Мириам

Татьяна Бирченко
               
   О Мириам!.. Ты снова поёшь в крови… Тёмные отблески загораются в серо-зелёных глазах, речь становится гортанной, словно какая-то дальняя прапрабабка жаждет снова через моё посредство посмотреть на недоступный ей, но такой манящий белый свет. Откуда, из какой дали стучится в сознание настойчивая воля персиянки? татарки? арабки?
   Почему память услужливо подсовывает мне, русской белоруске, название никогда не виданной башни Суюмбике, кажется, казанской? И возникает чёткое ощущение горячей пыли, стелющейся за мчащимся конём, запах пропахшей полем, солнцем и потом одежды, запах крови, битвы и победы, запах страха поверженного врага. Что мне делать с непрошеным наследием, как бороться с  м р о е й, как не соскользнуть во мрак давно прошедшей эпохи?
   Шуршат под ногами осенние листья. «Осень – девчонка с чёлочкой рыжей, капли рябины на веточку нижет, стелет ковёр драгоценный в гостиной, – листья нападали в парке старинном». О чудная Мириам, ты звалась когда-нибудь Марией? Смуглая русинка с каштановой косой, не твои ли слёзы капают из чаши бахчисарайского фонтана? Или ты была Марта, литвинка с ослепительной улыбкой и карими глазами, ночными, глубокими, и соломенно-светлые волосы покрывали твои плечи? А может быть, вёз тебя на коне, горбоносую диву Марджану, донской казак, бережно укутав драгоценную добычу в толстую бурку, и выглядывали оттуда на зависть всем станичникам длинные восточные глаза, и была ты ему долгие годы женой, и вывела целое племя казачат с орлиными персиянскими носами…
   Что ж ты так волнуешь меня, неизвестная мне Суюмбике, и представляешься тоненькой татарской девчонкой с косичками, водопадом плетенья падающими на спину, в тюбетейке, сдвинутой на лоб, со сверкающими смехом раскосыми глазами. Твое личико, выглянувшее из-за дувала родительского двора, поймал в прицел сощуренных жестоких глаз мрачный хан, и неверная мгла поглотила солнечный зайчик весенней девичьей жизни. Что было дальше, принцесса Суюмбике, заточили тебя, строптивую, в башню, либо прыгнула ты с её вершины?
   Имена, имена… Колдовское имя Маргарита, ты наверняка помнишь его, Мириам. Владычица сердец рыцарей Франции, ослепительная мечта Николая Радзивилла, муза придворных менестрелей, – чёрные глаза, хрупкие белые плечи, выступающие из выреза парадного платья, – нежный цветок в содоме королевского французского двора. Острый язычок, изысканная речь в сочетании с непревзойдённой красотой пленили сердце и ум образованного путешественника Миколая Чёрного, как звали властного магната современники. Непроглядными несвижскими ночами он грезил о далёкой упоительной прелестнице, представляя себя рядом с ней на балу, и ловил несуществующую вуаль, пытаясь поцеловать благоуханную ткань и боясь помыслить об устах, изогнутых, словно лук амура.
   А спустя столетия это имя тревожило сны Михаила Булгакова и заставляло искать сюжетные ходы, эпитеты и антураж, связующий её, таинственную красавицу-королеву Марго, с прототипом героини романа – реальной женщиной, Еленой Сергеевной, любовью и смыслом его жизни, которую он вывел на страницах своей многострадальной книги и назвал Маргаритой, и с начавшей особенное существование – в веках – Маргаритой, возлюбленной Мастера, то спокойной и тихой, как прозрачное озеро в безоблачный день, то косящей в гневе глазами ведьмы, то гордо выпрямившейся под тяжестью атрибутов хозяйки дьявольского бала, с истинно королевским величием приветствующей страшных гостей. Шаг – ступенька, шаг – ступенька, музыка, прославляющая Князя тьмы Воланда и её, осенённую догадкой о значении происходящего и гордую – в непредставимом в другом языке русском: была не была!
   По-королевски гордая женщина, никогда ничего не просящая для себя, но не забывшая тоску и боль Фриды и избавившая несчастную от рокового платка.
   И простушка Маргарита Гёте, которая именно в безумии открывает в незатейливой песенке женскую суть, и другая безумная юная девушка, названная знаменитым англичанином Офелией, а будь он француз, зваться бы ей Маргаритой…
   Мириам, воплощение вечной женственности, великая надмирная женская душа, одна из твоих ипостасей – «Мадонна с орифламмой» Рериха, и черты мадонны напоминают Елену Рерих, и светятся её добротой, и так же, как она, мадонна стремится оберечь всё живое, от самого малого создания – крохотной бабочки – до властелина тайги, амурского тигра, до самого могучего из живых и самого уязвимого, – человека.
   Ассоциации выстраивают ряды, в которых причудливо переплетаются и персонажи литературных произведений, и реально жившие женщины. Лукавая троянка Елена, намутившая воду на тысячелетия вперед, и Елена Фоурмен, подруга Рубенса, «живописца королей и короля живописцев», ослепляющая белизной роскошного тела под накинутой меховой шубкой; египетская царица Клеопатра, измерившая бездну власти выбранной собственной смертью, утончённо интригующая, обладающая почти смертельным обаянием, и звезда кино, Марлен Дитрих, вовлекшая в орбиту невероятного обаяния самых именитых и могущественных мужчин того времени, буквально срывающая зрительные залы с мест талантом актрисы, колоссальной жизненной силой, и избравшая одиночество, полное, абсолютное, в последние годы жизни, как средство обрести свободу в смерти; грациозная Нефертити, с её трогательным абрисом головки, словно чашечка цветка, тянущейся к солнцу на стебельке-шее, и Боттичеллиева «Венера», отдающая взглядам бесчисленных людей широко распахнутые глаза, беспорядочно разбросанные локоны и то, что всегда было бесценным в любом произведении искусства, будь то картина, скульптура или роман, – нахождение в современном данному поколению людей мире, как в своём собственном.   
   Барбара Радзивилл, показывающая нам наивное личико в уборе простой горожанки, – и неважно, что властная королева Бона Сфорца называла её литвинской ведьмой, – да, королева Барбара, отвергнутая польским сеймом, но избранная сердцем любимого, сгоревшая от яда, но, умирающая, до последнего вздоха лежащая на его руках (о, как ужасна её плата за счастье!), и Зинаида Серебрякова на автопортрете в одном из самых счастливых дней, оба эти изображения словно написаны сегодня, они – вне времени, они выражают грани женской души, твоей души, Мириам.
   Иногда женский образ или женская судьба становились выражением духа целой страны. Неле, дитя Фландрии, нежная и стальная, всюду ищущая Тиля, единственного, избранного однажды навсегда, пока времена будут называться временами, пока не погаснет вечное солнце, и Гала – Елена Дьяконова – дитя России, в юности совершившая ошибку в выборе судьбы, но приведшая своего избранника Поля Элюара к вершинам поэзии и лишь тогда изменившая свою жизнь однажды и навсегда, когда встретила безумного испанского художника Сальвадора Дали. Русское упорство, русское чувство долга, мистическое прозрение, предвидение грядущих мировых потрясений, железный характер, поддержавший слабого от природы, почти мальчика – разница в возрасте была у них больше десяти лет, – и весь мир чтит сейчас гениального Дали, а стал бы он таким без её опоры, без её идей, как знать? Русская женщина, направившая все силы души на то, чтобы выпестовать одного за другим двух гениев, вырастить и воспитать их, как растит ребёнка мать, и они её истинные дети, а не собственная родная дочь, которую Гала отказывалась даже видеть.
   Загадка женской души, тайна притягательности для мужчин, ты много знаешь о глубоких секретах, колдунья Мириам. Оле-Лукойе приходит во сне к женщинам и детям, а ты, скользя по лунному лучу, проникаешь в мужские сны, тревожа таинственным ароматом любовных историй, пронизывая эти непостоянные сердца сожалением о не встреченных наяву красавицах, промелькнувших в ночных видениях. Король польский Жигмунт, влюбившийся в отпечаток женской ножки в миниатюрной туфельке, возвёл владелицу туфельки, Бону Сфорца, на польский трон. Генриетта де Сов, фаворитка французского короля Генриха Наваррского, затмила его законную супругу Маргариту, не имевшую равных себе в то время, время прекрасных женщин. Но только в его глазах, словно такой была плата, взимаемая с королевы Марго за всеобщее преклонение.
   Расцвет женской красоты сгубил великого русского поэта, Александра Сергеевича Пушкина. Кровь горяча у русских, и на алтарь восхищения прелестной Натали-Ташей была брошена его оборвавшаяся жизнь. Непомерно велика оказалась плата Гончаровой за счастье – призрачный успех светской дамы, а для тебя, Мириам, это была жертва, подобная жертвоприношению богам.
   Вечный искус, непостижимая и недосягаемая Мириам…


Женщина глазами художника Pino Daeni (Джузеппе Данжелико).


Номинация Тематического Конкурса-парада лучших произведений авторов по их выбору, посвящённого десятилетию ФОНДА ВСМ.