1.
Я умирала не где-нибудь под мостом или в притоне, а очень порядочно, в больнице. Белые стены, белые простыни, белые медсёстры с умными лицами. Врач приходил каждый день, называл по имени-отчеству, справлялся о самочувствии, так словно мне могло стать лучше. Лекарства заглушали боль. И всё-таки меня раздирало негодование.
Я умирала от рака лёгких, это притом, что никогда в жизни не курила. За шесть десятков лет даже не прикоснулась к сигаретам, всё береглась. Вчера утром я подошла к окну больничной палаты, чтобы выглянуть на улицу и увидела девушку на автобусной остановке. Узкие брючки, светлый плащ, коротко стриженые волосы и дымящаяся сигарета в руке. Она переминалась с ноги на ногу и всё оглядывалась по сторонам, бросила окурок в урну, закурила вновь. Я смотрела, как к ней подбежал парень, как он взял её за обе руки, как они целовались. И тогда мне стало так пронзительно обидно, так противно, вот ведь она дымит как паровоз, и всё у неё хорошо, она живёт, гуляет, целуется, чёрт побери.
«Чтоб ты тоже сдохла от рака лёгких» - подумала я.
Я заплакала и легла обратно под своё белое одеяло.
Весь вчерашний день эти двое не шли у меня из головы. Вечером ко мне зашёл сын, обновил букет, узнал как я, почти с таким же невинным видом, что и врач. Посидел, помолчал, попрощался до послезавтра. Ему просто не о чем со мной говорить.
А сегодня на пороге моей палаты появился неожиданный гость. Сначала я решила, что человек ошибся дверью, а потом поняла, что лучше бы действительно ошибся.
- Добрый день, - поздоровался гость и присел на край моей кровати, - как вас зовут?
Передо мной сидел тот самый молодой человек, которого я вчера видела в окно. Я хорошо запомнила его лицо – так сильно оно разозлило меня своим счастьем. Пшеничные кучерявые волосы, светло-карие улыбчивые глаза, чётко очерченные скулы – в общем, омерзительный.
- А вам зачем?
Мой гость стеснительно улыбнулся:
- Ну да, вы правы. Просто… так положено обычно. А можно куда-нибудь поставить?
В руках у молодого человека был букетик красных петуний.
- Вы это что – с клумбы сорвали? – изумилась я.
- Да. Вам нравятся? Я решил, что красные…
- Зачем вы оборвали клумбу?! – перебила я, возмущённая его приветливым спокойствием больше, чем поступком. Парень снова смутился:
- Ну у меня просто совсем с деньгами … не очень. Я сюда поставлю, ладно?
Я, молча, следила за тем, как мой гость ставил маленький красный букет украденных у общественности петуний в мой стакан с водой, не скрывая, как это меня злит. Можно мне хотя бы умереть спокойно?
- Вы, наверное, думаете, зачем он пришёл, да? Понимаю, – молодой человек говорил быстро, но мягко и глаза его постоянно улыбались, от чего слушать было ещё отвратительнее, - я вчера видел, как вы смотрели на меня в окно. И вот решил зайти узнать, в чём же дело…
- В чём дело? – его слова окончательно вывели меня из себя, - вы, юноша, где, по-вашему, в цирке? У меня рак лёгких!
Мой невоспитанный гость громко выдохнул, нетерпеливо качая головой:
- Нет, я знаю, я уже спросил про вас у врача. Да я так и подумал. Я о другом поговорить хотел, но вот с порога, видите, сразу с глупого вопроса начал. Вы меня поправили.
Я зло смотрела на этого парня, но, казалось, его это совершенно не беспокоило. Лицо его стало очень серьёзным и задумчивым, он внимательно смотрел на меня.
- Кто вы? – спросил он.
- А вы-то сами – кто?!
Молодой человек снова нервно покачал головой:
- Нет, нет, это не важно, я же не умираю.
- Что?
- Сейчас о вас речь, - юноша продолжал внимательно смотреть на меня и ждал ответа. Всё это ужасно возмутило меня:
- А зачем вам так нужно знать, кто я?
- Мне не нужно. Никому не интересно знать кто вы, на самом деле. Когда люди спрашивают это, они либо хотят знать, чем вы можете им пригодиться, либо они ради вас самих это спрашивают. Мне от вас ничего не надо, - и он расплылся в неприятнейшей, солнечной улыбке.
- Я старая умирающая женщина, - ответила я. Мой гость кивнул и продолжил смотреть на меня, как ни в чём не бывало.
- А дальше?
- Что – дальше?
- Ну, дальше что?
В этот момент, моё ангельское терпение лопнуло.
- Молодой человек, что вы вообще себе позволяете? По какому праву, вы врываетесь в палату к больному человеку, садитесь на мою постель – встаньте! – задаёте мне свои бестактные вопросы, по какому праву? Уйдите и оставьте меня в покое!
Я повысила голос настолько, насколько было возможно, не роняя при этом достоинства. И хотя мне едва хватало сил сдерживать себя, на моего гостя это не произвело никакого впечатления.
- Если я сейчас уйду, то в покое вы точно не останетесь.
Он ненадолго умолк, словно хотел, чтобы я успокоилась, не догадываясь, что только сильнее злил меня.
- Итак, расскажите о себе.
- Я тяжело больна. Я не буду ничего вам говорить.
- Вы не больна, вы умираете. Это же разные вещи. К тому же взамен, я обещаю открыть вам секрет. Это позволит вам избежать смерти.
2.
Что я могла рассказать о себе? Я могла назвать свою дату рождения, место, где выросла, вуз, в котором училась, имена родителей, мужа, ребёнка. Но мой допросчик лишь покачал головой и отметил, что я ничего ему не сказала. Тогда я назвала ему свою профессию.
- Уже лучше, - сказал он и прибавил, - и вы всегда работали секретарём?
- Нет, только с тех пор, как закончила институт! – съязвила я, и мой ответ очень понравился гостю. Он рассмеялся и я тоже невольно усмехнулась. Я вспомнила то время, когда работала. Бумаги, калькуляторы, офисные стулья, канцелярские скрепки. Пиджак был серенький… сотрудница сволочь… ключ застревал… цветок на окне цвёл два раза в год… Когда точно? И тут я поняла, что помню всю свою работу как один сплошной промежуток моей жизни, один год ничем не отличался от другого, разве что сменой цвета стен да галстука начальника. И от этого мне стало так тоскливо…
Тогда я вспомнила про свою семью. Я вышла замуж рано. Не могу сказать, что меня привлекло в моём будущем муже. Помню, что он очень нравился моим родителям. Помню, что он уже тогда неплохо зарабатывал. Не страшный. Помню свадьбу – я была в белом, танцевали, подарки дарили. Мы всегда были образцовой семьёй. Почти никогда не ссорились. Ели вместе. Хорошо одевали ребёнка.
- А кем был ваш муж?
- Инженером.
- И чем он увлекался?
- Я не могу точно сказать… он покупал какие-то книжки. Я их не читала. Иногда с друзьями встречался. Я только следила, чтобы они не пили. Я его в театр водила, но он не любил.
- Вы любите театр?
- Все образованные женщины любят театр! – сказала я, а мой слушатель как-то странно на меня посмотрел.
- Понятно. А что дальше?
Я вновь стала вспоминать свою жизнь. Потом у меня родился сын. Сына я очень любила! Всегда заботилась о нём – одевала, кормила, вовремя загоняла домой. Правда потом наши отношения разладились – когда он перестал подчиняться, я уже не могла на него повлиять. Он начал жить своей жизнью. Вскоре после этого у мужа случилась вторая молодость и он ушёл. Потом я вышла на пенсию. Потом оказалась здесь.
- И это – всё? – спросил меня мой гость. Я задумалась.
- Да. Это моя жизнь.
- Вам нравится то, что вы рассказали? – печально спросил он.
- Что вы имеете в виду? Я рассказала правду. Я прожила честную, правильную жизнь, как у людей. Мне не всегда везло. Но, в общем, всё было нормально.
- Какие-нибудь необычные события, интересные люди? – словно пытался подсказать мне юноша.
- Ну, свадьба. Я же рассказала… Интересные люди?
И тут я вспомнила то время, когда училась в институте. Местами протёртая клеенчатая скатерть, пластиковые стаканы, вино…
- Ромашка.
- Что? – заинтересовался юноша.
- Ну, фамилия была Ромашкина у неё.
- Расскажите!
- Она была очень странной.
Воспоминания о студенческих годах становились всё чётче и чётче. Мы часто собирались на кухне у однокурсника. Она играла на гитаре, писала песни и красила волосы в малиново-красный цвет. Все считали её чудачкой и дружно обожали. Ромашка всегда находила себе какие-то проблемы, которые она называла «внезапностями», а все, кто их пересказывал, приключениями. Она единственная из нашей компании ездила по детским домам и собачьим приютам, все её очень одобряли, но сами не пытались, да она и не звала. Порой она могла пропасть на несколько недель, никого не предупредив, но всегда возвращалась. На её руках было несколько ожогов, но никто толком не знал откуда они. Помню, однажды под вечер я собралась идти домой, все остальные, как обычно оставались. «Я тебя провожу» - поднялась она. Мне не понравилась эта идея, - «Не надо, я сама. Тем более, ты пьяная». «Ты тоже!». «Я же не пью». «То есть как – ты вообще не пьёшь?», - я хорошо запомнила её глаза, смотревшие на меня, как на странный экспонат, к которому она словно пыталась найти описание. В конце концов она пожала плечами и посмеялась, - «Всё равно, пошли».
Она носила длинное чёрное пальто с разноцветными пуговицами и перепрыгивала через ступеньки, спускаясь по лестнице. Мы вышли из парадной, шёл снег, Ромашку покачивало.
- Где ты живёшь? – спросила она, закурив.
- К метро и там, через дорогу. Ты в порядке?
- Нет. Никогда, - бравурно заявила она и, покружившись на месте, взяла курс на метро. Мы шли по голубовато-белым от фонарей улицам, зажатым в чёрные тиски пятиэтажек.
- Видишь? – Ромашка задрала голову к небу и выпустила облачко дыма. Над крышами домов светилось несколько звёзд, - мало их сегодня, конечно, но я туда однажды полечу.
- В космос? – спросила я.
- Ага. Очень скоро люди перестанут воевать, болеть и голодать и начнётся перенаселение. И тогда нам ничего не останется, кроме как колонизировать другие планеты. Я буду одной из первых колонизаторов, - и она рассмеялась, - Нет, правда – представь, как это будет круто! Полетели со мной?
- Даже если бы это было возможно, я бы не полетела.
- Думаешь, мы никогда не перестанем жрать друг друга? – она серьёзно посмотрела на меня.
- Я про полёты в космос. Это только для космонавтов.
- Пфф… самолёты, когда-то, тоже были только для лётчиков. А теперь – покажи деньги - и тебе продадут билет. Почему не полетела бы?
- А что там делать?
- Ну как? – Ромашка очень удивилась, - строить новый мир.
- Но ведь у меня уже есть этот. Зачем тогда строили его?
- Ну, явно не для того, чтобы построить! Как читают, не для того, чтобы дочитать, и живут, не для того чтобы дожить.
- Ты странная, - я смотрела на неё, а она на небо.
- Спасибо.
В тот вечер она проводила меня до самой парадной и раскланялась на прощанье, как мальчик.
- Вы так хорошо помните её? – спросил меня мой гость.
- Да. Тогда время шло медленнее и всё усевалось запоминаться.
Я лежала в кровати и смотрела в белый потолок. Голос моего слушателя был словно голос проводника, он уводил меня в коридоры собственной памяти, и вскоре я перестала ощущать запах лекарств и дезинфекторов, болезни и жалости. На смену им пришёл запах вина Изабелла, вишнёвого табака однокурсников, лёгкие духи однокурсниц. «Спой, детка, ну спой ещё что-нибудь» - и гитара вновь оказывалась в руках у Ромашки, и она снова пела.
- Спой что-нибудь из своего.
- Вы мне надоели – пойте сами, - и Ромашка освободила руки, чтобы закурить.
- А ты в курсе, что тебя отчисляют?
Ромашка кивнула, не выдыхая дыма.
- Не отчислят?
- Не отчислят.
- А чего тебя… у кого зажигалка?... а чего тебя не было то столько?
- Да я к знакомой смоталась в другой город. Случайно вышло. Может, мы ей нальём?
Я испугалась, от того что несколько человек разом посмотрели на меня, и покачала головой:
- Не, не, мне не надо, я не буду.
В тот вечер она часто задумчиво поглядывала на меня, а улучив момент, подсела совсем близко и заговорила вполголоса:
- Не стремись быть нормальной! Нормальный – это оправдание для того, чтобы не быть чем-то большим. Это как… бля, я не знаю… как соевое мясо, как безалкогольное пиво! Всё, что человек должен – это быть счастливым. Понимаешь? Ты понимаешь меня? – пьяная Ромашка схватила меня за плечо, - Понимаешь? Должен себе, Богу, времени, которое на него переводится. Ошибка, кошмар какая ошибка, думать, что ты должна быть доброй, или там… полезной – ты не должна, ты ни-че-го не должна, ты и так будешь хорошим человеком, если будешь счастливой. К счастью стремись, это посредник всех добродетелей! Не стремись быть тем, кем тебя хотят видеть люди. Мы привыкли определять себя относительно времени, когда мы родились, места, где мы родились, семьи, в которой получили воспитание, не задумываясь, что ни один из этих параметров на самом деле не имеет к нам никакого отношения, - Ромашка зажмурилась и отчаянно замотала головой, видимо, чтобы убедить меня. Её глаза лихорадочно блестели:
- Наше истинное Я существует вне времени и вне культуры, оно сияет свободным, незамутнённым разумом, бесстрашным ребёнком, который всегда прав. Люди, эти люди, они обезличивают себя, натягивают на себя обстоятельства, условия, всю эту херню, чтобы лишний раз не задумываться – кто я? Чтобы этот мутный поток относительностей нёс их в своём русле, доминировал, не утруждал их лишними движениями. Окольцовывают себя, как птиц, чтобы их не потеряли, чтобы им тоже выдали нормальную судьбу, в порядке очереди, чтобы не остаться за бортом, не остаться никем. Но попробуй встряхнуть лапкой, сбросить такое родное, необходимое, угрожающее необходимое кольцо и расправить крылья над курятником. И ты увидишь, как Птицевод, щурясь на солнце, смотрит тебе вслед и смеётся…
Я замолчала, почувствовав, что плачу. Я говорила её словами так, словно она сидела на корточках перед моей койкой и шептала на ухо – а я повторяла. Мой гость внимательно смотрел на меня.
- Продолжайте.
- А что продолжать? Она не дожила до лета. Однажды в нашей компании появился какой-то парень, чей-то друг был.
Все как обычно много пили, Ромашка рассказывала какую-то историю из жизни, все смеялись и качали головой.
- Ну а что? – воскликнула она, - живём один раз!
- Какая глупость – кто тебе это сказал? – спросил тот парень. Ромашка улыбнулась и склонила голову набок, приготовившись слушать:
- Так?
- Мы проживаем много жизней, умирая и рождаясь вновь. Переходим с уровня на уровень, набираемся душевного опыта. Ищем друзей и любимых из жизни в жизнь, из рождения в рождение. Откуда у некоторых людей врождённое чувство красоты или умение любить, а другие пусты и напуганы? Это зависит от количества прожитых ими жизней.
- Ты буддист?
- Нет, я просто умный.
В тот вечер Ромашка пела в последний раз. Он слушал её, не отводя глаз, а она пела долго, всласть, словно предчувствовала. Было уже около пяти часов утра, когда он вдруг поднялся и протянул ей руку:
- Если поторопимся, успеем на рассвет. У меня мотоцикл.
Она размышляла не больше пары секунд:
- Да.
Мы попробовали их остановить, мол, темно и пьяные, но кто-то сказал, что это бесполезно и все согласились. Она даже не попрощалась, сказала, что утром вернётся за вещами. Уже ведь было утро.
Они разбились на трассе, на выезде из города. Мы так и не узнали, куда они собрались ехать. Но они успели встретить этот свой рассвет.
3.
- Тогда её смерть показалась мне наглядным опровержением всего, что она говорила. Вот, до чего довело. Всю жизнь, думая рискнуть или не рискнуть, я вспоминала её. Я никогда не бывала в местах дальше, чем можно добраться поездом. И знаете, что самое несправедливое – я тоже умираю!
Больше я не могла сдерживать слёз. Рыдания вырвались наружу, я лежала на спине, закрыв своё старое лицо ладонями, и сотрясалась от плача. Мой гость молчал. Он терпеливо ждал, пока вся моя горечь и обида прольётся из меня до дна. Через какое-то время, как и положено, слёзы отпустили меня. И я стала думать.
- Спасибо, - прошептала я.
- За что?
- За то, что открыли мне свой секрет. Я не умру. Не могу умереть, потому что никогда не жила, - я глубоко вдохнула, чтобы успокоиться, - я ничего в этой жизни не попробовала. Я всегда жила так, чтобы после моей смерти обо мне не могли сказать ни одного плохого слова. И я добилась своего – обо мне, наверное, вообще ничего не скажут.
Я лежала с закрытыми глазами и смеренной горечью, которая больше не злила меня, а просто размазала. Жалеть было не о чем. Смерть должна стать логичным завершением всему. Я подняла взгляд на моего гостя. Юноша сидел, как ни в чём не бывало. Он был задумчив и по-прежнему спокоен. Поймав мой взгляд, он долго удерживал его, словно дослушивал всё то, что я недоговорила. И вдруг произнёс:
- Это совершенно не то, что я собирался вам рассказать.
4.
- Если вы имели в виду, что по-настоящему умирают только те, кто по-настоящему жил, то вы неправы. Если имели в виду, что все умирают, но не все живут, то вы неправы вдвойне. Все живут, но не умирает никто. Вот мой секрет. Умирает наше тело, носитель, арендованная лодка. Истинные мы путешествуем из жизни в жизнь, вновь и вновь, каждый раз забывая прожитые судьбы. Смерти нет – есть Самозабвение. И новое Начало.
Послушайте, нет никаких – Нас. Нет ни вас, ни меня, ни вашей подруги, ни всех тех людей, которых вы привыкли воспринимать и оценивать отдельно от себя. Мы все – одна и та же Душа, одно и то же сознание, рождающееся раз за разом в различных точках пространства и времени. Мы все – различные этапы пути одной и той же личности, мы – Одно-Единое-Целое. Более поздние и ранние версии друг друга. Мы – единый разум, разбитый на рождения. Мы главы одной и той же книги, принуждённые забывать свои жизни вновь и вновь, до тех пор, пока не умрём в последний раз и не станем Богом. Тогда мы вспомним всё. Вот откуда Бог знает всё о нас – он это мы. А мы – это Бог в стадии приготовления. Мы – Бог, рассеянный во времени и пространстве. Бог не создавал нас по образу и подобию своему – он был нами, сначала тобой, потом мной, потом всеми остальными. Ты – это я в прошлой жизни, а я – всего лишь ты в будущем. Только на самом деле нет тебя, меня, их и нас. Нет ничего, кроме Единого Я, путешествующего сквозь реальность к Совершенству.
Нам кажется, что время постоянно несёт нас вперёд, что умерев, мы воскреснем в наших потомках. Но на самом деле – всё наоборот. Мы воплощаемся в наших предках. Наш мир – это единство и борьба противоположностей, всё имеет свой антипод, противодействие, обратное направление. Так и время – для тела оно течёт в одну сторону, а для Единой Души – в другую. Жизнь двигает нас в одну сторону, а смерть постепенно отбрасывает в обратную.
Конечно, это не значит, что умерев, мы непременно родимся в прошлом. Иначе – как же все те люди, которые рождаются одновременно? Плюс-минус полвека – это всё не так важно по сравнению с логической зависимостью. Это как смотреть на извивающуюся ленту сбоку – она кажется прямой линией. Так же и мы воспринимаем время в своей неспособности взглянуть на него свысока. Но вещи от этого не меняются – существуя одновременно в нескольких миллиардах воплощениях, забывших, что они являются друг другом, Великое Я движется в условном направлении, которое мы называем Прошлое. Как в танце – шаг вперёд, два шага назад.
Когда нам кажется, что мы придумали что-то – на самом деле мы лишь вспомнили то, что когда-то узнали от самих же себя. Изобретатель самолёта в прошлой жизни был тем, кто строил его по уже готовым чертежам. Поэт – на самом деле просто бывший внимательный читатель своих стихов. Узнав что-то, Великая Душа перемещается в обратном направлении, в «прошлое», чтобы поведать это Самой Себе.
Чем глубже в прошлое уходит Душа, тем мудрее она становится, тем старше. И ты и я когда-нибудь родимся пророком Мухаммедом, а затем Иисусом, затем Гаутамой Буддой. Конечно, мы вновь будем учиться ходить и говорить, но наша Высшая Память будет хранить мудрость всех наших рождений. Мы создадим учения, которые когда то постигали сами.
- Значит, Будда – наше последнее рождение?– спросила я.
- Нет, не думаю, – ответил мой гость, - Тот, кто осознал, что родился в последний раз, не стал бы создавать учение, он, скорее всего, никому не известен. Я думаю, в конце пути, мы все захотим ещё всего лишь разочек прожить простую человеческую жизнь.
- И что же потом? Когда мы умрём в последний раз?
- Умрём? – переспросил юноша.
- Когда переживём последнее Самозабвение, - поправилась я.
- На смену Последнему Самозабвению придёт Великое Воспоминание. В Тайне Творения на самом деле нет ничего таинственного. Богу нужно всего лишь вспомнить всё, что он пережил. Не было никакого Сотворения Мира – будет лишь Великое Воспоминание. А то, что можно вспомнить – уж конечно существует!
- Значит, все мы однажды станем Богом?
- Мы и есть – Бог. Нет никаких «мы» – есть только Он, взрослеющий по жизням.
- Подожди, - перебила я, - А как же все эти древние человекообразные обезьяны? Неужели в своём последнем рождении мы будем обезьяной?
- Нет, конечно, нет, - засмеялся юноша, - В доисторических людях никогда не было души. Бог создал их, потому что когда то был Чарльзом Дарвином.
Я рассмеялась. Мы сидели на больничной койке – я и светловолосый юноша и смеялись – просветлённо и облегчённо.
- Как ты до этого додумался? – сквозь смех спросила я. Мой гость строго взглянул на меня:
- Ты что невнимательно слушала? Я ни до чего не додумывался – я это вспомнил. Потому что я – это ты, а ты это слышишь сейчас.
- Значит, когда я умру и стану тобой, я расскажу это самой себе?
- Это то, что ты сейчас делаешь!
И мы снова весело рассмеялись.
- Но разве то, что ты теперь знаешь это – не достаточно для полного просветления? – cпросила я. Мой гость понял меня с полуслова:
- Знание Секрета ещё не делает меня Богом. Знаю и всё. Умру – забуду. Потом вспомню вновь. И ты теперь тоже вспомнишь.
Я сидела на белой поверхности своей последней кровати и глупо улыбалась. Злость и страх исчезли, словно пятно от кристально-чистой воды.
- Почему ты решил рассказать это именно мне?
- Потому что ты уже расстаёшься с этой жизнью!
Я не поняла.
- Потому что это станет последним потрясением в твоей жизни, и ты лучше его запомнишь, - пояснил он, - Каждый раз рождаясь вновь, мы уже ничего не помним о жизни, но чувства, как эхо, преследуют нас в наши первые минуты. Поэтому новорождённые плачут – они всё ещё чувствуют страх смерти. Мама говорит, что когда я родился, засмеялся, - мой гость усмехнулся и задумался, - а ещё затем, чтобы ты не переживала так из-за своей болезни. Ты не пропустила жизнь! Ты просто немного отдохнула в пути.
Я медленно вдохнула и выдохнула больничный воздух и умиротворённо взглянула на светловолосого юношу. Он ласково улыбнулся. Какое чудесное воплощение Бога!
Но вдруг меня обеспокоила мысль:
- А как же убийцы, маньяки, злодеи? Неужели Бог был и ими тоже?
Мой друг театрально вздохнул и воскликнул, воздев взгляд к потолку:
- Ох, Теодицея, Теодицея! Как ты не понимаешь – Бог – это Тот, у кого не осталось вопросов. Вы никогда не задавались вопросом, что чувствует убийца? Но чтобы узнать правду, нужно родиться убийцей, и не один раз. Разве Бог не должен знать, что чувствует смертельно больной ребёночек? Для этого, он должен был им родиться. В этом и заключается секрет Божественного Сострадания, Понимания и Всепрощения – Ему не надо ставить себя на чьё-то место – он на нём был.
Вы рассказали мне две истории: короткую и яркую - и долгую, скучную. Но нельзя судить, какая из них правильная, ведь это всего лишь части одной единой истории. Одни жизни насыщеннее, другие спокойнее, но все они одинаково необходимы Богу, как чередование бодрствования и сна. Каждое воплощение имеет право проспать своё время так же, как и сделать с ним что-нибудь невероятное. Темперамент, с которым мы рождаемся – это всего лишь настроение Бога.
Бог проходил через всё, что есть в мире. То что мы называем обществом – диссоциативное расстройство личности Бога. Война – Божий внутриличностный конфликт. Вы ведь христианка? - юноша взглянул на маленький золотой крестик у меня под горлом, - вспомните, что говорил Иисус. «Возлюби ближнего своего, как самого себя», «Не суди – да не судим будешь», «Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой» - вдумайтесь в эти слова. Иисус знал, что говорил. Ведь он был – будет – гораздо более мудрым воплощением вас.
У нас нет ни малейшей причины ненавидеть друг друга. Ведь каждый, кого вы знаете или уже был вами, или станет. Все мы – Единое Целое. И нет никого, кроме Нас.
Я глубоко вздохнула и покачала головой. Мой гость взглянул на меня и улыбнулся, заставив улыбнуться и меня. Неожиданно он поднялся и взглянул на часы:
- Ну я, в общем то, всё что хотел, сказал. Пойду.
- Как тебя зовут? – спросила я. Юноша многозначительно взглянул на меня и я рассмеялась.
- Спасибо.
- И тебе.
- До свидания, Бог.
- Спокойного Самозабвения.
Светловолосый юноша улыбнулся и закрыл за собой дверь. Я откинулась на подушки и глубоко вздохнула. Рядом со мной, на столике, стоял стакан с красными петуниями.
Я так и не узнала, прав ли был мой гость. Пока не забыла его.
Сентябрь, 2013.