Старенькая дрезина с маленькой платформой стояла на путях полуразрушенного бомбежками полустанка, а я молча смотрел, как бойцы грузили на нее тяжелораненных, бережно укладывая их на расстеленные шинели. Медсестричка Валя, которую мы ласково называли Воробушек, суетилась над ними, подкладывая под головы солому и старалась накрыть раненных ребят оставшимися плащпалатками и бушлатами, чтобы они не замерзли.
Тихие стоны глухо отражались от стен полустанка, перемежаясь с резким указаниями старшины Пилипчука, единственного из командного состава, кто уцелел после страшного штыкового боя в перелеске, на подступах к деревне, где полегла почти вся наша рота. Но морская пехота никогда не сдавалась. Вот и враг понял это, потеряв втрое больше. Погрузка закончилась и старшина отдав последнюю команду, направился ко мне…
«Ну что Миша? Не поминай лихом! На тебя теперь вся надежда! Прикроешь отход? Ты готов?» - спросил старшина и строго посмотрел мне в глаза. Ребята уже заняли места на дрезине и молча курили в тишине, ожидая старшего. Воробушек сидела на платформе и плакала, с ней мы попрощались раньше. Были мы из одного города и я оставил ей треугольник письма, написанного впопыхах, чтобы она смогла отправить или передать его матушке, если доберется до своих живой. Так и договорились…
«Готов, товарищ старшина!» - отрапортовал я и поставил пулемет на землю. Мы молча обнялись и пожали друг другу руки. «Если выживешь,» - сказал старшина – «Греби на Восток по железке, а там, как сложится… Не подведи Михаил!» «Не подведу Батя…» - выдохнул я – «Прощай!» «Прощай сынок!» - сказал старшина и запрыгнул на платформу, уже не оглядываясь…
Ребята налегли на рычаг и дрезина покатилась, увозя с собой тех, кто был для меня всем в этой жизни. Тех, кто остался в живых… Тех, кто всегда был рядом.
Разместившись на водокачке и, прикинув сектор обстрела, я установил пулемет, разложил диски и четыре гранаты. Потом свернул цигарку и замер в ожидании, чутко прислушиваясь к предрассветным звукам. Спокойствия не было, что-то внутри меня колотилось комком нервов и страшно хотелось выпить сто грамм для храбрости. Только не было ничего. Лишь теплый дымок махорки и мертвая тишина. И еще светлый образ матушки… Она что-то прошептала мне беззвучно, а потом исчезла, оставив в душе молитву. «Спасибо мама…» - подумал я и улыбнулся…
Бой был жестоким. Немцы появились неожиданно быстро, именно оттуда, откуда и ожидалось. Подпустив мотоциклистов поближе, я срезал их одной очередью. Они закувыркались, а те, кто выжил, короткими перебежками пытались добраться до угла здания, но не добрался никто…
Пехота тоже подтянулась и пошло веселье. Уже порядка двадцати трупов валялись вокруг. Немцы отошли, поняв, что им не подобраться ближе и затаились на время. В душе было пусто, как в трюме и хотелось пить, но воду я израсходовал, поливая разогревшийся ствол пулемета. Вставив последний диск, я приготовился к очередной атаке, выцеливая за деревьями серые фигуры попрятавшейся нечисти. Было тихо. Но тишина не бывает долгой, особенно на войне…
Когда закончились патроны, пошли в ход гранаты, разрывы которых отправили к праотцам еще дюжины две врагов. Немцы метались, что-то кричали, стреляли и суетились, а потом все опять стихло. Вдалеке послышался звук работающего мотора и на поляну перед водокачкой выкатился танк, но какой-то уж очень маленький. Таких я раньше не видел. Танк подъехал поближе и развернул короткий ствол в мою сторону. Размахнувшись изо всей силы, я метнул последнюю гранату, она взорвалась, но не причинила танку никакого вреда. Стало как-то грустно…
А потом меня сожгли… Живьем… Танк оказался огнеметным. Я горел и кричал от боли, но мне не было страшно. Потому что со мной была мама и мои товарищи, которые остались в живых. Я выполнил обещание и не подвел Батю. Прощайте пацаны и ты Воробушек...
Вот такая жизнь и смерть… Ведь когда горишь душой и жить легко, да и умирать не страшно…
Тот треугольник фронтового письма до сих пор хранится в нашей семье и его читают детям, чтобы помнили.
А мне часто снится один и тот же сон, как я сражаюсь и погибаю на той проклятой водокачке. А зачем еще нужны сны, если в них не живет память? Память о тех, кто положил жизнь за други своя и землю родную…