Я был замкнутым, сколько себя помнил. Список моих друзей состоял из вещей и родственников, ровесники не хотели со мной играть, потому что я был молчаливым и не любил делиться игрушками. Мы жили в небольшом городке, и дом наш был самым крайним. Я часто проводил время на заднем дворе, за которым сразу же начинался лес, вглядываясь в тени, отбрасываемые листвой, мне больше всего хотелось оказаться под сенью этих крон. Меня завораживал шепот листвы, едва различимый, но столь желанный. Иногда я застывал в одной позе и, закрывая глаза, вслушивался в пересуды листьев, вглядывался внутрь себя, ища там отклик.
Когда мне было четыре года, и мне тогда еще не разрешалось уходить со двора, я ослушался родителей, убежав на опушку – так я впервые попал в этот лес. Я до сих пор помню те ощущения, которые нахлынули внезапно, полностью подчинив раз и навсегда мою душу: хвойный запах, свежий и горьковатый, шорох иголок под ногами, ветер, перебирающий листву, редкие лучи полуденного солнца и состояние полного спокойствия и уединения. После того дня я сбегал в лес не реже двух раз в неделю, а когда мне исполнилось семь, родители разрешили мне играть на опушке, которая хорошо была видна из окна нашего дома. С тех пор не проходило и дня без посещения леса или святой обители, как я называл его про себя.
На свой восьмой день рождения я забрался чуть глубже. Тени удлинились, а солнце почти перестало проникать сквозь густую листву, стала слышна поступь животных, в основном зайцев, более крупных стоило бы искать в самой чаще. Пройдя пару шагов вправо от тропинки, я увидел старый полусгнивший пень. Он был большим, почти как обеденный стол в нашем доме, и я любил представлять, насколько огромным должно было бы быть дерево, чтобы оставить такое необъятное основание. Корни от него расходились в разные стороны на добрый десяток метров, кора была жесткой на ощупь и почти не крошилась, срез был абсолютно ровным, будто поработало огромное лезвие, хотя так, наверное, и было. В основании этого пнища было небольшое отверстие, неизвестно как появившееся, оно было укрыто мхом и совершенно не заметно со стороны. Когда я впервые заглянул туда, я мог поклясться, что там ничего не было. Но когда захотел спрятать там немного орехов до следующего раза, я вдруг обнаружил там камень. Он был темного цвета и теплым на ощупь, с ровными аккуратными краями и странной надписью на боку. В то время я уже умел хорошо читать, я научился этому в лесу, часто беря книги с собою. Но я никогда не встречался с такими знаками, я не знал, что это за язык, как ранее не мог понять, из какого материала сделан камень.
Я носил находку с собой повсюду: в школу, в магазин, на прогулки, каждую ночь я прятал его под подушку, а с утра заново перекладывал в карман. Однажды вечером, когда мама зашла пожелать мне спокойной ночи, поправляя подушку, обнаружила камень. Она хотела переложить его на прикроватный столик, но я не позволил. Утром, за завтраком, родители долго расспрашивали, откуда я его взял. Со временем их начала раздражать моя привычка, везде таскать с собой бесполезную вещицу, именно так они называли камень, который я считал своим талисманом, мама даже грозилась его выкинуть, когда я лягу спать.
Мне было девять, когда талисман пришлось спрятать. Сначала я хотел положить его на место в основание старого пня, но почему-то передумал. В тот день я забрел так глубоко в лес, как и не мечтал ранее. Стихли любые звуки, связанные с людьми, и солнечные лучи почти перестали проходить сквозь листву, я закопал камень в землю, когда последняя горсть легла на место, я заплакал.
Когда мне исполнилось десять лет, мы переехали в другой город. В ту же ночь я впервые увидел сон, который после стал повторяться не реже трех раз в месяц, а затем стал сниться каждую ночь. Я видел странный город, чаще всего издали, серые стены не позволяли мне разглядеть его изнутри, но я нуждался в этом. Я рассказал о нем родителям, но они никогда не принимали всерьез мои предчувствия и выдумки, в последствие заставили посещать школьного психолога, в услугах которого я не нуждался. Когда сны стали еженощными, нам пришлось вернуться назад в родной город, в наш дом, в котором теперь жили бабушка с дедушкой.
Мне было семнадцать, и в первую же ночь в старом доме я, наконец, смог не только рассмотреть город издали, но и пройтись по его улицам, дымчато-серый, с высокими стенами и пиками крыш, с темными и одинокими улочками, хранящими страшную тайну. Город звал меня, и невозможно было не откликнуться на этот зов. Я чувствовал свою значимость, знал свое место – его хранителя, хозяина и раба. Моя вера давала ему силу, любовь поддерживала целостность стен, а надежда наполняла его чудесами. Город оживал всякий раз, когда я оказывался в нем, и пустовал, ожидая моего возвращения. Еще я теперь знал, что оставил в нем что-то очень важное, но не мог вспомнить что именно, но чувствовал, как это необходимо мне. У меня, наконец, появился шанс понять, что же это за тайна, без которой мне не видать спокойствия.
Я знал, что мое возвращение было важным этапом избавления от навязчивых сновидений, через преодоление ощущения предрешенности и рока. И когда появилась уверенность в готовности раскрыть эту тайну, я вошел в лес и нашел одному мне известную дорогу в самую чащу, ведущую в город из моих снов. Я понял, где его искать, когда на глаза мне попался камень на главной мостовой этого города, тот самый, который я когда-то закопал в лесу.
Найдя нужное место, я не мог поверить своим глазам: на месте, где некогда была непроходимая чаща, как из-под земли вырос город. Во сне он казался блеклым и не столь огромным. Передо мной на возвышении находились два столба, соединенных аркой с той самой надписью, которую когда-то я не смог прочесть на камне, но сейчас внизу была сделана пометка, будто бы специально для меня, гласящая: «Когда с любовью земле будет предано то, что ненавистью было поругано, да восстанет вновь потерянный во времени город». Пройдя импровизированные ворота, я вдруг услышал неясный шум, хотя в моих снах город был всегда безмолвен и пуст. Сейчас же каменные улочки наполнил призрачный стук копыт, а на просторные площади хлынул народ. Я растерялся, не знал, куда мне стоит идти, потому что не был уверен, что же я ищу. Постояв какое-то время в стороне, я решил пойти на главную площадь: мне хотелось увидеть там ли еще камень.
Взрослые и дети, женщины и мужчины единым порывом следовали к главной площади, влившись в поток, я начал оглядываться по сторонам и прислушиваться к тому, о чем говорят люди. Одна женщина, одетая в старомодное бесцветное платье, вела за руку чумазого мальчика, пытаясь на ходу вытереть тому лицо, рядом шла девочка постарше и хихикала над рожицами, которые строил бедный ребенок. Мужчина в рубахе с множеством заплаток катил перед собой телегу, полную свежих овощей и фруктов. Справа от меня шла старушка в платье, юбка которого скрывает обувь, и нелепом чепчике, в руках она несла корзину, накрытую белоснежной тканью, которая не могла скрыть еле слышного запаха свежей выпечки. В толпе то тут, то там мелькали детские макушки: лохматые мальчишки и девчонки с растрепавшимися косами, когда они кого-то толками, в след им неслась ругань, в ответ на которую раздавался заливистый смех. Прислушавшись, я смог различить обрывки фразы, как: «Наконец-то! Долго же ждать пришлось!», «А помнишь, как в прошлый раз было?» и в ответ: «А ты разве не слышал? Он вернулся!». Это самое «он» было произнесено с особым трепетом, и мне захотелось узнать, кто же этот загадочный Он.
Наконец, толпа хлынула на площадь и быстро рассредоточилась вокруг центра. Я не мог увидеть, что же такого важного было в середине, потому начал пробираться вперед. Сначала люди шумели и возмущались, чем-то грозили в след, но чем ближе я подходил, тем меньше становился гул вокруг. Люди впереди стали расступаться передо мной. Достигнув центра, я замер на краю толпы. Посередине площади, в самом ее центре, находился фонтан с каменной чашей, выступающей вверх и предназначенной для того, чтобы вода собиралась в ней, множеством струек стекала вниз, наполняя глубокий бассейн, но воды в нем не было, так как чаша была пустой. Эту каменную посудину держал в руках мраморный мальчик, удивительно похожий на меня в детстве. Я сделал пару шагов, чтобы рассмотреть его лучше, и понял, почему не поступает вода: в чаше лежал тот самый камень, закопанный мной когда-то в лесу. Я протянул руку и вытащил его из углубления, в котором тот находился, вода тут же хлынула в чашу, быстро наполняя ее. А затем небольшие струйки потекли вниз, звонкими каплями ударяясь о мрамор. Прошло несколько минут, бассейн переполнился, и по специальным выемкам ручейки побежали по мостовой, пропадая в стенах домов и сворачивая во все новые улочки. Сухие деревья тут и там начали зеленеть, дома приобрели краски, появились птицы и откуда-то из-за угла вынырнул серый кот, который пройдя к одной из выемок, начал жадно лакать воду, и шерсть его в итоге приобрела густой черный цвет. Не успел я оглянуться, как к фонтану потянулись сначала дети, а потом и взрослые. Город наполнился цветами, люди, будто скинули с себя каменную крошку, обретя четкие природные краски.
С каждым новым чудом камень в моей руке становился все теплее, пока его мягкое пульсирование не стало ровным и постоянным. Именно в эти мгновения я, наконец, понял, почему этот город так нуждался во мне, ведь я был его неотъемлемой частью, самой сутью, его душой, благодаря силе которой удалось оживить камень. Теперь у меня было не просто место, в котором я мог почувствовать спокойствие и умиротворение, теперь у меня был целый город, который по одному моему велению наполнялся жизнью и вновь погружался в сон.