Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2013/04/03/2197
Глава 4.
Страх – чувство интересное – многоликое… Может обернуться осторожностью, а может и ужасом. Да таким, что и в ступор вгонит, и к смерти приведёт. А в другой раз страх так подстёгивает тело, что потом только диву даёшься – уже ль я такое смог?! И с головой так же. Страх может полностью блокировать сознание, аж до обморока, а может и так его разогнать, что в мгновения опасности человек и всю жизнь свою вспомнить успеет, и ещё о множестве вещей передумать…
Так и Лёня. И о колодце успел вспомнить, и зарождающийся в груди вопль придушить. Закричи – амбал прибежит. Как он решит поступить с нечаянным свидетелем? Во-во… Лёня и не издал ни звука (если не считать шума осыпающегося мусора да глухих ударов растопыренных в стороны рук и ног о брёвна колодезного сруба). А в следующий миг копчик так ломануло болью, что Лёня вновь едва не заорал во всё горло. Однако, каким-то чудом снова сдержался. «Я, прям, король удачи сегодня…» - мелькнула мысль. Действительно, повезло - провалился Лёня с «удачной» стороны. Пролетев пару метров, он, хоть и жёстко, но всё же остановился в своём падении – на узком приступке, длиной в сторону сруба и шириной ровно в одно бревно.
«Фу-у-у! Слава те!..» - успел мимолётно "порадоваться" Лёня, прежде чем кто-то крепко ухватил его за шкирку и резким рывком вдёрнул в узкий лаз, начинающийся как раз на уровне ступеньки. Вот тут-то уж Лёня сдерживаться не стал (да и сил сдерживаться уже не осталось) и дал волю своей глотке. Ну, да... Он-то дал, да тот, другой, по-видимому, считал такие выходки в сложившейся ситуации непозволительной роскошью.
- Нишкни!.. – жёсткая ладонь зажала Лёне рот так, что он и не смог бы ослушаться. К тому же… Голос, приглушённо рыкнувший в Лёнино ухо и отдающий слабым сивушным духом, показался знакомым. – Узнал?
- М-м-м!.. – утвердительно промычал Лёня.
- Пошли тогда…
Захват с Лёниной шеи мгновенно пропал, и он, хоть на этот раз и значительно мягче, вновь присел на задницу.
- Блин, а!.. Колян! У меня со страху чуть глаза не полопались!.. – попытался Лёня чуть взбодриться, - Сначала вообще не видел ни хрена…
- А теперь как? – голос Николая отдалился.
- А теперь ничего, вроде…
Сквозь склонившиеся над старым колодцем кусты свет пробивался едва-едва. Его только и хватало, чтобы тьма не казалась полной.
- Ну, и нормально тогда – не полопались значит… – отозвался ещё отдалившийся Николай, - Ты идёшь или чо?
- Слышь, Колян… - Лёня заковылял следом.
- Видал я, видал… Давай только чуть позже, а?
- Слышь, а это… Как позже-то? Там же… Человек же… того…
- Человек, говоришь? – Николай остановился, потом вернулся к Лёне. – Думаешь, если бы они нашли чего стоящего, так он того борова пощадил бы? Или тебя, может, в долю взяли бы, ежели б увидели, а? Человек, бля!..
- Нет, но… - Лёня на мгновение замялся, но потом проговорил уже твёрже: - Колян, это уже другой вопрос, что за человек. Всё равно, надо ведь сообщить куда-то…
Николай чуть помолчал, а потом проговорил, словно бы, немного устало:
- Лёня, Лёня… Правильно говорят, что простота, мол, хуже воровства.
- В смысле?..
- Вот сам посуди. Украл, поймали, ну, дали годков несколько… А вот сообщишь ты в ментовку о том, что сейчас произошло, и чо? Думаешь, они того битюга искать будут? Нахрена? На тебя же этот трупешник и повесят. Мол, копали вместе, повздорили… Потом, мол, тебя совесть замучила, а на нары неохота. Вот ты того мужика и выдумал… И впаяют тебе уже, мало не покажется!
- Так ведь ты же…
- Не, Лёнь, ты меня сюда не путай! Меня вообще здесь близко не было!
- Как?! Колян, да ты чо?! Как же… - Лёня аж задохнулся слегка. – Ну, Колян, ты и!...
- Кто? – Николай усмехнулся. Лёня его лица не видел, но ухмылку эту почувствовал наверняка. – Гад? Сволочь?.. Ладно, Лёнь, уговорил… Давай, я тебе покажу кой-чего, а ты уж после решай, кто я есть, и как дальше быть. Лады?
- Ну…
- Вот и хорошо! Уже почти пришли, сейчас сам всё увидишь…
Аромат свежесваренного кофе проник в ноздри, решительно нырнул глубже и прочно укоренился ростками почти непреодолимого желания. «Чёрт возьми!.. – Серафим Георгиевич машинально перекрестился, аккуратно пристроил мощный бинокль на капоте мощного внедорожника и поспешил к открытой водительской двери. Кофе ждать не любит… Чуть остыл – уже помои. Густая ароматная жидкость тонкой струйкой перекочевала из походной кофеварки в походный же стаканчик. – М-м-м, хорошо-то как!..»
Первый глоток обжигающего напитка вспыхнул бодростью и заставил торопливо прикурить тонкую сигарку. «Грехи наши тяжкие!..» - Серафим ехидно усмехнулся и выпустил в чистое небо густое облако ароматного дыма. Каких-то несколько сотен лет назад кофе считался греховным напитком. Табак – и сейчас греховное зелье… Но как же устоять-то?!
Дорога, на обочине которой обосновался Серафим, спереди и сзади ныряла в глубокие ложбины, а по сторонам закатное солнце оранжевело на недалёких гребёнках еловых перелесков и ровной глади лугов. Одна ложбина тонула в вечерних сумерках, на дне другой серели окраинные дома брошенной деревни. Слева кювет дороги полого продолжался пологим склоном, в конце которого за чьим-то богатым покосом едва виднелся небольшой берёзовый колок. Справа же, за молодым ельником, ещё выше дороги сиротливо белел свеженький четырёхметровый крест, установленный на месте, где когда-то стояла местная церквушка. За ельником крест не был виден, но Серафим знал о нём наверняка – месяца не прошло, как он сам освящал установку этой вехи…
Нашли ведь! Пара этих уродов, нанятых Серафимом, всё же нащупала что-то! Серафим ясно разглядел, как они суетливо начали резать дёрн там, где когда-то стоял дом его коллеги – местного батюшки. Коллеги… Или соперника? Серафим жадно глотнул чуть подстывшего напитка, затянулся поглубже и, схватив бинокль, устремился на свой наблюдательный пункт…
Э!.. Э-э-э!!! Что такое?! Серафим даже бинокль встряхнул для верности. Один из «подрядчиков» суетился вокруг лежавшего на земле второго. И, судя по всему… Серафим подкрутил колёсико резкости… Точно! Мёртвого!
Серафим отбросил от себя бинокль, словно ядовитую тварь, и, обхватив голову руками с тяжким стоном опустился на землю. Но потом вдруг резко вскочил и метнулся за валявшимся в пыли биноклем и снова жадно вгляделся в происходящее.
Амбал, ежесекундно оглядываясь, подтащил тело напарника к вырытой недавно яме, сбросил его туда, словно куль картохи, и, всё так же оглядываясь, начал торопливо зарывать. В какой-то миг Серафиму показалось, что амбал чем-то насторожился, но длилось это не дольше пары секунд. Почти сразу амбал успокоился и продолжил своё мрачное дело. Потом, беглым взглядом оценив свою работу, амбал собрал разбросанный по поляне инструмент и быстро-быстро, почти бегом, поспешил к оставленной на другом конце деревни машине.
Чёрт!.. Чёрт-чёрт-чёрт!!! Серафим, сплюнув, перекрестился и замер в раздумьи. Что там произошло? Вроде бы, амбал ничего лишнего в рюкзак не складывал… Если б так, то можно было бы подумать, что что-то они нашли там такое, ради чего стоило и товарища порешить. Могли? А бог его знает… Серафим и сам толком не представлял, что стоит искать в этой заброшенной деревне, на месте дома местного батюшки. Золото? Старинные иконы? Или, может быть, какой другой антиквариат? Не-е-ет! Серафим прекрасно помнил, как горели глаза его полупарализованного деда, когда тот, казалось бы, окончательно впавший в старческий маразм, вдруг пожелал увидеть именно его, маленького Серафима. И взгляд его тогда, если не считать лихорадочного блеска, был необычайно остёр и даже в чём-то возвышен. Нетерпеливым жестом скрюченной вечной судорогой конечности старик выгнал из комнаты всех остальных, притянул маленького Симку к себе и, дыша на мальчишку сгнившими внутренностями, потребовал от него самых страшных клятв, что, повзрослев, Серафим найдёт-таки то, что не смог отыскать сам дед в далёких двадцатых… И ещё больше клятв содрал дед с внука в том, что тот сохранит в глубочайшей тайне его завещание. А потом, пустив вдруг слюну и помутнев взором, дед повалился на подушки и испустил дух. То ли его горячность, то ли внезапная кончина сразу после завещания, однако Серафим проникся, как говорится, до печёнок. Проникся, попытался исполнить, а теперь… Старый маразматик! Хранил свой секрет до самого последнего момента. Шестьдесят!.. Шестьдесят лет не обмолвился ни словом никому: ни детям, ни другим родственникам, ни сослуживцам. А перед самой смертью выбрал его, Серафима. Почему?.. Гад! Мог бы очнуться чуть раньше, не за полчаса до того, как преставиться. Хоть бы намекнул, что искать-то нужно? Ценности какие? Так дед этих ценностей, служа сначала в ВЧК, потом в ГПУ, НКВД, КГБ, натырил столько, что нескольким поколениям семьи хватило бы на безбедную жизнь. Нет, знал дед какой-то секрет… И секрет этот дедов был, похоже, из разряда убийственных…
Серафим вновь приник к биноклю. Там же, кстати, ещё один был… Любитель какой-то. Как амбала с напарником увидал, так и слинял куда-то по-тихому. Вот только совсем ли слинял-то? Серафим страховался, искал копателей тихонько, через третьих лиц, но при большом желании цепочку, самую любую, отследить всегда можно. Почти… Бывает, что и пропадают звёнышки незнамо куда… Серафим и избавился бы от обоих по завершении дела. С одним проблем уже не будет, второго тоже уберут нанятые загодя людишки. А вот был ли свидетель? Если был, то, по идее, должен после бегства амбала проявиться. И Серафим ждал, терпеливо обшаривая окрестности усиленным цейсовской оптикой взглядом…
- Вася… Вась, уже ль не помнишь меня?.. Я ж тебя и на руках тетешкал… - стоящий на коленях деревенский батюшка обращался к молодому бойцу ВЧК, оставшемуся его охранять, пока остальные потрошили кладовки и погреба его дома. – Вась…
- Заткнись! – Василий несильно, так, для острастки, тумкнул батюшку прикладом по затылку.
- Ты же… Батюшка же твой тоже священнослужителем был… - старик даже не шелохнулся, словно удар пришёлся в крепкий пенёк, - Как же можешь ты?!
А Василий мог! Он – носитель нового света, который должен озарить собой абсолютно справедливую жизнь! Жизнь без неравенства, без угнетения, жизнь без даже бога!.. Все! Совершенно все должны быть равны перед… Перед кем или чем, Василий додумать не успел – из дома вывалилась компания полупьяных босяков, по какому-то вселенскому недоразумению получивших в руки оружие и власть. Чумазый здоровяк тащил за волосы голосящую, почти уже не сопротивляющуюся жену батюшки. Ещё двое волокли за ноги потерявшую сознание девушку в одной изодранной рубахе, подол которой был густо вымазан кровью. Здоровяк, сделав несколько шагов, остановился, недоумённо поглядел на зажатые в кулаке волосы и вдруг, вытащив из кармана наган, выстрелил пленнице в голову. Его подельники сначала захихикали, а потом и вовсе заржали во всё горло. Здоровяк мотнул им головой и двинулся в сторону Василия.
- Хороша девка! – ухмыльнулся он, приблизившись, - Будешь?
Василия замутило, и он брезгливо отвернулся.
- Ну, и дурак! – хмыкнул здоровяк и, почти не глядя, выстрелил в голову девушки. – А этот что? Молчит?
На батюшку было страшно смотреть. Лицо его в миг почернело, осунулось, плечи поникли, и теперь он склонился почти до самой земли. Связанные за спиной руки мелко дрожали, а из глаз непрерывными ручейками текли слёзы. Василий отрицательно качнул головой. С чего здоровяк решил, что этот, именно этот батюшка прячет у себя что-то несказанно ценное? Такое ценное, что за ради этого можно пустить под нож всю семью? Однако, здоровяк был в этом уверен абсолютно.
- А сыновья его где? У него ж есть, вроде?
- Двое… - выдавил из себя Василий. Неужели и с ними?..
- Слышь, тварь! Где щенки твои поганые? – здоровяк склонился к самой голове старика.
Дальше всё произошло в считанные мгновения. Старик молниеносно распрямился и ударил здоровяка затылком прямо в подбородок. Удар был так силён, что здоровяк, выпрямившись, отшатнулся и, закатывая глаза, начал валиться навзничь. Но упасть он так и не успел. Старик вдруг оказался на ногах, подскочил к здоровяку и, рыкнув, словно огромный пёс, вцепился зубами прямо в его горло. Здоровяк, выпучив глаза, захрипел было, но батюшка мотнул головой, и здоровяк, суча ногами, повалился на землю. Из огромной рваной раны на шее фонтаном била кровь. Помощники здоровяка от увиденного впали в ступор, и старик не замедлил этим воспользоваться. Одним длинным прыжком преодолев пространство, отделявшее его от чекистов, он боднул одного в грудь, да так, что у того затрещали рёбра и изо рта выплеснулась кровь. Второго старик достал ногой, со всей мочи засветив тому между ног. Чекист жалобно всхлипнул и начал оседать на землю. Старик же, едва коснувшись бившей ногой земли, вновь выстрелил ей, теперь уже в голову противнику. На землю тот упал уже со стекленеющими глазами.
Василий, разинув рот и вытаращив глаза, наблюдал за происходящим, не в силах пошевелить хоть пальцем. По ляжкам потекло горячее…
- Что, гадёныш, обделался? – батюшка вдруг оказался перед самым Василием и глядел теперь в его глаза страшным, пустым взглядом, - Будь проклят ты и семя твоё!.. – прошипел старик прямо в лицо Василия.
Потом отступил на шаг и устало опустился на колени рядом с убитыми женщинами. Ушей Василия коснулся долгий, низкий стон. И что-то внутри него окончательно сломалось… Дрожащей рукой он дотянулся до кобуры, не спуская с батюшки глаз, долго возился с её застёжкой и в конце концов сумел вытянуть на свет божий старенький наган. Взводил его Василий ещё дольше, чем вынимал – руки ходили ходуном. Но вот сухо хлестнул выстрел, и деревенский священник повалился на свою мёртвую жену…
Василий выронил наган и долго оттирал ладони о мокрые штаны. Потом вдруг нагнулся и долго блевал, до рези в животе, до желчи.
- Что, сука, плохо? Ничего, ещё хуже будет!.. – колючий сухой взгляд сверлил спину Василия. – А ты тише, братка, тише… - старший сын священника крепко обнял за плечи и зажал ладонью рот обливающемуся слезами младшему. – Когда-нибудь, как-нибудь, но мы его достанем!..
***
- Т-с-с… Тише, хороший, тише!.. – что-то мягко, но сильно надавило Мирославу на грудь, не давая двигаться, а потом призрачный сумрак померк и превратился в кромешную тьму. – Вот так… Вот и ладно…
Тонкие прохладные пальцы коснулись лица Мирослава, легко пробежались по векам, щекам, и во тьме забрезжил слабый свет. Сквозь слипшиеся ресницы Мирослав смог различить размытый силуэт, склонившийся над ним.
- М-м-м… - попытался заговорить Мирослав, но смог только едва слышно замычать – губы спеклись, горло пересохло так, что…
- Ты молчи пока, молчи. Успеешь ещё наговориться, а сейчас молчи, сил набирайся…
Звуки мягкого девичьего голоса падали крупными каплями и разбивались искрящимися брызгами где-то там, внутри, возле самого сердца. И успокаивали, и звали в сладкую дрёму… Мирослав всё же попытался открыть глаза, но тут пересохших губ коснулась мокрая тряпица, и на шершавый язык потекла тоненькая струйка холодной воды. Большего блаженства он, наверное, за всю жизнь не испытывал. Глаза тут же сладко зажмурились, и Мирослав всем телом потянулся к чудесной тряпице.
- Хватит пока! – голос стал чуть строже, и тряпица пропала. – Потерпи малость, позже ещё дам водицы испить…
Мирослав не смог сдержать разочарованного стона. Задорный смешок прозвенел серебряным колокольчиком.
- Ишь, капризный какой! Сказано же, нельзя пока! – голосок затих, но чуть погодя зазвучал вновь, теперь уже с облегчением: - Теперь всё будет хорошо! Я уж и не чаяла тебя выходить, ан нет… Крепок оказался…
- Так вот и пожгли всех почти… Кого в домах, а волхвов и жрецов там, на капище прямо… Нет, кто-то знамо утёк, но мало…
- А ты чего ж? – Мирослав был ещё очень слаб, и слова давались с огромным трудом.
Свет, попадавший внутрь сквозь малёхонькое окошечко, едва позволял разглядеть убранство тесной землянки. Да и из убранства-то всего и было, что топчан, занятый Мирославом, очаг в углу, стол да грубый табурет, на котором, словно грустная нахохлившаяся птица, сидела, подтянув колени к груди, молодая русоволосая девушка. И ещё всюду, куда падал взгляд, были развешаны, разложены пучки трав, кореньев, тонких веточек.
- А мне папка не велел. Хоронись, мол, Миленка, но тут пока будь, судьбу свою жди… - сквозь печаль в глазах на миг сверкнули весёлые искорки, - Он, папка-то, мог грядущее видеть. Не всегда и не далёко, но для близких мог… А теперь уходить нам надо. Прибегали уже по твою голову. Поискали мал-мал, да ушли… Как тех нашли, что ты в лесу положил, так сразу и ушли. За подмогой видно. Вторая седьмица уж на исходе. Знать, скоро будут.
При упоминании о побоище лицо Мирослава болезненно скривилось.
- А ты никак жалеешь их?
- Так люди ведь…
- Но и ты – воин. И не первый на них напал.
Мирослав многое мог бы ответить этой потерявшей всех девушке. И что жизнь – величайшая ценность. И не только людская. И что будь ты хоть трижды воином, но об убитых тобой жалеть обязан. И… Но вместо этого пробормотал:
- Да какой же я воин?..
- А как же? Хранитель должен быть воином. Чтобы сберечь то, что ему доверено.
На Мирослава словно ушат холодной воды опрокинули. Он только сейчас вспомнил о заветном мешочке, которого, кстати, сейчас на груди не было. А Милена, словно прочтя его мысли, улыбнулась:
- Папка мой сильным волхвом был, но и я кой на что гожусь, кое-что ведаю!.. А за камни не переживай, в сохранности они. Вот!
Рука девушки нырнула за пазуху и вернулась с небольшим холщёвым мешочком.
- Да только мало их… Старики сказывали, мол много больше должно быть?
- Это те, что Владимир собрать смог… Остальные я схоронил, далёко… И как же я без них? Забрать нужно. Да и уходить сейчас… К Ярославу, поди, надо бы?
- Нельзя нам к Ярославу. И к другим князьям нельзя. Неужто не понимаешь ты? Владимир, он хоть и крест принял, да всю жизнь почти нашей веры был. Потому и камни для тебя собрал. А дети его уже в греческой вере выросли. Чужие они пока земле нашей… Не след им камни отдавать… И за остальными камнями идти нельзя сейчас – уходить нам нужно, быстро и далеко. А не то и сам пропадёшь, и камни не сбережёшь.
Мирослав слушал и диву давался. Ужель и впрямь такие речи от девчушки слышит? Словно и не с молодой девушкой говорит, а с мудрым старцем… Или с судьбой?..