Вот и так, вот и сяк - распорядок дня,
Вот и так, вот и сяк - распорядок дня,
А на том свете тоже живут,
Тихонько хозяйство ведут...
Сергей Пахомов
Олег Юрьевич Шабля всю жизнь проработал в одной конторе и на одной должности. Он был судмедэкспертом в СМЭшном морге, но кроме вскрытий и бальзамирования трупов, занимался еще экспертизой живых лиц, и время от времени вполне официально приторговывал кое-чем, что люди приносили в экспертизу, и не хотели забирать обратно, например охотничьими ружьями, из которых кто-нибудь застрелился. Для этого нужно было всего лишь попросить близких ,,самца,, так эксперты называют самоубийц, переоформить документы на какого-нибудь случайно проходящего по коридору санитара, в обмен на бесплатную кремацию, например. Это был идеальный выход, так как ,,самцы,, в основном предпочитали стреляться в голову, через ротовое отверстие, и на качественную бальзамировку получившихся кусков мяса уходило слишком много времени и растворов. Поэтому санитары просто зашивали их в брюшную полость, и даже при похоронах в закрытом гробу ,,самец,, начинал ,,доходить до кондиции,, даже быстрее, чем некоторые ,,законные клиенты,, - диабетики, и вичевые наркоты. Благо, у Олега были подвязки в крематории, как впрочем и в ЛРС, и бизнес шел как по маслу. После оформления документов на санитара, дворника или кочегара, Олег публиковал объявление о продаже ружья, забыв сообщить его историю, и официально продавал его, кому нужно было, переписывая потом уже с дворника - на покупателя. Жигиты из ЛРС, получив свои пять копеек, против не были, если конечно покупатель не являлся откровенным уголовником или психом. Все это естественно делалось на фоне основного заработка на отписках от вскрытия и бальзамировании, но об этом, наверное можно бы было и не упоминать, понятное дело – тут ,,шабашничать,, сам Бог велел.
В общем, работа была на любителя, и много денег не приносила, но их вполне хватало, чтобы прокормить жену и сына, и Олег никогда не метил на какую-нибудь более высокую должность, как впрочем, не искал и других способов зарабатывать больше. Их семья жила в небольшом домике у городской черты, не имела ,,круглых,, счетов в банках, не отдыхала за границей, Олег всю жизнь, с момента получения прав и до сегодняшнего дня проездил на старой бордовой ,,Девятке,, с которой за это время уже сроднился до уровня долгих, вдумчивых, душевных бесед, в отсутствие пассажиров, с которыми можно бы было поговорить. В последнее время сын Лева тоже стал садиться за руль, но он обращался с ,,Девяткой,, не совсем уважительно, на что она потом всегда жаловалась Олегу. Разговаривать с ,,Девяткой,, Олегу нравилось больше, чем с трупами, потому что она хоть в каком-то смысле была живой, во всяком случае более живой - двигалась, подавала сигналы, могла как-то взаимодействовать с людьми.
До разговоров с машиной и трупами Олега довели сами трупы, а точнее – работа. Нельзя сказать, что работа сделала из него морального урода, нет. Олег не был человеком хмурым, холодным, нелюдимым, циничным. Он не был вообще никаким. Его скупые жесты и мимика обычно ничего не выражали, да наверное и нечего было выражать. Все его дни казались похожи друг на друга, как и все ,,клиенты,, и их родственники, и безразмерные трагедии, вполне умещались в объем протоколов вскрытия, которые Олег, ничего не чувствуя и не выражая, методично писал и писал своим аккуратным, убористым почерком, уже лет двадцать. К трупам он без излишней сентиментальности, как впрочем и без лишнего цинизма, относился как к сырью, к вскрытиям и бальзамированиям – как к процессу производства. Зашитые, забальзамированные, одетые и напудренные ,,клиенты,, в гробах, которые выдавались родственникам, таким образом являлись готовой продукцией, и не более того. Работа Олега не предусматривала смеха, или даже улыбок на территории СМЭ, придя домой, он тоже не мог начать разговор на тему ,,А у нас сегодня…’’, ,,До конца недели/месяца/года надо бы еще успеть…’’ и ,,Вот хохма была…’’, хотя хохмы иногда действительно случались. Так со временем он отвык не только смеяться, но даже и просто улыбаться. Когда Олег все же смеялся, то смех исходил сквозь неподвижный разрез губ. Часто он ходил задумчивый, погруженный в свои мысли, почему-то старался избегать смотреть людям в глаза, не отвечал на вопросы или говорил невпопад, зато подолгу бурчал что-то себе под нос. В общем, по крайней мере в последнее время, Олег жил в каком-то своем мирке, где можно было выслушивая причитания родственников покойных, вспоминать, что нужно бы отремонтировать в своей «Девятке», разговаривать с ней, и со своими клиентами, а на вечные глупые вопросы и приставания живых людей отвечать скупо, или вообще не отвечать. Общаться с трупами, а уж тем более, со своей «Девяткой» было намного лучше, чем с живыми людьми.
Все это произошло наверное потому, что настоящий, внешний мир на самом деле был, а может, просто казался Олегу слишком жестоким и неуютным. Его отношения с женой уже давно ухудшились и свелись к спанью в одной постели, именно к спанью, и не более; сразу после перестройки все профессиональные надежды свелись к надеждам на то, что в будущем по какой-либо причине будет умирать больше людей, чтобы у него было больше работы; сын Лева был в общем-то неплохим парнем, но жил какой-то своей жизнью, и единственным, что объединяло его с отцом была та самая бордовая «Девятка», да и то, только когда ломалась, и нужно было ремонтировать; друзей у Олега не было, поскольку все его ровесники в период перестройки, распада СССР и отделения Казахстана, либо заработали, кто как, много денег, и не хотели знаться с неудачниками, либо обыдлились, то есть – превратились в быдло, и с ними общаться самого не тянуло.
Олегу в своем мире было комфортно, и он убежденно предполагал, что для других людей он если и не выглядит самым счастливым человеком, то по крайней мере не отличается от окружающих. Но конечно, на самом деле все было не так. Олег просто не понимал, что выглядит нелепо во всем – в одежде, в речи, в жестах. Не понимал, что зачесывая челку набок, чтобы скрыть залысину слева он только сильнее подчеркивает залысину справа, искренне пытаясь успокоить родственников какого-нибудь очередного ,,клиента,,, обязательно говорил что-то такое, что не только сильнее их расстраивало, но даже звучало как оскорбление, стараясь не глядеть на глубокое декольте, начинал совершать какие-то бешеные, максимально возможные для человека по скорости и углу обзора движения глаз и запинаться в речи, а пробуя успокоиться, впирался остекленевшим взглядом в одну точку, и запинался еще сильнее. Еще с детства, после падения с мотоцикла, он не выговаривал, не произносил букву ,,Л,, и все слова у Олега, звучали без нее. Например, ,,базамирование,, вместо ,,бальзамирование или ,,скапей,, когда хотел сказать ,,скальпей,,. Так он говорил всегда, а когда нервничал, начинал еще заикаться, и путать буквы ,,Ш,, с ,,С,, и ,,З,, с ,,Ж,,. Главное, самому-то, как всегда, в бешеной спешке, между вскрытиями, письмом отчетов и всяческими разъездами, ему до этого декольте было – восемнадцатое, с обратной стороны дело, но думал – как бы кто чего не подумал, ну с этого-то, какой-нибудь шиздец всегда и начинался.
Он думал, что знает жизнь достаточно хорошо, во всяком случае, не хуже смерти, но и это было не так. Хотя, по правде говоря, ее пожалуй и никто не знал. Да, ни ему, ни всем его коллегам ни знание закона, ни профессиональные навыки не помогли стать успешными в этой самой жизни людьми. Тогда многие из них, пытаясь хоть как-то применить на пользу ту информацию, которой обладали, стали искать лазейки в законе, осваивать кое-какие ментовские прихваты и со временем разработали большие и серьезные коррупционные схемы, которые даже приносили деньги, и большие, но не такие, которые были нужны. В результате вышеперечисленного, вся правоохранительная система окончательно превратилась в одну большую ОПГ, или проще говоря – банду, с законов перешедшую на понятия, то есть – бандитские законы отношений друг с другом и с фраерами. Что ж, изначально хранители закона, они должны были знать врага в лицо, и были весьма осведомлены о понятиях, подчас – лучше самих уголовников, и казалось бы – вот тут то и будет успех, возможность сориентироваться в положении. Но нет конечно, в этой общей грызне каждого с каждым не было ни победителей, ни побежденных, ни правых, ни виноватых, да и вообще – никакой логики. Не зря в девяностые в России верили, что настают последние времена.
Олег же был максимально законопослушным гражданином, услуги бальзамирования не навязывал, а деликатно предлагал, и оказывал их в нерабочее время, за ружья из которых кто-нибудь застрелился, предлагал честный бартер, тем более от них итак хотели избавиться, даже готовы были заплатить, а уж в какой-то откровенной уголовщине участвовать даже и не думал. Да и то сказать, дураком надо быть, чтоб не понять – будучи человеком из системы, взять ту же взятку – значит нагадить на голову системе, и в первую очередь – самому себе. Дать взятку тому же гаишнику, то есть тоже человеку из системы – нагадить вдвое большую кучу. Так в той же России милицию и довели до полиции. Так все менты побратались с ворами в законе и начали жить по понятиям. Но ведь сколько раз их учили, что весьма гибкие законы уголовного мира созданы не для того, чтобы поддерживать хоть какой-то, хоть уродливый но порядок, а для оправдания беспорядка и беззаконья. Тут любой первокурсник из той же высшей школы милиции сказал бы, что по такой логике через какое-то время хоть милиция, хоть полиция, как не назови, развалится, и падая, развалит всю страну. Тут бы как раз и вспомнить, что всё устройство уголовного мира, включая и «должности» воров в законе, и татуировки, и эти самые понятия придуманы самими ментами, чтобы удобней было бороться с уголовниками, где надо, объединяя их, а где надо – разобщая.
Но Олегу до этого всего не было совершенно никакого дела. Он, пусть наивный, смешной и совершенно неприспособленный к жизни, не только не влился в коррупцию, но и не озлобился ни на эту самую жизнь, ни на людей. И даже когда по любому поводу или, как чаще бывало - без повода, все говорили в лицо, что он хмырь, тряпка и не мужик, Олег, повинуясь профессиональному инстинкту, просто всерьез просил доказать это, и объяснить, чем выражены эти качества или их отсутствие. При любых выяснениях так и так выходило, что он все-таки какой-никакой, но мужик, хотя чаще спорить с ним просто не начинали, и пару раз обозвав, больше не трогали. Да, с трупами подчас было приятней, но только приятней чем с живыми уголовниками, ссученными ментами, наркотами, да и просто разным былом, с которым чаще и приходилось общаться. Вообще же Олег был жизнелюбивым человеком – ему нравился и тихий отдых, и шумные компании, если там были интересные люди, хотя, как самодостаточная личность, он мог легко переносить одиночество, когда круг общения сужался. Конечно Олег любил и живых людей. Больше – детей и стариков. Также Олег любил и животных, хотя был не чужд охоте. Наверное дети, старики и животные нравились ему потому, что не пытались, каждые – по каждой причине, казаться большим, чем были на самом деле.
Так он и жил, просто делая свою работу, чтобы кормить себя, жену и сына, чтобы продолжать бесконечный ремонт дома и машины. А дом и машина были нужны, чтобы сейчас и в будущем точно так же и жить, и работать, и зарабатывать на бесконечный ремонт дома и машины, которые нужны… И так – день за днем, месяц за месяцем, год за годом, и всю жизнь, пока не подкатило под полтиник, он жил, чтобы другие могли умирать и уходить достойно, за достойную плату. Католиков и православных он отправлял в рай или в ад, мусульман – в исламский джанна и джаханнам, к Иблису, евреев – к еврейскому Богу и Дьяволу, как они называются, Олег не знал, атеистов он просто зарывал в землю.
Продолжение следует