Удивительный это был человек, - Петр Бекетов. Отважный воин, своей выдержкой и умелым руководством не раз спасавший жизни своих товарищей. Дипломат-самородок, умевший во многих случаях словом, не допуская военного столкновения, убедить инородцев в жизненной необходимости принять «руку государеву». Талантливый военный строитель, руководивший возведением более чем десятка русских крепостей-острогов, - Рыбенского и Братского на Ангаре, Тутурского, Ленского (Якутского) и Олекминского на Лене, Прорвинского на берегу Байкала, Иргенского и Нерчинского в Забайкалье, Кумарского и Косогорского на Амуре, заложивший первое зимовье на месте будущего Иркутского острога. Умелый организатор и руководитель поисковых и боевых отрядов, прошедший с ними десятки тысяч километров по си-бирской земле. Это был поистине государев человек, - человек, радевший не личным интересам, а интересам своей страны.
Судить об этом читателю, но исторические документы свидетельствуют о том, что не Хабарову, а Петру Ивановичу Бекетову и Онуфрию Степанову-Кузнецу, Степану Полякову и Третьяку Чечигину обязаны мы первыми попытками присоединения к России Приамурья.
Чем же вызваны такие сложности в установлении обстоятельств последнего десятилетия жизни Петра Ивановича Бекетова? Не кажется ли вам странным и загадочным, что, если о его жизни и его походах в период 1627-1653 годов свидетельствуют десятки сохранившихся документов того времени, то с момента его появления на Амуре таких документов практически не сохранилось. Более того, те немногие, которые сохранились, - ущербны, в них по непонятной причине оказались утраченными как раз те страницы, в которых сообщалось о деталях происходивших на Амуре событий, в том числе и касавшихся судьбы Петра Бекетова.
О чем идет речь? О бесследно пропавшей отписке Бекетова с Амура, отправленной им с Ивашкой Литвиновым; о пропавшей челобитной казаков, вернувшихся с Зеи в 1661 году, о которой писал государю якутский воевода Голенищев-Кутузов; о пропавших страницах послания Бекетова из Кумарского острога, вынесенного в Якутск Любимкой Павловым; об утрате концовки послания воеводы Пашкова, сообщавшего в Москву о разгроме маньчжурами отряда Степанова; об утере листа из допросных речей Петриловского в Москве. Наконец, - о бесследно исчезнувшей отписке Пашкова в Москву, где он на основе допроса казаков, оставшихся в живых после сражения на Корчеевском плесе, утверждал, что Степанов не погиб, «а его Онофрейка жива взяли, а иные даурские служилые люди великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичю, всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержцу, изменили, не бився с богдойскими людми им сдались».
Эта последняя цитата заимствована из отписки Пашкова енисейскому воеводе Ивану Ржевскому, датированной 1662 годом, но в ней он утверждал, что сообщал об этом и в Москву. Да и могло ли быть иначе? Так вот эта отписка Пашкова в Сибирский приказ тоже бесследно исчезла. Мы уж не говорим о том, что затерялись те первоисточники и копии с них, сделанные для Миллера и Фишера, на основе содержания которых эти историки оставили восторженные отзывы о Петре Бекетове. Как все это объяснить?
При рассмотрении подобного рода проблем, выяснении причин их породивших, обычно задаются вопросом: кому это выгодно? Кто в этом был заинтересован? Попробуем и мы разобраться в деле, задавшись таким вопросом.
Совершенно очевидно, что в сокрытии нелицеприятных действий на Амуре Хабарова и его окружения, были заинтересованы кроме самого Ерофея его племянник Артемий Петриловский, воевода Францбеков и в какой-то степени дьяк Сибирского приказа Григорий Протопопов, ко-торый, как говорил об этом Дмитрий Зиновьев, - «дружил» Хабарову.
Известно, что Францбеков, чтобы обезопасить себя от утечки в Москву компрометирующей его информации, приказал на таможенной заставе в Илимске «обыскивать накрепко, раздевая донага и разрезывая шубы» отбывающих к Руси людей, чтобы у них не оказалось какой-либо тайной отписки или челобитной.
Вполне мог сделать что-то в этом роде и Григорий Протопопов. Не думаю, чтобы уничтожить какой-то документ, но придержать его, переложить в другое место, несколько по иному интерпретировать его содержание при докладе начальнику Сибирского приказа, - мог. Может быть, именно его действиями была вызвана «утеря» пятого листа из допросных речей амурских казаков в Москве, так компрометирующего Петриловского, листа, который был позже обнаружен в другом архиве. Не исключено, что где-то в архивных недрах будут со временем обнаружены и «утерянные» концовки отписок Пашкова о сражении на Корчеевском плесе и Бекетова с описанием Кумаровской обороны.
Мог приложить руку к таким «потерям» и Артемий Петриловский, ставший якутским атаманом. Во всяком случае, когда в 1661 году с Зеи вернулись остатки амурского войска, то он, конечно же, знал и о содержании их опроса в якутской приказной избе по поводу последних событий на Амуре, знал он и о содержании челобитной казаков, приложенной к отписке в Москву якутского воеводы Голенищева-Кутузова.
Мог ли Петриловский, являясь по сути дела помощником воеводы, прибрать к рукам эту челобитную, не допустить её доставки в Москву? Не только мог, но и был в этом кровно заинтересован, чтобы не подвер-гать риску свою карьеру, и не ставить в затруднительное положение своего покровителя, - Григория Протопопова.
Но все это лишь первый, причем не самый главный заслон, помешавший историческим документам, в которых были отражены действия на Амуре Петра Бекетова, дойти до нашего времени. Другим, более мощным заслоном явилась государственная политика, проводившаяся в минувшее столетие.
В.А. Тураев, - ведущий научный сотрудник Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН убедитель-но раскрывает её суть и причины в статье «О характере купюр в пуб-ликациях русских землепроходцев XVII века». Вот некоторые тезисы этой статьи:
«… уже со второй половины 1960-х практика публикации документов с купюрами и в извлечениях вновь становится обычным делом, приобретая массовый характер. Особенно тщательно «очищаются» от неугодных сюжетов документы, рассказывающие о русских походах на Амур.
…Большое воздействие на характер публикации этих документов оказывали непрерывно ухудшавшиеся после 1960 года советско-китайские отношения. Территориальные претензии маоистского Китая, попытки обосновать его «исторические права» на дальневосточные земли СССР, доказать извечную вассальную зависимость населявших их народов от китайских императоров не могли не вызвать ответной пропагандистской кампании….
Под строгую цензуру были взяты работы историков, писателей, журналистов, обращавшихся к истории освоения и заселения дальнево-сточных земель, к проблемам их культурных, экономических и полити-ческих контактов. Борьба с «китайским присутствием» оборачивалась нередко борьбой со здравым смыслом, сопровождалась даже искаже-ниями исторических фактов… на многие сюжеты казачьих «отписок» и «сказок» легла печать строгого табу.
В 1969 году вышел в свет первый том сборника материалов и доку-ментов «Русско-китайские отношения в XVII веке». Отдельные доку-менты в нем приведены в извлечениях или с большими сокращениями …. В результате жестокий, кровавый поход хабаровского воинства по Амуру, недобрая память о котором до сих пор хранится в фольклоре амурских народов, превратился в невнятное повествование о борьбе русских с маньчжурами, а сам Е.П. Хабаров, на редкость сложная и противоречивая фигура, вот уже несколько десятилетий рисуется исключительно розовыми красками. Из «отписки» убрано все, что, по мнению публикаторов, могло бы бросить тень на портрет этого человека.
… Историкам еще предстоит скрупулезно разбираться во всех тон-костях и перипетиях этих вопросов. Пока же совершенно очевидно одно: историческая правда требует объективного освещения многих страниц русского «взятия» Сибири и Дальнего Востока, развенчания многих идеологических мифов, сформировавшихся в общественном сознании в последние десятилетия. И первое, что надлежит здесь сделать, — это вернуть историческим документам их первоначальное содержание».
Я в полной мере разделяю взгляды Вадима Анатольевича Тураева. Со своей стороны скажу, что он в своей статье говорит лишь о купюрах, но ведь при проведении этой компании какие-то исторические свидетельства, без сомнения, оказались и вовсе скрытыми от общественности. В этом я вижу одну из причин столь малого числа обнародованных исторических документов, в которых нашли отражение действия на Амуре Петра Бекетова.
Какова их судьба? В лучшем случае они были только лишь изъяты из исследовательского «оборота», и тогда, может быть, еще всплывут где-то в других исторических фондах, или в историческом архиве ФСБ. В худшем случае – были непростительно уничтожены, подобно тому, как во времена «оттепели» были уничтожены многие «расстрельные дела» и другие документальные свидетельства причастности к репрессиям 30-х годов советского руководства.
И все же при всех этих негативных явлениях историческая правда, как мы видим, открывается, благодаря сохранившимся источникам, прямо или косвенно повествующим о происходивших в то время событиях. Несмотря на все ухищрения чиновников от истории, не избежал объективной оценки потомками своей деятельности на Амуре и Ерофей Хабаров. Остается надеяться, что отыщутся в архивах новые исторические материалы, и тогда станут известными подробности исторического похода на Амур Петра Бекетова.
Наконец последнее, что затрудняет восстановление исторической истины в отношении жизни и деятельности Петра Бекетова, - это искажение исторических фактов в угоду своим интересам некоторыми его современниками (я имею в виду, прежде всего, Аввакума) и безосновательность и поспешность выводов и заключений некоторых историков. Посмотрите, например, что пишет Е.В. Вершинин в заключительной части своего очерка о Петре Бекетове. Он выдает прямо-таки «пулеметную очередь» ничем не обоснованных предположений и утверждений, навязывая читателю мысль, что Бекетов погиб на Амуре:
«Его (десятника Чебычакова) возвращение в Енисейск без Бекетова означало, видимо, что командира уже не было в живых. Может быть, удача изменила старому землепроходцу в тот памятный день 30 июня 1658 г. Как встретил свой смертный час енисейский сын боярский П.И. Бекетов мы, скорее всего, уже никогда не узнаем...»;
«Мне представляется, что с Амура Бекетов уже не вернулся…»;
«Никакими источниками это мнение пока не подтверждено (речь идет об утверждении И.Э. Фишера, что Бекетов вернулся с Амура в 1660 году)…», и далее: «Верно то, что в 1660-е гг. Бекетов, вопреки мнению И.Э. Фишера, уже не числился среди енисейских служилых людей…».
Давайте посмотрим, что стоит за этими заявлениями. По первым двум пунктам: для такого заключения нет никаких оснований, прежде всего, потому, что вернулись живые, не безъязыкие люди, и здесь важен не только факт их возвращения, но и то, о чем они могли рассказать.
Заявляя о том, что вопреки мнению Фишера Бекетов в 1660-е годы уже не числился среди енисейских служилых людей, автор поступает не корректно, подменяя понятия и делая недопустимые временные натяжки. Фишер не делал никаких заявлений о том, числился ли Бекетов среди енисейских служилых людей; он лишь писал о его возвращении с Амура через Якутск в 1660 году. В качестве доказательства его неправоты Вершинин ссылается на отписку енисейских казаков, относящуюся к 1665 году, которую подписали известные в Енисейске лица, отмечая, что подписи Бекетова среди них нет.
Ну и что? Мог ли он подписаться под этим посланием, если он к этому времени действительно умер, умер в Тобольске в начале 1664 года? И что в этом «вопреки мнению Фишера», который писал о событиях 1660 года?
В качестве другого «подтверждающего» аргумента Вершинин ссылается на запись в переписной книге Енисейского уезда за 1669 год, в которой среди продавцов земли названа вдова сына боярского Петра Бекетова. Так ведь это же в 1669 году, - через пять лет после его смерти в Тобольске. Что же здесь противоречит «мнению Фишера»?
Наконец, - самое главное, что сводит к нулю все «аргументы» Вершинина, которыми он пытается убедить читателя в том, что Бекетов погиб на Амуре. Это свидетельство сербского священника Юрия Крижанича, - современника Бекетова, который, находясь с 1661 года в Тобольске, утверждал: «Я лично видел того, кто первый воздвиг крепость на берегах Лены и обложил эту область податью именем своего царя».
Об этой встрече с Бекетовым он писал сначала в 1675 году (статья В.А. Александрова «Юрий Крижанич о Сибири»), позже еще и в своей книге «История Сибири», изданной в 1680 году в Вильно. Может ли быть что-нибудь более доказательное, чем свидетельство авторитетного современника? Почему Вершинин игнорирует свидетельство, которое оставил Юрий Крижанич – не понятно.
«Рассказ Аввакума о смерти землепроходца Петра Бекетова в Тобольске - пишет Вершинин, следует признать недостоверным, так как он в это время находился на Амуре в "войске" Онуфрия Степанова. С 13 марта по 4 апреля 1655 г. он "бился явственно" при защите осажденного маньчжурами Кумарского острога, о чем свидетельствуют сохранившиеся и заслуживающие доверия документы».
Здесь историк прав лишь в том, что недостоверным следует признать дату смерти землепроходца, называемую Аввакумом. Однако ссылка на участие Бекетова в обороне Кумарского острога вряд ли достаточна для того, чтобы усомниться в достоверности обстоятельств его смерти в Тобольске, изложенных неистовым протопопом в «Житии».
Тем не менее, очерк Е.В. Вершинина о Петре Бекетове является на сегодняшний день наиболее полным собранием сведений об этом землепроходце. Дополнить его можно лишь опровержением представлений автора о том, что «… с Амура Бекетов уже не вернулся…, и что … как встретил свой смертный час енисейский сын боярский П.И. Бекетов мы, скорее всего, уже никогда не узнаем...». Для этого есть основания, - недавно обнаруженные в архивах документы, в том числе отписка Петра Бекетова, написанная им в Енисейске после возвращения с Амура. Однако, обо всем по порядку:
*
Летом 1955 года из Москвы была отправлена грамота Сибирского приказа Онуфрию Степанову об управлении ясачным приамурским населением и запросом сведений о судьбе посольства Т. Е. Чечигина. С грамотой пошли Костька Иванов Москвитин и амурский казак Гаврилка Шипунов. Вместе с ними возвращались на родину даурские, дючерские и гиляцких люди, увезенные в столицу Зиновьевым в 1653 году, - «Анай с товарыщи 7-ми человек, да женка, да девка».
Весной 1656 года они встретились с Афанасием Пашковым, который в это время находился на Ангаре. Он ожидал известий из отряда Оленя, который должен был пройти через Олекму, Тунгирский волок, Шилку, Ингоду, Хилок, Селенгу, Байкал и Ангару, чтобы дать Пашкову возможность выбора, по какому пути идти, - через Тунгирский ли волок, или по пути Бекетова. В это же время оказались там и Андрей Потапов с Якункой Южаком, направленные из Якутска в отряд Пашкова по государеву указу, как люди, побывавшие на Амуре. О том, что эти встречи состоялись, свидетельствуют сохранившиеся документы.
Костька Иванов и амурские аборигены были задержаны Пашковым и вместе с ним окажутся на Шилке. У воеводы было на то основание, - упомянутый государев указ о приборе в отряд всех, кто побывал на Амуре. Но Гаврилку Шипунова он задержать не мог, - у него была грамота Сибирского приказа Степанову с запросом о судьбе посольства Третьяка Чечигина, которую следовало, не медля, доставить на Амур.
Мог ли Пашков, узнав от Потапова, что Бекетов с отрядом сплавился на Амур, устно или письменно через Гаврилку Шипунова приказать ему вернуться на Шилку? Без сомнения, не только мог, но, видимо, так и сделал, - он нуждался в людях, а Бекетов находился в непосредственном ему подчинении.
Правда, возникает здесь и другой вопрос, - мог ли Гаврилка до середины июня добраться до Степанова, находившегося в это время в низовьях Амура? Исторические документы свидетельствуют, что мог, - он имел срочную депешу, не был обременен никаким грузом, и потому мог следовать в режиме конного гонца. Картограф семнадцатого столетия Ремезов писал, что путь от Тобольска до Нерчинска со всеми его речными переправами гонцы на выносливых конях могли преодолеть за три месяца 10 дней. Путь же Гаврилки был более чем вдвое короче. Так что, - мог.
Если здесь и могут еще возникнуть какие-то вопросы, то они уже относятся к иной теме, - теме беспримерной выносливости и мужества русских людей, которые могли это исполнить. Полтора месяца бешеной скачки через бескрайние болота и лесные дебри, среди диких зверей, ориентируясь по солнцу и звездам, с опасностью встретить на пути враждебно настроенных аборигенов, быть сраженным меткой стрелой какого-нибудь батыра.
Одним словом, есть все основания считать, что к июню 1656 года, когда амурский отряд русских служилых людей находился возле устья Сунгари, у Бекетова появилась серьезная причина (если не приказ) идти навстречу Пашкову.
П.А. Словцов в своей книге «Историческое обозрение Сибири» писал: «Степанов в 1656 году… отправляет ясачную казну с 50 казаками и приказывает им уже не возвращаться; с ними вместе отправился Бекетов в Енисейск и Пущин, - строитель Аргунского зимовья, оба с ясаком, но последний со 120 сороками соболей, взятых с дучеров и гиляков». Источник этой информации Словцов не называет.
Достоверно же известно и подтверждено сохранившимся документом лишь то, - об этом писал Онуфрий Степанов, что «…Захарка Козмин… послан к государю к Москве за государевою казною и с отписки и с ясачными книгами… с усть Шингалу 164 (1656) году июля в 22 день. Того ж числа отпустил я, Онофрейко, с усть Шингалу на новую Аргунь-реку на государеву службу с тою же казною вместе до Урки-реки Федора Пущина». О Бекетове он ничего не пишет, да и о Пущине пишет, что он пойдет с соболиной казной лишь до устья Урки, а дальше со своими людьми – на Аргунь реку.
С этим же отрядом Онуфрий Степанов отправил в Москву двух китайцев, попавших к нему из дючерских улусов. Во время боевых действий в Китае они были взяты в плен маньчжурами, а затем проданы в рабство дючерам. Оказавшись среди русских, эти китайцы добровольно крестились в православную веру в походной Спасской церкви, и теперь Степанов отправлял их для расспросов в Москву. Вместе с китайцами были отправлены в Москву два толмача-переводчика, - Ивашка Дючерский, да Илюшка Тунгусский. Это, очевидно, было связано с тем, что китайцы русского языка не знали, но говорили по дючерски и тунгуски. Ивашка же с Илюшкой, судя по всему, уже вполне освоили русский язык. Эту группу посланцев сопровождали енисейцы, - Абрашка Парфенов с товарищами, назначенные, по всей вероятности, Петром Бекетовым.
У читателя, должно быть, возникнет вопрос: почему Степанов ничего не сообщает о действиях Петра Бекетова в своих отписках якутскому воеводе? Ответить на этот вопрос можно только предположительно. Скорее всего, это объясняется тем, что еще летом 1655 года он получил государев указ о том, что его полномочия, как приказного человека Даурской земли, сохраняются лишь до прибытия на Амур воеводы Пашкова, после чего он окажется в его подчинении. Бекетов же и без того был в подчинении Пашкова, хотя и писал Степанову челобитную о принятии его в амурское войско.
Таким образом, положение Бекетова в войске было двойственным, - с одной стороны он вроде бы лицо, подчиненное Степанову, а с другой, - представитель воеводы Пашкова, в подчинение которому предстоит попасть и самому Степанову. Вряд ли в таких условиях Онуфрий считал себя вправе давать Бекетову какие-либо указания, и сообщать о его действиях якутскому воеводе, которому Бекетов не подчинялся, да и подчинение которому самого Степанова становилось не ясным.
*
Проводив Козмина с государевой ясачной казной по Урке до Тунгирского волока, Бекетов и Пущин со своими людьми должны были вернуться к Амуру, и двинуться вверх, - к месту слияния Аргуни и Шилки. Возможно, Бекетов даже намеревался пройти вместе с Пущиным на Аргунь и с помощью Федьки Серебряника отобрать там пробы руды, чтобы доставить их воеводе Пашкову. Прослужив 30 лет в Енисейске, он не был лишен своеобразного местного патриотизма, и вряд ли был готов уступить первенство в открытии месторождения серебра якутским служилым людям.
Что произошло на Тунгирском волоке, - неизвестно, но что-то помешало исполнению намерений предводителей отрядов. Завесу неизвестности, в какой-то мере приоткрывают материалы, содержащиеся в «Дополнениях к Актам Историческим», где говорится о том, что 27 человек из отряда, сопровождавшего амурскую меховую казну, в том числе Захарка Козмин и Михаил Кашинец погибли в пути. Ясачная казна была доставлена в Москву принявшим на себя начальство Федором Коркиным.
Правда, говориться, что эти люди погибли «с нужи и голоду». Но скажи мне, читатель, могли ли погибнуть от голода вооруженные люди в летнюю пору, когда окружавшая их природа полна зверя, рыбы и съедобных растений? Это абсурд! Стало быть, погибли они по другой при-чине, - в столкновении с аборигенами тех мест, - даурами.
И пришилкинские тунгусы и дауры были далеко не такими беспомощными и «невоистыми» людьми, как это может показаться неосведомленному читателю. Тесное торговое и информационное общение связывало их не только с родственными племенами, но и народностями, не имевшими с ними ни родственной, ни языковой общности. Без сомнения они знали о продвижении к Шилке войска воеводы Пашкова. Доходившие до них известия о драматических событиях на Амуре не могли не вызвать у этих людей стремления не допустить в свои земли завоевателей, и они, объединившись, как могли, противодействовали русским отрядам.
В тот год был разгромлен и сожжен построенный Бекетовым Иргенский острог с вновь присланными туда служилыми людьми. Разорен Шилкинский острожек, построенный вместо сожженного Уразовского палисада, все его защитники погибли. Бежавшие от Пашкова Филька Полетай с полусотней служилых и охочих казаков не сумели прорваться к Степанову, погибли в пути. Где-то в верховьях Амура был разбит и рассеян «воровской полк» Михаила Сорокина. Надо полагать, под особым наблюдением аборигенов был и Тунгирский волок, по которому проходили русские люди.
27 человек – весьма значительные потери, и это говорит о внезапности и стремительности нападения аборигенов на русский караван, многочисленности нападавших. Видимо, казакам пришлось отходить с боем к Тунгиру, прикрывая государеву казну.
Отряд прибыл в Тугирский острог, где в это время находился Курбат Иванов, - первооткрыватель Байкала, а в будущем – приказной человек Анадырского острога и составитель первой карты Чукотского полуострова. Люди, потерявшие в бою свои запасы, нуждались в продуктах питания. Запасов провианта в остроге не оказалось, но было из-вестно о следовании по Олекме транспорта с разными припасами для назначенного на Амуре воеводой Пашкова. Казаки, недолго думая, пошли по Олекме и, встретив транспорт, частью доброю волей, частью силой, взяли нужное им количество припасов.
Где зимовал Бекетов с енисейскими служилыми людьми, - неизвестно. По всей вероятности, - в Тунгирском остроге, хотя Федор Коркин с ясаком и направлявшимися в столицу служилыми людьми, возможно, успел сплавиться по Олекме и Лене к Илимску, где они и зазимовали.
Недавно обнаруженные архивные документы свидетельствуют о том, что Петр Бекетов с собранной им на Амуре государевой казной прибыл в Якутск в мае 1657 года. (РГАДА. Ф. 1177 «Якутская приказная изба». Оп. 3. Д. 1191. Л. 2-7). А 17 июля он был отправлен с соболиной казной и моржовой костью в сопровождении 33 якутских и амурских служилых людей и двух целовальников из Якутского острога в Енисейск.
21 сентября отряд прибыл в Енисейский острог, где ему пришлось зимовать. Сохранилась отписка Петра Бекетова якутскому воеводе Михаилу Лодыженскому о трудностях пути от Якутского до Енисейского острогов. (Там же. Д. 1217.Л. 1-1 об.). В ней в частности говорится о намерении выступить в дальнейший путь до второй недели Великого поста, то есть еще по зимнему пути.
По существовавшим в то время порядкам руководители отрядов, вернувшиеся из дальних походов в новые земли, направлялись в столицу в Сибирский приказ с тем, чтобы там получили свежую информацию, так сказать, «из первых рук». Такая поездка обычно была приурочена к доставке в Москву государевой пушной казны. Так видимо было и в этот раз. Судя по всему, к лету 1658-го года Бекетов был в Тобольске, а к началу 1659 года – уже в столице.
Ни руководителя Сибирского приказа князя А. Трубецкого, ни замещавшего его в 1655 году князя Куракина, расследовавшего дело Зиновьева-Хабарова, в столице в это время не было. Оба они в это время находились на Украине, где приняли участие в кровопролитной схватке под Конотопом с польско-татарским воинством и поддержавшими их казаками правобережной Украины. Русские войска в том бою потерпели поражение.
Сдав в приказе государеву казну, Петр Бекетов, по всей вероятности, навестил своего отца, проживавшего близ Арзамаса, после чего вернулся в Тобольск.
*
Одновременно вести войну против Речи Посполитой и Швеции у России не хватало сил, и она 20 декабря 1658 г. была вынуждена заключить со Швецией перемирие на три года.
Собравшаяся в 1659 году на Украине «Черная рада» избрала новым гетманом повзрослевшего Юрия Хмельницкого. 17 октября 1659 г. в Переяславе был подписан украинско-российский договор, в основе которого лежали существенно отредактированные московским правительством «мартовские статьи» Богдана Хмельницкого 1654 г.
Кампанией 1659 г. завершилась боевая служба князя А. Н. Трубецкого. В дальнейшем он не выезжал из Москвы – первенствовал в Боярской думе, вел переговоры с иностранными послами, управлял Сибирским приказом.
Три года перемирия со Швецией пролетели незаметно, а возобновленная война с Речью Посполитой приняла затяжной, изматывающий характер. России пришлось пойти на заключение со шведами несправедливого, ущемляющего её интересы мира. По Кардисскому договору, заключенному в 1661 году, Россия должна была возвратить Швеции все свои приобретения в Ливонии, в результате чего она осталась отрезанной от морских берегов. В такой обстановке государю и боярской думе было не до Сибири.
Новый украинский гетман, в отличие от своего отца, оказался человеком слабым и малоопытным. Он испугался, посчитал дело проигранным и заключил договор с Польшей, где признал ее власть над Украиной. Украинский народ это соглашение отверг, гетмана Юрия, по существу, лишили власти над Левобережьем. Но на Правобережной Украине он сумел удержаться, - там стояли войска Речи Посполитой.
Столь слабая личность, как Юрий Хмельницкий, не устроила и Польшу. В 1663 году польские власти сменили его на посту гетмана, посадили своего ставленника - Тетерю. А в конце года ввели войска на Левобережье, но столкнулись с активным противодействием.
Под Глуховом и Новгород-Северским русские и казацкие полки разгромили поляков. На Правобережье вновь разгорелись восстания. Тетеря бежал к своим покровителям в Польшу. Его место занял Петр Дорошенко - ставленник казацкой верхушки. Он освободил Правобережье от польских войск, но его попытка подчинить своей власти Левобережье окончилась неудачей, - народ выступил против.
В июне 1663 года на «Черной Раде» в Нежине (на ней, помимо стар-шин, участвовало много черни, - представителей рядового казачества, крестьян и мещан, почему она и получила столь мрачное название) гетманом избрали И. Брюховецкого, занимавшего промосковскую позицию. Это в какой-то мере стабилизировало обстановку. Только лишь тогда государь и боярская дума обратили свой взор на Забайкалье.
*
Неизвестно, побывал ли Петр Бекетов еще раз в Москве в 1662 году. Такое предположение невольно возникает в связи с неожиданной активизацией действий правительства по закреплению российских позиций в Забайкалье и скоропостижной смертью дьяка Сибирского приказа Григория Протопопова.
Время было непростое. Только что был подавлен, так называемый, «медный бунт». Алексей Никитич Трубецкой – начальник Сибирского приказа, принявший активное участие в его подавлении, по поручению государя занимался следствием по этому делу. Руководителем приказа был назначен новый человек, - окольничий Родион Матвеевич Стрешнев, мало что знавший о сибирских делах. Правда, в приказе по-прежнему верховодил дьяк Григорий Протопопов, отлично обо всех этих делах осведомленный, хорошо знавший Бекетова. Но он был дружен с Хабаровым, многие годы благоволил ему, отвел опалу над Петриловским, - племянником Хабарова. В связи с этим поневоле возникает вопрос: как были восприняты в Сибирском приказе все те новости, которые принес Петр Бекетов в части оценки деятельности на Амуре Ерофея Хабарова и его племянника, их пагубных последствий?
Трубецкой наверняка не раз встречался со Стрешневым по вопросам, связанным с передачей дел. Он хорошо знал Бекетова по его прошлым делам, поэтому вполне может быть, что вместе со Стрешневым расспрашивал Бекетова об амурских делах. Должно быть, немало времени было посвящено обсуждению конфликтов с маньчжурами, причинам, их породивших.
Без сомнения Бекетов рассказал деятелям приказа о бесчинствах, какие творил на Амуре Ерофей Хабаров, и их последствиях. Есть все основания считать, что Бекетов, находясь в Москве, узнал о лживых допросных речах Петриловского, об отписках Пашкова с пропавшими страницами, имел возможность высказать обо всем этом собственное мнение, как и свои предложения о необходимых мерах для закрепления Амура.
Как в свете всех этих новостей отнеслись руководители Сибирского приказа к действиям дьяка Протопопова? Устроили ему разнос? Известили обо всем государя? Об этом в исторических источниках нет никаких сведений. Но известно, что «…въ 1663 году, марта въ 13 день, во вторникъ, на 3 неделе Великаго Поста … Григорий Протопоповъ умре». Что это, инфаркт?
Информация и предложения Бекетова, судя по всему, были восприняты в Сибирском приказе с должным вниманием. Об этом свидетельствует тот факт, что уже в 1663 году начальник Сибирского приказа окольничий Р.М. Стрешнев приказал срочно направить в даурские остроги из других сибирских городов «добрых охочих» служилых людей и обеспечить их так, чтобы «никаких нужд не было». Только на «хлебную покупку» ассигновалась огромная по тем временам сумма в 1200 рублей. Муку следовало закупать в Енисейске и Енисейском уезде. Служилым людям, пожелавшим остаться в даурских острогах на постоянную службу, было обещано «прибавочное» жалование.
*
К концу 1663 года Петр Бекетов уже вновь находился в Тобольске. Возвращаясь с Амура, он проследовал через Енисейск раньше, чем туда прибыл Пашков, а вслед за ним и протопоп Аввакум. Но их встреча состоялась в Тобольске, куда прибыли в 1663 году и несостоявшийся даурский воевода, и возвращавшийся из сибирской ссылки неистовый протопоп. Там и развернулись события, получившие отражение в «Житии» Аввакума.
Сербский католический священник Юрий Крижанич, находившийся в то время в ссылке в Тобольске писал: «Я лично видел того, кто первый воздвиг крепость на берегах Лены и обложил эту область податью именем своего царя». Такая встреча могла произойти в самом начале 1664 года, - перед трагической кончиной Петра Бекетова.
Как бы там ни было, но сведения, принесенные им с Амура, стали известны Крижаничу. Он, в частности, писал в своей «Истории Сибири» что русские на Амуре заставляли платить дань подданных китайского царя. Откуда он мог почерпнуть такую информацию, как не от людей, вернувшихся с Амура?
Известный историк В.А. Александров, критически отнесся к такой трактовке событий Крижаничем, называя её ошибочной, заявляя, что русским властям стало известно о принадлежности Маньчжурии Цинской империи лишь после посольства Байкова.
При всем уважении к Вадиму Александровичу, как историку, с ним никак нельзя согласиться. Русские власти узнали об этом значительно раньше. Это подтверждается, в частности, Указом от 20 июня 1654 года, которым Пашков был назначен воеводой «на Амур-реку в Китайской и Даурской землях». Кроме того, в 1656 году вернулся из Пекина торговый человек Ярышкин, принятый в китайском дворе, как посланник русского государя, который известил тобольские воеводские власти о претензиях китайцев по поводу действий русских казаков на Амуре.
Упрекая Крижанича в неверной трактовке событий, Александров пишет, что все это сербский священник взял из досужих рассказов служилых казаков. Вот в этом маститый историк безусловно прав. Таким рассказчиком мог быть или сам Петр Бекетов, или вернувшиеся с ним с Амура и Шилки служилые казаки.
Освобожденный от ссылки протопоп Аввакум зиму 1662-63 года провел в Енисейске и в Тобольск прибыл в конце июня 1663 года. Он был воодушевлен прощением государя и, как никогда раньше, готов к внедрению в умы прихожан своих взглядов на веру.
Оказавшись в Тобольске, Аввакум застал там все тех же Струну, Григория Черткова и нового воеводу – Ивана Андреевича Хилкова, тоже, впрочем, его давнего знакомого и почитателя.
Симеона, как свидетельствуют исторические источники, в городе в это время не было, - в марте 1663 года он выехал в Москву по вызову государя, а вернулся оттуда, по всей вероятности, не ранее августа-сентября того же года.
В столицу Аввакум не поторопился, остался ждать Симеона. Многое было внове протопопу после восьми лет странствий. Сперва, как он писал позже, он бывал в церквах, даже служил в Софийском соборе по-новому, хотя и ругался.
Вот, видимо, в ту пору и дошли до Аввакума слухи о том, что дьяк Струна за взятку простил какому-то прихожанину грех кровосмешения. Вина дьяка по церковным положениям того времени была довольно большой, и Аввакум не преминул воспользоваться случаем для сведе-ния с ним счетов. Естественно, не открыто, а под видом его наказания за грубое отступление от церковного устава. Впрочем, сам он этого сделать не мог, но рассказал обо всем вернувшемуся из поездки архиепископу.
Изложение событий того времени в исторической литературе характеризуется целым рядом противоречий, мешающих понять обстоятельства, которые привели к смерти Петра Бекетова. Путаницу создают не только текст «Жития», написанного Аввакумом, но и интерпретация этих событий некоторыми историками. Попробуем распутать этот клубок, но прежде, чем приступить к решению этой непростой задачи, представим себе в каком настроении, в каком состоянии духа появился в Тобольске протопоп Аввакум.
Он в это время находился на вершине славы. Если на пути в ссылку для большинства жителей Тобольска он был всего лишь малоизвестным священником, то теперь его сопровождал ореол мученичества, дорогой ценой добытый в Даурии, привлекавший к нему внимание даже тех, кто его не знал. Он возвращался в Тобольск героем-победителем, - ненавистный Никон смещен с патриаршего трона, сам Аввакум обласкан и прощен государем. Аввакум объяснял себе свой вызов в столицу из ссылки победою того дела, за которое он вел борьбу.
Пройдет совсем немного времени и он, вернувшись в Москву, увидит, что надежды его были в значительной мере неосновательны. На деле вызов его в Москву объяснялся не победой «старой веры» и ниспровержением никоновских реформ, а иными, более мелкими причинами. Но это произойдет позже.
В поведении освобожденного из ссылки протопопа еще резче стал выступать непримиримый фанатизм, все больше он становился самим собою, - человеком, не желавшим иметь никакого общения ни с кем, кто хотя бы в чем-то расходился с ним во взглядах на веру. В этом смысле очень показательна его встреча с Крижаничем. Вот, что писал об этом сам Крижанич:
«Аввакум послал за мной и вышел ко мне на крыльцо; когда я хо-тел ступить на лестницу и взойти, он сказал:
- Не ходи сюда, стой там, и скажи какой ты веры. Я сказал:
- Благослови отче! - А он отвечал:
- Не благословлю, - исповедуй прежде свою веру.
- Я верую во все, что верует святая апостольская церковь, и священническое благословление принимаю в честь и прошу его в честь. А о вере готов объясниться с архиереем, а пред тобой, путником, который и сам подвергся сомнению веры, нечего мне широко о вере говорить и объясняться. Если ты не благословишь, благословит Бог.
- Ну и оставайся с Богом!», - ответил на это Аввакум.
Этот эпизод не только свидетельствует о самом факте встречи в Тобольске Крижанича и Аввакума, но и показывает примечательные черты их характеров, - независимость суждений опального серба, высокомерие и непримиримость протопопа, возвращавшегося из ссылки.
Поводом для сомнения в обстоятельствах и времени смерти Петра Бекетова, в том, что он вообще вернулся с Амура, явилось утверждение Аввакума в «Житии», что вся эта история со Струной и смертью сына боярского Петра Бекетова произошла в Тобольске в 1655 году, - на пути протопопа в ссылку. Заявляя о том, что этого не могло быть, поскольку Бекетов в это время находился на Амуре, - защищал Кумарский острог, некоторые авторы, в том числе и Е.В. Вершинин, отказываются верить Аввакуму в достоверности описанной им истории с участием в ней Бекетова.
Слов нет, - Аввакум был хорошим выдумщиком, и считать его описания в «Житии» исторически достоверным фактом никак нельзя. Там он пишет, например, как зимой по его молитве расступился лед замерзшего озера, чтобы дать ему напиться; утверждает, что своими глазами видел, как рассыпались впрах по воле божьей железные оковы на руках невольника, приводит целый ряд других не менее «правдивых» историй.
К слову сказать, неистовый протопоп был далеко не таким робким и смиренным, как это может показаться при первом, не очень внимательном чтении его «Жития», изобилующего жалостливыми оборотами речи. По свидетельству современников, был он высок ростом (в «казённую сажень», то есть – более двух метров), человеком физически весьма крепким, жилистым; мог при случае кого надо и скрутить и отстегать, принуждая к покаянию, поморить голодом с той же целью, еще и с прибаутками. А при написании своих произведений мог и слукавить, переставить события во времени в угоду своим интересам, а то и попросту приврать ради красного словца.
О своем пребывании в Тобольске по возвращении из ссылки он пишет в «Житии» очень мало, почти ничего. А все события, связанные с преданием Струны анафеме и смертью Петра Бекетова, относит к 1655 году, когда он жил в Тобольске на пути в ссылку. В этом и состоит неправда Аввакума.
Главным свидетелем этой неправды является все тот же Юрий Крижанич, находившийся в тобольской ссылке с 1661 года. Он в своей книге писал не только о довольно своеобразном знакомстве с Аввакумом, но и о встрече с Петром Бекетовым. Таким образом, встреча Аввакума с Петром Бекетовым и все связанные с этим события, описанные протопопом в «Житии», могли произойти только в 1663 – начале 1664 года.
Подтверждением этого является упоминание Аввакумом в «Житии» применительно к этому времени имени тобольского воеводы Ивана Андреевича Хилкова, который воеводствовал там с 9 мая 1659-го по 15 марта 1664 г. Что же касается событий, в которых принимали участие те же лица, - протопоп Аввакум, архиепископ Симеон и Струна, таскавший за бороду дьячка Антона, наказанный Аввакумом и вслед за этим обвинивший протопопа в том, что он ходит по Тобольску с архиепископским посохом, то эти события действительно происходили в 1655 году.
Об этом свидетельствуют исследователи литературного творчества Аввакума, ссылаясь на сообщение в Москву об этом инциденте тобольского воеводы Василия Ивановича Хилкова (он воеводствовал в Тобольске с 31 мая 1652 по 17 февраля 1656 г.). Бекетов тогда еще был на Амуре.
Все это говорит о том, что Аввакум в своем «Житии» произвольно объединил события 1655 года, когда он был в Тобольке в самом начале ссылки, с событиями 1663 года, когда он возвращался из Даурии. При этом автор, видимо, не заметил, что выдает свою уловку упоминанием имени воеводы Ивана Андреевича Хилкова, которого в 1655 году в Тобольске не могло быть, - он в это время находился в Москве, был судьей в Монастырском приказе.
Я не первый, кто обратил внимание на эту «мешанину», допущенную Аввакумом при написании «Жития». Заметившие это историки оправдывают неистового протопопа тем, что его, якобы, подвела память, поскольку «Житие» было написано 20 лет спустя после этих событий. С этим тоже нельзя согласиться. Судя по обилию в тексте исторически точных деталей, имен и дат, у Аввакума была феноменальная память, или, что более вероятно, он делал путевые записи, которые помогали ему восстановить очередность событий. И если он в тексте допускал какие-то отклонения от истины, то, без сомнения, делал это вполне сознательно.
Скорее всего, «мешанина» событий в Тобольске, связанная с личностью Ивана Струны, отображенная в тексте «Жития», была вызвана тем, что автор не хотел, чтобы читатели восприняли историю с приданием его анафеме, как месть со стороны протопопа и архиепископа. Месть за действия Струны в памятном 1655 году, в результате которых протопоп «загремел» в даурскую ссылку, а Симеон был лишен права в течение года и четырех месяцев совершать службу в церкви.
Вернувшийся из ссылки протопоп, мягко говоря, был в обиде на Струну. Скорее всего, даже кипел страстным желанием рассчитаться за все свои страдания, виновником которых считал этого дьяка. Находясь в ореоле несправедливо наказанного, а теперь оправданного великомученика, он считал себя вправе жестоко наказать виновника своих бед. Но подходящих оснований для расправы с ним не увидел, кроме разве что уже почти забытой истории с неправедным решением Струной «дела о кровосмешении».
Эта история случилась в 1658 году, то есть через три года после отбытия протопопа из Тобольска в Даурию, и за пять лет до его возвращения из ссылки. Об этом свидетельствует отписка, поданная архиепископом Симеоном в Сибирский приказ в 1659 году. Архиепископ сообщал, что Ивану Струне «подали челобитную жена на мужа, а дочь на отца, что тот мужик дочь свою насильствовал. И он, вор, сделал по неправде. Мужика оправдал, а жену ево и дочь велел бить без пощады и отдал ему, мужику, головою без всякия крепости». Об этой отписке говорится в комментариях к «Житию», написанных Н. С. Сарафановой и В. И. Малышевым (со ссылкой на Никольского).
Аввакум извлек эту старую, быльем поросшую историю, увидев в ней основание для расправы со Струной. Трудно сказать, как воспринял эту «идею» вернувшийся из Москвы архиепископ, но, как видим, Аввакум сумел убедить его в необходимости раскрутить эту историю заново. Да и как было не согласиться с ним Симеону, который наслышался в Москве разговоров о нетерпеливом ожидании там настрадавшегося протопопа, милостивом отношении к нему государя, его намерении просить Аввакума стать его духовником. Как знать, может быть не только Симеон, но и сам Аввакум уже мысленно представлял себя Патриархом Всея Руси.
Вот тогда-то, видимо, и было принято решение возобновить следствие по этому делу. Архиепископ приказал привести к нему дочь согрешившего прихожанина и учинил допрос. Девка бросилась владыке в ноги, стала жаловаться на своего отца и на Струну. Сказала, что она и ее мать «подали Струне челобитную - жена на мужа, а дочь на отца, что тот мужик дочь свою насильствовал. А он, вор, сделал по неправде», - мужик дал Струне полтину, дьяк его простил, а жену и дочь велел бить без пощады, дабы больше не ходили и не жаловались. Выслушав челобитчиц, архиерей приказал привести мужика, который на очной ставке во всем сознался.
Симеон велел посадить Струну на цепь в хлебню, а Григорию Черткову и Аввакуму приказал «сыскать правду с соборян», то есть расспросить об этом деле прихожан. Однако Струна не стал ждать дальнейшего разбирательства. Просидев сутки в заточении, он, вырвал цепь и бежал с нею в город к воеводам, заявил «слово и дело государево» на архиепископа и Аввакума.
Воеводы, как об этом свидетельствуют исторические документы, оставили Струну под своей защитой, приставив к нему для охраны сына боярского Петра Бекетова, который был возмущен бесчинством архиепископа и протопопа Авакуума не меньше других посадских людей.
У читателя, может быть, возникнет вопрос: почему именно Бекетова, разве мало было в Тобольске других казаков? Ведь Бекетову было уже под шестьдесят, - какой из него защитник. Но воевода, отдав Струну «на пристав» старому казаку, видимо рассчитывал на авторитет Бекетова, всеобщее признание его заслуг, при которых вряд ли кто-нибудь из горожан, в том числе и людей архиепископа, осмелился бы посягнуть на подзащитное ему лицо. Кроме того, Бекетов, наверное, и сам не прочь был принять на себя такую обязанность, поскольку Иван Струна был когда-то его полчанином, которого он хорошо знал, ходил с ним в походы по Ангаре и Лене.
Надо сказать, что между архиепископом Симеоном и тобольскими воеводами постоянно шла тяжба о пределах власти, Симеон был с ними, что называется, «на ножах». Дело доходило до того, что, например, предшественник И.А. Хилкова - воевода князь Буйносов-Ростовский, как-то заявил принародно с военной прямотой: «А нашему архиепископу я и сам из головы мозги вышибу!». Тогда разгорелся грандиозный скандал, завершившийся потерями с обеих сторон, – князя досрочно сняли с воеводства, а Симеона лишили на какое-то время права служения в соборе. Это случилось в памятном 1655 году, когда случилось столкновение Струны с Аввакумом во время пребывания его в Тобольске.
Не складывались у Семеона отношения и с новым воеводой. В августе 1660 года архиепископ самовольно, т.е. без вызова, выехал в Москву с жалобой на князя Ивана Андреевича Хилкова. К досаде своей дела он не выиграл, а лишь вызвал раздражение верховной власти.
Взятие воеводами Струны под свою защиту вновь вызвало яростное возмущение Симеона, - ведь по церковному уставу дьяк, как духовное лицо, подлежал архиерейскому суду. Действия воевод Симеон воспринял, как новое грубое вмешательство в церковные дела и нарушение своих личных прав. В исступлении, подзуживаемый Аввакумом, Симеон не стал ждать от воевод объяснений, решил наперекор им наказать строптивого дьяка своей властью, - предать его анафеме с соборным провозглашением.
Действия Симеона были явным злоупотреблением властью, грубым отступлением от правил церковного устава. Ведь сам Струна кровосмешения не сотворил, а лишь допустил суд «по неправде», что в Сибири было, в общем-то, делом обычным. Да и сам факт кровосмешения также не вызвал у жителей Тобольска особого негодования, ввиду известной тогда в Сибири свободы нравов, на которую жаловался еще патриарх Филарет: там «поимают за себя в жены... сестры своя родныя и двоюродныя..., а иные и на матери свою и на дщери блудом посягают и женятся на дщерях...».
За кровосмешение по церковным правилам полагалось временное отлучение, - «… аще кто кровь смесит отець со дщерию или мати с сыном, да примут опитимью на 30 лет...» или «… аще кто блудит... с отцем... 8 лет в церковь не входити».
Дьяк, конечно же, был виноват, но за его проступок, при самом строгом подходе, он мог быть лишь отстранен от церковной должности. Анафема же, – вечное отлучение христианина от церкви, провозглашаемое соборно, - являлась высшей формой церковного наказания за самые тяжкие прегрешения, - измену Православию, уклонение в ересь и раскол.
Несправедливости Симеона не могли не увидеть прихожане, оказавшиеся невольными свидетелями его действий. Многие из них еще помнили столкновение Аввакума и архиепископа со Струной в 1655 году, завершившееся тогда наказанием и самого Симеона и ссылкой в Даурию протопопа. К тому же самой этой истории с кровосмешением было уже более пяти лет. Теперешние действия церковников расценивались прихожанами, как месть Струне.
О разгоревшемся скандале скоро узнал весь город. Грех, конечно не малый, - размышляли горожане, - виновного следует наказать, но причем здесь Струна? Ведь в том его и задача, чтобы, наставив грешника на путь истинный, прощать людям грехи.
О намерении архиепископа кто-то из прихожан известил Петра Бекетова. Тот поспешил в собор, чтобы воспрепятствовать этому, но застал там Симеона, уже приступившего к чину анафемаствования. Старый вояка не сдержался, стал бранить и Симеона и Аввакума. Когда архиепископ все же проклял дьяка, рассерженный Бекетов, продолжая бранить архиепископа, покинул службу, но по пути к своему двору вдруг схватился за грудь, упал и умер от сердечного приступа.
Внезапная смерть Бекетова была истолкована церковниками, как небесное возмездие. Они не простили ему сказанных слов, - приказали «ево среди улицы вергнути псам на снедение». Это вызвало новую волну возмущения, внесло раскол в среду горожан, в подавляющем своем большинстве людей богобоязненных. Напуганные внезапной смертью Бекетова после брани в адрес архиепископа в святом храме, приказом владыки в отношении тела умершего, они не смели к нему подойти и препятствовали в этом другим. Только лишь наиболее смелые и муже-ственные люди, сами прошедшие огонь и воду, хорошо знавшие Бекетова, не менее его возмущенные действиями архиепископа, заявили протест, вовлекли в решение этого дела воевод.
Три дня бурлил и клокотал страстями Тобольск, только лишь после этого тело Бекетова подняли и погребли по христианскому обычаю. Так прискорбно закончилась жизнь одного из замечательных первопроходцев земли Сибирской сына боярского Петра Ивановича Бекетова.
С точки зрения обывателя смерть его какая-то несуразная и жалкая. Такая историческая личность, такой смелый, мужественный человек, и вдруг такая несуразная негероическая смерть. Не правда ли, - обидно.
Лично я в обстоятельствах смерти Бекетова не вижу ничего унизительного. Да, он погиб не в кровавом бою с богдойцами. Он погиб в яростном бою с мракобесием, словесном поединке, потребовавшем от него предельного напряжения всех его оставшихся сил, напряжения, которо-го не выдержало его сердце. Это ничуть не умаляет его чести.
Последний день жизни Петра Бекетова, при всем трагизме случившегося, ярко раскрыл очень важные черты его характера, - смелость, беззаветное мужество, обостренное чувство долга, справедливости и товарищества. Посудите сами: воеводы отдали ему «на пристав», то есть под охрану лицо, заявившее «слово и дело государево», его служебным долгом было охранять его до принятия решения государем. Архиепископ же Симеон, не считаясь с этим, решил наказать Струну своей властью.
Многие ли, увидев несправедливость архиепископа, которую уже никак нельзя было предотвратить, могли решиться на такой поступок, - изругать его в святом храме в присутствии прихожан, обвинив в беззаконии и отступлении от заповедей господних, - это самого-то архиепископа всея Сибири!!
Одно лишь это способно было привести в ужас богобоязненных прихожан. Да и сам Бекетов, будучи человеком верующим, не мог не понимать, что поступает, как «бесчинник», подлежащий за свои действия отлучению от церкви. Но понятие долга, справедливости и товарищества, видимо, были для него категориями более высокого порядка.
Если бы не смерть, то Семеон, без сомнения, предал бы анафеме и самого Бекетова. Ведь его проступок был куда более тяжким, чем проступок Струны. В яростном исступлении, что не может этого сделать, архиепископ пошел на последнее, чем еще мог унизить уже умершего человека, - приказал «ево вергнути псам на снедение».
Вся эта история вскоре получила нелицеприятную для архиепископа Симеона оценку горожан. Протопопа Авакуума он вскоре незаметно спровадил в Москву. Не простили случившегося и самому Симеону. В памяти Патриаршего приказа, вскоре направленной в Сибирский приказ, было сказано: «… ево, Ивана, архиепископ Симеон без государева патриарша указу проклял, и от церкви божии отлучил и священником в дом ево с святынею и со всякими потребами приходить и от нево никакова приношения в церковь примать не велел». Уже 16 февраля 1664 го-да Симеон был отстранен от должности Сибирского архиепископа и отправлен на обещание в Московский Покровский монастырь. В том же году на него возложили обязанность смотрителя и старшего справщика церковных книг на печатном дворе в Чудовом монастыре.
Аввакум, таким образом, спровоцировав Симеона на противоправные действия, положил конец его карьере. К слову сказать, свидетельство Аввакума в «Житии», что смерть Бекетова наступила в неделю провославия, - тоже выдумка. К этому времени, как видите, Симеон уже был лишен своей должности.
А Иван Мильзин вскоре был пожалован в дети боярские, в 1667 году был отправлен в Туруханск для контроля за ясачным сбором, и к делам архиерейского дома больше никакого отношения не имел.
Е.В. Вершинин, конечно же, не прав, говоря в своем очерке, что «память многострадального протопопа зачислила Бекетова в ряды его противников». Нет, противником он его не считал, для этого не было оснований, во всяком случае, оснований, нашедших отражение в первоисточниках. Конечно, Аввакум был уязвлен действиями Бекетова в храме, но и только. Неожиданная его смерть поразила и самого Аввакума. Случившееся долгие годы будет тревожить его совесть: «душе моей горе», - напишет он в своем «Житии», вспоминая о «лутшем сыне боярском».