Вступительные экзамены в МВТУ им. Баумана Гена завалил. Не завалил, а просто не добрал, полбала до проходного. «Черт возьми, на сочинении обмишурился! Забыл поставить запятую, и нате — четверка. Обидно. Математику сдал блестяще, это точно, я сразу почувствовал по настроению экзаменационной комиссии. И вот, пожалуйста, последний экзамен — дурацкое сочинение с несчастной запятой. Казнить, нельзя миловать... Казнить! Фраза, слившись воедино, преследует Гену второй день. Все мечты накрылись одной запятой. Вовка тоже не добрал. Много и сразу, на математике схватил тройку. Подается в, Горный институт, там, говорят, недобор. Предлагает опять вместе рвануть. Нет, ни горные, ни кредитно-финансовые нам не нужны. Подожду до следующего года, подготовлюсь и...»
В секретариате сказали, что его документы в тринадцатом кабинете изучаются «покупателями» из Новосибирска, и предложили пройти туда попытать счастья. «Покупатели, как в рабство на галеры. Ничего — зубы в порядке, мышцы тренированные».
Возле тринадцатой трепетали несостоявшиеся студенты, вполголоса обсуждая свои шансы. Оказывается, пропускают по одному, долго терзают вопросами и некоторым предлагают зачисление на первый курс, но в Новосибирске. Дела. Не успев сообразить, что к чему, Гена предстал перед таинственными «покупателями».
За столом сидели пять молодцеватых мужчин и одна женщина маминого возраста. Опросили фамилию, пошептались, и началось. Вопросы сыпались со всех сторон, сначала легкие, безобидные, потом все сложнее и сложнее. Генка, сам того не замечая, взмок от напряжения и азарта. Град вопросов внезапно прекратился. «Кажется, ответил на все. Правильно ли?» Усатый, побубнив женщине на ухо, жестко объявил:
—Нормально, зачисляем.
—Куда?— растерялся Гена.
—В Новосибирский институт. Тебе что, не сказали? Будешь учиться на том же факультете, на который поступал в МВТУ, только у нас. Согласен?
—Я не знаю, что дома скажут? Мама...
—Тебе сколько лет?
—Восемнадцать, а что?
— Совершеннолетний, решай сам, родители далеко и...
— Николай Дмитриевич,— вступилась за Гену женщина,— зачем же так сразу решать? Пусть подумает, пока мы с другими абитуриентами побеседуем. Вы, молодой человек, подходите к шестнадцати часам и выразите свое мнение.
—Нет-нет, я согласен. Ничего, мама тоже не против… будет. Я ей объясню и брату. Я согласен, зачисляйте.
—Молодец,— поощрил усатый, —самостоятельный мужик, Документы мы заберем сами. Ждем тебя тридцатого августа в Новосибирске. Общежитием обеспечим, стипендию за первый семестр получать будешь. Дальнейшее зависит только от тебя. Рад?
—Угу. Казнить нельзя, миловать!
—Что? Ну, ладно, иди. Пригласи там очередного… на казнь. Гладиаторы.
—Кто тут следующий? Ни пуха...— Ошеломленный и потрясенный студент отрешенно взирал на абитуриентов.
Пять лет учебы, пролетели как один день, напряженный и счастливый. Задорные ребята, семестры, сессии, экзамены, зачеты. Калейдоскоп событий вращался безостановочно. А студенческие строительные отряды! Кто вас не помнит? На пятом курсе Гена уже знал, где будет работать и что делать. Оборонка — не хухры-мухры, изделия на уровне выше мирового. Здания с виду некаистые, серые кое-где обшарпанные, словно какой-нибудь рядовой механический завод или химкомбинат по производству стирального порошка. Но внутри, знай наших! Мы, на горе всем буржуям, мировой пожар раздуем! Да, с такими изделиями — раздуть просто пара пустяков! Держава, одна шестая часть суши!
Зимой, восемьдесят пятого Геннадий Павлович сдал кандидатский минимум. «Диссертация практически готова, некоторые консультанты утверждают, что она вполне тянет на докторскую. Посмотрим». В конце февраля внезапно умерла мама. Добрая, милая мама, самый родной и близкий человек. «Ну, почему она? Почему ушла так рано? Неужели ничего нельзя сделать? Она почти никогда не болела». Душой овладели пустота и апатия.
Все хлопоты по организации похорон взял на себя Николай — старший брат Геннадия. Хоронили в субботу. Мерзлые комки земли глухо бухали по обтянутому красной плюшевой тканью маминому гробу. Мела поземка, покрывая вывороченные экскаватором глыбы желтоватой земли печальным, белым налетом. Серее тучи угрюмо висели над развернутой могилой. Небо, изредка перестраивая клубки туч в странные, фантастические фигуры, как-то непонятно подсвечивалось.
Эллипсоид возник незаметно для глаз и монотонно пульсировал, принимая то чёткие, то расплывчатые очертания. Они, сидящие внутри, пристально рассматривали Геннадия. Нет, Гена не видел их, но очень ясно и реально чувствовал их присутствие. Тонкий зеленый луч методично просканировал грунт вокруг ямы, прошелся по маминому гробику и угас, вернее, свернулся, войдя обратно в объект. Эллипсоид приспустился и завис, над небольшой горсткой людей на высоте не более пятнадцати метров. От восточной части эллипсоида отделилась светящаяся призрачным светом небольшая точка. Нет, шар… скорей октаэдр плавно опустился на землю. Ярко сверкнув, он материализовался в, не очень высокого, зеленоватого гуманоида с неприятными чертами лица. Отталкивающая внешность пришельца нейтрализовалась большими, почти круглыми глазами, доброжелательно и грустно взирающими на Геннадия.
«Вот он шанс спасти маму! Они могут, могут ее оживить, воскресить!» Не теряя ни секунды, Гена вырвал у небритого могильщика лопату и закричал в тупое, смердящее водочным перегаром и табаком лицо:
«Не засыпать! Вы что не видите? Они ее спасут!» Могильщик привычно зевнул, Геннадий повернулся в сторону зеленого человечка:
—Ведь вы можете?
—Да,— неопределенно ответил тот,—-возможно и... но зачем? Зачем воскрешать, коль пробил час? Пора.
—Нет, не пора. Ей надо жить. Ну, пожалуйста, помогите мне, прошу вас!
— Но у меня нет таких полномочий.
—Возьмите. У кого их взять? Я пойду с вами, умоляю, помогите! Они не станут засыпать, пока мы не вернемся.
— Увы, Гена, таинство свершилось.
Конечно, Геннадий ясно осознал, что гуманоид не говорит, а сообщает ему свои мысли неизвестным на Земле способом. Более того и Гена мог бы вести диалог молча. «Hо зачем, какая разница, говорит или телепатирует? Главное уговорить, кажется, еще немного, и он согласится».
Николай, засовывая Геннадию в рот какие-то таблетки, понес всякую ахинею,. Могильщики, беззлобно, вполголоса матерясь, возобновили прерванную работу кидая комки земли сквозь пришельца…
Человечек немного посторонился и печально телепатировал: «Воскрешение не принесет никому добра и может вызвать непредсказуемую реакцию людей».
—Нет, вы ошибаетесь, никакой непредсказуемой реакции не будет. Все очень обрадуются, вот посмотрите. Ну, пожалуйста!
—Гена, в настоящий момент это невозможно. Пойми, никто кроме тебя, нас не видит и не подозревает о нашем присутствии.
—Как не подозревает? Коля, люди, вы, что, не видите его? Он может воскресить маму, а вы его не просите. Бросьте лопаты! Коля, попроси его. Зачем они засыпают? Не уходи, куда ты? Они поймут, согла...
Гуманоид ярко сверкнув, превратился в небольшой серебристый шарик и также плавно, как опустился, поплыл к эллипсоиду. В момент их соприкосновения произошла вспышка, ослепившая Геннадия...
Очнулся он в постели, руки и ноги ватными муляжами покоились на застиранных простынях. В голове стоял тихий шум, резкая боль иногда простреливала в височных областях, но мысли струились легко и отчетливо.
—Почему ты улетел?
—У нас другие цели.
—Ну и что? Мог бы помочь мне просто так, без всяких целей.
—В такой ситуации мы не имеем права,
—А в какой имеете?
- При отсутствии свидетелей, например.
—Скрываете свое существование?
—Не совсем, стараемся не вмешиваться.
—А я возьму и расскажу всем.
—Тебе никто не поверит. Обычный психический срыв в стрессовой ситуации.
—Понятно. Значит, мама...
—Ей хорошо теперь, она знает обо всем, что с тобой случилось.
—Видела?
—Она больше не видит, но знает и ощущает лучше земных людей. У них другое понятие слов «видеть, слышать» и других общепринятых на земле средств отображения информации.
—А разве мама не человек?
—Уже нет, по крайней мере, в том измерении, которым оперируют люди.
—Ей действительно хорошо?
—Да, не сомневайся, у мамы сейчас много забот, в том числе очень приятных. Тебе пора спать.
—Ты где? Почему я тебя не вижу?
- Более того, ты меня и не слышишь, но матери известны твои мысли. Она желает тебе добра, Спи, спи, спи-и-и...
Глубокий сон изобиловал великолепными видениями и ощущением полета, Блаженство свободного падения сменялось ужасом реального столкновения с проводами высоковольтных линий электропередач. Но судьба миловала, и он, круто взмывая в небо, пролетел буквально в нескольких сантиметрах от смертельной опасности. Самым замечательным в этих полетах была реальность и естественность происходящего. Оказывается, летать даже проще, нежели ходить или плавать. Подъемная тяга возникает за спиной в районе лопаток, ее мощность, как и возможность управлять полетом, осуществлялась приятным усилием воли. Постепенно видения и полеты перешли в череду беспричинных кошмаров, не имеющих никаких зрительных образов. Дрожащую плоть охватывал ужас, резко пропадал, и на его месте теплились остатки страха, острыми иглами покалывая кончики пальцев. Тело наливалось рыхлостью, движения становились мучительными и неуклюжими. Сознание, физически пульсируя и, согласно закона сверхтекучести, переливалось между полюсами бесконечно больших и бесконечно малых величин. Устав существовать в этом безумстве, Геннадий усилием воли выполз из переливчатого состояния и к своему ужасу стал проваливаться в глубину темной воронки без единого проблеска света. Сил на сопротивление не осталось, и он канул в темень.
Яркое зимнее солнце сияло в огромных окнах. Старые, полусгнившие рамы, крашенные цинковыми белилами бесчисленное количество раз, несли покой и умиротворение.
«Странно. Где я? Кто здесь храпит на соседней кровати? Общежитие? Нет, храпит старик, а пожилые в общежитиях не живут. Надо вспомнить, что со мной было вчера. Так понятно, не помню ничего. Пойдем по другому пути. Почему на мне дикое хлопчатобумажное нижнее белье? Я не ношу... не носил никогда кальсоны с завязками, да еще и с незавязанными. И с незавязанными не носил, и с завязанными не носил… Абракадабра. Странный маскарад. Пахнет карболкой? Пахнет карболкой! Больница! Значит, я попал в аварию, возможно, автомобильную. Нет, у меня никаких повреждений... Облучился? Да, да! Облучился в отсеке! Черт побери, кажется, влетел и ничего не помню. При каких обстоятельствах, как остальные ребята? Выяснить, непременно выяснить».
Высокая белая дверь открылась, вошла молоденькая медсестра, следом за ней осторожно ступал Николай.
- Коля? Ты зачем приехал или прилетел?
—Я приехал, как ты, Гена?
—Нормально. Кто тебя вызвал? Сестра, что со мной?
- У вас небольшой нервный срыв, произошедший в стрессовой ситуации.
- Да, я знаю, мне говорили. Ну, и что, зачем вы вызвали брата? Я совсем плох?
—Никто никого не вызывал. Лежите спокойно.
—Гена, я же взял отпуск и пришел.
—Пешком?
—Приехал. Приехал на троллейбусе,
- Понятно. В Сибирь на троллейбусе. Оригинально. Зачем вы мне врете?
- Почему в Сибирь? А-а-а! Ты что, Гена, не помнишь ничего? Ты дома, то есть в больнице. Понимаешь?
—Больной, вам вставать нельзя. Ложитесь.
—Как в больнице, дома? А мама знает? «Почему он так странно смотрит? Когда я успел приехать домой и попасть в больницу? Значит, не облучился, а все-таки авария...»
—Гена, мамы нет...
—Всё, посещение заканчиваем. Больной, вам требуется покой.
—Почему мамы нет, она уехала?
—Нет, Гена...
—Так! Идемте. Идемте-идемте, я же просила, никаких разговоров.
Медсестра, выпроводив брата, вернулась в палату... «через четыре минуты двадцать, шесть секунд». Сохраняя неприступное выражение на лице, она сделала Геннадию укол, и он вспомнил, что следует говорить «не сделала, а пос-та-ви-ла-а-а-а...»
На шестой день лечащий врач Сергей Александрович неопределенно хмыкнул и дал указание, старшей медсестре выписать Геннадия, который уже знал, что «сегодня не шестой день, а девятый. Девятый со дня маминой смерти». Горечь утраты смешивалась с обидой на несговорчивого гуманоида, не захотевшего воскрешать маму. «Они стараются не вмешиваться — праведники! И брат тоже хорош, смотрит на меня, словно я помешанный. Что ему говорить, о чем? Они же ничего не видели и не понимают. Таблетки, уколы — эх, чуткие вы мои, знали бы вы...»
Бесперспективность обсуждения с людьми проблемы воскрешения Геннадий понял «через семьдесят два часа сорок три минуты и восемь секунд с момента первого обнаружения эллипсоида». Он наверняка знал, что эллипсоид не корабль или летающая тарелка, как думают многие на земле. «Возможно, есть и летающие тарелки, возможно, но в данном случае мы имеем образование, созданное волей трех сгустков мыслящей энергии, один из которых предстал перед Геннадием, да и перед другими людьми (просто им не дано видеть, ощущать) в образе гуманоида. Что тут непонятного? Мыслящая энергия способна создавать различные материальные объекты с параметрами необходимыми для выполнения тех или иных поставленных задач. Просто и гениально, но попробуй объясни это лечащему врачу или родному брату, скажут — больной. Причем здесь больной? Все известные религии говорят о Божьих Ангелах, это и есть то, что я наблюдал собственными глазами. Для них Вселенная бесконечно уютна и удобна, как для нас собственный любимый дом. Гармония — вот главная особенность неизвестных людям измерений Высшего Мира. Там нет понятий «высота, ширина, глубина, расстояние, время». Нет, и все. Почему нет? Потому что нет! Эх! Ну, например - для нас, людей, расстояние между Землей и допустим... Туманностью Андромеды составляет две тысячи триста световых лет, и людям просто невозможно их преодолеть с помощью сложнейших и по существу бесконечно примитивных технических устройств, будь то звездолеты, летящие со скоростью распространения света. Сие просчитает любой троечник из заштатной школы. Для духовных созданий, как я понимаю, расстояний просто нет. Впрочем, продолжим рассматривать наш пример. Допустим, Вселенная — лист бумаги с изображенными на нем звездами, и мы очень маленькие люди — букашки с гипертрофированным сознанием собственного умственного гения, сидим посредине нашего воображаемого листа и гордо взираем в громадный телескоп на далекую Туманность Андромеды и другие неизведанные миры. Ай да мы! Увидели (сквозь тысячи световых лет искривленного пространства) далекую туманность, лежащую, как оказывается, рядом с нами на одном листе, только на обратной странице. Посмотрели в телескоп и давай мечтать о сверхдальних путешествиях сквозь миллионы звездных систем. Утопия. Вот вам и человеческий гений. Им же не надо лететь сквозь наши расстояния, сначала над бесконечными просторами одной страницы, потом над не менее бесконечными далями другой страницы одного и того же листа, ибо для них листа нет, и в тех измерениях страницы совмещены воедино. Так-то, гении — ревнители технического прогресса, инженеры стиральных машин и поклонники одноразовых шприцов —эскулапы».
Вскоре Геннадий покинул здание районной больницы. «В четырнадцать часов тридцать девять минут одиннадцать секунд Прощайте, участливые граждане — медработники, и ничегошеньки-то вы не понимаете в человеческом теле, ни тем более в душе, но разве вам докажешь. И духи тоже хороши — могли бы помочь воскресить маму, а у присутствующих просто вычеркнуть из памяти нелепое событие, не захотели, презренные. Где они теперь туман напускают?.. О, заботливый братец, стоит у машины, ждет своего малость свихнувшегося младшенького. Все вы реалисты-материалисты, что с вас взять, поехали».
На «сорок дней» пришли две тетки с мужьями и мамина подруга Анастасия Григорьевна. Обедали в печали. Пользуясь случаем, мужики крепко выпили и мало-помалу стали говорить громче, для начала хвалили покойницу, а потом вовсе о ней забыли, переключившись на обсуждение текущих житейских проблем. Николай, подсев к брату, с пьяными слезами на глазах принялся доказывать, как много он сделал для ремонта родительского дома, фактически заново построил на свои кровно заработанные и вот этими своими руками, для детей старался, единственных маминых внуков. А она, покойница, как их любила, всё говорила: вот умру, и дом вам останется. Гена, мол, далеко в Сибири, на всем готовом, ему ничего не надо, квартира есть, зарплата в три раза выше наших скудных заработков... Ария тоски из оперы «Тоска», Туманность Андромеды на чистом листе, бытия. «Девятнадцать часов, пятьдесят четыре минуты, шесть секунд».
Ядреный сибирский мороз приятно пахнул в лицо после изнуряющей жары самолетного салона. «Прилетели. Наконец-то дома, прощай, мама прощай, детство и отрочество, родительская изба с колодцем посреди двора. Мамы нет, скоро, новостройки снесут даже память о родительской усадьбе. Строители завалят колодезную воду всяким хламом... А чем собственно мусор хуже прозрачной воды, и то и другое химические элементы, мгновенно разлагающиеся в эпицентре ядерного взрыва. Элементарно... Ба, что я вижу! Старый знакомый эллипсоид. Нет, померещилось, станут они, летать за всякими, делать больше нечего! А что им еще делать? Птичка Божия летает, ни забот и ни труда... Маму жалко, совсем не видела хорошей жизни: то война, то разруха, да и отец не очень радовал трезвым образом, все кричал на подпитии: «Я раненый, контуженный!» Пока была жива, никакие сгустки энергии не летали, не подсматривали. В следующий раз пристанут со своей праведностью, я с ними поговорю в другом ключе. Довольно жить законом, данным Адамом и Евой,... «сгустки энергии» загоним...«Пассажиры рейса, прибывшего из Москвы, приглашаются в багажное отделение для получения багажа», они внушают, заманивают. Они? Тьфу, опять померещилось. Так действительно можно с ума сойти. Спокойно, Геннадий, спокойно, никаких гуманоидов, ангелов. Ты в аэропорту, тебя никто не встречает, и славненько. Увидел бы шеф или, более того, особисты в компании гуманоидов, враз выведут за режим, и тогда прощай работа, докторская... Хорошо, что не все их могут лицезреть, а я никому не обмолвлюсь, не покажу. Пятнадцать часов, тридцать минут, сорок девять секунд местного времени, пора идти за багажом».
К работе на реактор не допустили, так как в связи с похоронами пропустил очередной медосмотр. Уныло побрел в медчасть, постоянные медосмотры превеликая гадость. «Так и есть, оказывается, схватил лишку и когда успел? Ничего страшного, пробьюсь через начальство, народу всегда не хватает. Шеф уболтает несговорчивых гиппократов. Не получилось, тем лучше, посижу в библиотеке, помаракую. Есть интересная идея, одиннадцать часов, три секунды».
Жозефина Александровна легко, несмотря на высокий рост и крупные размеры (хорошего, человека должно быть много), поднялась навстречу Геннадию Павловичу. Гена, как всегда, смутился, не зная, чем объяснить столь учтивое поведение зав. библиотекой. Так вот всегда радушно и внимательно, как будто он, по крайней мере, членкор Академии наук. Лучше бы ворчала, как все старушки. Подбирая заказанную литературу, Жозефина Александровна успела выразить свои соболезнования по поводу смерти матери, мило и интеллигентно утешала его, призывая не отчаиваться, время все лечит. «Славная старушка, одиннадцать часов двадцать семь минут, четыре секунды». С увесистой стопкой книг в руках и благодарным выражением на лице Геннадий удалился в уют и полумрак читального зала!
Работа спорилась, где-то далеко прокричала Жозефина Александровна о продовольственных наборах и обеденном перерыве, да-да, возьмите. «А ведь и правда, они могут пробивать пространство напрямую... Нет, тут возможна ошибка в вычислениях, завтра пропущу через вычислительную машину, проверю. Не выйдет, нет соответствующей программы. Они не такие наивные, показывать свои секреты всякому и каждому. Попрошу Ивана, он любые программы как семечки... Погодите, Геннадий Павлович, со своими семечками. Иван потребует исходные данные к методу. Так-так-так, правильно, Лобачевский, ну как же, как же, милейший Николай Иванович в этом направлении высказывал очень, ну, очень дельные мысли,... мысли? Исследуем ваши мысли, дядя Коля, сквозь призму ваших же трудов». Геннадий озабоченно вышел из читального зала в проходную комнату — импровизированный кабинет Жозефины Александровны. «Так, старушки нет, ах да — ушла в столовую. Не беда, найду сам... Только этого нам не хватало, темно как в закупоренной бочке. Нет, ну, надо же, в самый интересный момент погас свет. Вот, Николай Иванович, не дают прочитать ваши гениальные мысли... Мысли?.. Тринадцать часов, пятьдесят две минуты, одиннадцать секунд. Время — один из видов материи, а мысли? Продукт. Какой, к черту, продукт — материя. Несомненно, материя. Особенно, ценные мысли. Мы нужны для вырабатывания мыслей,... миллиарды людей.,... нет, все живое создает благодатную почву для функционирования духовных особей параллельного мира, в который мы все уходим и возвращаемся снова и снова... Стоп, а почему собственно темно? Тринадцать часов, пятьдесят девять минут, семь секунд. День, а темно! Может я ослеп? Нет, из-под двери читального зала видна полоска света. Их шуточки. Вернусь, пожалуй».
В читальне царил полумрак. На столе, за которым недавно работал Геннадий, горела настольная лампа, освещая силуэт сидящего за столом человека. Странно, вроде никто не заходил... Коричневый костюм... как у меня. Что он там пишет, в моей тетради? Гена осторожно приблизился и заглянул через плечо сидящего. На столе лежал открытый том Лобачевского, поскрипывало перо наливной авторучки (Гена любил писать наливными китайскими), оставляя за собой влажный след, как в замедленном кино, превращавшийся в математические формулы, Логика построения доказательства была поразительной. Да, да! Правильно, именно так, когда дельта икс стремится к бесконечности...
—Что и следовало доказать. — Перо, жалобно скрипнув, поставило точку.
—Поразительно, теперь человечество... Ну, что уважаемые сгустки энергии, получили! Гений человека всесилен, проблема сверхдальних,... то есть сверхближних галактик... Да, но уравнение возможно только при условии, что зет равно нулю.
—Совершенно верно.
—Да, иначе лямбда...Так-так, а что у нас несет зет?
—Жизнь.
—Так жизнь... Жизнь?
—Да, Гена, биологическую жизнь.
- Мы с вами не знакомы настолько... для таких нелепых шуток. Что, что значит, жизнь равна нулю? Жизнь в математических формулах не рассчитывается.
—Увы, Гена, в нашем уравнении...
—Не надо ваших сожалений! Кто вы такой? По какому праву... берете книги в государственной библиотеке, мешаете работать...
—Но я тебе помог, Гена.
—Геннадий Павлович, прошу без фамильярностей. Мы,... мы с вами на брудершафт не пили, уважаемый, так что не надо этих снисхождений. А-а-а, явились! Как мать вернуть, так не вмешиваемся...
—Успокойся, Гена, садись. Ты слишком...
—Не тыкай мне, будь ты Ангел или даже Бог!
—Я не Ангел, Гена, посмотри внимательно. Узнал?
—Нет, но я действительно с вами где-то встречался. Почему мой костюм на вас?... Вы... ты извини меня, но кто же я тогда?
—Мы с тобой одно, целое, через несколько минут я дематериализуюсь, и мы почти сольемся.
—Ты моя душа?
—В теперешнем состоянии нет, но в принципе... впрочем, это неважно на данный момент. Формула, которую ты готов был вывести...
—Но вывел ты.
—Да, не перебивай, у тебя мало времени. Настоящая формула верна, но пригодна только для меня.
—Но мы же одно целое.
—Почти, но биологическая оболочка, тело, тело для гармонии, м... Как бы вернее выразиться?...
—Должно стремиться к нулю.
—Увы, Геннадий, таков закон.
—Мама...
—Не спрашивай, тебе уже все известно.
—Да, извини.
—В апреле произойдет авария на четвертом энергоблоке Чернобыльской АЭС. К сожалению, неизбежно. Правильно, именно в это время. При ликвидации аварии возникнет проблема локализации очага, иначе быть беде несравненно большей, нежели радиоактивное заражение. Решение проблемы подскажет сам аварийный реактор. Только в непосредственной близости, от него возможно нащупать верное решение.
—Но аварию легче предотвратить...
—Авария, неизбежна, не трать попусту силы, тебя не поймут, и ты не сможешь решить. Только тебе подвластно...—голос собеседника звучал все тише.
Геннадий напряженно вслушивался. Хлопнула дверь, Гена оглянулся, ни звука. Никого... Повернувшись к столу, он уже никого там не увидел.
Чернобыль унес много человеческих жизней. Огромное количество людей участвовало в ликвидации, и мало кто из них вспомнит, что основную идею локализации очага подал тихий, малость странноватый сотрудник одного из предприятий оборонной промышленности, стремившийся в период первых суматошных недель подойти к самому логову бешеного зверя.
Похоронили Геннадия без особых почестей рядом с могилой матери. Умирая, Гена попросил брата сжечь при нем ученическую тетрадку с длиннющей формулой. «Секретная? — спросил Николай, — Может сдать куда следует?» Гена тихо улыбнулся и ответил: «Нет, Коля, это формула гармонии, людям она не нужна, поскольку зет равно нулю».