Я когда нибудь отдельно расскажу о том, как два года выпускал свою литературную газету на Севере. В первом ее номере я поместил небольшой материал и стихи безвестно ушедшего от нас тюменского поэта Владимира Белова. Помещаю их здесь так, как это было в том номере в далеком 1991 году.
НАМ УМЕРЕТЬ БЕССЛЕДНО НЕ ДАНО
Когда я слышу это имя, перо само тянется к бумаге, чтобы написать слово ПОЭТ БЕЛОВ с большой буквы…
Он завещал похоронить себя в родной деревне, рядом с могилой отца. И как рассказывают очевидцы, в час, когда настало время выносить тело, в притихшую избу прорвался скорбный крик журавлиный…
Приехавшие на похороны литературные друзья (хоронили Белова молодые поэты тюменщины) выскочили на улицу (поэты – народ чуткий к необычному!) и увидели, как над домом прокружил одинокий журавль, и направился на воспетый Беловым Север… Есть в этом полете одинокой птицы что-то от божественно-символического – в природе ведь все едино…
Поэт тоже был одинок, и рано умер, в расцвете лет. Как и обожествляемый им Николай Рубцов, он ушел от нас безвестным. Во времена, в которые жили и творили такие беловы, в литературу пробивалась в большинстве своем пронырливая серость. Да ведь и сейчас подобная серость на плаву – когда нас перекормят возвращенной литературой, эта серость поспешит заполонить кооперативные издательства, что уже намечается. А беловы, как и Мастер у Булгакова, пишут лишь потому, что не могут не писать. Таким этот дар дается от Бога, где мало одного желания творить.
Белову же физически не было возможности заниматься проталкиванием своих стихов, да и не по нутру было - он знал свой срок на этой земле, и торопился напиться, надышаться поэзией.
Он жил жизнью аскета.
Дома кроме стола и пишущей машинки, да кипами разбросанных по комнате рукописей, у него ничего не было - навещавшие единомышленники располагались на полу кто как. Жил на мизерную пенсию инвалида с детства, питался поэзией, и тем, что перепадет от забегавших молодых, которые обожествляли кумира, и носили буквально на руках.
В те дни квартира Поэта превращалась в литературную студию. Апофеозом таких вечеров становился прорыв кумира на свежий ночной, как обычно, воздух. Его на руках выносили на улицу, и он носился по двору на самодельной низенькой тележке, толкаясь руками, и пел ...стихи!
Когда я впервые услышал от поэта-другана Юрия Баскова, и прикоснулся к стихам Владимира Белова, лишь пробежался глазами по его «Мне ничего не надо, я богат…», я мысленно поклялся, что обязательно должен донести до читателей голос этого талантища. И вот однажды повез подборку его стихов в столичный «Наш современник», рассказал о нем, показал стихи.
Незнакомый мне сотрудник Волобуев из отдела поэзии журнала отметил силу слова беловского, своеобразность манеры письма, отобрал несколько листов из представленных полусотни, заверил, что постарается дать место в ближайшем номере… Но через пять месяцев я получаю письмо, адресованное лично мне: дорогой друг, Ваши стихи нам не подошли…
О Белове можно говорить часами.
Но лучше помолчать перед именем сим.
И еще раз обогатиться его духовной силой…
Габдель Махмут
(Литературный «НОРД-ВЕСТник», №1, 9 сентября 1991 г., г. Надым)
Представляю ту подборку,
что опубликовала моя газета "НОРД-ВЕСТник" в первом своем выпуске:
***
Чего понять не в силах я давно,
Так это тайну собственного тела:
Как много раз оно обречено!
И так болит
жестоко,
и болело!..
Но все живет –
прогнозам вопреки,
И отрицая страшные прогнозы
От ярости сжимает кулаки,
Кричит и улыбается сквозь слезы.
И, сломанное жизнью пополам,
Горя зимой и замерзая летом,
Живет и мыслит – удивляюсь сам –
Каким-то тайным непонятным светом!
Откуда силы?
И откуда свет,
чтобы полжизни
за себя бороться?!
Так, видно,
воле жить –
предела нет!
Конец предела –
гибелью зовется…
***
Горит во вселенной
живое пятно,
Упрямый вопрос без ответа:
Что знаю о будущем?
Только одно –
В нем столько же мрака и света…
И сколько о том ли,
о сем ли ряди,
Суть жизни – открыто и честно –
Над бездной
По скользкой доске
перейти!
Куда и зачем?
Неизвестно…
Великая эра в огне
и в дыму.
Толкаются толпы народа…
Где ж берег?
Не видно его никому
На скользких жердях перехода…
***
Однажды беспамятной
ночью проснусь
От гула столбов из тумана…
И, будто крутым
кипятком
обожгусь –
Напьюсь из пустого
стакана…
И бросив на темное зеркало взгляд –
Чужое лицо обнаружу…
…Кто видел
как ангелы
в небе горят –
Навряд ли спасет
свою душу…
…И буйствует Гоголь,
навзрыд хохоча,
И сыплет золою на туфли…
Но Бог упаси нас, -
не надо врача!
А вдруг он,
покуда зола горяча
Прочтет гениальные угли…
…Оплакала скрипка
славянскую грусть
И лопнули струны
от стужи…
И гонит в шинелях
буранная Русь
Живые
и мертвые
души…
***
Мне ничего не надо –
я богат.
Мое богатство –
прошлые потери…
Толкая в ночь
заржавленные двери,
Я ухожу по жизни наугад…
И там, где свет
боится темноты,
На мертвом пне
душою забываюсь…
Цветут на кленах белые
цветы, -
На мертвых кленах,
я не ошибаюсь…
И сквозь седые лунные леса
Бреду к едва мерцающему свету
И выхожу по собственному следу
К тому же пню,
похожему на пса.
И вот, когда ночная тишина
Не знает ничего о человеке –
Пишу стихи
на белой грани сна
О том же счастье,
и о том же снеге…
И обрываясь,
забываюсь сном –
Косматой тенью
поперек страницы…
А флаг зари
сгорает за окном
На каменных
развалинах
больницы.
…И медленно садится снегопад
На крыши, на следы,
на парапеты…
Мне ничего не надо –
я богат,
Хоть нет рубля
на сигареты…
***
Я
никогда не буду
старым.
Не потому, что не хочу.
А как цыган
за звон гитары,
За юность – жизнью заплачу…
И на каком-нибудь
рассвете
Окрасив свистами зарю,
Все, что имел –
спущу на ветер,
И за туманами сгорю…
И не мечтая о
бессмертье –
пускай останусь я
седым –
Я лишь у мамы
на портрете
Останусь странно
молодым…
…Влюбленным в лунные
туманы,
В огонь, и в белую
тетрадь…
И никогда
седым не стану –
Вернее,
не успею стать…