ВЕДЬМА В ОГНЕННОЙ КОЛЕСНИЦЕ
Я ладони коснусь рукой
А дыханием – по ресницам.
Ты не знаешь меня чужой –
Ведьма в огненной колеснице
Юлия
Чувства убиенны,
Неотпеты, любовью – восстанут.
Все так наоборот
В перевернутых душах оставят.
Юлия.
«Влияние женщины на жизнь человеческого общества несоизмеримо выше мужского влияния»
Заумная фраза из неизвестного источника.
Нельзя сказать, что Юлия не вспоминала этого парня, волей судьбы встреченного ею в Молдавском селе Любомир. Вспоминала и очень часто вспоминала. Ведь это именно он стал для нее первым опытом ее познаний в тонкостях интимных отношений между парнем и девушкой, мужчиной и женщиной. И это именно он открыл для нее дверь в мир чувственных отношений между мужчиной и женщиной и показал красоту этих отношений. Как же о таком забыть? Как? Не-ет, такое не забывается!
Не забывается потому, что эта их встреча сделала ее женщиной, как физиологически, так и психологически, этой их встречей она открыла в себе женщину и раскрыла в себе женщину. И эти ее открытия стали теперь неотъемлемой частью ее нынешней женской сущности, а, значит, и судьбоносными. Такое остается в душе, в сердце, в памяти, в генах навсегда, навечно, и поэтому, наверное, затем начинает переноситься на стихи. Причем, на стихи трудные, сложные для восприятия, малопонятные внешне и как бы тяжеловесные от запрятанных в них мыслей, эмоций и чувств, наполненные яркими чувственными переживаниями и мощнейшей драматургической энергетикой.
Я слушала время застывшее,
Время - без тебя.
Меня простынями остывшими
Укроет тишина.
Наутро боль простуженную
Закутаю в платок,
По одним и тем же улицам - врозь
Куда-то пойдем.
Гладит рукою скрюченной
Одиночество по волосам.
Я слышу твой стук измученный
Сердца - без меня.
Я слушала время застывшее,
Время - врет!
Я в жар простыней укутаю
Выздоровление свое.
Или же вот это стихотворение, пропитанное такой открытой и буквально кричащей о себе болью, таким глубочайшим драматизмом, таким отчаянием, такими переживаниями, что ей самой становилось не по себе, когда она его иногда сама для себя повторяла шепотом.
Он отвернулся, ушел ,
А трава ,что он растоптал,
Корчась, прильнула к ноге ее...
Только зря. Не оглянулся,
Был рад, но луна
Вслед подмигнула слезе ее-
Ярче стали глаза.
Что он удумал?
Ведь ты не могла,
Ты же любила больше,
Чем твои руки
Хотели дать. Взять,
И украсть для другого.
Ты уходила
К нему , от него;
Продажные улицы знали,
То что все ноги морозом свело,
Голос хрипел до отчаянья,
До боли! Темно. А он
В это время...
Сидел за чашкою чая.
Но, скажите, откуда она могла знать такие удивительные и совершенно ничем неприкрытые снаружи откровения о неком чувстве, возникающем между мужчиной и женщиной и называемым любовью, если она сама, по существу, еще и не любила никогда.
Ведь то, что с ней произошло в Молдавии, назвать любовью сложно. Точнее, рано. Это был ее лишь первый шаг в мир чувств, эмоций, физиологических удовольствий и неземных наслаждений, связанных с близкими отношениями с нравящимся тебе мужчиной, этим малопонятным для тебя существом противоположного пола, В мир любви, в мир света, радости, горя, боли, страсти, Или и вправду, у поэтов генная память и они знают об окружающем нас мире гораздо больше, чем мы с вами! И потому они кажутся нам такими странными и такими непонятными.
Она действительно была странной девушкой, и видела мир вокруг себя совершенно не так, как его видят обычные люди. Она его видела, как бы изнутри, из глубины своих натянутых нервов и потому ощущала его всегда с некой таинственной для себя, но всегда опасной, болевой, драматической и даже трагической стороны, О чем невольно говорили ее стихи.
Вьюга - согласье ветров,
Холод в отчаянье снов.
Память - уйти, не забыть,
Руку - ожег о гранит.
Помню - на белом цветы,
Знаю, тебе - ты живи...
Вижу - ресницами тень,
Бросив ,застыла метель.
Знаю, что сквозь, навсегда,
Сложены руки на крест.
Троица не подняла,
Я приложилась во след.
После возвращения из Молдавии она явственно почувствовала изменившееся отношение к ней окружающих людей. И дома. И на улице, а затем и в школе. Она хорошо запомнила удивленно вскинутые глаза отца в Москве на вокзале и его изумленное покачивание головой, когда он увидел ее выходящую из вагона.
-- Ого-го, - крякнул он озадаченно, - Да ты совсем взрослой стала!
И с нескрываемым мужским изумлением покачал головой:
- Да-а, совсем красавицей стала! Совсем! Прямо светишься вся!
Он осторожно и даже как-то неловко, словно чужую, «приобнял» ее и поцеловал в щеку. А мать закусила свою нижнюю губу и без слов нежно прижала ее к себе и тихо, тихо, чтобы никто не слышал, только для них двоих, осторожно спросила:
-- У тебя все нормально?
-- Ты о чем это, мам, - не поняла ее Юлия и звонко, радостно рассмеялась, - Я отдохнула великолепно! Такого лета у меня еще не было!
А брат, который был старше ее на целых три года, увидев ее такую яркую и такую красивую, даже застеснялся как-то, неловко ткнул ее губами в щеку и ошарашено выдохнул:
-- Ну, ты дае-ешь, старуха! К тебе и подходить-то теперь даже страшновато! Такая «балдежная» стала! Класс! Кру-уто!
А дома вечером она написала стих о своем возвращении домой и о летнем своем отдыхе на сеновале:
По коре, по земной - навылет,
Из тисков временных - нарыв.
Я тебе с первозданной глиной
Протянула "белый налив".
По шажочкам, с нежданным страхом,
К подозренью застывших лиц -
Ты со мною в безумном танце
В треугольник Бермудов скользишь.
Слышишь голос, за мной - наощупь -
Мы исчезнем из меридиан,
Пока ночь не пришьет к небосводу
Осуждающий желтый глаз.
А потом, до звезды последней,
Без вины тебе, не шевелясь -
Под дыхание жизни прежней,
Параллели с моей искать.
***
На праздничное открытие нового учебного года в своей школе с надоевшей линейкой и звонком, она не ходила. Она пришла сразу на первый урок в своем десятом классе. Когда она зашла в класс и поздоровалась, ей никто не ответил. Хотя по классу прошел тихий «ах» и даже гул приглушенного «ошарашивания», вызванного неприкрытым всеобщим восхищения. Весь класс заворожено смотрел на нее. Девчонки завистливо, ребята очумело. И учителя долго еще не могли прийти в себя от этого неожиданного превращения их бывшей невзрачной и серенькой на вид ученицы в такую ослепительно яркую красавицу.
И нельзя сказать, что это ее новое положение в школе не обрадовало саму Юлию. Конечно же обрадовало. Но не настолько, насколько можно было бы ожидать. Ведь Юлия жила в основном своей внутренней жизнью и возня внешнего вокруг нее окружение ее мало волновала. Свои боли и свои радости она посвящала стихам и только стихам:
Да - это боль,
Но близкая, не злая.
Как старая знакомая, вдруг вновь
Мне о присутствии своем напоминает.
Ты, участь может быть моя?
Не знаю. Да только,
Как возникнешь враз,
К тебе я примыкаю.
К себе привыкнуть - не даешь,
И позабыть не позволяешь...
Да - это боль!
Но ты о ней, увы, не знаешь…
Она говорила своими стихами сама с собой. И сама была для себя великолепной собеседницей. Разной и всякой. Когда внимательной и доброжелательной, когда черствой и глухой, и даже жестокой, Когда справедливой, доброй, когда злой и подлой. Когда мягкой, ласковой, когда высокомерной и надменной.
Как все замкнутые, творческие люди, ушедшие в себя и живущие своей внутренней, интенсивной духовной жизнью, Юлия много читала. И как ни странно это звучит для молодей еще и зеленой девушки, она любила серьезную литературу. Пустой литературной «развлекаловкой» в виде женских романов или детективов она не интересовалась. Только и только классика. Причем классика в основном французская, немецкая, английская и конечно же, русская и Советская. Она была единственной в классе, если не во всей школе ученицей, которая прочитала, и прочитала с интересом, если не сказать, что и с удовольствием, не только «Анну Каренину», но и «Войну мир» и даже «Воскресение» Толстого.
Через книги и свои стихи она пыталась познать и понять не только и не столько окружающий ее мир, но, прежде всего, саму себя. И порой это приносило удивительные результаты с непредсказуемые исходом и далеко идущими последствиями.
К примеру, в десятом классе она посмотрела на видеокассете фильм «Гамлета» с самим Смоктуновским в главной роли. И фильм ее поразил до невозможности. Особенно Смоктуновский в роли Гамлета.
После фильма она взяла в школьной библиотеке том избранных произведений Шекспира и начала читать его пьесы. И ушла в них с головой. Она не просто их читала, она их проигрывала в своей голове, в своей душе, в своем мозгу, а потом и в своей комнате, оставшись одна, чтобы никто ее не видел и наяву проигрывала отдельные сцены их этих пьес, а то и всю какую-нибудь пьесу. Брат учился в Москве и жил в общежитии. Она перебралась в его комнату и могла теперь спокойно быть наедине с собой, ничего и никого не опасаясь.
У нее была великолепная память. Память позволяла ей легко, без особых усилий и затрат своего времени на выполнение школьных уроков и заданий учиться на хорошо и отлично. Она знала наизусть все написанные ею стихи. И легко запомнила тексты Шекспировские пьес, которые были во взятом в библиотеке томе. Здесь был и «Гамлет», и «Король Лир», и «Ромео и Джульетта», и « Сон в летнюю ночь». И любимым ее занятием теперь стало проигрывание в лицах Шекспировских пьес в своей комнате.
А потом писала стихи. И почему-то про любовь. Про несчастную, несостоявшуюся, трагическую, не нашедшей себя в этом мире любовь. Свою, чужую – это было уже не важно! Главное, что про любовь.
Вслед смотреть и выть от страха;
Примет жертву на алтарь
Или сам падет на плаху
Соскользнув по именам.
Вслед смотреть - давиться костью,
Недосказанность глодать,
И дробиться сердцу острым -
Просто Ты и просто Я.
Вслед смотреть, как вьются гнезда,
И кукушкой прокричать -
Было ль рано? Стало ль поздно?
Нам молчанье отменять.
Заканчивала она школу в конце девяностых годов. Время было трудное, И материально трудное, и духовно, и морально, и этически. И остаться в стороне от происходящего в стране она, конечно же, не могла. Она была активной участницей всех событий тех лет. Но не на улицах и площадях, а в только что написанных своих стихах. На появление в городе и в Москве бесчисленного количества убогих и нищих, просящих у прохожих милостыню, она прореагировала вот таким стихотворением:
Смотри, Россия и р-реви!
Напрасно взор не отворачивай
От Совести, что у стены
С рукой протянутой склоняется…
Она же ставит нам кресты,
Хотя сама стоит у стенки,
Смотри Россия и ре-вв-и,
Дуй на ободраны коленки!
Сдери же поволоку с глаз,
Не ройся мелочно в кармане,
Она тебя не просит дать,
А молит взять, что там лежало.
Смотри, Россия и реви!
А потом началась знаменитая эпопея с перезахоронением праха расстрелянных в Гражданской войне членов царской семьи. И она не могла не откликнуться на такое событие. Здесь еще она прочитала в журнале «Огонек» Коротича целую подборку материалов про расстрел царской семьи, сделанных отцом еще в восьмидесятых. Она была потрясена настолько, что даже слегла на целый день в постель и не пошла в школу. Не смогла! И это ее нервное потрясение выразилось в таком стихе.
Не день, не сумерки , не плаха - ночь.
Ни дня до страха , ни приказа - мощь
Самодержавная , обманом - низ,
Как впору рясы инквизиторам пришлись.
Не день, не сумерки , не плаха - ночь.
Не штык, не войско на все петли - казнь
Рыжебородая, в пяти словах,
Что знамя белочехам трусит сдать.
Не день , не сумерки , не плаха - ночь.
Не белоручки , на все руки - шлешь
Муть кровяную - отцовским потом -
Жизнь людскую на пять душ - не заработал.
Не день , не сумерки , не плаха - ночь.
Суть Венценосную раскрыли - дрожь - Святы!
Мученникам - в ночи, каяться к вознесенью
Восемдесят две весны по коленям поколенью.
Хотя в ту Гражданскую войну расстрелянных и уничтоженных семей с обеих сторон было множество. Но из всех тех множеств убиенных семей по мнению новой Российской интеллигенции была только одна достойная большой жалости - царская! И ее Юлии почему-то было жальче всех. Или это было потому, что тогдашние СМИ России кричали только лишь об одной царской семье.
Об остальных жертвах Гражданской войны они почему-то молчали. Да и Юлия не знала ничего о той Гражданской. Войне. Ведь самой историей России она интересовалась мало и знала ее плохо. Хотя и имела в Аттестате по истории отлично. Так, «куценькие» знания в объеме обычного школьного учебника.
***
Школу она закончила очень даже хорошо. Для нее очень хорошо, потому что она никогда этой школьной учебой особенно не увлекалась. Просто училась. У нее было всего лишь три четверки. Остальные отлично. Что делать дальше, у нее сомнений не было – в театральный. В какой, не важно, но только в театральный. Либо в «Щуку», либо в «Щепку», либо в «ГИТИС». Где возьмут. Что возьмут, у ее никаких сомнений не было. Ведь она уже всего Шекспира переиграла. Ну, пусть не всего, пусть почти всего. Но ведь переиграла же!. И насколько она понимала, а то, что она понимала, у нее сомнений не было, все эти разыгрываемые ею роли и сцены, получались у нее великолепно. Так что не заметить ее члены комиссии просто не имели права.
Дома ее решение вызвало шок! Мать ахнула, побледнела и бессильно повалилась в кресло. Пришлось отпаивать ее валерьянкой. Отец выругался и яростно выкрикнул:
-- Ты что, того?! -- И он выразительно повертел пальцем у виска, - Ты разве не знаешь как туда поступают?
-- Как? – вызывающе воскликнула она, - По блату?
-- Да ну тебя, - махнул в сердцах рукой отец, - Не строй из себя деточку. И по блату поступают. И через постель. Кто, как сможет. По другому там не бывает. Туда ведь идут не простые выпускники школы, а «актерски» одаренные и даже талантливые. И как комиссии определиться, если абитуриенты один лучше другого? Как?! Только по личной заинтересованности. А это блат. Или постель.
Почему она была убеждена, что у нее есть актерский талант, она не знала. Но была убеждена, что играет она все роли Шекспировских пьес, как женские, так и мужские, в своих домашних спектаклях просто бесподобно. Лучше всех нынешних актрис и актеров в телевизионных спектаклях и кино вместе взятых. Как наших, так и зарубежных. И не заметить ее члены Приемной комиссии просто не смогут.
У нее был японский «видак» со множеством видеокассет, Часть из них представляли собой Шекспировские пьесы на разных языках несколько десятков которых она переиграла множество раз.
В апреле она прошла творческий конкурс во всех трех намеченных ею театральных ВУЗах Москвы в виде предварительных отборочных прослушиваний. И во всех трех она выступила успешно, и в каждом ей дали направления на последующие экзамены по актерской специальности. Экзамены шли в июле. В три потока. В первый поток она записалась в «Щепку», во второй поток - в «Щуку», и в третий – во «ВГИК».
Довольна она была до небес. И в последующем своем успехе она не сомневалась «нисколечки». Весь вопрос для нее заключался лишь в одном: какой из трех ВУЗов ей надо будет выбрать для учебы после поступления. Ведь все три ВУЗа ее будут звать к себе! Иначе и быть не может! А как же иначе?! Ее, такую яркую и талантливую, заметят везде! Ведь ее не заметить будет просто невозможно!
Программа по актерской специальности у нее была везде одинакова. Она читала текст из Гамлета, его «быть или не быть», свое стихотворении и стих Ахматовой. И делала этюд из Ромео и Джульеты», сцену их самоубийства.
Но они ее не заметили. Ни в одном из трех ВУЗов. И в театральный она не попала. А ведь она, по ее собственному мнению, была лучшая среди всех остальных претенденток на артистку. И потому удар по ее самолюбию был "страшенный".
Зашелестела, загнала,
Не под откос ли, - спросишь?
Тебе – меня, и не - года,
Изменчивая осень.
Задребезжала, задрала,
Потрясывая подолами,
И хохотала до утра
С танцующими ветрами.
Нет! – это осень не моя;
Накликали, наговорили,
И не она по площадям
Хватала меринов за гривы.
Не обнажала кров- нет, не она,
На лицах не - любовь царапала.
И не студила кровь, ни в бровь,
Ни в глаз – не била лапами.
Нет, день – не год, и год - не век;
И даже средь невечных,
Остановились – руки врозь
По нервам – крепкой цепью.
Не враг. Не помысел, не страх,
В твоей привычке осень.
Боязнь остаться, потерять –
Ночная безысходность.
Неделю она лежала в своей комнате, не выходя и ни с кем не разговаривая. Она была в отчаянии. Она оказалась не готовой к такому удару судьбы. Казавшемуся ей еще более несправедливому при таком триумфальном шествии этого ее нынешнего года, когда все у нее получалось в самом лучшем виде.
И этот ее «сладчайший» месяц в Любомиде, и это ее неожиданное для всех превращение в белого лебедя из гадкого утенка и блестящее для нее завершение учебы в школе, и спектакли по пьесам Шекспира, который она с таким удовольствием для себя проигрывала дома и которые, как ей казалось, должны были открыть ей двери сразу во все театральные институты Москвы. Не только открыть, но и позволить ей затем стать известной артисткой, чтобы и в дальнейшем продолжать также триумфально блистать на сцене и в жизни.
Но все получилось иначе. И жизнь теперь для нее казалась совсем законченной. Ведь никем, кроме артистки, она себя в будущем не представляла. И не пыталась представить.
И она опять ушла в себя, точнее, к себе, к той второй Юлии, что жила у нее в подсознании и была всегда ее отрадой и ее спасительницей. Единственной отрадой и единственной спасительницей. И она плакалась ей своими стихами. И опять эти стихи были о любви. Или о ней самой?
Вслед смотреть и выть от страха;
Примет жертву на алтарь
Или сам падет на плаху
Соскользнув по именам.
Вслед смотреть - давиться костью,
Недосказанность глодать,
И дробиться сердцу острым -
Просто Ты и просто Я.
Вслед смотреть как вьются гнезда,
И кукушкой прокричать-
Было ль рано? Стало ль поздно?
Нам молчанье отменять.
Да, наверное, это были стихи не о любви, как таковой, а о ней самой, о девушке с прекрасным именем Юлия, ставшей уже женщиной, но не познавшей еще настоящего чувства любви! А как же иначе?
Неразгаданный, неразлюбленный,
В час назначенный новолуния-
Объявлюсь звездой неназванной,
Нетускнеющей, несказанной.
Дотянись - обожгу ,обрызгаю,
Погублю притяженья искрами.
По оси другой не пройти- не в мочь-
Здесь сияния все иные -прочь!
Неиспытанный , непропитанный,
Покрывалами да признанием;
Ненасытиться не тебе, ни мне
Извержением воздуха к звезде.
Во всяком случае, ей было всего лишь семнадцать лет и ее настоящая жизнь для нее лишь только начиналась. У нее все еще было впереди.
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2013/12/10/930