Даю слово

Александр Ведов-Московский
  Жить одним днём, абсолютно не задумываясь, что будет дальше — это, наверное, неправильно. Но я не осуждаю современную молодёжь, большинство из которой именно так и живёт. Это их жизнь и прожить её они должны сами. И кто был прав, время потом рассудит.

  А, вот мы уже и нашли общую точку соприкосновения в вечном споре поколений. Ведь мы тоже так же в молодости говорили, когда развеивали в пух и прах старые стереотипы.И боролись, боролись.Особенно на комсомольских собраниях. Я любил на них бывать, потому что это было настоящее действо со своими героями, характерами, да и декорациями тоже. Порой до такого доходило, что и Шекспир со своими трагедиями неинтересен становился.

  А ещё мне нравились ведущие, то есть те, кому собрание поручали вести. Понятно, что был регламент, устав, но тем и приятнее было ощущать колорит индивидуальности. Особо мне нравилось, как вёл собрания Олежка Каширин, из параллельного 8-Б класса. Ведь по регламенту как положено:слово предоставляется и полный, так сказать,табель о рангах, то есть кто, что и о чём говорить будет. А Олег говорил чётко и понятно: Даю слово! Ну, и фамилию, естественно, добавлял. И всё. Его и так пытались поправлять, и этак. А он послушает, головой утвердительно покивает и опять за своё. После нескольких таких собраний его так в школе и прозвали — "Даю слово". А он даже и не обижался. Потому что был простым, честным и бескомпромиссным...

  Больно сейчас говорить о нём, что был, но, к глубокому сожалению, это так. А чтобы и вы меня поняли, расскажу всё по порядку. Во всяком случае, почти всё.

  Когда Олег закончил школу с золотой медалью, для него были открыты двери всех высших учебных заведений, а он выбрал лётное училище. Многие из его одноклассников с удивлением отнеслись к такому выбору, но только не мы,его друзья, потому что знали, что с детства наш "Даю слово" бредит самолётами и небом. И не просто самолётами, а истребителями.

  Учёба в военном училище давалась ему легко, а перспективы дальнейшей службы были ясны и безоблачны. Так бы, наверное, и было. Но здесь грянула война в одной дружественной нам африканской стране, и Олег подал рапорт с просьбой командировать его к месту боевых действий. Ни о какой командировке молодого лейтенанта, конечно же, не могло быть и речи.

  Во-первых, он уже получил хорошее распределение в одну из частей Дальневосточного военного округа;

  во-вторых — молодая жена с только что родившимся сыном;

  а в-третьих — причём здесь командировка, когда мы, то есть страна, в тот военный конфликт как бы формально и не вмешивались.

  Но надо было знать нашего "Даю слово", который своей напористостью и бескомпромиссностью добился того, чего хотел. Правда, его официально уволили из Вооружённых сил,по состоянию здоровья, разумеется; заставили подписать ворох всяких бумаг с предупреждением об ответственности за разглашение государственной тайны, а потом, в числе других, таких же как и он Дон-Кихотов, то есть инструкторов, переправили к месту боевых действий в лагерь повстанцев.

  И начались у нашего Олега суровые военные будни. Били наши, били наших. Хотя, конечно же, в подавляющем большинстве, дралась между собой "чернокожая" братия: и на суше, и в воздухе. А Олег учил начинающих местных лётчиков не просто летать, а побеждать. Как делал это в воздухе он сам...

  Но однажды Олег взлетел на своём "Миге" и не вернулся с задания. Его сбили над вражеской территорией, а потом тяжелораненого переправили в столицу сопредельного государства, но не на курорт, которыми оно славилось, а в тюрьму. Немного подлечив, Олега начали пытать, добиваясь от него только одного — признания, что он кадровый советский военный лётчик. Олег выдержал все пытки, но от перенапряжения, долгого нахождения в тёмном каменном мешке, пропитанном тропической вонью и смрадом, он потерял зрение, а потом и способность самостоятельно передвигаться...

  Спустя год Олега обменяли на двух сбитых нашими "вражеских" лётчиков. Так высоки были ставки в той малоизвестной войне.

  По возвращению на родину начались скитания по военным госпиталям без права на заслуженные льготы и внимание. Без права, потому что статус участника боевых действий на нашего "Даю слово" и других военных инструкторов той малоизвестной войны не распространялся. Не было их там, и всё. А раз по документам не было, значит и статус не положен.

  А ещё Олег не мог никак понять, почему рядом с ним только его старая добрая мама. А где же его жена Марина, где сын Ростик. Он не раз спрашивал о них у своей матери, а та, украдкой смахнув слезу, вновь и вновь пыталась его убедить, что они приходили, но их просто не впустили в палату. "А где письмо, почему нет письма?", — вновь спрашивал Олег, и его мама в который раз обещала, что письма есть, просто она забыла свои очки и не может их прочитать. А что она могла сказать своему бескомпромиссному сыну, положившему своё здоровье на алтарь Отечества, если его жена бросила своего мужа-инвалида и ушла к другому- сытому,здоровому и практичному.

 Сказать это было бы равносильно смертному приговору, на что она,естественно, пойти не могла. Но когда Олег в очередной раз спросил о своей жене Марине, его мама, покопавшись в тумбочке, достала чистый лист бумаги и стала читать. Она сделала это так правдоподобно, что у Олега даже выступили слёзы на бесцветных глазах. Слёзы счастья и надежды, слёзы горечи и любви. И так продолжалось несколько месяцев. Олег даже пошёл на поправку, пытался сидеть и вставать, а однажды он даже сказал своей маме: "И правильно, что Марину не пускают ко мне. Она не должна меня видеть таким. Но я обязательно начну ходить, мама, обязательно. И когда Марина ко мне придёт, я встану, обниму её, а потом возьму на руки Ростика и мы все вместе покинем этот опостылевший госпиталь..."

  Но случилось так, что мама Олега простудилась и попала в больницу с двухсторонним воспалением лёгких. Когда Олег узнал об этом от лечащего врача, ему стало плохо. Настолько плохо, что администрация стала искать других его родственников, но кроме бывшей жены никого не нашла. Не знаю, что двигало Мариной, но она пришла в госпиталь. И Олег узнал горькую правду её измены и предательства. Да и с кем — с ничтожеством со старшего училищного курса, которому он, Олег, бил физиономию за трусость и воровство. Воровство у своих, у курсантов.

  После общения с Мариной Олегу стало ещё хуже, и лечащий врач потребовал, чтобы бывшая жена немедленно покинула госпиталь и больше никогда сюда не приходила. Но было поздно, очень поздно. Бескомпромиссное сердце нашего "Даю слово" не выдержало предательства близкого человека и остановилось. Остановилось вопреки здравому смыслу и надеждам на скорое выздоровление. Вопреки тем нечеловеческим мукам и испытаниям, которое оно выдержало во вражеском плену. Вопреки безграничной любви старой больной женщины, которая всего двадцать восемь лет назад явила миру прекрасного и доброго человека.

  Правильно говорят, что "и правда разная бывает, и если доброты ей не хватает, она всего лишь мёртвая вода..."

  С тех пор прошло много лет, а с ними ушли в вечность многие и многие, с кем пришлось учиться, дружить, работать.Чьи-то лица уже стёрлись из памяти, другие неясны и расплывчаты, а вот Олежку Каширина мы помним все. Все, кто его знал и любил. И не важно, что до сих пор нет-нет, да и вспомнишь его смешное прозвище, или спросишь: "А помнишь, что учудил наш "Даю слово"? Конечно, помним. Помним и скорбим.
 
  А вместе с ним помним всех наших близких и знакомых, кто беззаветно положил свои жизни и здоровье на алтарь служения Отечеству, не требуя взамен ни льгот, ни наград, ни почестей, а тем более сытой и спокойной жизни. Ведь всё это превращается ни во что, когда человек уходит из этой жизни. Уходит в вечность, чтобы его помнили или забыли.

 И ещё.Для того, чтобы тебя после ухода в вечность помнили хотя бы близкие люди, и нужна то всего самая малость — просто быть человеком. И поверьте, здесь время нас рассудит абсолютно правильно. Факт!