какое! Товарищи ближние наколками ощетинились, кулаки в гневе праведном сжимают, заказчика вычисляют, общегородской сходняк планируют и окрестной шайке-лейке малявы засылают.

  Вся мужская часть городской управы, прокуратуры и суда в очередь к донорскому пункту выстроилась, места в ней только за нереальные деньги уступают и тут же за границу паспорта липовые выправляют, мести погорельца за непочтение такое опасаются (кстати, изловят ренегатов всех до единого потом, доставят в инквизиторскую и спросят). Оставшиеся интересуются  друг у дружки тихонько, откуда кровь забирать будут? Неужто, оттуда?  Но, даже после утвердительного ответа стоят стойко, никому не охота из-за крайней плоти крайним оказаться.

  Свадьбы и похороны в городе и окрестных поселениях на неопределенное время отменили, в том числе у граждан и гражданок мусульманского вероисповедания, по местному телевидению запустили "Лебединое озеро", городской глава фильм «Убить Билла» на вечные времена с проката снял. Так и прописали в постановлении горсовета – не показывать до страшного суда и пяти последующих лет включительно. 

  Законная супружница тем временем плачет навзрыд, голосит, руки заламывает. Не сообразит сразу, чем же теперь ее? Кто? Куда деваться, куда пойти, кому отдаться? Ведь пусто место свято не бывает. Так не посмеют ведь покуситься! А может, усну женой, проснусь вдовою? Вопросы, вопросы... Но наиглавнейший теперь один, восстановится ли ошметок?

     Видела я ту  полувдову в коридоре. Стояла понуро и на садовой ромашке гадала: полюбит, не полюбит… Когда выпало на «полюбит», то засветилась она вся, расцвела изнутри. Эх, святая простота! Ну не мне ее разубеждать. Блажен, кто верует.

   Зазря надеешься, милая!  Ушло твое девичье счастье, короток оказался  век бабий. Мужик твой, слава господи, оправится, но функцию одну утратит. Зато отныне налево ни ногой. Да и направо ходить ему будет затруднительно. Да и куда с таким, разве что в иудеи?

   Если совсем начистоту, то только на боку твоему комфортно будет. И то под кайфом.

   Зато авторитет свой он, как ни странно, сохранит. Прокричат соратники на ближайшем толковище: «Кири-ку-ку. Царствуй лежа на боку!»

   Только nickname придется ему сменять. Был Билл-жирняшка – станет бильчонок.

   Главврач с заместителями ближними рядили-судили, куда положить такую важную персону на реабилитацию, в ожоговое или в травматическое?  Кому шоковую терапию доверить? В итоге привезли клиента в нейрологию. Только там была более-менее достойная палата для випов, почти люкс помещеньеце семь на восемь, цветок голубенький в горшочке на подоконнике вянет, люстра трехрожковая, две лампочки горят даже очень ничего, мигают редко,  на тумбочке дверь закрывается со второго хлопка. Там даже калорифер в январе включают. Немецкий, между прочим. Фирма Kroll, и тоже, вот ведь совпадение какое, собран во Франкфурте-на-Майне.  Собрат мой по несчастью.

  Так что пациента не только перспектива греет.

  Палату ту высокопоставленную четыре года кряду занимал бывший главный финансист города, выкрест шестидесяти  лет. Его парализовало на заседании исполкома при обсуждении муниципального бюджета.

    На хулиганский выкрик из зала "Деньги давай!" лицо его вдруг сделалось багровым, как украинский борщ, потом осметанилось, словно не ложку столовую сметаны туда бросили, а полный черпак. Все вокруг завозмущались на автора реплики, оппозиционера Алексея Нахального, руками замахали и единогласно, при одном воздержавшемся, отлучили баламута от микрофона на неделю. Пусть себе озвучивает свою гражданскую позицию, чтоб другим не мешать. А финансиста нашего унесли на носилках из зала заседания. "Отзаседался, грешный", - подумала вслед аудитория.

    Онемел бедолага с головы до пят и наоборот. И раньше-то слова из него не вытянешь, а как занемог, так и вовсе умолк. Но раз в квартал, точно в день уплаты НДС, он до сих пор вскрикивает и кричит: «Денег нет!», чем неизменно приводит медперсонал в немалое изумление. В день уплаты НДС в нейрологию со всех этажей стекаются.  Наезжали и светила из соседних областей, но только руками разводили. Не подвластен, мол, сей феномен современной науке.

   Поначалу кончину финансиста ждали со дня на день, но уж если больной хочет жить, то медицина бессильна. В первые годы дети, внуки и племянники попарно дежурили у изголовья финансиста с включенным диктофоном, хлестали коньяки без всякого уважения к немощности недавнего кормильца, без пиетета должного. Они-то точно знали, что есть деньжищи где-то глубоко в мошне. Напьются бывало, и трясут бедолагу за грудки, отдай, мол, чужое нам, жид пархатый. Не все, так половину. Хоть долю малую. Напрасно это было, если скупой рыцарь что урвал, то вовек зубы не разожмет.   Признаюсь вам по секрету, я  финансисту этому ушлому не доверила бы управлять семейными активами.

  А ведь и, правда, заныкал денежку товарищ еврей. В австрийском "Райффайзен Центральбанк",  счет 0813456872. Я одна теперь секрет знаю, но не выдам никому. Могила. Во мне и умрет. Да и хотела б, никому не рассказала. Нет языка у меня. И, слава Богу! От него все беды на земле.

  Со временем наследники утратили былые надежды. Не приходят уж. Ни попарно, ни поврозь. Даже день уплаты НДС игнорируют. Так и вскрикивает Гобсек для совсем посторонних, кому и не положено ничего от него.

  Его-то и убрали по-тихому на мне, высвободили место блатное крестному блатному.   Вслед голубой цветок вынесли. Полагаю, из-за цвета двусмысленного. Хотя допускаю и иные версии. 

  Впопыхах поставили меня с несчастным миллионером поперек коридора. ;No pasar;n! Так старче разволновался вдруг и выкрикнул в пустоту вне всякой очереди:  «Дам денег! Дам!». Не иначе, как на поправку пошел.

  Медперсонал, увы, новое желание больного не зафиксировал. Он в это время в полном составе пятую конечность реанимировал. Многие лепилы уже многозначительно неудачливого хирурга ниже пояса разглядывали, примеривались, чем его и как, если что. И кто чего держать будет, если как.

   Ох, не стоило графини свечки зажигать, к чему, скажите, метать бисер перед каким-то садовником? Не понимаю я этого, хоть убейте. Аукнется ведь. Сыщут беглянку через три года в Екатеринбурге и в кислоте растворят. Не посмотрят, злыдни, что женщина в полном расцвете внешности, что еще многих осчастливить могла б.

  Сочувствую я ей сильно, и персоналу отделения тоже сострадаю. Та еще его морока поджидает. Ведь такой пациент непременно сильно куражиться будет, чудить всячески. Едва очнется, как потребует на ужин лебедя-гриль. А где его раздобыть, красавца величавого, в наших краях мерзопакостных?

   Нет, я бы мечтала обратно к авторитету в палату. К земеле-калориферу. Там скоро плазму поставят - LSD GRUNDIG.  Вот бы стало весело, вот бы хорошо нам троим! Опять же, практика языковая, а то я deutsch подзабывать стала. Horst-Wessel бы, опять же, гарно спивали. Но меня в коридоре забыли. Тут совсем другое кино.

    Я бы сказала даже - немое. Тишина почти всегда, и то сказать, людей, если можно так выразиться, во всей округе практически нет. Кому шуметь то? Здешние не затянут серенаду в солнечной долине и не станцуют танго в Париже. Лишь изредка слышу, как звонко перебалтываются мозги. Если б они мечтать могли, как я, то все, как один,  мечтали б об эвтаназии.

    В вентиляционных шахтах гнездятся ангелы-хоронители. Те из них, что женского племени, птенцов высиживают, которые мужского пола уродились - добычу стерегут. Вон ее сколько тут на всех койках. Завались развалилось.

   Медички по нескольку раз на дню распевают:

О, неврология, наука всех наук,
И как же надо шевелить мозгами,
Чтоб, наконец, найдя источник мук,
Больного проводить вперед нога - ами.


   Мерзопакостные, доложу вам, ангелы-хоронители создания. Мы, каталки, от самого сотворения мира с ними враждуем, гадят хоронители на нас. Нарочно притом.

    Зато в нейрологии я сразу перестала жалеть, что каталкой уродилась. Пусть без голоса и избирательных прав живу, зато на собственных четырех колесах. Да и ну их zum Teufel, права избирательные, хлопоты от них только, да и беспартийная я, правда, ХДС сочувствую. Голосовала б за него обеими руками, если б руки у меня были, да урна подходящая. Не из колумбария чтоб.

    Короче, кино и немцы в нейрологии. Это я вам точно говорю.
 


 

                КОРИДОР


   Однако ж зависла я в этом коридоре сыром и дурнопахнущем надолго. Паралитик мой  покричал-покричал "Дам денег!" и докричался  на всю свою больную голову. Передали его доктора родственникам за пять литров свекольного самогона с диагнозом «невроз обманчивых состояний». Те его к экстрасенсам и ясновидящим повезут, а потом и по переменному току специалисту покажут. Не рассчитает монтер чего-то там, так и пропадет счет в Райффайзене  вопреки закону Лавуазье. Пролежат денежки мертвым грузом еще двести лет, пока не сгниют без всякой пользы для окружающих.

   Но, как говорит русская пословица, что mein Cott не делает, все к лучшему. В этом самом коридоре довелось мне познакомиться с отечественной каталкой, таким же даром одаренной. Значит, не одинока я во вселенной! Вот ведь как получается, товарищи мои дорогие. И на нашей штрассе бывают праздники.

    Каталка русская эта  смурной ворчуньей оказалась. Представилась она мне Марьей Ивановной, меня же Лоркой почему-то прозвала.

  Все ей не то, все ей не этак. Мне из-за шарниров моих блестящих  обзавидовалась.
  На ночь глядя любила новая знакомая со мной про политику поговорить, да про иуду Горбачева. Иной раз такую околесицу несла про него, что хоть стой, хоть падай. Утверждала на полном серьезе, что он сатаной помечен. Не соглашалась я с ней, спорила. Ведь по мне Горбачев очень даже милейший дяденька. Плохого званием "лучший немец" не удостоят. Правда ведь?

    К Европе Марья Ивановна относилась настороженно, уж больно много арабов туда понаехало и турков всяких, Китай интуитивно опасалась (вот если б китайцы там не жили, тогда б совсем другое дело было). Кубинцев и индийцев любила, а Нельсона Манделлу и Менгисту Хайля Мариама боготворила. Ставила их превыше Молотова с Риббентропом. Пакт имени двух последних со всеми секретными протоколами Марья Ивановна в целом одобряла и требовала отобрать Вильнюс у Литвы, коль скоро неблагодарные прибалты пакт заклеймили и аннулировали. Вообще к прибалтийцам с примкнувшими к ним поляками Марья Ивановна относилась крайне недружелюбно и без всякой классовой солидарности к тамошнему пролетариату. Попрекала их Лжедмитриями,  малыми Антантами, забывчивостью лицемерной относительно условий ништадтского мира и прочей русофобией. 

      Годы застоя вспоминала Марья Ивановна ностальгически. Как же - и молодая была, и лежачие  совсем другие были, не чета нынешним: наивные, немеркартильные. Энтузиасты. Многие помирали на ней, а в светлое будущее все верили. Даже те, которые из номенклатуры. Уже агонизируют, но верят, что пятилетку в четыре года осилят, а то и в три с половиной. А уж сколько плавленых сырков с зеленым лучком, да килькой в томате, на Марье Ивановне раскладывали! До того вкусно  она мне об этом  рассказывала, что у меня такой аппетит появлялся, готова была хоть гвозди ржавые отведать.

      После полдника русская провоцировала меня на дискуссии, доказывала преимущества социализма перед иными общественно-экономическими формациями. В качестве аргумента неизменно приводила Гагарина, Третьяка, Калашникова и коллективизацию. Ну и победу над фашисткой Германией со всех сторон обмусоливала. Это уж само-собой. Это мне в пику.

      Я в полемику не вступала. И, правда, крыть нечем. Один раз, по глупости, заикнулась о Кальтенбрунере,  так она потом со мной сутки не разговаривала. Сутки!

      Частенько клеймила Марья Ивановна Америку. Все ей там не нравилось, ни негры, ни белые. Грозила много раз во сне бомбой  и тем, и другим. Я отчетливо слышала угрозы ее страшные, ведь бессонницей страдаю хронической, не то, что соседка моя. Марья Андреевна не прочь и днем прикорнуть после обеда, тем более, что санитары предпочитали, если что, на мне возить. Не скриплю я, и вообще, красивее.

      Лишь одно поднимало ей настроение - новости о кризисном состоянии экономики США и поражения "Киевского Динамо" от "Донецкого Шахтера". Короче, типичной империалисткой оказалась моя новая знакомая.

     Предложила обучить ее немецкому - так, представьте себе, наотрез отказалась повысить свой культурный уровень. "Если б висок у меня был, - говорит, - покрутила бы у виска". И дурой меня еще обозвала. Так и сказала: "Дура ты, Лорка. А еще фрау из себя корчишь".

      Признаюсь, есть в ее словах толика истины. Дура я и есть дура. Нашла, кому предлагать.  Куда ее учить такую, замусоленную всю, со следами бычков потушенных. Не возьмут ее в калашный ряд.

     Впрочем, после моего предложения такого, стала Марья Ивановна часто задумываться, а дня через три, вроде бы про себя, обронила: "Разве что Маркса почитать в подлиннике? Чтоб без обману".

     Пребывая  в хорошем настроении, что бывало обыкновенно в выходные и предпраздничные дни, когда больничка пустела, Марья Ивановна просвещала меня  насчет НЛО и явлений полтергейста.  Волновали ее также тайны египетских пирамид и загадки цивилизации майя. Свято верила в Атлантиду. Рассказывала часами о гуманоидах с перерывом разве что на обязательный послеобеденный сон. Но и его сокращала на тридцать минут.

     А мне что? Пускай распинается себе. Интересно даже. Хотя, лично мне, непонятны поиски внеземной жизни, когда на Земле ее, жизни этой, завались во всем многообразии и разносторонности. Даже в неодушевленной материи попадается, о чем я и в суде присягнуть готова, поскольку живая свидетельница того.

    Но если отбросить все наносное, навеянное вредоностными пропагандами, то была Марья Ивановна обыкновенной простецкой русской каталкой, без наворотов заграничных, но и без подлости душевной.

    Грубовата? Так где ей было взять его, воспитание приличествующее? Сколько ей совков на себе перевозить пришлось. Ко мне же Марья Ивановна привыкла и по-своему полюбила. Еще бы ей меня не любить. Лорка ее считай совсем от работы освободила. А я что? Я согласная. Не все ж старушкам спины гнуть.

    Но и ругала меня Марья Ивановна за всяческие провинности, действительные и мнимые. Поучала. Я терпела придирки ее безропотно. Сам mein Cott терпел, и нам велел. Неизвестно еще, какой я сама в старости стану.

     Слушалась я Марью Ивановну неукоснительно. Это у нас, немецких каталок, в крови. Сам  Бисмарк учил: всякая дисциплина начинается с сознания своей подчиненности более высокому начальству.

     Когда меня увозили из коридора этого навсегда, то застонала вслед Марья Ивановна, скрипом изошлась. Вот и пойми этих русских. Что имеем, не храним. Потерявши, плачем.


 
                КОЛОПРОКТОЛОГИЯ



   Я коридор тот часто потом вспоминала. Скучала по Марье Ивановне со всеми ее недостатками. Да и финансист, что там на мне пребывал, доложу вам, интереснейший фрукт был. Уж я столько афер всяческих изучила, что, думаю, не пропала бы на воле. Одно плохо, испражнялся он на меня. Но то дело житейское. Нам, каталкам, не привыкать.

   Вскоре появился у меня новый постоялец. С Иваном Никифоровичем Облонским я познакомилась в отделении колопроктологии. Его привезли туда на мне после удаления внешнего застарелого геморроя величиной с кулак и сопутствующих свищей. Его прямая кишка источала зловонную густую кровь. Да и непрямая она уже. Вкривь и вкось пошла.

   Иван Никифорович - известный в городке либерал, законник и собиратель земли русской. Даже я не разобралась, сколько у него участков в личной собственности, сколько на родню записано, какими он управляет через аффилированные структуры, и какого эта землица назначения. А угодья у Ивана Никифоровича вообще по всей области разбросаны. И не сосчитать.

  Иван Никифорович - демократ в самом худшем смысле этого слова, из тех, что всегда бегут впереди паровоза, поспешая за собственными протезами. Пламенный оратор, радетель, утопист.  В городской думе Иван Никифорович третий срок возглавляет комитет по защите материнства и детства. По должности и велению души критикует бескомпромиссно  педофилов и  геев. Его уважают за смелость, еще бы, многие депутаты давно одной голубой семьей живут, а Иван Никифорович не убоялся лобби ихнего всепроникающего.

  Никто не мог предположить, что обличитель сам иногда подумывал о радостях мужеложских. Хотя, это как раз вполне понятно, врага надо знать, чуть было не сказала – в лицо. Смешно бы получилось.

  Было время, экспериментировал с цитрусовыми, вставлял в себя. Но быстро остыл к ним, щиплет потом.  После как то незаметно для себя перешел на награды Российской империи. Для них приспособил тайный кармашек в трусах. Особенно запал на орден Святой Великомученицы Екатерины, но и Анну на шее без внимания не оставлял, и с орденом Святой Равноапостольной Княгини Ольги погуливал.

   В окружении знали, какой подарок ему ко двору.

  Я его прекрасно понимаю и, упаси меня, не осуждаю. У кого нет скелетов в шкафу?
   Теперь уж и вовсе не до нежностей голубиных Ивану Никифоровичу. После такой-то операции! Упустил он свой шанс.

   Иван Никифорович обучился на три диплома и две степени. Оттого образованность его сложилась высокомерная,  запутанная. Все смешалось в доме Облонских. Он без дураков полагал, что Суворов взял Измаила, а Ганнибал Лектор – известный шахматный пропагандист и мастер этюдов со слонами. Папу Римского он считал отцом героя Булгакова и готов был с пеной у рта доказывать это на любом уровне, а Фермопилы –  режущими зубчатыми инструментами для арматуры. Ему не перечили. И, правда, все где-то близко, где-то рядышком. А может и точно, так оно и есть? Жираф большой, ему видней.

   Еще в додумские времена Иван Никифорович подвизался на ниве сетевого маркетинга и операций с таймшерами.   Там он достиг вершины своего падения, разбогател, открыл в себе призвание народоборца и основал коллекторское агентство. Из него и ушел в большую политику. Электорат его боялся и за мелкие подачки правильно голосовал.

   На новом поприще он быстро освоился и даже сорвал неплохой куш на лоббировании поставок навигаторов в трамвайное депо им. 17-й партконференции.

   Билл Таганрогский, в миру Иван Иванович Выпейвода, тот самый погорелец из нейрологии, с Иваном Никифоровичем ручкался. Кстати, именно Большой Билл отсоветовал тому пользоваться свечами. Убедил, что не по понятиям. Выходит, оба из-за свечей пострадали.

   Теперь вот соседствуют. Скоро поссорятся. Сюжетец то известный. Для него любой казус белли сгодится.

   Недуг не лишил Ивана Никифоровича чувства юмора. Я подслушала, как во время утреннего обхода на вопрос доктора: «На что жалуетесь, голубчик?», Иван Никифорович ответил:  «Вы не поверите, на геморрой».

   Днем произошло ЧП. Заявилась к нему депутация депутатов, он как раз в это время из клизменной к сортиру пробирался, увидел тут своих и рванулся навстречу, а плитка только-только тетей Пашей вымыта была. Ну и поскользнулся комитетский председатель, да так неудачно, что ногу сломал в двух местах. Один перелом со смещением, а другой вообще – компрессионный. В заднем проходе к тому же сосуд лопнул, да так неудачно, что душа захлебнулась и чуть не утонула.

  Иван Никифорович орал долго и протяжно. Поначалу слов было не разобрать, потом плохие слова пошли со смыслом негативным, и, наконец, когда его укладывали на меня, отдал членораздельное распоряжение: «За каждой скользкой поверхностью стоит конкретный человек! Разыщите мне его!», и тут же обделался. Это понятно, но не солидно как-то. Мог бы и потерпеть. Меня потом хлоркой протирали, но запашок от Ивана Никифоровича долго не выветривался.

  Я, конечно, понимаю, что больно и все такое, но зачем же ноги ломать и на меня гадить? И на людей  народному избраннику не пристало охоту объявлять, на то компетентные органы есть. Хорошее еще, что тетя Паша уже к зимбабвийскому консульству семенит. Боится, что вызовут ее в большой дом и конкретно спросят:  «А не имела ли ты умысла на теракт?», и прикрикнут еще грубо свое обычное:  «В глаза смотреть!»

  А ведь получит, вредительница, политическое убежище! Госдеп поспособствует. Нашей стране каждый подножку подставить норовит.

   Пока по плану «Перехват» поднимали городских околоточных и ЧОПы окрестные на усиление, тетю Пашу успели погрузить в багажник посольской машины. Та взяла курс на черноморское побережье. Одновременно, по Босфору из Средиземного моря на всех парах шла без опознавательных знаков подводная лодка зимбабвийских ВМС.

    За кого, за кого, а за тетю Пашу я спокойна. Не пропадет среди людоедов. Старовата она для них, за сорок ей давно, к тому же костлява, жилиста и курноса.

    Увы, больше с Иваном Никифоровичем нас судьба не столкнет, меня в терапевтическое перебрасывают, но, доложу вам для успокоения, Ивана Никифоровича на ноги поставят, однако хромать до конца своей недолгой жизни будет. И не тетя Паша в том виноватая,  а депутация депутатов, не ко времени припершаяся. Так-то вот.
 
 
 
                БОЛЬШАЯ ОПЕРАЦИОННАЯ

    
     Его знак примостился на хвосте козерога. Она - ранняя дева.

     Они повстречались в поезде. Он ехал в родной Питер проведать матушку, она туда же на двухнедельный семинар повышения квалификации. За каждым стояло прошлое. У него за плечами пятнадцать лет счастливого брака. Она год, как замужем. Тоже считала, что счастлива.

     Она приехала загодя и попросила чаю. Муж стоял на перроне и заглядывал в окно.

     Он чуть было не опоздал. Проводница уже лесенку поднимала, когда он ухватился за поручень.

     Пока поезд медленно катился вдоль платформы, она, прижавшись лицом к стеклу, махала рукой  молодому человеку. Тот шел вслед составу и слал в ответ воздушные поцелуйчики, но медленно-медленно отставал, и новые поцелуйчики не долетали и падали, согревая снежинки. Вскоре где-то под светом фонарей  вместе с хлопьями январского снега растаяла нерешительная улыбка мальчишки, и тут в купе шумно ввалился он, ее запоздалый попутчик.

     Его щеки были румяны от мороза, его волосы серебрили снежинки, его глаза были пронзительно голубыми.

     Он сел напротив и посмотрел на попутчицу. Та не отвела взгляда.

     Оба поняли, что пропали.

     Она была очень правильная девушка и исключительно красивая.Совершенство ее кистей не смог бы написать сам великий Леонардо. С чернотой ее волос могло сравниться разве что летнее небо за несколько минут до рассвета. Он даже решил, что она крашенная. Наверное, из-за зеленых глаз. Необычный цвет для натуральной брюнетки.

    Он был намного хуже. Излишне круглолиц, чрезмерно пухлые губы, густые ломкие брови. И чего она в нем нашла? Разве что говорун он был изумительный, рассказчик, каламбурист.  И еще знаток древнего Рима. Его историю  преподавал в единственном вузе нашего городка.

   Поезд шел, он говорил невесть что, она слушала и смеялась, когда он шутил. Даже над сложными шутками она смеялась, хоть и смысл не доходил. Внутри же у нее все тряслось и холодело. Она видела мужчину своей жизни.
   Нежный и добрый  Васечка остался в прошлом. Она не вспомнит о нем в предстоящие две недели питерской хляби и уйдет от него сразу, как только вернется.

  Лично мне мальчика того жалко, Васечка еще долго о ней вздыхать будет и не женится раньше сорока.

  У него будет намного сложнее. Разлюбленная жена станет шантажировать детьми и угрожать суицидом, мобилизует общественность. Он измучается муками совести, от них и язвенная болезнь образуется, теперь вот здешние эскулапы  рак диагностировали. Зарезать хотят.

   Но все как-то рассосалось со временем, наладилось. Бывшая смирилась. Дети осудили, но не до смерти. И теперь она идет рядом и по праву держит его за руку. Он поднимает другую навстречу хирургу и сжимает кулак.

- Идущий на смерть приветствует тебя.

- Полноте, Алексей Кириллович, - смутился врач. – Скажете тоже. Еще на рыбалку сходим, ушицей побалуемся.

   А глаза-то отводит. Нелегко врать-то.

   Да, большой шутник мой профессор истории. Еще кулак вверх поднял. Ну, прямо из «Гладиатора» сценка. Morituri te salutant! Сразу видно, просвещенный человек, такого и вести на себе приятно, немалая честь даже, познавательно опять же. Большой учености личность.   И мужчина сильный. Ему только что бок, словно кольями прошило, а он как улыбался своей, так и улыбается. Ни один мускул не дрогнул.

    А ведь в мыслях помирать собрался. И совершенно напрасно. Выживет, бродяга! Все хорошо обойдется. Нет там рака. Ошибка это. Там язва обыкновенная разыгралась. Так что и доктор понапрасну мается, глазами бегает,  и супруга венчанная зазря убивается. Не кручинься, миленькая, придет час,  твой сам тебе глаза закроет.

     Через год его Аннушка  из наркоза не выйдет.

    Операция длилась больше двух часов. Все это время она сидела, не шелохнувшись. Лицо белое, ни кровинки на нем. Пальцы сжимала до хруста.

    Вывезли профессора живого, почти здорового, но спящего. Следом врач шел бодрый. «Жить будет» - сказал.

    Кто бы сомневался! Она потеплела вся, оттаяла, щечки зарумянились, «спасибо» говорит.

    Эх, как жаль, что уложили его на другую каталку, постороннюю совсем и некомфортную вовсе!  Теперь подсунут мне какое-нибудь бескультурье, а то и бомжа забросят. С них станется!
 


                МОРГ
 


    В морге уютно, по-домашнему. Прибрано аккуратно. Ни пылинки, ни кровинки. Лавандой пахнет. Люблю я этот запах дурманящий. Интерьер, опять же, навевает мысли вечные, правильные. На одной стене висят репродукции «Апофеоза войны» Верещагина и «Урока анатомии доктора Тульпа» Рембрандта. Между ними портрет Горбачева. Ниже размашистая пропись красной масляной краской:  «А теперь - Горбатый!».

   По центру противоположенной -  краснобархатный вымпел с бахромой. На нем  профиль бессмертного Ленина и золотое теснение  - «Бригада коммунистического труда». Вокруг все сплошь усеяно бирками и номерками на веревочках, свободного места почти не осталось.

    В морге спокойно, но грустно. Нет того веселья. Задумчивые санитары с прозвищами Платон, Диоген и Спиноза почивают. Пахнет гречневой кашей с тушеным мясом и квашеной капустой. Умеют санитары закусывать. Знают толк. Вкусно, должно быть. Был бы рот у меня, слюнки бы потекли. Это к бабке не ходи. Хотя бабка недалеко лежит, в четвертой камере. Не простудилась бы… Ее  на мне из терапевтического привезли, ночью ушла. Тихонечко так, только к обеду и спохватились. Уж больно спокойно в палате было, никто не скандалил из-за холодных щей и из-за жидкости их прозрачной.   К тому же лежит старушка непривычно. Подушку не мнет, слюнями не портит.

   И что характерно,  утренняя сестра не приметила ничего, еще утку бабушке впрок подложила. А больная-то открякалась уже. Не сикнет боле ни капелюшечки, сколь не выжимай. Вика-вика чечевика, чечевика с викою, подержи мой ридикюль, я пойду посикаю!

   Я, пока бабку везла, определила у нее всего-то семнадцать серьезных заболеваний, включая три смертельных недуга, девять болезней средней тяжести и несколько легких хворей, шесть болячек, не считая бородавок, две занозы на ягодицах и фурункул там же, типун на языке, а также грибок между мизинцем и безымянным на левой ноге. Еще ячмень зрел на глазу. Жить бы покойнице, не тужить, дуть себе в удовольствие чаек с яблочным вареньем и пряниками, стращать детей  единоутробных, Соньку и Петьку, отлучением от наследства, на соседей кляузы строчить по инстанциям, кабы не зубная коронка. Главное, что особенно обидно, не золотая даже, а металлическая, дешевенькая, еще при соцреализме ставленая. Задела бабушка ее во сне языком и в горло пропихнула. Выдох еще получился через нос, а вот новый вдох ну никак! Тужилась, тужилась старушка и квакнулась. Обычное дело.

   А иного ждать и не приходилось, на семействе ее наложено цыганами  семиколенное  проклятие  за неуступчивость прабабки ее богатому барину из Новгорода, меценату и ловеласу. Фамилия барина была Паратов, кажется. Или путаю? Ну, не важно.  Дед ее через это проклятье в бочке пива утонул, племянника малолетнего коза забодала, брат-циркач головой вниз мимо батута пролетел.  Все у них  в роду  не по-людски стало: кого сосулькой зашибет, кто на ежа сядет с последующей гангреной, кому жена собственная мухоморов засолит…   А отец ее, ветеран второй империалистической, так вообще учудил – противотанковой гранатой грецкие орехи колол, решил на День Победы побаловать домашних сациви.  Сюрприз удался. Гроб потом с его черно-белой фотокарточкой закопали. И то повезло, что фотка в военкомате сохранилась, дом-то со всем скарбом тю-тю, только обугленный остов печки на его месте торчит. Деревенские его черным обелиском прозвали.

   Между прочим, прабабка та очень даже сожалела потом о своей девичьей неуступчивости, особенно после мужниных тумаков небеспричинных, оттого вдвойне обидных и оскорбительных.

   Так что смертушку старушка приняла не удивительную, а вполне себе обыденную для их фамилии. Теперь Сонька с Петькой кота ее Примуса ненаглядного, отраду единственную, на улицу выгонят и три года из-за квартиры ее бесхозной сутяжничать станут. Потом продадут жилплощадь, а деньги – адвокатам до рублика последнего,  на пошлину уж из своих насобирают. По сусекам наскребут. И помирятся Geschwister на почве общей ненависти к судейским. Примус же одичает и станет приличных кошечек исподтишка портить к обоюдному удовольствию, а бывалые коты будут его за то  рвать безжалостно.
 
   Лично мне в этой ситуации Примуса больше всех жалко. Существовал себе на полном довольствии котик ласковый, разносолами избалованный. Рыбка, мяско…  Когда бабка запекала в духовке курицу, метался по кухне. Неистовствовал. Готов был сам в духовку влезть, да не поместилась бы там ни за что его тушка-дирижабль. Разве могли его кошачьи мозги предположить, что наступят времена, когда он с трудом собственный скелет от земли отрывать будет?

   Кстати,  во время транспортировки бабуленции к новому месту жительства не обошлось без приключений. Санитар попросил пособить одного больного, вернее здорового почти бугая, накануне преждевременной выписки он был тогда. Вдвоем куда сподручнее меня с ношей везти. Когда они нас в грузовом лифте на первый этаж спускали, вдруг вырубили электричество. Представляете, кабина застряла между этажами, тьма кругом кромешная, двое живых по разные стороны от меня замерли. На мне трупик злорадствует. И… тишина. Штатному сотруднику что? Да ничего. Хоть бы хны ему. Лифт стоит, денежки идут. А вот доброволец разволновался весь, аж майка к спине прилипла. Оно и понятно с непривычки. К тому же бугая, когда еще он не бугаем был, а  вполне себе худощавым  подростком Тимошкой, частенько запирали в чулан за провинности всяческие, так что страх замкнутого пространства у него еще с малолетства вполне себе сформировался. Эх, кабы санитар о том ведал, разве задумал бы он подшутить над товарищем по несчастью? А так от незнания дернула его нелегкая подкрасться к напарнику и по щеке тому провести. Теперь не скоро страдальца выпишут, он в кардиологии  завис. Правда, ненадолго. Обширный у него. Скоро в тот же холодильник определят. Слава богу, не на мне.

    Мои размышления прервал шум. И то верно - место встречи изменить нельзя. В препараторскую ввалился розовощекий пышноусый главный по моргу начальник и с ходу рявкнул санитарам: «Сегодня водку не пьем!» Те как-то стушевались даже, Спиноза с табурета кувыркнулся, Платон глаза вытаращил, а Диоген промямлил что-то вроде «Ты что, Палыч? Один раз ведь живем, хоть кого здесь спроси», но тут Палыч заулыбался и уже нормальным миролюбивым голосом уточнил: «Спирта раздобыл два литра!» Тут уж все заулыбались и тот, который с табуретки упал,  который на Спинозу отзывается. Не чует еще, что ушиб тазобедренной кости со временем бедой обернется, в лежачего превратит. Не выделывать тебе, Спиноза, кренделя. Но это не скоро, с годик только ныть будет в непогоду. Настоящая боль потом придет, аккурат на первое сентября прихватит. А пока поохал только Спиноза наш, бедро потер, да и присоединился к остальным. А те, остальные, уже фуршетик на мне сооружали. Платон втихаря кусок колбаски сырокопченой в рот кинул, я оттого всколыхнулась в негодовании. Извини, Платоша, но истина дороже мне. Негоже у своих же собратьев-философов тырить, тем более по мелочи.

  Морганические работники пили умеючи, но не торопливо. Водой чистый продукт не разбавляли. Задумывались после надолго, в себя вслушивались, не завелась ли в организме червоточинка?

  После третьего стакана Диоген зажег свечку и пошел в трупохранилище.

   «Все человека ищет, - грустно отметил Палыч. - И так каждый вечер».

  «А что, может и найдет когда-нибудь», - отозвался Платон.

  «Кто ищет, тот всегда найдет», - поддержал Спиноза.

  «Ну, на посошок, а то мне еще у дочки уроки проверять. Сочинение по «Капитанской дочке» задали», - закруглился Палыч.

   Душа человек – Палыч. Хлопнул полстакана спирта, метнул в рот огурчик маринованный, сказал «пришло махом, ушло прахом» и покинул помещение. Молодец. Мужик сказал – мужик сделал. А чего только не сделаешь ради мечты? А мечта у Палыча одна – чтоб из дочки единственной Машеньки выросла всесторонне развитая личность, гармоничная чтоб. Чтоб умница и красавица. Ради этого и в морге пашет без выходных, и диссертацию забросил.

  Увы, Mission Impossible. У девочки в голове одни мальчики и наряды, причем те, что под платьем носят. Да и не девочка она уже с прошлой пятницы,  а самая настоящая Emmanuelle. Не сберегла честь смолоду. И жить торопится, и чувствовать спешит. Зачем ей образование? Замуж бы выскочить. Так, кстати,  и сделает, окольцуется немедленно после школы. А на вторую неделю медового месяца молодой муж застукает ее с товарищем своим не разлей вода. Колян! Это не то, о чем ты думаешь!  Не виноватая я, он сам ко мне пришел!

   Развод будет бурным, рукоприкладным, с опоношиванием взаимным, с дележом подарков свадебных. Зато поумнеет доченька, осторожной станет, а одно правило и вовсе  свято соблюдать будет – никогда не изменять своим мужьям в Париже. Кстати, в Париже она так и не побывает.

    Ох уж эти женщины! И жить с ними невозможно, и пристрелить жалко. Впрочем, это уже совсем другая история.

   И зачем только Палыч на мне селедку разделывал? Я ж просто дурею от своей осведомленности такой.

  Диоген вернулся грустный. Не нашел, видать, никого.

  Мне Диогена жалко. После бабки из здешних я ему больше всего симпатизирую. Тихий, душевный, умеренной воспитанности. Не скажет походя у умывальника «Только покойник не ссыт в рукомойник», как некоторые, не будем показывать пальцем на которых. Но пальцев нет у меня, так что не скомпрометирую Спинозу, пусть мочится себе на недолгое здоровье свое.

    Если б я могла говорить, то соврала бы Диогену: «Все будет хорошо, Диоген». Но знаю точно, что не будет у него все хорошо. Через полгода бросит его жена, не выдержит мужнины поиски, да и храп его бесчеловечный. Спиртопристрастие тоже не последнюю роль в разрыве сыграет. А с другой стороны посмотреть, так, поди, пойми этих баб. Все им не так. Казалось бы, зарплата капает, премиальные за перевыполнение плана регулярно выписывают, в конце года прогрессивка и семейный корпоратив с Дедом Морозом, костоправом Костей из травматологии. Тот еще затейник! Работенка у мужа не пыльная, при случае может преференции разные усопшей родне организовать. Клиентура все больше мирная, спокойная, и, что особенно радовать должно, бессловесная, свое отгулявшая, чтоб с ней на измену сесть – ни боже ж мой! Опять же, ведомственный детский сад недалеко от центрального кладбища, раз в три года путевку в санаторий жалуют. Молоко дают за вредность. Это уж вынь, да положь! Дома чистящих средств полная чаша, кремов разных, мазей, присыпок… Зеленка всегда под рукой. Гвоздики каждый день свежие, бывают и хризантемы, и даже розы. Еще может Диоген билеты в анатомический театр достать. Дефицит, между прочим, там всегда аншлаг.

  И в кровати Диоген не курит. Аполитичен. Не привлекался.

  А пьет? Так кто ныне не пьет? Особенно в морге. Покажите мне его! Даже бабушка моя, полагаю, от сливовой наливочки б не отказалась. Поднес бы кто.

  Так зачем к другому нахлебницей? Неужто, лучше будет?

  Вечером Петька принес  деньги на помывку и припудривание.  Спиноза у Петьки конвертик взял, в разделочной деньки брезгливо пересчитал и сказал в пространство: «Хоронить вам, не перехоронить».

  Философы порешили безвременно усопшую не обмывать, а лишь на лице и кистях подгримировать синеву проступающую. За глаза ей хватит на такие-то деньги.

  Вскорости бабку, опять же, на мне увезли и в гроб дешевый уложили. Его Петька с Сонькой вскладчину купили, а может и на кладбище бесхозный подобрали, а то и могилку какую разрыли, не погнушались. Это бабке еще повезло, запросто могли ее тушку в картонную коробку кинуть и скотчем обмотать.

  Не обращайте внимания, это шутю я так. Здесь у всех настроение шутейное, место такое. Обязывает.

  Поутру Петька пришел в черном костюме с черной рубашкой. Высморкался шумно в черный носовой платок.

-Ты продал ревербеллирующий карбонайзер сафлопоиду без лицензии? – спросил его Диоген и почему-то хитро мне подмигнул.

- Неа, это не я, - промямлил Петька. – Это сеструха, наверное. Больше некому.

- Забирайте покойницу, причипурили так, что пальчики оближешь, -  подал голос Спиноза.
- Спасибо, возьмете на здоровьице, - сказал Петька и протянул Спинозе поллитру.

   Гроб уносили местные бродяги. Втроем осилили, и как только пупки не развязались? Трещали аж.

  «Прощай, немытая Россия», - сказал вослед Платон. Я так поняла по ухмылке его, что это он бабку ввиду имел недообслуженную.

  Интересно, а меня теперь куда? Неужто, в морге навечно зависну? Вещает мне сердце, что укандыбачат меня здесь, или с тоски зеленой трехнусь.

  Вот ведь,  парадокс какой, сердца нет у меня, а оно беду чует…



                МОРГ, ПРОДОЛЖЕНИЕ



  Не зря одолевали меня предчувствия тягостные. Зависла я в морге, и конца этому не видно. Кругом трупы и непотребство одно. На анатомическом столе Сократ шумно тешится с пышнотелой сестрой-хозяйкой. Девица гнется вся так и этак, и выше, и ниже, но не ломается. Пыхтит только. Из таких вот и делают венские стулья.

   Спиноза тупо стоит в очереди. Диогена пока не видно. Он как ушел вечером в трупохранилище, так и не вернулся до сих пор.  Видать, утомился в поисках своих бесплодных и закемарил с устатку. Горит свечи огарочек. Это бывает. Да и обстановка располагает: никто под боком не сопит, не храпит, не ворочается даже. Ляпота. Живи, не хочу.

   Диоген нарисовался одновременно с решающим вскриком распаленной медички. «Дайте чаю – я кончаю», - попросил он.  Спиноза тут же налил собрату водки. Диоген махнул в три глотка и занял очередь. Вас ожидает гражданка Никанорова. О, да ты их заводишь, детка!

   «Ах, стыдно-то как, - подумала я. – Воспитанные ведь люди! Научно-техническая интеллигенция, мать ее так. Вот скажите на милость, зачем «мать ее так» добавила? Обескультурилась то как в окружении таком, опролетарилась в этом мате-перемате. Были бы губы, ударила бы себя по губам".

  Диоген вдруг стремительно обернулся и посмотрел на меня неожиданно умными глазами. «Стыдно, у кого видно, а у кого болтается – не считается», - членораздельно произнес он, не отводя взгляда.

   Признаться, я давно поняла: парень не так прост. С мыслительными процессами. С ним надо держать ухо востро. Впрочем, нет у меня уха. И не болтается ничего. Увы, увы, увы…

   Диаген же, как ни в чем ни бывало, повернулся к столу. В зеркальце над рукомойником я подглядела его загадочную ухмылку. Удивилась очень, что вообще его отражение увидела. По всем понятиям не должен Диоген отражаться.  Но я же умная, сразу поняла – это он мороку напускает.

  За столом тем временем уже вовсю наяривал Спиноза. Не прозекторская, а черт знает что такое. Даже женщине, что на мне расположилась,  неловко стало.

  Совсем позабыли про нее эротоманы, а зря. Вскрытие покажет, что эта больная скончалась в результате вскрытия.  В свидетельстве же напишут гланды. Так-то вот. Все одно - бесхозное тело, на улице подобрали. Одна дорога – в братскую могилу. И никто не узнает, где могилка моя. А то, что муж с ног сбился, а мать морги обзванивает – дела никому нет. Как дозвониться, коль философы такое вытворяют! Не слышат, что телефон надрывается. У них другие звуки в ушах. И впрямь, деваха орет почти непрерывно, мертвых разбудит криком таким. Хорошо ей, наверное. Не то, что той, которая на мне. Той, что на мне, вовсе худо, хоть зеркальце к губам подноси. Да не поднесет никто, я то знаю.

   Не каждому доведется накануне смерти любоваться процессом зарождения новой жизни. Согласитесь, присутствует пикантность некоторая всей мизансцены этой. Каждому такой хэппи-энд пожелаешь.

   Мне  умирающую на мне не жалко, то ли очерствела я совсем, то ли еще что. А, с другой стороны, чего ее жалеть,  психическую? Как узнала, что у любовника ее женатого ребенок шестилетний от собственной жены, так изошлась вся до удара. Эко диво. Скажи на милость, какой афронт! Все счастливые семьи несчастливы по-своему. Книжки надо ей было в школе читать, а не о мальчиках мечтать в истоме противоестественной и рукоблудствовать при этом.

   Через ее погибель в другой семье покой воцарится, да и собственный муж недолго вдовствовать будет. Найдет себе честную. На первые полгода. И то хлеб.

   Я в морге сороковой день. Только-только душа бабки моей отлетела. Goodbuy,  my love, goodbuy.

   Как-то незаметно  превращаюсь я в натурализированную обрусевшую катафалку. Тьфу, каталку! Зарапортовалась. Но оговорка по Фрейду. Чур меня, чур.

   Философы приспособили меня для игры в домино. Стучат костяшками по мне больно. Я как-то охладела к ним сразу, а Диогена и вовсе возненавидела. Подозреваю в нем латентного мизантропа. Были б руки у меня, удавила б. Стала лучше понимать жену его нынешнюю.

    Бессонница моя угомонилась, но сплю беспокойно. Вскрикиваю. В одну ночь снятся мне дохлые гуси, в другую мертвые лебеди. Прямо спасу нет.

  В свободное от домино время развожу усопших. Сколько же их! Двух месяцев не прошло, а устала смертельно. Ходуном хожу, скриплю вся хуже Марьи Ивановны, любезной наставницы моей. Как она там без меня одна-одинешенька?

    Измаялась я скрипом своим. У меня ведь слух абсолютный. Как бы я хотела отдохнуть от жизни! Да разве такое возможно? Это даже у людей не получается.

  Хоть бы спер меня кто, на лом сдать. Достойная была бы «finita la commedia».

  Плохо мне здесь.  Но, ни повеситься мне, ни отравиться, ни с крыши сигануть. Ни пулю в лоб.  Ведь не человек я, все у меня не как у них, у сапиенс этих гомо…