МЕТЕЛЬ
Все заиндевело и закуржавело –
Ни стволов не видать, ни ветвей.
Замело, затянуло кружево
Присмиревший лес до бровей.
Сергей Васильев
Дом Дмитрия Чеканова, учителя местной школы, стоял на другом берегу реки. Отдельно от всех. Только два дома еще пристроились по соседству. Летом здесь был чистый воздух: ни пыли, ни машин, которые по осени, когда вывозили сено, разбивали проезжую часть перед домом Чеканова в жидкую грязь.
Зимой, первозданно чистый, не тронутый машинами и отходами кочегарок, лежал снег. Чеканову нравилась эта отдаленность от центра поселка. В стороне от людей, пьяных ссор, каких-то мелких соседских придирок, перерастающих нередко в глубокую вражду.
Прямо с крыльца его дома, через огороды и сенокосы, виднелся крутой скалистый берег реки Койвы, весь поросший елями и пихтами. «Как они там живут?», - всегда думал о них Чеканов. И однажды летом он пошел убедиться лично: пощупать корни, кору, соприкоснуться со стволами этих смелых и выносливых деревьев, устроивших свою жизнь на краю пропасти, чтобы потом, зимой, рассматривая их издалека, в другом наряде, знать, как своих близких друзей.
Он пошел не тропой, хорошо проторенной на крутом голом спуске коровьими и человеческими ногами, не с тыла, как хитрый победитель. Нет. Чеканов пошел, скорее, полез, прямо от берега реки сразу в гору, хватаясь за корни и стволы знакомых ему деревьев, за выступы скал и заросли кустарника, по свежему пахучему мху, через колючий шиповник и заросли высокой малины. Сложна жизнь деревьев на этом крутом склоне: то пихта в одночасье покраснеет вся снизу доверху - опалит ее пожар внутренней болезни; то буйный ветер с хрустом, как борец на ковре, уложит ствол дерева на краю скалистого покатого берега.
Чеканов преодолевал все эти завалы, сочувствовал живым деревьям, кустарникам, радовался особому микроклимату. Здесь всегда было солнце. Снег здесь стекает в реку под теплыми лучами уже в марте – начале апреля, когда еще на северных склонах лежит нетронутый. И цветет здесь все раньше, чем в других местах. Кустики земляники белыми звездочками мигают на фоне сочной весенней травы уже в конце апреля, и малина в завалах и скальных выемках раскрывает свои скромные фонарики цвета раньше других…
Но сейчас зима. Стоят ели в зеленом вечном убранстве, качаются на ветру, и белеют среди них только скалы.
Второй день пурга.
Чеканов вышел на крыльцо, его любимый пейзаж пересекали несущиеся куда-то в спешке струи снега. Снежинки, которые еще вчера мирно блестели, сегодня на тридцатиградусном морозе превратились в колючие иголки. Ветер гнал их бессистемно, как разгулявшийся султан прислугу: то вздымал ввысь, закрывая горизонт снежным туманом, то ударял в стену дома, забивал все щели и создавал новые сугробы. То, развернувшись в полный оборот, и уже по утрамбованному старому сугробу пускал струю снега с высокого обрыва в овраг горной речушки и заполнил в считанные минуты его двухметровую глубину.
- О-хо-хо, - пробурчал Чеканов, - красиво, когда теплый дом за спиной, а каково тому, кто в дороге.
Он еще постоял некоторое время, послушал плач снежинок, ревнивые упреки ветра в их адрес за кокетливое подмигивание солнцу.
- Что-то нынче слухопарк не работает, - отметил Чеканов, - в это время всегда сова ухала. Птицу не видно, а послушать вечером всегда приятно. Наверно, улетела в другое место, или подстрелил какой-нибудь охотник. Чеканов вздрогнул плечами на морозе с ветром и спешно ушел в теплый уютный дом.
Чеканов был в доме один, его жена лежала в районной больнице. В доме Чеканов сбросил телогрейку, валенки сменил на тапочки, прошел к русской печке, радуясь теплу, положил руки на её разогретые бока, погладил, и зябко передернув плечами, привалился к печке спиной и задом. Благостное тепло проникло в самую душу.
- Это тебе не городска батарея, - разговаривал сам с собою Чеканов; там и одежду негде толком просушить.
Была средина дня, но метель перемешала сумерки с ночью, и в доме потемнело раньше обычного времени. Чеканов включил свет в своей комнате. Книги от пола до потолка стояли ровными рядами на полках, как солдаты в строю.
- По порядку рассчитаись, - шутливо скомандовал Чеканов.
- Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя. То, как зверь она завоет, то заплачет, как дитя, - раздался в ответ голос с книжной полки.
- Молодец Александр Сергеевич, первым откликнулся, но тебя все знают, вступил в разговор Чеканов.
- Прекрасны вы поля земли родной, еще прекрасней ваши непогоды.
- Кто это - насторожился Чеканов, разыскивая глазами автора. А, это Вы, Михаил Юрьевич, какая прекрасная мысль, что было бы с Россией, если бы Вы так рано не ушли из жизни?
- Я всю жизнь мирно прожил, любил не меньше Пушкина, писал для себя возвышенные стихи, но в России ничего не изменилось, послушайте:
- Чародейкою зимой околдован лес, стоит – и под снежной бахромою, неподвижною, немою, чудной жизнью он блестит, - обратите сюда внимание господин Чеканов, это я, Федор Иванович Тютчев. Вам еще что-нибудь почитать про зиму или другие времена года?
- Достаточно, - перебил Тютчева хорошо поставленный барский голос, - подумаешь, Тютчев, мы не хуже его, послушай господин хозяин, это прямо для тебя, в точку, не перебивай:
Как все вокруг сурово, снежно,
Как этот вечер сиз и хмур!
В морозной мгле краснеют окна нежно
Из деревенских нищенских конур.
Ночь северная медленно и грозно
Возносит косное величие свое.
Как сладко мне во мгле морозной
Мое звериное жилье!
- Спасибо, Иван Алексеевич, мне приятно «мое звериное жилье».
- Какой Иван? У нас много Иванов в литературе, зашелестел шепот в переполненной книгами комнате.
- Бунин это, Бунин, успокойтесь, - сказал Чеканов.
Метель разыгралась не на шутку, снег хлестал по стене дома, в окна снежинки не могли проникнуть, но ветер упрямо их гнал и в своем упорстве находил в окнах щели и хотя ослабленный, но проникал в дом. Чеканов пошел топить печь.
- И это все? Вся поэзия о зиме? Да я сам из города Зима, и поэма у меня есть «Зима», - шумел редко читаемый Евтушенко.
- Откуда Вы? Что занесло Вас ветром в нашу глушь из далекой Мексики, - поинтересовался Чеканов.
- С какой Мексики, с твоей книжной полки. Все Пушкин, Пушкин – диктатор, 97 процентов читателей под себя подмял, как будто других нет, - ворчал Евтушенко…
Чеканов растопил печь. Слабый запах зажженной лучины наполнил помещение. Потрескивали охваченные огнем поленья. Хозяин разогрел ужин – поел, и с горячим стаканом чая зашлепал тапочками в домашнюю библиотеку. Зимний вечер продолжался, и интерес у Чеканова был один: пурга, метель, мороз, зима. Он взял «Повести Белкина» Пушкина, перелистал, вспомнил «Метель» Свиридова – и эти два русских имени слились в его сознании в единое целое. Затем долго перечитывал «Сон в белых горах» В. Астафьева, «Ваньку Хлюста» В. Шишкова.
«Хватит, завтра рано вставать», - подумал учитель, потянулся, хрустнув застоявшимися суставами. Но вновь недовольный голос остановил хозяина дома:
- Я все же первый русский Нобелевский лауреат в области литературы, а меня не вспомнил.
- Как же, Иван Алексеевич, было, было, вспоминали Ваши стихи. Но без Вашего рассказа «В поле» разве может быть полный литературный пейзаж о русской зиме…
Чеканов просмотрел и этот рассказ, но шум в библиотеке нарастал, требовали к себе внимания Петр Вяземский и Николай Рубцов, Афанасий Фет и Михаил Пришвин. Но вдруг громче всех раздался голос совсем забытого Василия Вонлярлярского:
- А, что, сударь, о моей «Большой барыне», забыл?
- Да, что Вы, Василий Александрович, - как-то смущенно откликнулся Чеканов на громкий голос из дальнего угла библиотеки, - наслышаны мы, наслышаны о ваших декабрьских морозах «Николы с гвоздем» и охотах на волков с поросятами. Забавный, познавательный текст.
- С вами не соскучишься, дорогие мои, ни в зной, ни в холод. Все. Достаточно. Поздно. Иду спать, - заключил хозяин дома.
* * *
Но сон не шел. Чеканов ворочался с боку на бок, уговаривал себя: «Спи, завтра рано вставать», но мысли будоражили сознание, отгоняли сон.
В мыслях Чеканов был далеко от дома, он путешествовал по своим университетским годам, вспоминал своих товарищей, с которыми ходили в поход на Денежкин камень…
Была осень, октябрь. Одежда студенческая легкая, только обувь подобрали покрепче – все-таки в горы шли. От Североуральска студенты успешно преодолели автобусную и пешую часть маршрута. У подножья горы стояла избушка, собачий лай потревожил отдых одинокого человека, служившего здесь в то время сторожем. Мужчина лет сорока стоял на невысоком крыльце и спокойно наблюдал, как трое неизвестных ему людей приближаются к его жилью…
Не успели трое парней устроиться на ночлег, как собака вновь тревожно забрехала, и в избу уже из полной ночной тишины стали входить люди. Огонек свечи неспокойно метался на своей слабой основе, то куда-то устремлялся почти параллельно столешнице к окну, то порывался вверх, в испуге цепляясь за стеариновый шнурок.
А люди все входили, входили. Первые уже дошли до стола, другие остановились у ровно гудевшей печурки, и огонь, сверкавший через неплотно закрытую дверцу, освещал людские колени, и тут же начал сушить их влажную одежду, от которой тонко заструился парок.
Вошло и остановилось восемнадцать человек.
Собака в испуге забилась под нары хозяина. А сам сторож, сидевший на нарах, готовый ко сну, в тельняшке, небритый, с отросшими взлохмаченными волосами, дождавшись, когда в доме установилось спокойствие, а речь бойких туристов перешла на угасающий совестливый шепот, сказал спокойно:
- Располагайтесь, коль пришли. Куда деваться, больше некуда. Была еще избушка, да ваш брат порушили – сожгли.
Начались громкие разговоры, возня. Рюкзаки полетели на улицу и весь пол в избушке устлали спальными мешками, как коврами в Голубой мечети сказочного Стамбула.
Утром, чуть свет, собрались в гору. Люди, выскочившие на свежий воздух из темного тесного жилья, резвились, бросали рыхлый снег друг в друга. По дороге в гору отряд растянулся на сотню метров. Туристы продолжали шутить, заигрывать с девчатами и никто не думал о предстоящем подъеме. Самые энергичные парни шли вперед, топтали тропу. Миновали камни реки Сухой Шарп, вышли на перевал. Перекусили. Вершина, казалось, была рядом, только преодолей скальный уступ, а там уже траверс и… прямая дорога к вершине. Все радостно оживились, предвкушая легкий подъем. Кто-то высказал мысль: «А что там дальше-то делать? И так все ясно. Считай, поднялись». Группа туристов раскололась во мнениях. Одни решили вернуться назад, другие идти до победы, но налегке. Рюкзаки с провиантом и инструментом положили под камень и оставили на перевале. Студентам оставлять было нечего, все свое они несли на себе.
Группа начала движение, но одна ее часть с шуточными криками: «Умный в гору не пойдет…» по проторенной тропе устремилась вниз, а другая - начала подъем. Видимый горный уступ преодолели легко и быстро, но за ним не было траверса. Новый этап подъема был однообразно сер, в расщелинах каменных глыб лежал снег и только бледно-зеленый лишайник на макушках камней привлекал взгляд туристов. Кто-то простонал с сожалением: «Надо было идти с теми вниз».
Горные уступы, как морские волны, накатывались один за другим. Преодолели третий, четвертый и пятый уступы. Начался легкий снегопад и ветер. Начался ропот: «Сколько еще этих камней на пути? Сколько можно лезть черт знает зачем?»
Ветер все крепчал, задувал в спину, как бы толкал людей в гору, и они шли молча, упрямо преодолевая скалы.
На траверсе свирепствовала метель. Она легко продувала студенческие одежды, трепала штормовки и брезентовые брюки туристов. Уступать уже никто не хотел. На вершине горы стояла деревянная вышка. Туристы раскопали каменный тур, положили свое послание будущим восходителям.
Ветер свистел. Снег колючими иголками втыкался в лицо и таял, стекая каплями. В радиусе пяти метров ничего не было видно. Снежная пелена, как облако, неслась над вершиной горы. Все дружно, не сговариваясь, пошли в обратный путь. Расчет у людей был прост: по следу, оставленному группой выйти на перевал. Но через какой-то десяток метров следы исчезли. Метель заровняла их. Люди в спешке прошли место своего спуска, ориентиры исчезли.
Началась паника. Руководитель группы туристов и врач ушли вниз с перевала. Жена врача оказалась на траверсе Денежкиного Камня. Она первая всхлипнула: «Как мы здесь, без хлеба, без воды, а те внизу пойдут нас искать?» Ее поддержали еще две женщины, оказавшиеся в группе: «Куда вы нас завели?», - кричали они.
Начались поиски виновного. Стихийно образовалась группа лидеров. Чеканов предложил сразу же спускаться вниз, к лесу, там не будет ветра, найдем ручей и по нему выйдем на квартальную и там окончательно сориентируемся. «К какому лесу, - визжали женщины, не доверяя незнакомому человеку, - когда в двух шагах ничего не видно». Чеканов шагнул вниз, провалился в пургу, цепляясь за камни, скользя по утрамбованному ветром снегу, прыгая с камня на камень, он быстро оставил позади первый скальный порог. Остановился. Тревожная мысль насторожила сознание: «А если они не пойдут за мной. Остался один в этом в снежно-каменном плену».
Туристы серой каплей сгрудились вверху, а затем, один за другим черной снежинкой в вихре серого тумана, спотыкаясь и падая, настигли Чеканова. Дождались последнего. И вновь студент без слов ушел вперед. Нужно было торопиться, в придачу к метели начали спускаться сумерки. В заснеженный лес вся группа уже вошла в темноте.
Метель осталась в горах. Только вершины хвойного леса шумели в высоте. Вышли на ручей, а по нему на квартальную. Вновь несколько успокоившиеся люди, мокрые и голодные, заспорили, в какую сторону идти. Но с Чекановым уже не спорили. Он молча пошел вперед. Кто-то затянул солдатскую строевую песню. Стояла ясная полнолунная ночь. Где-то, там, в вышине ветер гнал облака, создавалось впечатление, что облака и луна бегут друг другу навстречу.
К дому сторожа подошли около трех часов ночи. Холодные тени елей от серой луны, накрыв небольшую снежную поляну, упирались в избушку. Радостно залаяла собака, сторож и все, кто был с ним, стояли в ожидании на улице. Разделённые пургой и плохими предчувствиями люди с протянутыми руками бросились по глубокому снегу навстречу друг другу: загалдели, зашумели, заговорили о пережитом, о передуманном.
Только сторож, на которого никто не обращал внимания уж который раз выговаривал одну и туже фразу:
- Уж я стрелял, стрелял в воздух! Вы не слышали? – спрашивал сторож. Да где там услышишь. Такая пурга взялась. Это здесь, а в горах-то, я представляю…
* * *
Утром в шесть часов, еще затемно, Чеканов вышел на улицу. Метель не унималась, закрывая дом, он почувствовал, как быстро замерзли руки: «Хорош мороз», - отметил он про себя. Тропу, по которой Чеканов ходил на работу, метель сравняла с сугробами. Он шагнул в снег, провалился по пояс. Сумка с передачей для жены волочилась за ним по снегу, как санки. Он шел медленно и тяжело и все думал: «Как бы не опоздать на автобус». Чеканов бестолково суетился, потел, ветер трепал ушанку, а шнурки то хлестали по лицу, то улетали куда-то за спину.
В больнице жена внимательно посмотрела на мужа, рассеялась:
- Митя, да ты поморозился.
- Как это? – возразил Чеканов.
- Щеки, нос – красные, мочка уха. А еще бывалый.
- Ладно. К тебе торопился, - оправдывался Чеканов.
* * *
Через неделю метель закончилась. Ничто не напоминало о неласковой вьюге. Чеканов вышел на крыльцо своего дома посмотреть на любимый пейзаж. Издалека, с елей, пристроившихся на крутом спуске к реке, раздался знакомый крик совы:
- У-ха, у-ха.
- Жива птичка, - отметил про себя Чеканов, - почесывая щеку, и вспомнил К. Р.:
Когда листы, поблекнув, облетели,
И сном зимы забылось все в лесу,
Одни лишь вы, задумчивые ели,
Храните прежнюю красу.