Други детства
I.
И снился ВасИльке, день хмурый, ещё не холодный вовсе но, уже и не благостно летний. И солнца не видно, да что там, всё какое-то тёмное, будто, вовсе и не день, а вечер поздний и, небо серое, вроде, и не давит но, до самого асфальта точно туманом с копотью рассеяно. И одёжки на пацанах тёмные: Шипа – в чёрной водолазке, по самое горло затянутый, только грудь, да кубики преса чуть проступают, а Черик - в безрукавке из кителька школьного, нараспашку, на голое тело и, кителёк на нём всё время колышится, потому, что не сидится Юрцу на месте: то на диван приляжет, то повернётся, потянется, а то и вовсе, ко мне прислонится, изогнувшись пополам, точно ужик..
Серый, тоже, облокотился рядышком. Задумчив. Он всегда задумчив, как будто, и не с нами вовсе, а там, где-то в себе, под стать серым облакам. Только, отчего-то заросший Серёга. Щетина почти недельная а ведь.. Ведь не растёт-то ещё у него.. Лишь усики чернявые, только –только пробиваются тоненьким пушком - волосинками..
И видел Василька, что пригласил их домой испить чего-то ..крепкого, оттого, что тяжесть на душе, как и хмарь эта серая, заволокла всё.. И пили они водку русскую. Душевно и просто, под хлебушек. Без подвохов, обманов. И мир был проще, теплее! Для нас проще... Но, - не сбылОсь.. Кончился сон. Да и, странно всё как-то.. Ведь не пили мы тогда спиртного. Не принято было.. Даже, когда спорили на бутылку, эта бутылка, была лишь лимонадом.
А пили чаще, квас, да, - из-под колонок. Их тогда было в разы больше, и вода в них была вкуснющей! А с корешем и сподручней, - чтоб полилась, после долгого шипения, нужно подналечь на «синего горбатого» со всей силы и, даже зависнуть,- на сколько силёнок хватит, пока друганец не напьётся, - ухватив несколько глоточков от мощной ледяной струи, во всю рожицу, забивающей сразу и глаза и рот и нос...
Из пацанов, мы-то, чаще вчетвером водились, Саня - Шипа, Серый, Юрка-Черик, да Василька.
1. Надюха ещё с нами кентовалась, совершенная пацанка. Её голосище гремел на весь наш очень не маленький двор. Точно так же орала Надькина мамка, за что её и не любили наши соседи. Зато, с Надюхой всегда было клёво! Наверное, никогда не видел в ней девчонку, ну не было в ней ничего девчачьего. С нами она дралась, орала или ржала во всю глотку, быстро бегала, на ходу скидывая стоптанные непонятного цвета сандалики, лазила по деревьям и подвалам, выстругивала сабли, с которыми мы потом носились по двору, срубая крапиву и «пуляя» недозрелые яблоки с деревьев, фингалы от которых получались совершенно не шуточные. С ней мы играли в казаки-разбойники, в прятки и классики, в резиночку и дочки-матери, где я был её любимым осликом, на котором она скакала по двору громко визжа, сшибая кусты, и еле успевая перебирать ногами. Круглолицая, чаще, стриженая под мальчишку, в каком-нибудь цветастом платьице или футболке, и в не самых светлых трусиках. Другие девчонки были для нас слишком культурными и обидчивыми, то ли, спокойными и, какими-то, ..кривоногими (по внутренним ощущениям. Вообщем, с ними было не интересно. Их многочисленные мамы-бабушки тоже понимали, что мы, для их принцесс не самая подходящая компания.
2. Самым задиристым и клёвым друганцом был Саня. Шипа – сокращённое от его фамилии и, он немного шепелявил. Все, что рассказывалось, из его уст звучало особенно громко и смачно! Каждое ругательство получалось у него невероятно вкусным, отчётливым и обязательно, с сексуальным оттенком. У Сани начинал вставать раньше, чем у нас и, в его всевозможных «поссать», он демонстрировал свой подросший писюн на полувзводе. Нравилось нам «пошли поссым, я угощаю»), когда, не стесняясь друг друга, можно было потрясти упругим крантом, рассматривая его у друганца и, что-то ещё ..неуловимое, запретное при этом буквально витало в воздухе... Наверное, наша пробуждающаяся сексуальность как раз и была в этом постоянном зуде, а каждое прикосновение отдавалось какой-то будоражащей сладостью где-то в области между животом и небом.
А потому, словно молодые барбосы, мы ссали везде. За каждым углом дома, с деревьев и гнезд, свитых на тех же деревьях для себя, с крыш, из окон, как барбосы, за каждым столбиком спортплощадки, в футбольные ворота, на доверчивых, льнущих к ногам кошаков, в костёр, в речку, на машины и лавочки, бывало, что даже пытались обоссать друг друга но, это был очень рискованный поступок, грозящий закончиться дракой до крови.. Завершая процесс и двигая кожицей, рассматривали свои писюны, называли их ласково или же шпарили матом (и это были наши первые матершинные слова) и от этого, становилось ещё «теплее»). Но, как большие пацаны мы не могли, например, через шланг нассать в бочку с квасом, которая постоянно стояла возле гастронома и сменялась, аккурат, через несколько дней после того, как в неё набузовали по полной…
Пожалуй, единственным табу для нас были подъезды домов. Ведь мыли их наши мамки...
Наверное, по нашему главарю Шипе, нас и называли шибздиками. Санька ходил немножко вразвалочку, по-модному тогда, долго не стриг слегка вьющиеся волосы и, был похож на маленькую обезьянку. У него не было переднего зуба, что позволяло ему смачно сплёвывать и, очень громко свистеть на весь двор. В ответ ему откликался лучший дружек Юрка, который и вышиб Шипе передний зуб. Тот свистел в два пальца и свист его был, как-бы, на две нотки. И всегда можно было распознать, кто где и враз найтись.
Двор наш, по современным меркам, был просто гигантским! В центре между нашими пятиэтажками от застройщиков удалось отстоять сады, оставшиеся ещё после сноса частных домиков. А фундаменты и котлованы от тех же домиков дополняли оочень нескушный рельеф с катакомбами и пещерами. Сады тянулись до самого оврага и уходили в него далеко-далеко, до непролазных зарослей ивняка вокруг мелового ручья и обширного болота, возле которого мы мастерили шалашики из сучьев, веток и свежего сена.
Конечно, излюбленным местом вечернего отдыха была большая помойка посреди двора, возле которой мы постоянно палили костёр, взрывали карбид, селитру, найденные возле реки патроны, шифер и всё остальное, что только можно было взорвать. Бывало, что от костра после взрыва оставались только дымящиеся ошмётки на деревьях. А дымом мы пропитывались так, что комары, наверное, дохли ещё на подлёте, и никогда нас не доставали.
3. Если Шипа был чернявым невысоким жилистым обезъянчиком, который мог проделывать разные штуки на турнике, то Юрка Черик, напротив, был повыше, хоть и младше. Изящный, беленький, всегда коротко стриженые его волосы были мягкими, точно пакля, а на солнце, неизменно наэлектризовывались и торчали дыбом, отливая золотом. Мы любили разглядывать его солнечные волосёнки, когда неспешно переговаривались, нежась на первом весеннем солнышке возле самого тёплого озерца на набережной. Озерцо знали не все, оно было скрыто сильно петляющей дорожкой, болотцами и зарослями ивняка. Не-смотря на то, что в озерце били чистые ключики, называлось оно Пердухой и, совершенно не случайно. Было раздолье, сейчас же, озерцо полностью окружено дачами.
Как уже говорил, Юрка был младше нас, чуть повыше, и как-то резко вдруг вытянулся, оставаясь таким же дохлым. Во дворе он неизменно бегал в синей школьной форме, видимо в той, которая уже износилась, стала мала и, не подходила для школы и в растянутых трико, - самой родной одёжке той поры и, неизменно, в кедиках. У него были пьющие сердитые родители, так что, чаще всего, Черик бегал на улице. Что мне так в нём нравилось, так это, до невозможности живая мордаха. Своими кривлялками и ужимками, он постоянно выводил из себя Саньку. За его издевки и провокации, они частенько махались, и даже бывало, что на какое-то время разбегались с обидками. Потом сходились, и всё начиналось по новой. Юрок был этакий, мальчик – одуванчик, после купания на голове у него неизменно возникал ореол непослушных солнечных волосков, которые очень приятно было рассматривать и всё время хотелось потрогать. Если Юрку не выводить, он бывал очень добродушным и смешливым. Как два лягушонка мы частенько плескались с ним в каждой грязной лужице, притапливая друг друга по пути на речку. А вода в этих лужах, пополам с грязью, была самая тёплая!
Юрка любил обхватывать свою белёсую голову руками, с улыбкой заламывать её куда-то вверх и при этом сладко так потягиваться. Его дохлый живот делался совершенно ровным, гладким, вытягивался даже пупок и становились видны синие жилки. Это было самое приятное время, чтобы обхватить его сзади и бортануть или, слегонца спереди садануть под яйца эту кайфушу, чтобы потом схватить и заломать, зарывшись в песок. На речке Юрок постоянно был в огромных семейниках и, просто удивительно, как такие трусняки могли помещаться под его трико. Юрок никогда не потел, и был столь пронизан солнцем и какой-то трепетной нежностью и чистотой, что Юрца всегда хотелось лизнуть, облапать, заломать и смотреть прямиком в его шебутные глазищи. Ершистый характер и, невозможность усидеть на месте порождали до невозможности чумовые игрища.
«По царски» купались, потом, втихушку курили бычки или сигареты, которые удавалось выпросить у больших пацанов или найти в их же нычке. Наверное, это было самое сладкое время. Бесконечный день, огромнящий, наполненный страстями вечер! Солнце! Речка! Горячий золотой песок и всевозможные зелёные помпасы..! Можно никуда не спешить, греться на песке, ощущая, как под солнцем стягивается кожа, а под животом, почему-то вдруг ..не кожа, при этом мы ёрзали, злились, ржали.. да, просто кайфовали, рассматривая и касаясь красноватых шрамчиков и, детских ещё складочек на шее или животе у того, с кем ты РЯДОМ..!
4. Серёга приезжал к нам на лето и, жил с бабушкой в соседней трёхэтажке, которую строили ещё пленные немцы. Его волоски постоянно топорщились хохолками, только чёрными. Черными, аж до синевы. По приезду, Серёга всегда был дохлым, и совершенно не загоревшим и оттого, его чёрные щетинки выделялись невероятным контрастом. Как у муравья. И сам он очень уж был похож на ..озабоченного муравьишку. Даже писюлёк у него был как хоботок, тоненький на самом кончике. Серый никогда не орал на весь двор, как другие пацаны, часто сруливал домой пораньше, когда по темноте его начинала звать домой бабушка. Он не ввязывался в наши рисковые предприятия, например, когда мы решались на драку с соседними пацанами или маневрировали на стройке, играя в казаков-разбойников. Зато, он был добрым, приятным малым, которого мы частенько втягивали в наши маленькие приключения.
II.
Слепящее утреннее солнышко игралось с непокорными вихрами Черика, когда он сложившись чуть ли не пополам менял на своём велике Десна2 колесо. Мы с Серёгой торчали рядышком, елозя в сёдлах своих великов, иногда прокатываясь туда-сюда, с рывка въезжая на горку.. В очередной раз, оказавшись на горке, с разворотом тормознул, почти на 360, заметив приближающегося своим пританцовывающим походняком Шипу. Тот подбежал, оперевшись на руль, запрыгнул на рамку и, на мягком-мягком бреющем, со свистом тормозов в облаке пыли, потому, что опять же, с разворотом, подлетели, вплотную к пацанам.
Совру, что не помню тогда, кому пришла идея поехать в соседний пригород на ТЭЦ, где был тёплый канал. Далекова-то, правда, но, пацаны поддержали. Юрок оседлал свою несклАдную Десну2, рывком подняв её на дыбы и, соскочил, чтобы удержать.. У Серого была новенькая Десна, с серебряными ободками, ну а я, вообщем, чтобы взять с собой и Саню, пришлось отдать ему свой Орлёнок, по быстрому укатив батин Дорожный, за который мне вечером очень влетело. Батя не бил, нет, он только громко орал и всё, за что брался сильно бросал на пол. Итогом всего стал запрет вообще брать велосипед и уходить куда-то со двора.
Зато, как здоровско было нестись по трассе вчетвером, особенно на спусках, обгоняя машины, при выезде за город, там, где переезд через речной или железнодорожный мост! Даже водилы, видимо, охреневали, когда нас видели и, прижимались.. или, старались подальше объехать, не сигналить, чтобы не спугнуть ..четверых чертей, в живописной экипировке шныряющих по трассе. Первым, глубокими плавными движениями толкая педали, шёл Шипа. Было ощущение, что за его ногой плавно перемещается всё тело, очень гармонично играя мышцами. Голяком, в закасаных почти до трусов трико. В седле велика он смотрелся как влитой, только ветер трепал чёрную копну волос. За ним, часто мотая педали и высоко подбрасывая коленки (как волк в «Ну погоди») шпарил Юрок. Точно колокольчик, он сильнее всех раскачивался из стороны в сторону. Был он, в выгоревших до белизны непонятного ранее цвета шортиках и, развевающейся по ветру распахнутой рубахе За ним тянулся я, приотставая, чтобы не потерять Серёгу, он видимо сильно уставал, да и велик был ему высоковат, отчего приходилось елозить, чтобы дотянуться до педалей или, соскакивать на раму. Я тоже, был голяком в своих любимых, стёртых на коленях расклешонных брючках, с покоцаным низом, от постоянного попадания в цепь. А Серёга - в «весёленьких» цветастых семейниках, которые на нём вполне походили на шорты.
Мы постоянно сворачивали в лес, чтобы закинуть в рот по горстке ягод, да поваляться в мягком мхе. Прямо с великами заныривали в тёплые зелёные лягушатники, в которых толстые дядьки мыли автомобили, удили рыбу, да купались бездомные барбосы. Такие же, как и мы)). По дороге, очень кстати, мы свернули в пионерский лагерь, в котором отдыхали знакомые пацаны и, за велики, как своих, они втихушку провели нас в столовую и накормили обедом. Пионеры ушли на тихий час, а мы, наевшись до распирающей сытости валялись на берегу реки, устремив взор куда-то в ..слепящее далёкое и, запредельное.
- Вот скажи Саня, спросил тогда Серый Шипу, улыбнувшись чему-то своему, вот чего бы ты хотел?
-ПиЗ-деЦ! Проговорил Санёк, переворачиваясь на живот и сгребая в кулак песок, - вот сейчас бы хотел закурить, хоть ..чамышный чинарик.
-Черик! Крикнул он с показным недовольством, подгребая песок под грудь, - давай доставай, у тя нычка должна остаться.
- А ху-ху не хо-хо, - хохотнул Юрок, кривляясь выпятив губы и, еле успел отклониться от летящего в него клубка трусняков и футболок. Он лениво подтянул к себе трико, в кармашке которого в спичечном коробке оставалась пара окурочков.
-Не Сань, продолжал улыбаться Серёга, глядя вверх и счищая с кремового живота высохший после купания песок, - не сейчас, вот, вообще бы, ты чего хотел?
-Вот папка бы с мамкой снова сошлись, - затянувшись уставившись в песок проговорил Саня. Папка на машине работал, он бы и меня сейчас катал. Мой батя, да.. - проговорил Саня и, вдруг замолчал.
-Знаю Сань, - тихонько проговорил погрусневший Серый выдержав паузу, - а вот, через десять лет или даже через двадцать, чего бы хотел?
Словно выскочив из своих мыслей, цыкнув, Санёк сплюнул на докуренную до самых ноготков чинарик и щелчком отбросил его в сторону.
-Ты, наверное, ментом будешь, вопросы задавать всякие, маленьким таким задумчивым наглым ментёнком, - чеканя слова и снова улыбаясь стебался Санёк. - Палочкой будешь помахивать, - пок-пок-пок, - и Саня издал чпокающий звук, помахав ладошкой возле своего писюна. –Вот хочу, чтобы школу нашу опять на ремонт закрыли и, - каникулы, до самых морозов хочу! Чтобы у них опять там, какая-нибудь труба прорвала.. Чтобы учиться не надо было и, ..артистку ту, ну, что гусара в кино играет и, Саня опустил голову в песок, и заговорщически стреляя глазами на нас, известным жестом со щелчками стал разбивать двумя пальцами одной руки кольцо из указательного и большого – другой..
-Не Сань, вот серьёзно? – улыбался Серёга.
-Да, хорош те, Шипа, не выдержал Саниных отговорок Юрка, - я вот, хочу, чтобы скорей уже коммунизм построили. Чтобы всё, что хочешь было! Вот прикинь, приходишь ты в магазин и берёшь всё, что тебе хочется и, всё, за бесплатно. Деньги отменят! Хочешь, мороженного, пирожек всяких, велик новый, машину, Волгу новую.. Не, Волгу, наверное, не дадут, нервно короткими тяжками затягивался Юрка.. В киношку можно будет ходить сколько хочешь и на «детям до шестнадцати» даже.. И Юрка разулыбался ..чему-то своему..
-На море хочу! – отвернувшись от нас на спину и уставившись в белёсое облачко с обидой проговорил Саня. Был бы папка, он бы меня давно свозил. Лет через десять, - и он запнулся, и на щеке заблестела мокрая полосочка, - лет через десять я уже сам везде побываю. Моряком буду, - упрямо проговорил он, - или лётчиком, вон, неграм хлеба повезу, чтоб не голодали, а оттуда, - и он на секунду задумался, - бананов привезу! Тебе Серый привезу и те, Василька,- говорил он с придыханием, - а Юрцу, - и повернувшись к нему, Саня оттянул уши, вытянул губы и замотал головой, - макаку. С бритой поПкой.
-Вот ты, Шипа, сука, гад! С деланой обидой в голосе выругался Юрец и шмоток трусняков полетел в обратку прямиком Сане в рожицу. Я тебе тогда курить не оставлю!
-Не, не, Черик, - закричал Саня. Тебе тоже привезу. Ты же у меня лучший кореш! Тебе ещё, – и он снова скрючил смешную рожицу, - негритяночку привезу, с черной мандюшечкой. Ты же дашь и мне её пошпиливать? Мир?
-Мир, - разулыбавшись и глубоко пощёлкивая языком какую-то мелодию согласился Юрка.
-А я бы, пэца, задумчиво проговорил Серёга, нарисовал бы картину! Не такую, как в музеях, а огромнящую, как дом, или, даже больше. А на ней, - мы были бы, вот, как сейчас, и другие нормальные кенты были бы. Пахер, Димон, Надюха бы тоже, Пушкин, Жекан, Мандюлик малой, Шарик.. Вон, Шипа, улетит в свою Африку или ВасИльку, к примеру, родаки куда-то увезут, а у меня на картине все здеся будете! - широко разулыбался обычно серьёзный Серёга.
- О, гонщик, во заливает-то, и, не подпрыгивает, наверное компота пионерского оппился. Айда его, - улыбаясь, Саня стрельнул глазами в сторону реки, - остудить. А Юрец уже подскочил было к Серому, наклонился, но от моего толчка проскочил и занырнул в песок. В итоге, пока мы сражались и катались с Юрцом по всему берегу, - ну, сука, нервная, даже сразу не поймёшь, злится он или стебается. Ну, это ж, Черик, сучёнок и, столько в нём всяких бесят живут, как ртуть! Тяжело дыша я выскользнул от этого ужика и, в два прыжка занырнул в реку, где давно уже плавал Серый, которого Саня стащил за ноги прямиком вводу. Ну и Черик, конечно же, на ходу во всё горло вереща какую-то развесёлую херню занырнул за нами.
Всё это было.
.
Как и шутил Саня, Серёга в ментовку пошёл. Был участковым. Потом, в отделе по борьбе с наркотиками.. Видел его, когда из Чечни приезжал, из командировки.. Раньше хоть виделись, да, давно нет. Никто его больше и не видел..
У Черика мамка с папкой померли. В один день. Задохнулись от газа… Он ещё пацаном был. Я уезжал тогда, армия – учёба, - долго его не видел, а как встретил. Узнать-то, узнал, только, ..страшный стал Юрка. Будто и вовсе не было того солнечного пацанёнка: опухшая небритая морда, изрезаная бороздами. Волосы почернели и, сам он, как-то, ..почернел. И глаза, как сквозь тебя смотрят, тяжёлый взгляд. И всё червонцы шкерял, всё бухал. Его тоже, давно уже не видно…
Только с Шипой иногда видимся. Капитан авиации, боевой офицер, после вывода войск… На гражданке, водит теперь мусоровоз. А что ещё может у нас делать военный лётчик?(
Надюха стала на мамку свою похожа. Деток двое: пацанёнок и девочка! Ну, не миссис, конечно, если внешне. Но, очень приятный душевный человечек.
Вспомнилось, как один очень успешный политик говорил, что выспаться ночью и набраться сил, для насыщенного 16 часового рабочего дня ему помогают детские воспоминания. Засыпая, каждый раз,
он пацаном несётся с высоченной горы на санках по снежной целине и, только ветер и ледяная пыль в лицо.
Я же, стараюсь занырнуть в реку, затащить туда друганцов или, укатить на велике далеко-далеко... Туда.
Туда, где все мы. Как на Серёгиной картине.
Только снится ВасИльке, день хмурый, ещё и не холодный вовсе но, уже и не благостно летний. И солнца не видно, да что там, всё какое-то тёмное, будто, вовсе и не день, а вечер поздний и небо серое, вроде и не давит но, до самого асфальта, точно туманом с копотью рассеяно. И одёжки на пацанах тёмные: Шипа – в чёрной водолазке, по самое горло затянутый, только грудь, да кубики преса чуть проступают, а Черик - в безрукавке из кителька школьного, нараспашку, на голое тело и, кителёк на нём всё время колышится, потому, что не сидится Юрцу на месте: то на диван приляжет, то повернётся, потянется, а то и вовсе, ко мне прислонится, изогнувшись пополам, точно ужик.. Серый, тоже, облокотился рядышком. Задумчив. Он всегда задумчив, как будто и не с нами вовсе, а там, где-то в себе, под стать серым облакам. Только, отчего-то заросший Серёга. Щетина почти недельная а ведь пацан...
И вскакиваешь среди ночи, сердце бУхает, словно филин в ночи, прижмёшь грудь и, вздохнёшь глубоко…
Пацаны-то, - только на Серёгиной картинке и остались. И страны уж той нет.