12
Настя, и "Ловец во ржи".
Осень есть осень: пока пришёл домой - совсем стемнело.
Мама, у которой волосы были накручены на бигуди, и Ксения Юрьевна, с банным
полотенцем на голове, - обе, с разрумянившимися лицами, сидели в зале за круглым столом,
покрытым белой скатертью с цветной вышивкой по кромке. Посреди стола на металлическом
подносе возвышался электрический самовар и около него остывали две пиалы чая. Украшением
стола была конфетница с конфетами в ярких обёртках. Так же вокруг стояли тарелки с
пельменями, винегретом, солёными огурцами и помидорами, и графин с красной настойкой.
Далее, в проёме между окон зала на высоком старом комоде (сколько я помнил себя - он
всегда там стоял), был включён телевизор, где несколькими минутами ранее закончился
очередной лечебный сеанс Анатолия Кашпировского. Обе женщины, надев очки, уже
отвернулись от "ящика" и, склонившись над столом, были заняты не едой, а совсем другим
делом.
- Вот, видишь, - говорила Ксения Юрьевна и показывала маме на разложенные перед
ними карты, - дальняя дорога ему выпадает, а на сердце - печаль ложится... У-у, и
короли, короли: крестовый, пиковый! Казённый дом... А к сердцу - дама червовая...
Только что-то... радости-то нет, а всё печаль больше. Видишь - всё пики выпадают...
- А, Илюша! Ты пришёл! Ну, здравствуй! - по-моему, искренне обрадовалась Ксения
Юрьевна, даже встала из-за стола, чтоб обнять меня. - Спина, правда, болит страшно - ты
уж извини, - да как же не поцеловать-то тебя!? Ведь один же ты мужик-то у нас... Ох! -
тяжело вздохнула она, поцеловав меня в обе щёки и крепко похлопав по спине, и ещё
несколько раз охнув, пока снова садилась на место. - Солдатик ты наш! - добавила она,
чуть не всплакнув. - С возвращеньицем!
Ксения Юрьевна была всего года на два-три старше мамы, но выглядела на все
пятьдесят, и вела себя и охала соответственно этому. Она не раз рассказывала историю о
том, как она "вышла замуж, будучи худее худого, костями гремела, а стоило ей родить
Настёну - и распёрло её во все стороны". И сейчас, даже "лёгкий пар" после бани, не
скинул ей "пяток" лет, а наоборот - будто добавил их.
- Здравствуйте, тёть Ксения! С лёгким паром вас! И тебя, мама, с лёгким паром!
- поприветствовал я женщин, и вышел на кухню, помыть руки.
- Спасибо! Садись с нами. Голодный, небось? - ответили они одновременно в два
голоса и быстро сгребли со стола карты, и мама убрала их в комод.
- А что же Настя не пришла? - спросил я.
- Да, в бане ещё моется, должно быть. Она может и часами там сидеть, всё -
худеет. Будто от бани и жара - можно похудеть. А может - уже и помылась, да побежала
домой прихорашиваться: надо ж перед тобой выглядеть соответственно. Ведь, она уже не
сопливая девчонка, а... девушка, поди. Уж и ухажеры, наверное, есть. Да Настёна разве
признается?.. Смотри, Илюшка: пока ты служишь - уведут девку! - засмеялась Ксения Юрьевна.
- Иди, поешь, да тоже в баню сходи, - сказала мама, насыпая мне в тарелку
горячих пельменей. - Вот уксус. Ты же любишь с уксусом.
- А, однако, долгий у тебя часок. Анна говорила, что ты на часок ушёл, а...
на дворе-то уж ночь, - заметила мне Ксения Юрьевна. - И чтой-то такой смурной пришёл?
- Да... так получилось, - промямлил я, пережёвывая пельмень.
- Да ладно... - сказала мама, как бы намекая куме, чтобы та "не задевала больных
тем за разговором". - А мы тут с кумой после баньки по чарочке наливки за твой приезд
выпили. Выпей и ты, если можно. Да и Семёна... и Василия надо помянуть. Год уж прошёл.
Да ты не бойся: она ж без дрожжей, с прошлогоднего варенья. Э-э, только чокаться не
надо. Когда поминают - так пьют.
Я взял рюмку с красной наливкой и выпил. Наливка была очень сладкая и прохладная.
Давно, ещё мальчишкой, я дал себе клятву: "никогда не пить этой гадости!" - и не пил, и
не чувствовал потребности. Мне было достаточно вспомнить пьяные дебоши отчима и других
выпивох, вспомнить их пьяные рожи и их дурацкие поступки - и не было никакого желания
быть похожим на них. А сейчас я знал, что наливка не крепкая, и выпил для приличия.
Женщины тоже выпили со мной "по полной" и закусили.
- Слушай, Илья, - начала Ксения Юрьевна, - а что за погоны у тебя такие красивые?
Что они значат? Или сейчас всем такие дают?
Я засмеялся.
- Нет!.. Не всем. Мои погоны означают, что я сержант, танкист.
- Он же сержантское училище закончил, и все экзамены на одни пятёрки сдал.
На командира танка выучился! Я ж тебе показывала, кума, "Благодарственное письмо" от
командования части! - удивилась мама.
- Да знаю я! Видела от тебя всё! Но я хочу от него, самого. Чтоб он сам... И я к
чему это? Вот послушайте меня, - оживилась Ксения Юрьевна. - Я-то знаю, как у тебя
голова работает, - дай бог каждому бы так! Так ты, Илья, - и не теряйся, давай - дальше
стремись. Учись дальше. Что там... у военных: институты, академии, или как по-другому
они называются? - я не знаю. Уж кто-кто, а ты-то запросто сможешь! Во, какой важнецкий
и стоящий военный из тебя получится! Поверь мне, я тебе точно говорю! Я всегда любила и
уважала военных: и дисциплина у них на высоте, и они всегда подтянутые, ухоженные, и
везде им уважение и почёт. Любо-дорого посмотреть на них! Ну, настоящие мужчины! И до
полковника дослужишься, а то - и выше!.. Не то, что эти... наши, гражданские. А, Илюша?
Раз уж с институтом у тебя такая карусель получилась. Определяться-то всё равно
придётся. Ну, не будешь же ты... вагоны разгружать, да ломом да кайлом махать всю жись!?
- Конечно, надо, - согласился я. - Ничего, тёть Ксения, всё встанет на места в
своё время. Не переживайте, - отвечал я, а сам с радостью чувствовал, что у меня уже нет
ни капли страха перед ней; я вдруг понял: на сколько я подрос и возмужал за этот год. Я
слушал их, а сам думал о своём и даже улыбался: так было приятно ощущать себя взрослым.
- Нет, военным по нашим временам - опасно. Сама знаешь, что твориться в мире.
Я же всё мечтала увидеть своего сыночка - врачом, - вздохнула мама. - Но... сейчас, как
поработала в больнице, поглядела на то, что там твориться: на всю эту кровь, грязь,
отрезанные руки и ноги, а - главное - наслушалась: какие там склоки, интриги; просто -
змеиный клубок, а не больница! Так что теперь, даже если б Илюша и захотел учиться на
врача - я бы ему отсоветовала. Ты ж, кума, знаешь, конечно, Ирину Афанасьевну,
гинеколога? Я от многих слышала, что она врач от бога, скольким людям помогла! И такая
всегда спокойная, обходительная. Так съели же, выжили её! Ушла на пенсию... Кто лечился
у неё, сейчас приходят, спрашивают, охают, жалеют, и - уходят. Зато такая "кобра" и
главная интриганка во всей больнице, как кардиолог, - и царствуют. А ещё сердечников
лечит! Да я бы ей горшки из-под больных выносить не доверила! Это она под главврача всё
яму копает, всё на его место метит. И я нисколечко не удивлюсь, если она своего добьется.
- Да, и я лечилась у Ирины Афанасьевны, - вздохнула Ксения Юрьевна. - Да и
Настёну она у меня принимала при родах. До сох пор благодарю Бога, что она дежурила в
тот день, когда меня чуть живую привезли в роддом. Как я её тяжело рожала, кто бы знал!
Чуть кровью вся не истекла, и, если б не она - померла бы, точно...
- Да, кстати! - вдруг нахмурилась мама на меня, - вот, про кровь-то заговорили
- я тут и вспомнила! А ну - признавайся сейчас же: что у тебя было? Ты ранен был? Тебя
избивали в армии? Говори сейчас же, не вздумай ничего скрывать! А то рассказываешь нам
тут сказки. Ты представляешь, кума, - убежал он это... как только приехал сегодня,
переоделся во всё домашнее. А я потом - глянь - а шинель-то его запачкана, да так
здорово! А в чём? - не пойму. Стала я её оттирать, даже замывать пришлось. Смотрю - а
вода-то красной стала! Я б, может быть, и не поняла бы ничего, да не зря же в больнице
работаю - сразу увидала - кровь это! А ну признавайся сейчас же: откуда кровь на
шинели?! Куда ранен?!
- Мам, ты чего? - удивился я. - Ничего я не ранен. Успокойся!.. Ах, да! Это
сегодня я, когда приехал и шёл с вокзала домой вдоль линии... Девчонка одна - прямо у
меня на глазах - под локомотив попала. Я её с машинистом поезда вытаскивал на обочину...
Ну и - замарался.
- Не врёшь? - засомневалась мама. - И чего тебя-то туда поднесло? Больше некому
было, что ли?
- Мам, ну ты даёшь!.. Я потом ещё в милиции на вокзале показания писал.
- И вечно тебя во всякие истории тянет. Без тебя никак?
Дальше женщины начали обсуждать и "переваривать" только что услышанное от меня,
и припоминать подобные случаи, и хотели ещё продолжить разговор со мной, но я встал
из-за стола и заторопился в баню.
- Что ж мало поел? - переживала мама. - Ладно, потом поешь. Ты сначала воды
холодной в баню захвати, а то там мало оставалось, тебе не хватит. Вёдра пустые на
крыльце, на скамейке возьмёшь.
Я накинул на плечи фуфайку, сунул под мышку банное полотенце, и вышел на улицу.
Было темно и очень свежо. На небе сквозь городскую хмарь тускло мерцали звёзды. Большая
Медведица была слева, ковшом книзу. Выше хорошо были видны звёздочки Кассиопеи. А ещё
выше, даже сквозь осеннюю хмарь сверкала Вега в созвездии Лиры, моя любимая звезда. У
неё необыкновенный свет и цвет. Я, как найду её на небе - так могу часами смотреть на
неё, и мечтать; и, почему-то, на душе становится так тепло и светло! Я с удовольствием
закурил, взял большие оцинкованные вёдра, и пошёл за дом, в огород к колонке. Ещё отчим
несколько лет назад провёл зимний трубопровод с улицы прямо в дом и в огород, что было
очень удобно.
Пока вода, громко журча, лилась в ведро, я всё всматривался в блёклое, ночное
небо и вспоминал: на сколько ярки и многочисленны были на небе созвездия там, в воинской
части, вдали от города; эти - не шли ни в какое сравнение. И в душе у меня было всё так
же блёкло и неопределённо, как это небо...
Я вспомнил о колонке и воде только, когда вода полилась мне на ноги в огромные калоши...
Я ввалился в предбанник и сразу в баню, весь объятый клубами горячего пара.
Поставил на пол одно ведро, а второе приподнял над бочкой, чтоб перелить воду в неё - и
только тогда увидел то, от чего тут же ведро с водой выскользнуло у меня из рук
, бухнулось об пол и облило меня от самых калош до пояса ледяной водой.
Прямо передо мной на полку сидела... совершенно нагая Настя, распаренная, розовая,
с прилипшими к телу берёзовыми листочками. Она явно окаменела от неожиданности, и в упор
смотрела на меня. Окаменел и я... Что там картины в музеях или фотографии в журналах!
Они - просто бледная тень по сравнению с живой красотой молодого женского тела, которое
было передо мной, да ещё такого разгорячённого русской баней... Не знаю, сколько длилось
это... видение: одно мгновение или целую вечность, но сознание вернулось ко мне только,
когда я услышал тихий, удивлённый голос Насти.
- Тебе чего?..
А я... только и смог прошептать в ответ:
- Ничего... Воды принёс... - и тут же вылетел пулей в предбанник и во двор, плотно
захлопнув за собой двери.
Ну, что особенного случилось? Обыкновенное человеческое тело, правда... с женскими
особенностями, - а сердце - будто с ума сошло! Аж в ушах стучало, того гляди - перепонки
лопнут! Вот что гормоны с человеком делают: рассудок отключается, а сердце вразнос идёт!
А, ведь, ничего не сделал: только всего-то... неожиданно увидал обнажённую девушку в бане...
Уже позже, когда и я попарился в бане, и мы все, и Настя тоже, - сидели в зале
за круглым столом и ужинали, - я всё ещё был "не в себе" и не мог прямо смотреть на неё,
отводил глаза в сторону. Да и настойка на меня, наверное, подействовала, хоть и была
слабенькая; но лицо у меня было такое же красное, как и напиток этот... Потому и
разговор у женщин со мной не получался. Хотя Настя - с мокрыми рыжими волосами и одетая
в тёплый банный халат - была уже не та, что в бане; да и огромный халат скрывал все её
прелести. Но... многочисленные веснушки на её лице сейчас были даже милы; и на меня так
и веяло от девушки - а мы сидели рядом, близко - каким-то непонятным ароматом, теплом и
домашним уютом, покоем. Даже однажды наши глаза встретились, и, хотя, я тут же
отвернулся, но невольно подумал: "Ай-да, Настя! Тихоня - тихоня, а в глазах-то у неё...
будто лиса затаилась, хитренькая, маленькая, но - хищница. И рано или поздно - она ещё
покажет свои ноготки. Придёт её время, и вырвется на свободу эта лисичка. А сейчас мать
её подавляет. А она и не сопротивляется, выжидает. Потому и... лиса!"
Так и просидел бы я в тот вечер вот так... отрешённый от всех и от всего, если б
неожиданная просьба Насти не "задела меня за живое".
- Илья, помоги мне, пожалуйста... как раньше помогал. - Настя смотрела на меня и
улыбалась: видимо, она хотела что-то напомнить мне из прошлого, о чём-то намекнуть этой
улыбкой, да меня очень заинтересовал её вопрос, а не воспоминания. - Нам в школе дали
задание: прочесть любую современную книжку иностранного писателя, и написать по ней
сочинение... Я прочла "Над пропастью во ржи"... по-моему - автор Сэлинджер. Но там так
всё запутанно и сложно, что я не поняла... главной мысли: к чему эта книга? Если ты,
конечно, читал её когда-нибудь...
- Книга - прекрасная! - даже воскликнул я, не удержался от восторга. - Как ты
удачно выбрала! Да - сложная, да - запутанная. Но... суть её довольно проста: это -
бунт, бунт молодости, бунт личности - против устоев общества, против... родителей, если
коротко сказать.
Я в пылу своей речи даже не заметил, как при этих словах: "против родителей" -
изменились лица наших родителей и "навострились их ушки" к нашему разговору.
- Это почти тот же - вопрос отцов и детей, что у Тургенева, - продолжал я,
занятый своими мыслями, - только в современном американском обществе, - сделал я упор на
слове "американском", чтобы немного успокоить слушателей. - А ещё, в большей степени, -
это бунт юноши и против себя, потому что... он понимает, что: ещё молод, ещё нет у него
опыта, ещё нет силёнок - бунтовать цивилизованно. Вот он и бесится: и жить не хочет,
как его родители; а как жить по-другому? - ещё не знает... не умеет. Вот и...
вытворяет, что попало, - заключил я, уже задумавшись о другом, о себе; но тут же
очнулся. - Сильная книга! - ещё раз подчеркнул я. - Между прочим, когда задержали убийцу
Джона Леннона - Марка Чепмена, - у него с собой была именно эта книга, и он её читал...
Ох, зря я это сказал! Обычно я прежде думаю, а потом говорю, а тут... сорвалось.
- Вот - вот! Доведут вас эти книги... до такой же дури! - чуть ли ни в один голос
воскликнули Ксения Юрьевна и моя мама. - Ты что - другой книжки прочесть не могла?! -
даже накинулась на дочь и рассердилась Ксения Юрьевна.
- Да я откуда знала?! - обиделась Настя. - Она - не большая. Толстую - не хотелось
читать... И ещё, Илья: а к чему у неё такое название?
- Потому что у Холдена, у мальчишки у этого, мечта была: "ловить в поле ржи
играющих в бунтарей ребятишек, таких же заблудших, как он сам", чтоб они "не сорвались
в пропасть", то есть: не стали, как тот Чепмен - убийцами, или наркоманами, или
алкоголиками...
- А почему именно - в "поле ржи" надо было их ловить, а... не в других
каких-нибудь местах? - не поняла Ксения Юрьевна. - Извини меня, Илюша, но до меня
что-то не доходит. Думаю - и Настёна не всё поняла.
- Это... писатель так фигурально выразился, потому что эта книга - художественная
литература, а не документ, не протокол какой-нибудь судебный, где всё должно быть
точно... до буковки. Это - в фотографии отпечатывается всё в точности, как есть на самом
деле. А художник... рисует картину - так, как ему нравится... и, чтобы и нам эта картина
понравилась. А писатель - тот же художник, - объяснил я женщинам всё, как мог, как
понимал сам.
- Вот и хорошо, что я за всю свою жизнь не прочитала ни одной книжки, потому что
- враки всё там, одни выдумки! - констатировала свои выводы Ксения Юрьевна.
Ещё не скоро в тот вечер меня оставили в покое, - а меня занимали уже другие
мысли, - поэтому я отвечал на все их вопросы без прежнего азарта, иногда - даже невпопад.
Уже ночью, перед сном, оставшись наедине, я достал из своего тайника "потаённую
тетрадь" и записал в неё следующие строки, которые мучили меня в этот вечер более всего:
"Нет, она меня не любит... - я имел в виду Зою, -
Напрасно думал, напрасно я мечтал,
Напрасно пережил волненья,
И мой туманный идеал
Вновь разбился об каменья...
Напрасно молодость дана,
Напрасно сердце стонет и рыдает!
Впереди лишь... смерть одна,
Сзади же мука всё скрывает...
И любовь напрасна... Нет любви!
А, если есть, - то не для нас...
Всё теперь мечи и рви,
Но сердце не залечишь враз..."
Я уже закрыл тетрадь и сунул её под подушку, до утра; и уже потянулся к
выключателю, чтобы погасить настольную лампу, как... непреодолимое чувство и желание
остановили мою руку, и я вновь вытащил тетрадь и взял ручку. Какое-то время подумал,
глядя в темноту, в никуда... и записал следующее:
"О! Разреши обнять твои колени,
Прижаться к ним - и зарыдать!
Избавь меня от скуки, лени -
Разреши любить, и нежить, и ласкать!
Разреши с тобою вместе
Обойти весь Белый свет,
И узнать: есть ль на свете
Счастье, верность, - или нет!?
О! Устал я! Задыхаюсь!
Закрой глаза мне, усыпи!
Простите, люди! Каюсь! Каюсь!
О боже! Душу... унеси..."
К кому я обращался в ту минуту, кто меня вдохновил на тот "порыв души"? - я не
знаю. Может, нечаянное "видение" в бане, может... просто абстрактный образ; но и
Настя, и Зоя, и... всё остальное - перемешалось в моей голове! Возможно, и наливка
подействовала. Но сны мне в ту ночь снились такие!.. Даже никому не могу рассказать их,
даже слов таких нет в человеческом языке... Но приятные сны. Тем более что перед сном
я надел на голову наушники и включил на магнитофоне кассету со своим любимцем - Крисом
Норманом; я так соскучился по милой моему сердцу музыке, что мог слушать его бесконечно,
всю ночь.
12
Утро