10.
Судебная площадка давно опустела. Между камнями и досками, отмечавшими места для участников тяжбы гулял лёгкий ветерок, а белая галька отливала розовым в свете догоравшего дня. Все давно разошлись, и только на галёрке, там, где он и пробыл от окончания своего допроса до самого приговора, неподвижной и нелепой грудой оставался сидеть один из важнейших свидетелей. Уполномоченный Администрации мистер Арчибальд Пимпл так и не тронулся с места. Он сидел молча, и время от времени принимался беззвучно, но горько плакать…
Дональд Скрэтчер, притулившись к большому камню, ждал, пока стемнеет. Он рассчитывал, что снова сумеет подобраться к той потайной щели между сросшимися скалами ущелья, где держали Ионафана, через которую ему удалось побеседовать с ним два дня назад. Всего два дня, а ему казалось, что это было страшно давно. Ему нужно было понять! Ведь всё шло так хорошо! Что, что случилось? Почему Ионафан вдруг сам обрёк себя на смерть?! И ещё – когда после оглашения вердикта присяжных и приговора судьи Ионафана уводили под конвоем, он нашел взглядом его, Скрэтчера, и весело подмигнул. Он выглядел совершенно счастливым! Это в уме Скрэтчера никак не укладывалось и требовало объяснений…
Сразу после окончания заседания взбешённый Прунский заявил ему: «Это чёрт знает что, любезный Скрэтчер! Оправдательный вердикт был у нас в руках! Может быть, вы соблаговолите мне объяснить, что случилось с этим идиотом?! Если этому болвану не дорога его жалкая жизнь, то он мог бы, по крайней мере, подумать о моей репутации! А равно – и о ваших обязательствах, Скрэтчер! Полагаю, ко мне и моей работе у вас не может быть никаких претензий, поэтому наш с вами контракт подлежит исполнению с вашей стороны безусловно!»
Скрэтчер хотел бы получить объяснения, конечно, вовсе не ради Прунского. Да и на контракт ему было наплевать – шут с ним, отработает… Но поступок Ионафана выглядел таким непонятным, а его объяснения причин – про чудо и всё такое – столь абсурдными, что Скрэтчер – который мог дать ответ на любой вопрос даже самому себе, не говоря уже об окружающих, – просто растерялся. Да, конечно, он, Скрэтчер, сам проповедовал Ионафану о праве на поступок, на прорыв, на личный подвиг! Но ведь он-то имел в виду понятную и достойную цель – самосовершенствование, личностный рост, стремление к полной собственной свободе, вызов косному обществу, барахтающемуся в болоте повседневности, зажатому в тисках догм и предрассудков!.. Поступок Ионафана, несмотря на всю его экстравагантность и несомненный вызов обыденному, никак не укладывался в стройную и последовательную систему ценностей, которую Скрэтчер с таким упоением и одержимостью выстраивал не первый год. Тут нужно было разобраться! И, само собой, нужно было узнать, не может ли он быть чем-то полезен Ионафану в его нынешнем положении.
На Антарктику опустились серые сумерки. Скрэтчер принялся осторожно пробираться к своей цели. Дорогу он помнил хорошо; трудность была только в том, чтобы не наделать шума, например, от покатившегося под лапой камня. Приходилось быть очень осторожным: перескакивать с камня на камень очень мягко и подолгу замирать, прислушиваясь к шагам охраны. Наконец, он добрался до знакомой щели – и обнаружил, что Ионафан был не один. Его собеседника Скрэтчеру разглядеть не удавалось: тот, видимо, стоял близко ко входу, а щель была слишком узкой. Но слышно ему было хорошо…
— Мы говорим уже почти час, Лепестог, но мне так и остались непонятны причины вашего упрямства, — говорил незнакомый голос: густой и глубокий.
— Вы, Лепестог, излагаете какие-то дикие, абсурдные для меня вещи. Тем не менее, я уважаю ваше мужество. Даже если оно имеет характер психической патологии. Прошу понять меня: я не испытываю к вам личной неприязни или, тем более, вражды. Но таких как вы у меня – тысячи. И я за них в ответе – так уж сложилось. Я не могу рисковать порядком и покоем в Общине ради эфемерных отвлечённых идей вроде поисков смысла жизни и устройства мироздания. Процветание Общины – вот мой смысл. И если он противоречит тому смыслу, который нашли для себя вы – тем хуже для вас. Надеюсь, вы отдаёте себе отчет: лучше одному пингвину погибнуть за всю Общину, чем рисковать жизнью Общины в целом? Вы когда-нибудь видели людей?
— Да, сэр, много раз. Там, в Новой Зеландии, — ответил Ионафан.
— Здесь их тоже было много. Давно – я тогда был ещё так же молод, как вы сейчас. Я никогда об этом не рассказывал, но однажды они вдруг все перессорились, передрались и перебили друг друга.
— Да, сэр, — отозвался Ионафан. — Я тоже застал что-то похожее у нас на острове.
— Хм, вот как? Тем лучше – значит, вы меня понимаете. Вот к чему приводит утрата того, что мы называем дисциплиной, ответственностью и уважением к закону!
— Я понимаю вас, сэр! — тихо ответил Ионафан. — Честное слово, я вас ни в чём не виню! Вы должны исполнять свой долг – это я очень хорошо понимаю!
— Итак, Лепестог! Я не хотел бы употреблять громких выражений, вроде «отречение», но в последний раз предлагаю вам признать свою вину и взамен получить смягчение наказания. Получить жизнь, в конце концов…
— Спасибо, сэр, — ответил Ионафан. — Вы очень добры. Но я просто не могу. Я не слишком-то умён, и мне, наверное, просто не по силам сказать всё так, чтобы вы, да и все другие, поняли. Ничего не попишешь…
Наступило молчание, которое через полминуты прервал тот же незнакомый голос:
— Ну, что же, Лепестог, вы сделали свой выбор. Я больше ничего не смогу для вас сделать. А теперь простите, у меня много других дел. Прощайте! Будем надеяться, что вам всё же удастся переплыть за скалы, и вы найдёте для себя новую жизнь – вне нашей Общины. Искренне вам этого желаю!
— Прощайте, сэр Родерик, милорд. Спасибо вам! — тихо отозвался Ионафан. Скрэтчер вздрогнул от изумления и чуть не соскользнул с узкого уступа, на котором примостился. Тот, кого Ионафан назвал сэром Родериком не ответил; до Скрэтчера донёсся шорох его неторопливых шагов, а затем – его неразборчивое обращение к кому-то: видимо, к охране или сопровождающим.
Вскоре всё затихло. Скрэтчер подождал ещё немного на всякий случай и просунул в щель клюв:
— Фан! Фан! Это Скрэтчер! Ты меня слышишь?
— Дон! — услышал он радостный возглас. — Ура! Как хорошо! Я так боялся, что не удастся с тобой переговорить!
— Да, тише ты! Что ты опять орёшь!
— Ой, — понизил голос Ионафан. — Действительно! Это я от радости!.. Слушай, Дон, я должен перед тобой извиниться! Я знаю, что это ты Прунского нанял!
— Проболтался всё-таки, стервец! — пробормотал Скрэтчер. — Да шут с ним!
— Нет, нет, Дон! Я знаю, что адвокат Прунский очень дорогой! Мне ужасно неловко, что я тебя так подвёл… Что он с тебя возьмёт?
— Да ладно тебе о всякой ерунде думать! Ну, рыбу буду ему полгода ловить три раз в день! Тоже мне каторга!.. Ты лучше скажи, на кой ляд ты всё это устроил с последним словом! Ведь всё так удачно складывалось! Прунский всё же большой мастак!
— О, да! — уважительно протянул Ионафан. — Прунский очень ловкий! Слушай, Дон, я чувствую себя очень виноватым перед тобой, но поверь, я не мог иначе! Помнишь, мы с тобой говорили про смысл и всё такое… И понимаешь, какая штука: мне подумалось, что имеет смысл жить, только если жизнь всегда побеждает смерть! Не знаю как, не знаю когда, но побеждает! А если смерть неизбежна, то вся жизнь – это только пища для неё, по цепочке – от одного к другому! И так мне было плохо от этой мысли, что когда я нашёл вместо своего яйца каменное…
— Вот это, кстати, я тоже не могу понять! — перебил его Скрэтчер. — Кто мог его взять?
Ионафан замялся.
— Понимаешь, Дон, я не знаю точно. Помнишь тот день, когда ты подменял меня утром, а Адольф пришёл вечером – поздно вечером? Ну, вот, я поплавал, поел, вернулся, Адольф ушёл, а утром я понял, что яйцо – каменное. Поверь мне, Дон – всё так и было. Но я не уверен, Адольф ли тут виноват… Да, ладно, что уж теперь! Это не главное! Тогда я подумал, что если уж всё со мной так в этой жизни складывается, и раз в жизни есть смысл, то все мои невзгоды – часть этого смысла. И что из этого должно, наверное, что-то выйти. Не то чтобы я на что-то рассчитывал, но мне так хотелось, чтобы то, что я чувствовал, открылось бы мне вьяве – хоть чуточку! Когда моё яйцо пропало, я сказал себе: «Вот хороший повод!». Нет, я совсем не был уверен! Да, что там: я почти ничего не ждал! Разве только совсем немножко… И надо же – вот как всё получилось! И представь: мне так нужно было найти смысл жить дальше, а когда это случилось – оказалось, что ради этого можно и умереть! А потом… Потом я струсил. О, Дон, это было ужасно стыдно! Я оказался таким неблагодарным мерзавцем! И вот только в последний момент опомнился: уж и не знаю, что и как мне помогло. Ох, как же теперь мне легко, Дон!.. Конечно, и страшно тоже. И если бы мне сказали: «Изгнание отменяется» — я был очень рад, но уж будь что будет… А ты знаешь, Дон, теперь ведь совершенно ясно, что и летать пингвины могут! Как же ты был прав: ничто в нашем мире не ограничено своей природой до конца и навсегда! Не знаю, как и когда это бывает возможно – превзойти природу, но, раз случилось одна невероятная штука, то и другая – тоже возможна! Только, Дон, мне кажется, этого нельзя добиться своими силами. Это как с яйцом – ведь это не я высидел птенца: это как-то иначе получилось…
«Всё же, он сошёл с ума, — думал Скрэтчер, слушая Ионафана. — Они хотят скормить акулам безумца». Горло его перехватил спазм. Ему даже пришлось отвернуться от щели. Он с трудом взял себя в руки и заговорил:
— Ладно, Фан. Тебе, наверное, виднее. Ты вот что… Я тебе хотел по делу сказать. Когда нырнёшь, сразу, пока ещё будешь на мелководье, подплыви к скалам и дальше плыви вдоль них – никуда не отклоняясь! Плыви медленно, старайся не плескаться. И останавливайся почаще. Остановился, огляделся, осторожно вынырнул, воздуха набрал – и снова пошёл. Понял? Так потихоньку и доплывёшь до конца гряды. Там обогнёшь камни, и так же, вдоль скал в обратном направлении. Там лучше поработать по полной – только силы рассчитывай. Эй, Фан! Ты меня слышишь? Чего молчишь?
Ионафан медленно ответил:
— Я всегда говорил, Дон, что ты из нас – самый умный! Ты столько сделал для меня! Мне стыдно от того, что нечем тебя отблагодарить…
Всё-таки Скрэтчер не смог сдержать коротких и злых слёз. И как он не старался стискивать клюв, а всё же всхлипнул. Однако, Иоафан, даже если и услышал, то предпочёл сделать вид, что ничего не заметил и продолжил:
— Ты здорово придумал, Дон! Я так и сделаю! Ха! Теперь-то мы их с тобой проведём! А потом, когда я там, снаружи устроюсь, мы уж как-нибудь найдём возможность связаться, правда?
— Правда, Фан! — Скрэтчеру удалось справиться с нервами, но голос его звучал, как не свой. — Ты, главное, верь, что тебе всё удастся!
— Я верю, Дон! — улыбнулся Ионафан. — Теперь я верю! Ты иди, дружище: уже поздно, да и заметить могут. Не тревожься за меня… Ой, погоди ещё минутку! Дон, я знаю, что и ты и так слишком долго заботился обо мне, поэтому мне неловко тебя просить, но…
— Да, ладно тебе! — буркнул Скрэтчер, и Ионафан улыбнулся: вот, это уже привычный всем Скрэтчер. — Выкладывай, старик!
— Скорее всего, тебя не пустят к птенцам. Но если сможешь, посмотри как там Иоанн? Ладно? Но если это будет сложно, то не беспокойся!
— Договорились! — проворчал Скрэтчер.
— Вот спасибо, брат! — радостно откликнулся Ионафан. — Теперь я совсем спокоен! Ну, что, тогда давай – до встречи?
Скрэтчер до боли потёр головой о шершавую, как шкура акулы, поверхность каменной скалы.
— До встречи, Фан! — хрипло бросил он. — Удачи тебе, брат!
Ионафан больше не отвечал, а Скрэтчер и не стал дожидаться ответа. Уже не заботясь об осторожности, он стал с шумом спускаться со скалы. У самого подножия его окликнул охранник:
— Эй, ты! Ты кто такой?! Чего здесь шляешься! А ну, марш отсюда – не положено!
— Да пошёл ты! — огрызнулся Скрэтчер. И добавил: — Преторианец хренов!
Ионафан стоял у самой кромки воды, слегка ёжась от пронизывающего ветра, который разгулялся ночью ближе к утру. От вчерашней солнечной погоды не осталось и воспоминания: порывистый ветер гонял по тусклому небу обиженные таким обращением облака, которые быстро утратили свою неторопливую солидность и скульптурное величие; время от времени накрапывал унылый серый дождик, и вода в океане тоже казалась серой и оттого особенно холодной.
Ионафана подняли ранним утром, пока Община ещё не пробудилась, и привели к границе территории, волею природы огороженной на суше стеной из колючих скал, уходящих изогнутой зубастой грядой далеко в море. Здесь, неподалёку, располагалось и его гнездо, но туда ему зайти не разрешили. На этом участке акватории, где море было глубже из-за того, что дно тут понижалось, погибла Ирит…
— Ионафан Лепестог, — услышал он за спиной официальный голос шерифа Джезекии Уордена. — По приговору суда Общины о вашем изгнании вам надлежит покинуть её территорию, проплыв по морю за границы окаймляющих её скал. Вам всё понятно?
— А? — очнулся от своих мыслей Ионафан, повернувшись к шерифу. — А, да, да, шериф, я всё понял – спасибо!
Ветер забирался ему под перья и выбивал слёзы из глаз.
— Это от ветра! — поспешил объяснить он Уордену. — Не волнуйтесь, шериф. Я не доставлю вам беспокойства.
— Угу, хорошо, — буркнул Уорден и слегка подтолкнул его в спину. — Пора.
И добавил чуть мягче:
— Удачи тебе, сынок!
Ионафан благодарно улыбнулся, кивнул и вошёл в воду по пояс. Волны, добегавшие до берега в грязно-белой пене, разбивались колючими брызгами о его тело, и, с шорохом откатываясь назад в море, будто тащили, увлекали за собой. С каждой минутой ветер становился всё сильнее, обещая вот-вот сорваться в шторм, и волны, выраставшие прямо на глазах, грозили суше и небу мохнатыми белыми кулаками бурунов.
Ионафан старался ни о чём не думать. Поскольку, как только он позволял мыслям шевелиться в голове, они сразу же превращались в страшные картинки, которые посещали его несколько дней назад, и снова на донышке его души начинал плескаться тоскливый ужас, который нёс с собой паралич воли, тошноту и отчаяние… Он старался держать в голове инструкции Скрэтчера и уверял себя, что они непременно позволят ему доплыть до конца гряды и вернуться на землю с той её стороны целым и невредимым. Он глубоко вздохнул и нырнул в злобно зашипевшую воду. Звуки надвигающегося шторма сразу же исчезли, утонули, как в вате, в глухой воде, мутноватой от поднятого со дна ила. Ионафан осторожно поплыл вперёд и сразу же взял круто вправо, стараясь почти прижаться к отвесным отрогам каменной гряды, которая одновременно и грозила убить его, если его ударит о скалы волной, и сулила помощь и защиту. Двигался он осторожно, и изо всех сил вглядывался в серо-зеленую пелену, стараясь разглядеть за ней враждебные смертоносные тени. «Может, все чудовища, чуя шторм, подальше в море ушли?» — с надеждой подумал он. — А если и не ушли, поостерегутся близко к скалам подплывать?..». Он и сам боялся подплывать ближе, поэтому пробирался вдоль гряды не вплотную, а чуть поодаль. Почувствовав, что дыхания не хватает, он осторожно вынырнул вдохнуть сырого холодного воздуха. На поверхности качало уже прилично. Он увидел приближающийся вал, поспешно набрал полную грудь воздуха и снова ушёл подводу. Волна была довольно высокой, поэтому за её гребнем он не заметил, как волнующееся серо-зеленое полотно океана будто ножом вспорол, оставляя за собой пенную дорожку, тёмный треугольный плавник…
Время шло; он потихоньку пробирался к концу гряды. Вот и последние скалы – такие же неприступные – не заберешься, но уже поменьше. Ионафан вырулил на вираж, и тут почувствовал, что здесь, на острие каменной косы, волнение куда сильнее, чем под прикрытием вогнутой гряды. Большая волна сначала швырнула его на камни – и тут же потащила в открытое море! Слегка оглушённый, он даже хлебнул воды в лёгкие, вынырнул на поверхность, закашлялся, принялся отплёвываться… Он хотел уйти на глубину, где было спокойнее, но не успел. Следующий вал накрыл его с головой и, разбившись брызгами о скалы и отхлынув, неумолимо потащил его в море. Несколько раз его перевернуло, но он сумел всё же выровнять положение тела. Успев глотнуть воздуха на поверхности, он с испугом увидел, что море оттащило его от гряды не меньше, чем на двести футов. Погрузившись, он энергично поплыл, стараясь вернуться к скалам, и тут, к своему ужасу видел, что в отдалении путь ему пересекает, плавно скользя сквозь толщу воды, большой обтекаемый силуэт! Ему чуть не стало плохо… Инстинктивно он бросился прочь, замолотил лапами, стараясь отплыть подальше, хотя стоило бы, наоборот, пристроиться позади этого огромного корпуса и вслед за ним тихонько доплыть хотя бы до поворота на ту сторону гряды. Не догадался… Он заметил, как акула (а это была акула!), дёрнулась, развернулась в его в сторону, почуяв какое-то движение – его движение. Ему теперь нужно было бы уйти поглубже, поднырнуть под акулу, пропустить над собой. Но он с отчаянием понял, что ему уже не хватает воздуха. Он заторопился, взлетел к поверхности, глотнул воздуха, снова нырнул – и никого не увидел. «Может, ушла?» — подумал он, и сам себе не поверил. Однако, ничего не оставалось кроме как плыть дальше. Ионафан устремился к скалам, одновременно огибая торец гряды, и вскоре оказался по ту сторону акватории пляжа. Теперь бы поднажать! Но треволнения и борьба с волнами уже утомили его. Он плыл уже тяжело и медленнее, чем хотелось бы… И вдруг Ионафан с отчаянием понял, что акула скользит позади, вслед ему – и что она его ведёт! Он сделал пару манёвров вправо, влево, но так и не смог её увидеть. И всё же он похолодевшей спиной, всем существом ощущал, что, пусть и скользя в отдалении, но она уже зафиксировала цель и теперь просто так её не упустит. Теперь он плыл уже машинально, механически напрягая мускулы и перебирая лапами. «Хоть бы поскорее! Хоть бы поскорее!» — пульсировала в голове одна мысль. Прошло еще некоторое время, но ничего не происходило. Мускулы его онемели, отяжелели; он двигался всё медленнее. К горлу подкатывала противная тошнота. Нервы звенели болезненными струнами. Мука ожидания становилась нестерпимой, превращаясь в раскалённую иглу, что вонзалась в мозг... «Ведь я уже готов! Что же медлишь Ты?!» — закричал Ионафан про себя. Он даже не успел толком удивиться от того, что назвал на «Ты» ту самую непонятную и незримую, но всемогущую и вездесущую силу, присутствие которой ощущал всё последнее время, как вдруг прямо под собой заметил нарастающую тень. А в следующую секунду он уже ясно увидел, как на него снизу летит ощерившаяся всеми рядами треугольных зубов жуткая пасть Большого Бена, растянутая в бессмысленной жестокой ухмылке. «Ирит»! — успел крикнуть он про себя и закрыл глаза…
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2013/12/21/1419