Важу можно было назвать баловнем судьбы. Научная карьера удалась, политическая тоже.
Он нравился моей матушке? «Какой душка!» - говаривала она, когда по ТВ видела его, мужчину старше среднего возраста, как всегда мягко улыбающегося, с хитринкой в глазах. Но он не только ей нравился. Я наблюдал сцену, когда у входа в парламент, энергичная агрессивная женщина, из «недовольных политиками», бросила ему в сердцах, что и он «с этими прохвостами». Она показала пальцем на других, проходящих мимо депутатов. Говорила не зло, а с сожалением, и, как будто ... от имени всех женщин. Важа поцеловал её в щеку и сказал что-то приятное. Женщина зарделась от неожиданности и удовольствия.
Так за счёт обаяния он решал проблемы.
Важа был защищён, ибо происходил из одного регионального клана, который возглавляла известная особа. В народе подшучивали над её пушком-«усиками» под носом. Незамужняя, она напоминала великих дев, отказавшихся от личного счастья, посвятивших себя миссии. Она служила «родному» краю так же преданно, как «мать заботится о детях» - cлова из её тоста. О том, как эта дама справлялась с ролью тамады, ходили легенды.
Однако Важа отличался тревожностью. Будучи председателем комитета, он не изменял своему обыкновению – был обаятелен. Но наша коллега, приходившаяся ему родственницей, сказала:
- На работе он такой милый, дома же донимает всех ипохондрией, жалуется на здоровье.
Первым допустил возможность такой метаморфозы наш коллега Гиви. Он обратил внимание на то, как вдруг в зрачках Важи «начинает играть огонёк», «мельтешит бесприютно».
- Признак нездоровья, - заключил он.
Но никто особенно не обратил внимание на слова Гиви. Его почитали за «премудрого пескарика». Этот тип говорил сиплым невыразительным голосом. Хотя известно было, что он писал прозу. Сослуживцы скорее из вежливости проявляли интерес к такому занятию коллеги, но его рассказы не читали. Понятное дело – пока ты не стал известностью, тебя держат за любителя.
Гиви был вхож в кабинет председателя. Для шефа, математика по научной профессии, тихий сотрудник-филолог стал находкой. Тот подсказывал начальнику словечки, полировал фразы для его выступлений.
- Теперь я могу говорить как ... – тут шеф назвал одного модного депутата, который сыпал иностранными словами. Одно из выражений, которое он позаимствовал от Гиви, было - «эпатаж». Первый раз Важа прибегнул к нему в присутствии журналистов. Произнёс его и посмотрел на сотрудника, к месту ли?
Но вот Гиви издал книгу. Получилось неплохо. Читатели (увы, немногочисленные) находили его рассказы «жизненными». Сослуживцы настаивали на автографе, всем хотелось получить с рук автора подарочный экземпляр. Но Гиви преподнёс всему коллективу только одну книгу с довольно пышной надписью. Для такого случая даже была испита бутылка шампанского. Как ожидал автор, книжка долго пылилась на стеллаже.
Второй экземпляр Гиви преподнёс председателю. Тот поблагодарил сотрудника и сказал с игривой улыбкой, что горд тем, что его подчиненные плодотворно проводят своё свободное время. Он хорошо знал, что Гиви писал рассказики в рабочее время.
Делая подношение, автор заметил своему начальнику, что обязан тому одним откровением, которым воспользовался.
- Прочтёте и убедитесь, - многозначительно заметил писатель.
Но шеф книгу читать не стал. Отложил.
В другой раз Гиви заметил шефу, что подсказанный начальником сюжет «из жизни его коллег». Но безрезультатно.
Но вот прошло время, и книга стала печально знаменитой.
Гиви старался не отставать от времени и платил дань новым веяниям в литературе. Однако в отличие от многих товарищей по перу он не злоупотреблял «свободами». Его герои мало сквернословили, а «эротика» была мягкой, её ключевые моменты всего лишь... подразумевались. Вместо них автор ставил многоточие. Однако и это не спасло автора от двусмысленной славы...
Началось с того, что в офисе появился стажёр – толстая, рыжая девица. Её не знали чем занять, и она принялась читать книгу сотрудника. Девица была без затей, весьма далёкой от богемных вольностей. С непривычки их минимальная доза в текстах Гиви заставила её сначала сильно покраснеть, а потом в срочном порядке поделиться обнаруженными «скабрезностями» с сотрудниками.
Кто-то из коллектива позаботился, чтобы известие быстро дошло до начальства.
- Ай да, богемный пескарик! – прокомментировал открытие шеф. Затем вдруг осёкся. В его глазах, как бы сказал Гиви, «замельтешил огонёк».
В сознании Важи всплыли слова писателя-любителя:
- Ещё никто так эротично не писал о математике!
Огонёк не унимался. Важа хорошо знал силу печатного слова. Тут ему вспомнилось, как своеобразно угрожал обидчикам его приятель, уже маститый литератор. Он кричал им: «Я пропишу вас и обессмертю! Сделаю ваши имена нарицательными!»
-Того гляди, меня прописал собственный же подчиненный, - тревожился Важа, - ещё журналисты пронюхают!
Важа всё-таки принялся читать книгу сотрудника. К радости автора. Каждый раз, наведываясь в кабинет шефа, он видел раскрытую книгу, отмечал для себя, что количество прочтенных страниц страниц растёт, а непрочитанных убывает.
... Смерть Важи была обескураживающе неожиданной. Он умер в кабинете. Секретарша видела его живым последней. По её словам, шеф шутил, ничто не предвещало трагической развязки. Народ сокрушался, некоторые сотрудницы плакали. Родственница Важи говорила, будто он собирался в клинику на обследование. Сердце шалило.
Разговор шёл в кабинете. Собралось много народа. Гиви, как обычно, молчал. Он смотрел на свою книжку, которая сиротливо лежала на письменном столе. Улучив момент, Гиви взял её со стола и обнаружил закладку на той странице, с какой начинался... рассказ о математиках. Видно было, что Важа только-только подступился к нему.
...Он был о том, как парнишка-школьник считал себя неспособным к точным наукам, пока в школе не появилась молоденькая учительница математики. Юноша воспылал чувством к педагогу и вдруг стал проявлять таланты в раннее недоступному для него предмете. Эротики было в малость. Она "подразумевалась" в фантазиях отрока.
Словом, в произведении не было ничего такого, что наршило бы покой Важи.