Кумаровская оборона

Владимир Бахмутов Красноярский
    Цинские власти скоро узнали, что  «недобитые остатки русского отряда», поднявшись в среднее течение Амура,  приступили к сооружению  крепости в устье Хумархэ в намерении остаться там на зимовку. Власти Нингуты – опорной цинской крепости в северной Маньчжурии  планомерно готовились к боевым действиям против русских, однако наступала зима, реки  стали покрываться льдом, использовать для разгрома противника войско Шарходы,  находившееся на Сунгари, было невозможно.
 
    Тогда в  столице приняли решение: сформировать новый  отряд знаменных войск под командованием фудутуна (помощник командира корпуса) Минъандали, выступить в поход немедленно  по зимнему пути, неожиданно атаковать русских, и разбить их одним ударом. Поход на Амур  должен был занять два-три месяца.
 
    Еще по зимнему пути в самом начале весны с юга к острогу подступило тысячное маньчжурское войско в сопровождении  ополчения местных племен. Войско располагало 15-ю легкими пушками, часть маньчжуров была вооружена ручными фитильными пищалями, все прочие и ополченцы, – луками и холодным оружием. К середине марта объединенное войско уже было у стен крепости.

    Утром 13 марта 1655 года из острога  на заготовку  леса для судового строения вышло 20 человек во главе с Иваном Теленком. В лесу они были схвачены  передовым маньчжурским отрядом. На их выручку из острога бросился отряд казаков, - 84 человека. Но они опоздали. Их товарищи были перебиты, да и сами они, еще не знавшие о численности подступившего неприятеля, вскоре  оказались окруженными со всех сторон, вступили с ним в неравный бой. Почти треть этого отряда погибла. Раненых маньчжуры без сожаления добивали.
 
    Только тогда казаки, укрывшиеся за стенами острога, поняли, какая им грозит опасность. К острогу подступило маньчжурское войско, как потом сообщал Степанов, численностью около 10 тысяч человек, набранных «из пяти земель». Войско подошло организованно, построенное поротно. Его вооружение кроме уже названных 15 пушек и многих пищалей, включало в себя еще и всякие «приступные хитрости». Здесь были штурмовые лестницы с колесами на одном конце,  гвоздями и крючьями – на другом; зажигательные ракеты,  деревянные щиты на колесах, обитые войлоком с баграми железными; арбы, нагруженные дровами, бочками со смолой и соломой для зажигания стен; «мешки с порохом длиной в 15-20 саженей, толщиной с оглоблю», предназначенные для подрыва острожных стен на большом участке, и даже какой-то,  неизвестный русским «копейчатый острог».
 
    Маньчжуры начали с того, что предложили казакам сдаться. Они послали к стенам острога переводчика, который зачитал им указ маньчжурского наместника. В награду за измену и переход на сторону неприятеля казакам сулили сытую жизнь в Маньчжурии, жалование «златом и серебром», «женок прелестных и красных девиц». Однако казаки со стены  крепости  закричали в ответ, чтобы богдойское войско отъезжало прочь от Кумарского острога.

    Убедившись, что испугать или подкупить казаков не удаётся, маньчжуры стали готовиться к штурму. Свои 15 пушек они расставили по окрестным холмам и открыли из них огонь. Одна из батарей, оснащенная несколькими орудиями, находилась на сопке высотой 40 саженей на противоположной стороне реки, и оттуда с расстояния в 450 саженей простреливала берег. Острог с этой сопки был виден как на ладони. Остальные батареи стреляли по острогу с расстояния 150 саженей.
 
    После кругового артиллерийского обстрела маньчжуры пошли на приступ, но были остановлены ответным огнем. В течение последующих 10 дней вплоть до 24 марта город днем и ночью подвергался систематическим бомбардировкам, чередующимся с приступами. 20 и 24 марта были для его защитников особенно тяжелыми. 20 марта маньчжуры сумели настолько приблизиться к городку, что установили свою батарею на расстоянии всего 70 саженей. Оттуда они стали осыпать осажденных не только пушечными ядрами, но и специальными зажигательными снарядами, прикрепленными к стрелам.
 
    В нескольких местах загорелись стены острога, казаки, как могли, боролись с огнем. В этом, казалось бы, безвыходном положении, при явной бессмысленности сопротивления, русские продолжали упорно отстреливаться, нанося неприятелю урон в живой силе, пугая его своей решительностью и неистощимым терпением. Так продолжалось еще три дня.
 
    24 марта после массированного пушечного обстрела, продолжавшегося почти сутки, маньчжуры пошли на «навальный» приступ острога, чтобы «давом  его задавить». В этот день, невзирая на отчаянную пальбу со стен и потери, маньчжуры вплотную придвинулись к бревенчатому «чесноку» и, прислонив к нему свои щиты, стали вести прицельный огонь по стенам и бойницам. Сюда же были стянуты арбы с зажигательными материалами, лестницы, и прочее приступное оборудование. Однако бросившиеся было между бревнами по команде Тугудая дауры «покололись на потайный чеснок».
 
    Произошла заминка. Пока враги разбирались, в чем дело, казаки, воспользовавшись неразберихой, предприняли отчаянную вылазку, опрокинули неприятеля, сумели отбить две пушки, несколько мешков с порохом, и захватили несколько пленных из числа раненых. В этой рукопашной схватке было порублено немало маньчжурских воинов, хотя, конечно, и у казаков не обошлось без потерь.

    В тот день маньчжуры понесли самый значительный урон в живой силе. Всю ночь под прикрытием темноты они собирали трупы, свозили их к себе в лагерь, и там, по своему обычаю, сжигали. Многие из них тогда не могли не вспомнить Ачанский городок, под которым они также потерпели поражение от хабаровского войска. Вторая крупная неудача еще раз показала маньчжурскому командованию прочность русских оборонительных сооружений и непреклонность защитников, которые, по отзывам неприятеля, «были храбры, как тигры и искусны в стрельбе».

    Потеряв надежду взять Кумарский городок приступом, маньчжурское командование отдало приказ о его правильной осаде. Враги порубили и сожгли русские дощаники, отрезав казакам речной путь к отступлению. Свой лагерь они расположили в 450 саженях от острога, обстреливая его днем и ночью пушечными ядрами и зажигательными снарядами. Таким способом враг рассчитывал задушить защитников города и принудить их к сдаче. Но продовольствие заканчивалось не только у осажденных, но и у осаждавших. Манчьжурские базы были за сотни верст от места военных действий, а подвоз продовольствия неприятель организовать не смог. 4 апреля, простояв у Кумарского острога  три недели, так ничего и не добившись, Миньандали отдал приказ об отходе.
    Вот так красочно описано Кумаровское сражение в отечественной исторической литературе.
               
                *

    На поле боя степановцы собрали 350 полуторафунтовых пушечных ядер, несколько тысяч стрел, десятки огненных зарядов.  Войсковым мастерам снова предстояло переливать трофейный металл в ядра для своих пушек. Но войсковой запас пороха и свинца после трех недель обороны вновь истощился. К концу подошел и продовольственный запас, питаться приходилось «с великою нужою». Степанов принял решение идти вниз по Амуру.

    Сведения о потерях защитников острога весьма противоречивы. В бою погибла, пишут некоторые историки, почти треть защитников острога, многие были переранены. Однако в челобитной амурских казаков говорится о том, что  в осаде в Кумарском остроге сидело 558 человек.  В самом же послужном списке называются 512 человек, которые при обороне крепости «бились явственно». Значит ли это, что погибло всего лишь 46 человек, - тех самых, что были схвачены в лесу и третья часть из тех, кто пытался их выручить?

    Получается так, что из защитников острога и тех, кто  участвовал в последней вылазке, не погиб ни один! Не удивительно ли? Среди раненых упоминается лишь   Якунка Григорьев Южак, «который на том бою ис пушки ранен в левую лопатку». Не названы в послужном списке и имена погибших, хотя, казалось бы, должны были быть названы, - на то он и послужной список. Степанов сообщает в отписке  о нескольких языках, захваченных во время вылазки. В послужном же списке назван лишь Андрей Патапов, «который на выласке… схватил языка».
 
    Вообще, как по тексту отписки Степанова о Кумаровской обороне, так и по челобитной и послужному списку казаков (а лишь они и являются единственными сохранившимися в отечественных архивах первоисточниками, свидетельствующими о сражении)  у исследователей возникло немало вопросов, которые сводятся к одному главному: в какой мере  их содержание   соответствует происходившим событиям? Слишком много в них неясностей, неправдоподобной информации и необъяснимых противоречий. Остановимся на наиболее важных из них.
 
    Так, Степанов пишет: «... а всее де тое богдойские силы было всякого люду 10 000…». Реально ли это, - создать необходимый запас продовольствия и перебросить его зимой к месту ведения боевых действий  для обеспечения десятитысячного войска?
 
    Местное даурское население было не настолько многочисленным, чтобы выставить такое ополчение со своими запасами. Набрать же его со всех, как пишет Степанов,  «розных земель: богдои, мунгуты, никаны, жючеры, дауры и иных многих розных земель…», обеспечить  продовольствием и объединить  с основным маньчжурским войском  за три с небольшим месяца, прошедших с начала строительства острога, - просто невозможно.

    Напомним, что в подобных же условиях для доставки  двухтысячного войска к Ачанскому городку понадобилось, по свидетельству Хабарова, около трех тысяч лошадей, навьюченных продовольствием и фуражом, 830 из которых, к слову сказать, были захвачены казаками. При этом на решение  организационных вопросов и продвижение войска понадобилось почти полгода.

    Обращает на себя внимание и противоречие в  описании  бомбардировок острога. Степанов пишет, что 13 марта  богдойцы захватили 20 казаков, вышедших из острога «по судовой лес»,   приступили же  к острогу, и начали его бомбардировать - 20 марта «с третьяего часу дни до седмаго, и того ж дни в шестом часу ночи».  А 24 марта пошли на  штурм, который оказался неудачным, и к утру 25 марта закончился победоносной вылазкой казаков с захватом трофеев и языков.
 
    Вместе с тем полустраницей ниже написано, что «марта с 13 дня до апреля по 4 число то богдойское войско по Комарскому острожку били из пушек по всякой день и ночь»! И далее: «мы собрали после приступнаго времени в остроге и около острогу 350 ядер пушешных…». Так сколько же времени подвергался острог артиллерийскому обстрелу? В течение трех недель «по всякий день и ночь»? Или в течение трех дней перед штурмом?
 
    При одновременном обстреле острога из 15 пушек с учетом собранных ядер в первом варианте получается всего по одному выстрелу на пушку в течение суток. Но ведь это обсурд! Во втором случае – по восемь выстрелов на пушку, или, с учетом всех орудий, - по 100-120 выстрелов ежедневно на протяжении трех суток. Тоже, надо сказать, не густо, - всего по пять выстрелов в сутки на каждую пушку.

    И только если учесть промелькнувшее в тексте: «из пушек, с третьяего часу дни до седмаго, и того ж дни в шестом часу ночи те потайные богдойские воинские люди по острогу … били…», то есть если обстрел велся ежедневно в течение трех-четырех часов,  мы получим картину, близкую к реальной. При таком режиме обстрела в острог прилетало в среднем по ядру каждые три-четыре минуты. Последнее, конечно же, больше похоже на правду, но тогда артподготовка к штурму велась всего лишь в течение трех дней, а не трех недель.

    Далее по тексту следует и вовсе какая-то галиматья. Автор  сообщает о, будто бы, имевшем место чудесном видении, которое наблюдали не только многие казаки, но и богдойцы, пришедшие от этого в смятение, отчего  и бежали от острога, - «явлении … от иконы Всемилостиваго Спаса и от иконы Пречистыя владычицы богородицы и приснодевы Марии…». Степанов пишет, что богдойские люди «… видя к себе …  божие посещение, … нападе на них ужас и трепет, и они порох пометали на своих таборах в воду и верховые огенные заряды, а куяшную одежду те богдойские люди на куренях своих жгли … и побитых  богдойских людей …  от острогу волочить прочь не успели».
 
    Этим, будто бы,  все и закончилось, - богдойцы отошли. Таким образом, вся осада, если следовать этому сообщению,  продолжалась  всего лишь пять суток, - с 20  до  25 марта.

    То, что пребывание богдойцев у острога закончилось много раньше, чем 4 апреля, подтверждается еще и тем, что челобитная с послужным списком участников обороны, посланная  в Москву, датирована 3 апреля. В ней тоже сообщается, что после ухода богдойцев «казаки ходили в их таборы», где увидели следы их смятения и поспешного бегства. А ведь казакам предстояло еще собрать 350 ядер, разбросанных в остроге и возле него, что тоже нашло отражение в послании.  Убрали они, наверное, чтобы уберечься от запаха разложения, и  трупы поверженных врагов, которых «богдойцы от острогу волочить прочь не успели». На это тоже нужно было время.
 
    Немало времени потребовало и сочинение самой челобитной, особенно - послужного списка. Попробуйте-ка даже и сегодня, сидя за письменным столом с шариковой авторучкой, переписать 558 имен, фамилий и прозвищ, ничего не перепутав. Еще и распределив их «порознь по статьям, - кто в котором году на Великой реке Амуре учал государеву службу служить», кто пришел с Ерофеем Хабаровым, кто с Чечигиным, а кто «с Мишкой Артемьевым Кашинцом»; кто приплыл «от сына боярского Петрушки Бекетова», а кто - с самим Петрушкой, - «в другом приезде».

    Не забыв при этом указать, кто  из какого острога прибыл на Амур, кто служилый человек, а кто  «охочий». Не простая и весьма кропотливая работа, без сомнения потребовавшая от составителя многократных консультаций и коллективных обсуждений, занявшая, надо думать, не один день.

    Одним словом, в тексте отписки Степанова якутскому воеводе о Кумарской обороне, наряду с объективным изложением событий, содержатся сведения явно вымышленные и лживые. Более того, - прямо противоречащие тому, что уже  изложено в той же отписке. Чем это могло быть вызвано? Ничего подобного не было  ни в предыдущих, ни в последующих  отписках Степанова.

  Понятное дело, писал отписку не сам Степанов, а подьячий, - под его, надо думать, диктовку. Так было заведено, да и нет ясности, был ли сам Степанов грамотным человеком. Но ведь прослушать написанный текст и заметить в нем противоречия он, казалось бы, вполне мог. Если, конечно, у него была такая возможность.

    При всем своем простодушии, Степанов, насколько это можно судить по другим его отпискам, был человеком старательным, ответственным, даже можно сказать, совестливым. В своих отписках он мог, конечно, под давлением окружения о чем-то умолчать, в интересах войска изложить события в несколько  ином виде, чем это было на самом деле. Однако прямо дезинформировать якутского воеводу он вряд ли мог решиться. И уж само-собой, он не мог не заметить в отписке явных противоречий и лжи.

    Внимательное изучение текста отписки о Кумаровской обороне приводит к мысли, что Степановым написана (вероятнее - продиктована) лишь первая её часть. В ней те же, что и в других его отписках, формулировки и обороты речи, тот же стиль изложения. Информация, которая там содержится вполне деловая. Степанов сообщает, что уже отправил «к государю царю и великому князю Алексею Михайловичю всеа Руси … к Москве» ясачную соболиную казну и отписки, подписав, за своею печатью … ». Пишет, что кроме того «посланы в Якутцкой острог служилые люди … да с ними целовальники Антонко Евсевьев, Ивашко Иванов с спаскою соболиною и денежною казною».

    Просит прислать «сколько будет пригоже пороху и свинцу, … что будет надобно на спаской обиход, … потому что здесь на Великой реке Амуре в государеве казне пороху и свинцу нет, и в спаской казне книг церковных, и воску, и свеч, и ладану нет же», а также «пожаловать из государевы казны послать бумаги писчей … на государев обиход, потому что на великой реке Амуре бумаги государевы нет, а купить негде».

    Далее Степанов сообщает, что «с государевою ясашною соболиною казною и с служилыми людьми посланы к государю царю и великому князю Алексею Михайловичю всеа Русии к Москве выежжие новокрещеные иноземцы Никанского царства полонеников два человека…».
После всего этого, как о чем-то  обыденном, сообщает  о подходе к острогу 13 марта богдойского войска и произошедших вслед за этим событиях. Причем информация здесь тоже вполне деловая, сдержанная, не вызывающая какого-либо недоумения и вопросов. Повествование заканчивается описанием успешной вылазки казаков, захвата языков и боевых трофеев, - «отбили у них 2 пищали железные с жаграми и всякие приступные мудрости, порох и ядра…».

    Вторая же половина текста  как будто продиктована другим человеком. Эта часть отписки восторженно демонстрирует неимоверные трудности, которые пришлось вынести казакам, сооружая крепость и потом защищая её от богдойцев. Именно она содержит в себе сомнительную информацию и противоречия, вызвавшие недоумение исследователей, рисует картину долговременной осады острога десятитысячным войском  под водительством неведомого Тугудая, беспрерывную трехнедельную его бомбардировку.

    Именно там, в этой второй части отписки, говорится о чудесном «божьем явлении», вызвавшим поспешное бегство богдойцев, содержится  просьба к якутскому воеводе не задерживать посланцев с ясачной государевой казной, челобитной и послужным списком амурских казаков, - без задержки отправить их в Москву.

    К слову сказать, именно в этой части послания содержится и подробное описание Кумарского острога, создающее впечатление тяжкого самоотверженного труда при создании этого грандиозного  сооружения, - как он был построен, чем оснащен и как подготовлен к обороне. «А острог у нас, говорится в отписке, - был поставлен на валу стоячей, а по углам вывожены  были быки, а тот острог ставлен по снегу в самом заморозе ноября во второй день, а круг того острожку копан ров, а тот ров копали зимою, мерзлой земли секли в вышину сажень печатную, а ров в ширину 2 сажени… а в остроге было изподней и верхней бои, а внутрь острожной стены засыпали хрящем с нижнево бою и доверху от пушешново бою».

    Все ли здесь правдиво описано? Дело в  том, что сам Бекетов в своем втором послании  с Амура, объясняя причины оставления Шилки, писал: «…приехали сюда многие тунгусы войною и нас на Усть-Нерчи осадили и острога поставить не дали... и в бедности сплыли мы по великой реке Шилке к Амуру к Степанову в Усть-Кумарский острожек». О возведении крепости ничего не сказано. Складывается впечатление, что к этому времени Усть-Кумарский  острожек  уже стоял.
 
    Есть и еще один первоисточник, подтверждающий такое суждение, - сохранились показания казаков, ходивших в 1652 году из Кокарева улуса на Тунгирский волок с отпиской Хабарова о бунте в его отряде под водительством Степана Полякова. Казаки эти говорили: «...в прошлом  во 160 (1652) году августа в 9 день, послал  их с Амура реки приказной человек Ярко Хабаров с усть Зии реки с Кокорева улусу с отписками, да с ними же  послал в провожатых служилых и охочих казаков тридцать шесть человек вверх Амуром рекою до усть Урки речки до Тугирского волоку. И как они Сергушка с товарыши пошли от Ярка Хабарова, и шли де они Сергушка с товарыщи, с служилыми людми по ночам, … и дошли на четвертой ночи до реки до усть Комары и тут нашли на Даурский улус...». Значит, в устье Кумары было  даурское поселение.
 
    Напомню читателю, как описывал  даурские городки сам Хабаров в своих посланиях якутскому воеводе. О Гуйдаровом городке он говорил, что это был «тройной» городок, - три крепостные стены с двумя рвами, несколькими башнями  без проездных ворот. Вместо них  сделаны подлазы, выходящие в ров. Не уступал ему и Толгин городок, - он был обнесён  двойным рядом стен с засыпанным между ними хрящем (крупным песком, измельченным камнем), окружен рвами в три сажени глубиной, и в четыре  шириной.

    Вероятно и даурский городок, который Бекетов в своем послании назвал «Усть-Комарским острожком» представлял собой нечто подобное. Так что если казаки что-то и сделали накануне сражения, то лишь  дополнительно усилили и укрепили его, назвав  Кумарским острогом.  Все это дает основание считать, что большая часть  написанного казаками якутскому воеводе от имени Степанова, не более чем набивание себе цены в расчете на государево пожалование.

    Одним словом, в отписке о Кумарском сражении много сомнительного, прямо ложного и несуразного. Мог ли Степанов отправить такую отписку  в Якутск? Осмелюсь предположить, что он этого не делал, что послание это  было дописано и отправлено якутскому воеводе вопреки воле Онуфрия Степанова, как вопреки его воле была отправлена в Москву и челобитная амурских казаков с послужным списком. На чем основано такое предположение?

    Прежде всего, на том, что отправленная в Москву челобитная с послужным списком, подписанная двадцатью  грамотными казаками, не заверена подписью самого Степанова, как, впрочем, и подписью Бекетова.  Хотя, казалось бы, кому, как не «приказному человеку Даурской земли» и енисейскому сыну боярскому Петру Бекетову надлежало подписать эту челобитную, подтвердив своим служебным положением  заслуги старых амурских  и новоприбывших енисейских служилых  людей и охочих казаков.

    Отказ Степанова подписаться под челобитной и послужным списком, без сомнения, вызвал  конфликт с Петриловским и его окружением, при этом, надо думать, казаки не без основания видели в этом влияние Петра Бекетова, который тоже не подписал челобитную. Между тем челобитная с послужным списком была очень важна для казаков степановского войска, особенно – для охочих казаков, ведь они рассчитывали, что государь за их труд поверстает их в служилые люди, пожалует окладом, хлебом и солью. Не напрасно же в отписке они просили  якутского воеводу не задерживать посланников с челобитной,  «отпустить к государю к Москве, чтоб государю царю скоро вестно учинить». Следствием этого конфликта, видимо, и явилась самовольная отправка бумаг вопреки воле Степанова и без его подписи.
 
    Но это лишь один аргумент. Некоторое  время спустя из Якутска, видимо, пришло ответное послание воеводы, в котором  Степанову был высказан упрек в части содержания этих  документов, отсутствия в них  подписи Степанова  и заверяющей её печати. Чем другим можно объяснить, что, год спустя, - 22 июня 1656 года, Степанов в конце обстоятельной отписки, отправленной с устья Сунгари, как бы оправдываясь в чем-то, пишет: «А в том бы тебе, государеву воеводе, не подивить (не взыщи, не обессудь, - В.Б.), что я, Онофрейко, преже сего у государевых ни у каких дел не бывал, и смышленых подьячих в войске нет же. А у тое государевы казны  и отписок (он имеет ввиду вновь отправляемые ясак и отписки)  печать моя Онофрейкова, — 3 древка на печати, середнее велико, а две меньши», как бы подчеркивая этим, что все, что он теперь отправляет  – подлинное и им лично проверенное.

    Разве этого мало для признания сомнительности информации, которая содержится в отписке Степанова из Кумарского острога, а, следовательно, и объективости  описания Кумаровского сражения в нашей исторической литературе, основанного на содержании этой отписки.
 
    Сомневаться в неудаче  штурма богдойцами Кумаровского острога, это, конечно же,  не даёт оснований, как не приходится сомневаться и в стойкости и отваге казаков, – защитников острога. Факт остается фактом, - острог маньчжуры взять не смогли. Но, видимо, все обстояло значительно проще и обыденней: убедившись в невозможности разрушить острог малокалиберной артиллерией, которой они располагали, и увидев, что взять острог штурмом, – непростая задача, требующая больших сил и времени, богдойцы, уже и без того нуждавшиеся в продовольствии, вынуждены были отступить.

    К слову сказать, именно такую оценку дали этим событиям и в Китае. В сборнике документов цинского времени «Пиндин лоча фанлюэ»  (Стратегические планы усмирения русских) сказано: «В 12 году шаншу-дутун  Минъандали был отправлен во главе войск из столицы, чтобы покарать их. Он достиг Хумара, напал на крепость, многих порубил и взял в плен, [но вынужден был] отвести войска назад из-за нехватки продовольствия...  шаншу Минъандали выступил  налегке, в результате стал испытывать нужду в провианте…».


                *

    В не менее сложном, чем Степанов, положении оказался и Петр Бекетов. Мало того, что он, повидимому, тоже не был согласен с описанием произошедших событий в том виде, в каком они нашли отражение  в отписке и челобитной амурских казаков, но к этому добавилась еще и необходимость защиты Любимки Павлова,  обвиненного в намерении «воровски» бежать в низовья Амура.

    В заключительной части этой самой пресловутой отписки сообщается, что «посланы к тебе, государеву воеводе, в Якуцкой острог служилые люди: амурской охочей казак истец Андрюшка Степанов Потаповых да енисейской служивой человек Любимко Павлов, а потому те служилые люди посланы, что тот Любимко Павлов государеву указу  учинился силен (воспротивился, - В.Б.), судному делу и приговору, и в прошлом во 162 (1654) году тот Любимко хотел отплыть на низ воровски, и с такими людьми на великой реке Амуре от их бунтов жить стало тяжело и невмочь».

    Петриловский  и его окружение, видимо, считали именно Бекетова и его служилых людей виновниками  неожиданного упорства Степанова и возникшего в связи этим конфликта, в котором и та и другая сторона приняли самое живое участие. Следы разгоревшихся страстей нашли  отражение в содержании челобитной амурских казаков и послужном списке.

    Там настойчиво подчеркивается, что енисейцы пришли на Амур двумя партиями, - «которые приплыли от енисейского сына боярского Петрушки Бекетова…»,  и, «которые приплыли … с Петрушкою Бекетовым … в другом приезде», что служили … амурские казаки государю царю … на боях и в походах… преж (то есть - до) приезду енисейского сына боярского Петрушки Бекетова з дватцатью с осмью человеки…».

    Но этого составителям послужного списка показалось мало, и в заключении они уже прямо обособляют Бекетова с его служилыми людьми от остального войска. Пишут: «А сидело в осаде в Усть-Комарском острожке от богдойских воинских людей всех розных городов тобольские и тюменские и сургутцкие и верхотурские и Туринского острожку и Верхоленского Братцкого острожку и Енисейского острогу пятьсот тритцать человек служилых людей и охочие все амурские казаки, которые служат государю царю на Великой реке Амуре своими подъемами, да енисейского острогу сын боярский Петрушка Бекетов с дватцатью с осмью человек». Впрочем, признают все же, что  Петр Бекетов со своими «дватцатью с осмью человек» тоже «бились явственно».

    Все это говорит о том, что  раскол в отряде, который произошел на Шилке, не только не сгладился, несмотря на совместное участие в обороне Кумарского острога, но еще и обострился. Надо полагать,  Петр Бекетов  не мог простить беглецам предательства и измены. Видимо считал, что если бы этого не случилось,  отряд сумел бы отбиться от осаждавших Шилкинский острожек тунгусов, возвести на Нерче большой острог и тем самым выполнить поставленную перед ними задачу. Как видим, не стремились к примирению и бывшие беглецы. Челобитную казаков с послужным списком Бекетов не подписал.

    Историк е.Вершинин упоминает еще о какой-то особой челобитной,   составленной Бекетовым после Кумарского сражения от имени енисейских служилых людей и присоединенной к отпискам Степанова. При этом ссылается   на архивные документы и указывает их местонахождение (РГАДА, ф. 214, оп. 3, стб. 556, л. 44-45). Но, к сожалению, ограничивается лишь общей информацией о том, что в этом документе Бекетов  кратко изложил причины ухода с Шилки и просил пожаловать за службу, проявленную при защите Кумарского острога. Помимо самого Петра Ивановича эту челобитную, будто бы, подписали десятник Иван Герасимов Чебычаков и 14 рядовых казаков.
 
    В открытой печати полного текста такой челобитной опубликовано не было, во всяком случае,  мне его разыскать не удалось. С помощью интернета я нашел лишь  короткий фрагмент из этой челобитной, - о прибытии Бекетова в Усть-Кумарский острожек, о чем сказано выше.
 
    При всем уважении к Вершинину, - автору наиболее полного собрания сведений о жизни Петра Бекетова,  его информация о том, что челобитную  подписали кроме Бекетова и Чебычакова еще и 14 рядовых казаков (это при почти поголовной то их безграмотности?) вызывает сомнения. Впрочем, этому еще можно найти объяснение, -  Вершинин, возможно, имел в виду, что кроме подписи Бекетова там было что-то вроде: «за себя и за енисейских служилых людей четырнадцати человек по их велению десятник Ивашко Герасимов Чебучаков руку приложил». Так практиковалось в то время, так была подписана челобитная с послужным списком всех других амурских казаков. Возможно, это и имел в виду Вершинин.
 
    Важно понять другое, - как сумел Бекетов переправить  эту челобитную к властям в той непростой обстановке, в которой он оказался? Отправить её,  присоединив к отпискам Степанова, как об этом пишет Вершинин, он, конечно же, не мог. В этом случае судьба этой челобитной оказалась бы такой же, как и судьба отписки, отправленной им летом 1654 года с Ивашкой Литвиновым, - она бы попросту пропала, была бы уничтожена в пути. Нет, такое дело могло быть поручено только своему, совершенно надежному человеку. Но ведь она, - эта челобитная, как видим, дошла до адресата, и даже сохранилась до наших дней, хотя, похоже, и в искалеченном виде, - всего-то две страницы.
 
    Вот здесь то и вспоминается концовка  степановской отписки, где говорится об отправке в Якутск проштрафившегося Любимки Павлова, который «государеву указу  учинился силен, судному делу и приговору…, хотел отплыть на низ воровски …». Непросто точно сформулировать это современным языком, но общий смысл этой фразы понятен:  Любимко хотел тайно бежать в низовья Амура,  казачий круг узнал об этом, осудил его, как нарушителя государева указа, но он, этот Любимко, воспротивился приговору казачьего круга и вот теперь его отсылают под конвоем  в Якутск для решения его судьбы якутским воеводой. Потапов – герой Кумарского сражения (это он на вылазке захватил языка) выступает здесь в роли истца, то есть обвинителя, который, видимо, должен сообщить воеводе все детали этого судного дела.
 
    Сообщение это тоже вызывает недоумение и целый ряд вопросов, на которые трудно найти ответ. Любимко Павлов, – енисейский служилый человек из числа тех, кто оставался на Шилке с Бекетовым до последней возможности, вместе с ним сплавился на Амур. Он вместе с  другими енисейскими казаками «казачьему войску бил челом, чтоб ему жить на великой реке Амуре», участвовал в сооружении Кумарского острога, «бился явственно» при его защите. Об этом свидетельствует посланный в Москву послужной список,  где Любимко называется среди людей Бекетова.
 
    Так почему же не Бекетов предъявляет ему это обвинение? (Бекетов, - его непосредственный командир, в отписке даже и не упоминается). Когда  Любимка собирался бежать? В отписке сказано, что  «в прошлом, - 162 (1654) году". Почему же тогда не действует принцип неподсудности из-за давности события? Тем более что в Кумаровском сражении он «бился явственно». Кроме того, меньше чем за месяц до наступления нового 1655 года (в допетровские времена новый год начинался с сентября) Любимка «бил челом» вместе с другими енисейскими казаками о принятии его в войско, - об этом сообщал в своей отписке Степанов. И почему «на низ», - это навстречу-то богдойцам, еще и в одиночку?  Ведь это  же обсурд! Наконец, почему  его отправляют в Якутск, - для воеводского решения? Разве нельзя было разобраться  на месте?

    Все эти вопросы при внимательном рассмотрении сохранившихся первоисточников наталкивают на мысль, которая, хоть и предположительно, но  объясняет всю эту историю с Любимкой Павловым. Уж не он ли переправил в Якутск вышеупомянутую челобитную Бекетова и 14-ти енисейских служилых людей? Не была ли вся эта история с побегом задумана, а потом  умело разыграна  Петром Бекетовым и Любимкой Павловым, как «военная хитрость» для достижения этой цели?
 
    Проблема побегов действительно была в то время головной болью и самого Онуфрия Степанова и всего войска. Казаки постоянно допекали его просьбами отпустить их с Амура, - и годовальщики, оставленные Зиновьевым, и увечные казаки, пострадавшие в сраженииях, и промышленники, примкнувшие в свое время к отряду Хабарова. Степанов всеми силами противодействал их намерениям, понимая, что при малочисленности войска ему Амура не удержать. Яростно реагировал на это и Петриловский со своим окружением, - видимо, надеялся еще на возвращение Хабарова.

    В таких условиях Любимке  было не трудно  правдиво разыграть роль человека, готовившегося к побегу, вместе с тем  дав возможность своего «разоблачения». А когда  казачий круг, осудил Любимку и провозгласил свой приговор, в дело вступил Петр Бекетов, заявивший, что государева служилого человека может судить только государев же человек, – воевода, а не вольный казачий круг.

    Это и в самом деле соответствовало государевым указам и существовавшему в те годы официальному порядку.  Такому аргументу трудно было противостоять, поэтому казачий круг и принял решение об отправке Любимки в Якутск для решения его судьбы воеводой. Это лишь предположение, но, как видите, не без оснований.
   
    Хотя отписка якутскому воеводе и челобитная датированы первыми числами апреля, отправлены они были лишь месяц спустя, - в мае месяце. Об этом свидетельствует очередное послание Степанова в Якутск. Да этого и нельзя было сделать раньше, поскольку  ледоход на  Амуре начинается лишь в двадцатых числах апреля. За это время, со слов Степанова, был рассортирован и подготовлен для отправки в Москву государев ясак, трофейные образцы богдойского вооружения с соответствующими отписками, а в Якутск, - спасская (церковная) меховая и денежная казна для приобретения всего, в чем нуждалось походная войсковая церковь (ладан, свечи и проч.),  образцы стрел с огненными зарядами и отписка якутскому воеводе с описанием состоявшегося сражения.
 
    В  начале мая все это было отправлено в Якутск и Москву с двумя небольшими группами казаков, в которые входили Богдашка Габышев и Миколайка Юрьев, оклемавшийся после ранения в лопатку  Якунка Южак,  еще несколько, как писал Степанов, «добрых казаков». Шли с якутским отрядом и Андрей Потапов с Любимкой Павловым.  Якунка Южак и Андрей Потапов попадут потом   в отряд Пашкова, направлявшийся в Даурию. Видимо, именно от них воевода  узнает в деталях об «измене» Петра Бекетова, - оставлении им «государевых острогов и побеге на Амур».

    Для  сопровождения государевой ясачной казны Степанов снарядил в Кумарском остроге отряд из 50 человек, который должен был проводить казну до Олекмы и вернуться обратно. Однако десять человек из этого отряда бежали, так и не вернувшись к Степанову. Это были тобольские и тюменские служилые люди-годовальщики, пришедшие на Амур с Дмитрием Зиновьевым. Через год они имели право вернуться в свои города, - таковы были условия их набора в отряд московского дворянина.

    Год миновал, они, видимо, уже в полной мере нахлебались «амурской благодати», и им было  наплевать на увещевания и угрозы Степанова с Петриловским. Надо думать, что ушли беглецы не без соболишек, здраво рассудив, что хватит и того, чем успели разжиться.
Больше всего досадовал Онуфрий, что бежавшие захватили с собой  порох и свинец, в которых так нуждалось амурское войско. При этом  один из них «…унес с собою за волок государеву пищаль гладкую из государевы казны… а по амурской оценке цена той пищали 8 рублев».