ХУЛИГАНСКАЯ ДОЧКА
I
«Ту-тух, ту-тух, ту-тух, ту-тух», - равнодушно отстреливали километры колеса. А в голове у Зойки насмешливо стучало: «ло-пух, ло-пух, ло-пух, ло-пух». «Ох, - вздыхала она, ворочаясь на узенькой купейной полке, - как есть лопухи! Куда едем, зачем?» «Так-так-так-так-так!» - пулеметной дробью строчили колеса на поворотах.
В последнюю ночь перед Москвой Зойке в тревожном ожидании неизвестности не спалось. Она села, взглянула на вторую полку, где спал Василий, и крадучись, чтобы никого не разбудить, выскользнула из купе. В тамбуре, затягиваясь сигаретой, уныло думала: «И чего, спрашивается, сорвались? Неужели, правда, из-за Светы? Да нет, при чем тут она? Она и до этого мне хамила. Правда, такого еще никогда не было. Но ее тоже можно понять: безденежье, неопределенность, да еще нервозность от беременности…Нет, просто, наверное, пришло и наше время уезжать»…
Дверь тамбура открылась, в нее втиснулся Василий.
- Ты чего проснулся?
- Да вот, стал переворачиваться, гляжу – а тебя нет… - бессовестно врал он.
Ему, так же как и Зойке, не спалось. Эйфория поспешных приготовлений к переезду и проводов прошла, и теперь, чем дальше и дальше уезжали они от опостылевшей жары, от неустроенности последних лет, и все ближе были к своей цели, тем тревожнее становилось на душе. Волна страха за будущее захлестывала. Так же, как и Зойка, Василий с ужасом думал: «Куда едем, зачем?» Пусть там, откуда они бежали, по полгода не платили зарплату, пусть не было воды, газа, света, но была работа, помимо которой, он всегда мог найти приработок. И самое главное: там была крыша над головой. Василий корил себя, что не отговорил Зойку. Да и бесполезно было спорить с ней, и неловко. Как-никак ее родина, могилы покойных родителей, а для Василия, выросшего в детдоме, это святое. Хотя чего уж там, могли бы просто в отпуск съездить. Но с другой стороны, на что бы они съездили? Даже если бы выплатили отпускные и все невыплаченные на работе деньги за последние полгода, они все равно бы не набрали на дорогу. «А может, оно и к лучшему? Говорят, что в России сейчас жизнь понемногу налаживается. Говорят! – разозлился сам на себя Василий. – А что же тогда люди назад, в Таджикистан возвращаются? От хорошей жизни бегут? Ладно, разберемся на месте!»
- Ну что, Зайка, пойдем спать, а то завтра нам с тобой тяжелый день предстоит, - обнял Василий Зойку.
- Ты опять? Тоже мне, Зайку нашел, - фыркнула Зойка.
Зойка в сорок с небольшим была высокой и дородной матроной. Одним словом, женщиной, которая коня на скаку… Как-то раз продавщица в магазине, где Зойка хотела купить пальто, ехидно заметила: «Чехлы на танки не продаем». И потому ласковое «Зайка» в применении к ней звучало, как насмешка. А еще когда-то очень давно так ее называла мама. И когда она слышала ласковое «Зайка», поневоле вспоминалась мама, и Зойка расстраивалась, словно заново переживала старательно стираемые из памяти события…
- Ты знаешь, Вась, а я уже по детям скучаю. Как они без нас? Еще и Светку в таком положении оставили. - Пожаловалась она Василию.
- Успокойся, они уже взрослые ребята, и без тебя вполне смогут справиться, - привычно успокоил ее Василий.
На эту тему уже было немало разговоров. Сначала хотели перебираться все вместе: три семьи, но потом решили, что все-таки Василию с Зойкой вдвоем будет легче устроиться на новом месте, а дальше, по ходу дела, они уже вызовут и детей с семьями. Светка, мучавшаяся угрызениями совести, инстинктивно понимала, что причиной такому скорому отъезду послужила она, все отговаривала:
- Мам, может быть, все-таки останетесь?
- Нет, Света, надо выбираться. Ты не мучай себя, не из-за тебя мы срываемся. Полгорода уже уехали. Видно, подошло и наше время. Жизнь с каждым днем хуже и хуже. Скоро детям учиться будет негде – одни таджикские школы останутся.
- А сколько назад вернулись? – спорила Света.
- А сколько опять, по второму кругу уехало? Сама прекрасно понимаешь, что рано или поздно и нам придется уезжать. Так уж лучше раньше…
- Это ты из-за меня, я знаю. Обиделась, - виновато вздохнула Светка. - Наверное, и не позовешь нас? Ну, сколько можно прощения просить?
- Как это мы тебя не позовем? Что ты такое говоришь? Просто, знаешь, Свет, что-то вдруг стало тянуть меня к маминой могилке. Зов крови, наверно
Последнее время мама почему-то часто снится. Обижается, наверное, что никто не придет ее проведать. Как подумаю, сколько уже лет она одна лежит, стыдно становится, словно она у нас безродная. При жизни ничего хорошего не видела, и после смерти, словно все про нее забыли… А тебя я давно простила, так что не мучай себя. – Обняла Зоя Свету. – В твоем положении нервничать вредно.
- Честное слово, мам, даже и не знаю, что на меня тогда нашло…
- Да уж известно что. Ты всю жизнь меня с Юркой поделить не можешь. – Усмехнулась Зойка. – Ладно, Светуль, не заморачивайся. Ты тут, смотри, про тетю Валю с дядей Сережей, не забывай, навещайте их. Ты теперь за старшую остаешься…
- А может, все-таки, останетесь, а, мам? Даже не представляю, как мы без вас будем.
- Ой, Свет, не рви ты мне душу. Как никак, больше двадцати лет здесь прожили, уже и не знаю, где она теперь – настоящая родина. А про вас с Юрой и говорить не приходится, вся ваша жизнь здесь прошла.
Незадолго до этого Юре - Зойкиному сыну, справляли юбилей – 25 лет. Два года Зойка с Василием готовились к нему. Они решили купить ему мотороллер. Тут и оказия подвернулась. Васин сослуживец продавал по дешевке. Но и на эту дешевку у них не было денег. Еле сговорились, что деньги за мотороллер будут отдавать частями. Мотороллер по тем временам был не роскошь, а необходимость. Жизнь после отделения республик изменилась. Как-то очень быстро исчезло все: деньги, вода, газ, электричество, городской транспорт. На работу, в промзону, расположенную за городом, приходилось теперь добираться пешком. Все население их небольшого, некогда процветающего, закрытого полувоенного городка постепенно пересело на забытые с послевоенных лет велосипеды. У самого Василия был старенький «Урал», который здорово их выручал. А вот Юрке приходилось каждый день топать по три километра туда и обратно, да еще в полуголодном состоянии: денег не платили, а люди, как заведенные, продолжали работать. Вот Зойка, насмотревшись, в каком состоянии сын приползает с работы, и задумала купить ему хотя бы велосипед. А Василий настоял, что если покупать, то мопед, или мотоцикл. А тут как раз и подвернулся этот мотороллер. Два года они с Василием усиленно зарабатывали на него. Зойка тогда присмотрелась на базаре: что пользуется спросом. Потом продала старенькую тети Валину швейную машинку, купила вязальную и принялась день и ночь вязать носки, безрукавки, кофты и свитера на продажу. Торговля пошла неплохо. Василий тоже не сидел сложа руки: благо у него была сменная работа. Работал сутками, а три выходных ездил подрабатывать по кишлакам.
Из-за этого мотороллера Светка и устроила истерику. Хорошо, хоть хватило ума не за столом. Юриной тещи, наверное, постеснялась. А вот по дороге домой, тут уж выдала по полной! На Зойкино:
- Ну, слава Богу, теперь Юра у нас не безлошадный…
Завелась с полуоборота:
- Правильно, ты только о своем Юрочке и думаешь! Все только ему! И Васину квартиру ему отдали, и мотороллер купили, а мне на 25 лет какой-то вшивый сервиз подарила.
- Не такой уж он и вшивый, – попыталась урезонить ее Зойка. – Чешский, на 12 персон… И квартира у вас получше Юриной будет…
Но остановить лавину ее обид уже было невозможно. Вася, почуявший неладное, догнал их.
- Света, побойся Бога! Мы и тебе всегда помогаем, чем может. Сама знаешь, мама тебе никогда ни в чем не отказывает…
За ним подтянулся и Миша, муж Светы с заснувшей Катюшкой на руках. Но Светку уже понесло:
- Мама?! – зло фыркнула она. - Какая она мама? Родная мать никогда бы так не сделала!
- Ну, это уж ты через край хватила! – возмутился и Миша. – Совесть у тебя вообще есть, или как?
На что Светка демонстративно повернулась и молча пошла в другую сторону.
- Зоя Николаевна, Вы уж простите ее. Она последнее время такая нервная стала. Это, наверное, из-за беременности.
- Да чего уж там! – махнула рукой расстроенная Зоя. – Ты, Миш, иди, иди за ней. А то еще, не дай Бог, оступится в темноте, упадет…
В ту злополучную ночь Зоя до утра не заснула. Василий сначала утешал ее, уговаривал лечь спать, да так и сморился сам. А Зойка всю ночь просидела на веранде, курила одну за другой, и все думала и вспоминала, вспоминала и думала. Светочкины слова больно хлестнули ее по страшной ране, не зажившей и по сей день.
И самое обидное, что Света, как ни крути, была права. Родная мать уж точно никогда бы так не сделала: не обделила бы своего ребенка вниманием. Значит, Светке не хватает его. Это была извечная Зоина боль, порождающая сомнения, все ли она сделала для Светы, так же, как и для сына. Не получил ли он от нее больше заботы, любви? «Какая она мама!» - назойливой осенней мухой крутились в голове злые Светочкины слова. А ведь Зоя, и в самом деле, не была матерью Светочке.
Уж так сложились обстоятельства, о которых Зоя никогда и нигде не распространялась: сначала было стыдно рассказывать, а потом уже как-то ни к чему Да никто особенно и не интересовался. Даже Василий, несмотря на то, что прожил с Зоей уже больше десяти лет, не догадывался, что Света была не дочкой, а младшей сестрой.
Зоина мать, Полина, крупная, по-деревенски робкая и стеснительная девушка, когда-то, давно, еще в строгие моралистические времена, была «застукана» отцом на сеновале с Николаем - одним из ремесленников, которых прислали в их деревню на картошку. Тот, с перепугу вынужден был срочно жениться на этой «кобыле», как он называл ее всю жизнь, и забрать ее с собой в город. Полина, не имея никакой специальности, в городе устроилась работать дворником, и еще до родов Зои получила небольшую квартирку. А Николай, окончив ремесленное училище, определился на завод токарем, но проработал недолго. Подравшись с кем-то по пьяному делу, вскоре сел в первый раз, оставив Полину с грудной Зойкой на руках. Вышел, когда маленькой Зое исполнилось уже два года, но не продержался и года - снова загремел за пьяную драку…
Так и покатилась их совместная жизнь: от срока до срока. Мелкий и нервный Николай с первого года их жизни куражился, дрался, вымещая злость на спокойной и флегматичной Полине. С каждой отсидкой он становился злее и злее, и все чаще доставалось безответной Полине. Всю жизнь его мучила мысль, что, «если бы не эта кобыла, то он бы обязательно...»
Зоя и сейчас помнит леденящий душу ужас, когда она первый раз увидела, как пьяный отец избивал маму, таская ее за волосы. Боль за добрую, ласковую маму, обида за свою детскую беспомощность, ей было тогда лет восемь, злыми, горючими слезами душила ее. Она не помнила себя, в глазах потемнело, когда она не выдержала и со сжатыми кулачками подступилась к этому озверевшему мужику:
- Я тебя убью! Убью! Убью! Убью! – кричала она ему исступленно.
Что его остановило тогда? Уж, конечно, не Зойкины кулачки, но только он зло отшвырнул Зойку с дороги:
- У, падлы! И эта туда же!..
Но с тех пор руки распускал только, когда Зои не было дома. Потому Зоя, когда он бывал в «отпуске», как она называла его кратковременные побывки, старалась не оставлять маму наедине с этим озлобленным на весь белый свет мужиком. Пыталась как-то Зоя пожаловаться на драчливого отца деду, когда мама отвозила ее в деревню на каникулы. Но мама только отмахивалась:
- Ой, тятя, слушай ты ее! Что не случается между мужем и женой?– А Зойке, украдкой от деда, грозила пальцем.
- Смотри, а то поеду, разберусь с ним, я пока еще в силе… - предлагал дед свои услуги.
- Да что ты, тятенька, милые бранятся – только тешатся, - беззаботно отшучивалась Полина.
А потом дед умер, и уже некому было пожаловаться на распоясавшегося отца.
- Мамочка, милая, да выгони ты его! Ведь нам с тобой так хорошо без него, - не раз уговаривала Зоя мать.
С самых ранних лет она не могла назвать этого чужого и опасного для них с мамой человека папой. Вспомнила она и то, как в пятом классе к ним пришла новая классная руководительница и стала расспрашивать о родителях. Зоя тогда, стыдясь и мучаясь, сказала учительнице, что у нее нет отца.
- Что ты, Зайка! Как же так можно! От родного отца отречься? Он ведь тебе жизнь подарил! А родная кровь, она ведь, не водица. Силу, знаешь, какую имеет! И никогда не осуждай отца – это грех великий. Ты, доченька, не держи зла на него. Ведь ты даже и не знаешь, как он тебя любит. Как ни крути, а ты – его кровиночка, - стыдила вечером Зою мама.
- Как же, не держи зла! Он вон как дерется!
- Он не виноват. Это его война выламывает, - успокаивала ее Полина.
- Как это война выламывает?
- Пострадал он от нее сильно. Родители у него были грамотные, культурные. Отец-то его, дедушка твой, профессором был, пост немалый занимал до войны. В блокаду Ленинградскую все Колины родные погибли, одного только его, десятилетним мальчишкой, и смогли эвакуировать. А потом – детдом, ФЗО, через край хлебнул он этого сиротства. Вот через то и мечется, мается душой. Понимает, кем бы он мог стать, если бы не война. Другая ему, видать, красивая дорога в жизни была определена, да оборвали ее. А в новой жизни найти себя так и не смог. Вот потому и сам мучается, и нас мучает…
- Он что, один от войны пострадал? А ты чем перед ним виновата? Да я бы за такого урода никогда бы замуж не вышла. – Не могла смириться Зоя.
- Ох, Заинька, не зарекайся. Знаешь, у нас в деревне старухи притчу одну рассказывали. Жила на свете девушка. Ну, до того же была хороша собой - всем на загляденье. А уж рукодельница - любой позавидует. И шить, и вышивать, и вязать, за что ни возьмется, все у нее ладится. И по хозяйству, да в поле работница такая, что не каждый мужик за ней угонится. Вот пришло ее время замуж выходить. А в деревне и пары-то достойной для нее не найти. Стала она тогда просить Бога:
- Господи! Пошли мне достойного мужа! Чтобы во всем мне ровней был.
Бог выслушал ее и отвечает:
- Ну что ж, помогу. Ступай за околицу. Как выйдешь на дорогу, тут и суженного отыщешь.
Пошла девушка за деревню. Видит, в лопухах пьяный, грязный, совсем плохонький мужичонка валяется. И ни одной души рядом.
- Что же ты такое послал мне, Господи? – обиделась она.
А Господь ей отвечает:
- Это ведь тоже мое, Божье творение, мне и о нем надобно позаботиться. Вот я его и пристрою по-божески. Отныне живи с ним в мире и согласии, и почитай его, как положено по писанию. И мне будет спокойно за него…
Зоя до сих пор так и не поняла, что заставляло маму столько лет жить в унижении? То ли безоглядная любовь, то ли всепрощающая жалость, то ли какая-то фатальная покорность… Но с отцом, как мама не старалась, Зойка так и не смогла примириться. Терпела его недолгие побывки, как очередное стихийное бедствие, и в душе даже радовалась его очередному сроку. И уж совсем непонятно было для нее решение матери родить второго ребенка, когда Зое уже шел семнадцатый год.
Зое и сейчас по прошествии стольких лет было тяжело вспоминать, какую безобразную бучу она устроила матери по этому поводу. Сейчас-то она понимала, как обидно было маме, а тогда…
- Не нужны мне ни братики, ни сестренки! Мне и без этого в школе житья нет! Все только и дразнят: «хулиганская дочка, да хулиганская дочка»! Так еще ты на старости лет родить собралась, меня теперь вообще засмеют…
- Что ты, Зайка! Какая старость? Мне же всего 34 года…
- В такие годы уже никто не рожает… - не унималась Зойка.
- Глупенькая ты моя, я же о тебе забочусь.
- Ничего себе, забота! Мне уже самой пора детей заводить, а у меня – нате вам, пожалуйста – сестренки, братишки пошли. Не пойду я больше в школу! Стыдно мне от одноклассников! – Бушевала Зойка.
- Я думала, ты обрадуешься, - растерянно развела мама руками.
- Чему? – кипела Зойка.
- Как чему? Родной душе. Вот ты только подумай: не станет меня, и останешься ты тогда одна на всем белом свете, некому будет даже пожаловаться на свою жизнь, или порадоваться…
- Я лучше своих детей нарожаю и с ними буду радоваться!
- Ох, Зайка, ничего ты еще не понимаешь в этой жизни. Свои-то детки рано или поздно разлетаются. Еще немного, и ты выскочишь замуж, отойдешь от меня, заживешь своей жизнью. А потом придет время, разлетятся и твои детки. А человек не должен оставаться один, не по-божески это. Вот и будет у тебя на этом свете хоть одна родная душа, которая всегда будет помнить о тебе и беспокоиться. Знаешь, как хорошо, что у меня сестра есть, Валентина. Хоть и живет она далеко, а на помощь всегда придет, только позови, - вздохнула мама.
Дети часто бывают жестоки в своей слепой, собственнической любви. Теперь-то Зоя понимала это очень хорошо, а тогда…. Эх, если бы можно было отмотать время назад!
Зоя стала оттаивать от обиды на маму только тогда, когда в доме появилось это маленькое, беспокойное чудо природы. С каждым днем Светочка, настойчиво требуя к себе все больше и больше внимания, становилась забавнее, заполняя Зойкину жизнь непривычными заботами, радостью и маленькими открытиями. Уже через полгода после рождения Светочки, Зоя и не представляла, как раньше они могли жить, без этого славного, смешного человечка…
Но школу, несмотря на то, что заканчивала 9 класс, она тогда все же бросила. А летом поступила в Педучилище. Там же встретила и свою первую любовь – Сашу. Зойка всегда была недовольна собой, и стеснялась своего крупного тела, высокого роста, своих здоровенных, как кувалды рук и ног. Бывая в городе, она старалась не смотреть в витрины магазинов, чтобы ненароком не увидеть в них своего отражения. А Саша был красавец: высокий брюнет с голубыми томными глазами, с умопомрачительными ямочками от ласковой улыбки, с фигурой римского атлета! Спортсмен, отличник! Он учился на учителя физкультуры. Зоя, как и все девчонки с их курса, сразу и безоглядно влюбилась в Сашу, и долго не могла поверить в свое счастье. Никак не могла понять, за что ее одарила жизнь таким счастьем? Как получилось, что из всех девчонок он выбрал именно ее: самую неказистую и некрасивую?
- Ой, Зайка, боязно мне за тебя. Смотри, будь аккуратнее. А то чего доброго, поматросит и бросит, - остерегала ее мама.
- Да что ты, мама! Он меня любит. – Успокаивала ее Зоя.
- Любит-то, может, и любит. Да только не ровня мы им. Я вон у людей поспрашивала: они богатые - не чета нам. Дом свой, хозяйство. А у нас что? Вошь в кармане, да блоха на аркане. Приданное-то так, кое-какое собрали…
- Какое сейчас приданое может быть? Ты рассуждаешь, прямо как при царском режиме, - смеялась Зоя.
- Режимы-то, может, и меняются, а обычаи остаются. Потому люди и живут не по законам режимов, а как издавна заведено. Свекровка ведь заест, что ты у меня бедная…
Как бы то ни было, а на последнем, четвертом курсе, Зоя с Сашей поженились. Свадьба была тихая, скромная, потому что Зоя уже ждала ребеночка. Жить стали у Саши. Родители его держали большое хозяйство: кур, гусей и пару свиней. Подумывали даже купить корову. Мама оказалась права, свекровка не раз укоряла Зою, что вот, дескать, бесприданница, голь перекатная пришла к ним, как нахлебница, на все готовое.
- Я же вам стипендию отдаю, - робко напоминала ей Зоя.
- Что твоя стипендия? Великие деньги! А ты попробуй, проживи на эту стипендию! – еще пуще распалялась та.
Свекор, правда, всегда заступался:
- Ладно тебе, мать, жужжать-то. Ты себя вспомни. Тоже мне богатейка нашлась! Зато, какая работница нам досталась! Золотая! И за мужика, и за бабу работает. С любой работой справится. Ты ее дочка, не слушай.
«Ничего, - думала Зойка, - потерплю, не долго осталось. Вот окончим с Сашей техникум, направят нас куда-нибудь, там уж и заживем своей жизнью. Потом, глядишь, и маму со Светочкой заберу к себе. Страшно их здесь одних оставлять»…
Зоя встала, прошла на кухню, нашла припрятанную на компрессы, четвертинку водки, плеснула на дно стакана. «Надо как-то заснуть, ведь завтра на работу», - подумала она.
- Царствие тебе небесное, мамочка.
Одним махом, по-мужски выпила, хрустнула огурцом. И тихо-тихо заплакала.
«Прости меня, родная моя, видно что-то не так я делаю. Вот, и к тебе ни разу не съездила, не навестила, и Светка на меня обижается…». Легла прямо тут, на веранде. Долго ворочалась на узеньком диванчике, но заснуть так и не смогла.
В начале зимы с зоны вернулся отец, и для Зои наступили трудные времена. Она тревожилась за маму, и каждый день после занятий ехала на другой конец города, чтобы узнать, все ли у них в порядке. Ребеночек уже бился под сердцем, заявляя свои права на нее. Саша стал обижаться, что меньше внимания уделяла ему. А какое там внимание! По ночам ей снились кошмары, она просыпалась вся в холодном, липком поту, и до утра не могла заснуть. А утром, на лекциях клевала носом и, пересиливая себя, с трудом раздирала слипающиеся веки. Врач в женской консультации объяснила, что это может быть связано с беременностью, и прописала успокаивающие таблетки. Таблетки немного помогли, кошмары отступили, Зоя хоть спать по ночам стала. Но от постоянной тревоги, ежедневной беготни, уставала безмерно, валилась с ног. Беременность, хоть и протекала нормально, но с каждым днем становилось тяжелее - шел уже седьмой месяц, а еще и по хозяйству свекрови надо было помогать…
В тот зимний, морозный день Зойка, как обычно, после занятий поехала к маме. Сегодня ночью ей приснился какой-то глупый, непонятный сон. Нет, это был не кошмар, но он напугал ее еще больше. Приснилась мама - непривычно радостная и беспокойная. Она, в Зоином свадебном платье все примеряла фату, прилаживая ее то так, то эдак на голове, и весело смеялась над собой.
- Мам, да ты чего? – недоуменно спрашивала ее Зойка.
- А что, Зайка, если мне еще раз замуж выйти? Хороша ли я буду в невестах, а? Ха-ха-ха-ха! – заливисто смеялась она, радуясь непонятно чему.
- А что же со Светочкой будет? Вдруг ее твой новый муж не примет? – совсем растерялась Зоя.
- А Светочку я тебе оставляю. Только смотри, не обижай ее, она у нас самая маленькая… - шутя, погрозила она пальцем.
Беду Зоя почуяла сразу, как только завернула за угол дома. Во дворе стоял милицейский воронок. «За «ним», что ли? Что-то очень быстро» - мелькнула мысль. Но когда у их подъезда она увидела толпу соседей, поняла, что пришло горе.
Дальнейшее Зоя помнила, как в тумане: какая-то неясная, размытая картина. Вот она пробирается сквозь толпу в свою квартиру. В комнате милиционеры, и еще какие-то люди в белых халатах, тихо переговариваясь между собой и загораживая, разглядывают что-то, лежащее на полу. А в самом углу, за диваном – трехлетняя Светочка с застывшими от ужаса глазенками и широко и некрасиво открытым в крике ртом… Зоя, почему-то ничего не слышит: ни Светочкиного крика, ни разговора милиционеров, ни смутного гомона толпы за дверью. Все звуки разом куда-то исчезли. Она расталкивает всех… На полу, в луже крови лежит ее мама… И Зоя плавно, инстинктивно цепляясь за кого-то, чтобы не навредить бившейся в ней жизни, падает рядом с мамой и теряет сознание…
Очнулась Зоя уже в больнице, опутанная, как паутиной, трубками капельниц. Все тело почему-то непривычно болело, голова раскалывалась. Свободной от капельницы рукой Зоя привычно потянулась к животу. Его не было!!! Зоя в ужасе заметалась на постели, пытаясь сорвать капельницу и встать.
- Успокойтесь, успокойтесь, больная! – подбежала к ней встревоженная медсестра.
- Где, где мой ребенок?!! – В отчаянии закричала Зоя на всю больницу, на весь город, на весь мир…
На самом деле, она едва слышно, бессильно шелестела запекшимися губами.
- Все в порядке, успокойся Зоя. Тебе сейчас нельзя волноваться. Ребенок живой. Мальчик у тебя родился.
- Но ведь еще не срок…
- Тут уже не до сроков было. Спасибо врачам, и тебя, и малыша спасли.
Операцию тебе сделали, кесарево сечение. А теперь лежи спокойно. Отлежишься, и все будет нормально.
- А с мальчиком все в порядке? Когда мне его принесут? - заволновалась Зоя.
- Принесут, принесут, не беспокойся, - успокоила ее медсестра. – Молоко не прибыло? – деловито спросила она, и махнула рукой, вздохнув. – Хотя какое уж там молоко!
Сквозь тяжелый туман в одурманенной лекарствами голове Зои, вдруг явственно проступило все недавно происшедшее.
- А Света, сестренка моя, с ней что?! Где она?! – Зою даже затрясло от страха.
- С ней все в порядке. Она пока еще в больнице. Ваша тетя приехала, присматривает за ней. Давай-ка, я тебе укольчик сделаю…
После укола, голова у Зои стала непривычно легкой и словно пустой, и вскоре она опять провалилась в забытье…
Зоя не провожала маму в последний путь. Наверное, поэтому мама в ее воспоминаниях навсегда осталась живой.
Пока Зоя лежала в больнице, ее постоянно навещала тетя Валя, прилетевшая из далекого Таджикистана. На нее, как на единственного родного человека, легли все тяготы, связанные с похоронами и забота о Светочке, которую в тот же день, как и Зою, положили в больницу. Каждый день прибегал и Саша. Она сейчас уже и не помнит, что именно она чувствовала в те горькие и радостные для нее дни. Помнит только, как старательно пытался скрыть радость отцовства Саша из сострадания к ее горю, делая равнодушно-серьезное лицо. Но глаза, их радостный неуемный блеск, все выдавал. Зоя не обижалась на него. Она тогда ни на кого не обижалась, не плакала, не радовалась. Она, напичканная таблетками и уколами, была равнодушно-невозмутима, как Царевна-несмеяна, пребывая в сомнамбулическом состоянии. Одна только Светочка смогла вывести ее из этого невозмутимого мира холодного, бездушного спокойствия. Она лежала в этой же больнице, только в детском отделении, и сердобольные медсестры, когда Зоя уже начала понемногу ходить, иногда отпускали ее навестить сестренку. Зоя хорошо помнит их первую встречу.
Светочка, маленькая и одинокая, нахохлившимся воробышком сидела у окна. Зоя, увидев ее, по-старчески съежившуюся, жалкую, думала, что у нее прямо сейчас, на этом самом месте, сердце не выдержит и разорвется от невыразимого горя, от любви и жалости к этому маленькому родному комочку.
- Светочка! – позвала она осторожно, боясь вспугнуть ее.
Девочка оглянулась, окинула ее невидящим, взрослым взглядом, еще не отойдя от каких-то своих, детских мыслей, и не узнавая. Потом тень улыбки пробежала по ее личику, и она кинулась к Зое, мертвой хваткой обхватила ее за шею и заплакала. Все ее маленькое тельце сотрясалось от рыданий, причиняя Зое нестерпимую душевную боль. И Зоя первый раз за все эти страшные дни тоже заплакала. На их рыдания прибежала немолодая санитарка, но, увидев Зою, только погладила ее по плечу:
- Поплачьте, поплачьте, девоньки. Горе обязательно надо выплакать, а то оно вас изнутри съест. Малая-то, совсем как каменная… - и ушла.
Долго они тогда, обнявшись и намертво прильнув друг к другу, проплакали. Стало и вправду, немного легче. Это были как слезы очищения, которые вынесли из души всю злобу на человека, подарившего им жизнь, и отнявшему самое дорогое, что в ней было, всю обиду на так несправедливо поломанную судьбу.
- Ничего, ничего Светочка, все наладится. Все будет хорошо. Ты теперь будешь жить со мной. Я тебя никому не отдам, не бойся. И никому никогда не дам тебя в обиду. А у тебя теперь… братик есть, Юрочка… - утешала Зоя сестренку. - Ну, ты чего молчишь-то? Братику не рада?
- Так ведь она с того самого дня не говорит. – В дверях стояла все та же санитарка.
- Как не говорит? – перепугалась Зоя. – Света, Света! – затеребила она сестренку. – Ты меня слышишь?
- Да слышит она все прекрасно. Но говорить не может.
- Почему?
- Врачи говорят, что от тяжелой психической травмы. Такое случается.
- И что, это навсегда? – обомлела Зоя от такой новости.
- Кто знает! Да ты бы, милая, с врачом лучше побеседовала. Он в этом лучше разбирается. Только я тебе посоветую: ищи-ка ты хорошую бабку. Испуг с девчонки снимать надо, вот что.
Выписали Зою только через месяц, когда в воздухе уже явственно пахло приближающейся весной. Тетя Валя отвела Зою на кладбище, показала могилку. Зоя долго и безутешно плакала, приникнув к холодной железной пирамидке, не имевшей, ничего общего с ее мамой.
- Ну ладно, Зоинька, что же теперь поделаешь? – утешала ее тетя Валя, сама вся в слезах. – Теперь береги себя. У тебя ведь малец.
- Теть Валь, ну за что он ее так? – не в силах успокоиться, сквозь рыдания выкрикивала Зоя.
- Да кто ж его знает, этого зверя? Говорит, что не помнит ничего, пьяный был. Теперь надолго посадят… Я, Зоя, вот о чем с тобой поговорить хотела. Мы ведь с дядей Сережей одни совсем, детей у нас нет, ты знаешь. Может быть, я заберу Светочку к себе? И нам на старости лет хоть какая-то утеха будет, да и тебе полегче.
- Нет. Вы, тетя Валя, не обижайтесь на меня, только Светочку я никому не отдам. Она со мной будет жить. Мне мама так наказывала.
- Ты что, ее живой застала? – ахнула тетя Валя.
- Нет. Мне в ту ночь сон приснился…
- Ох, Зоинька, не руби с плеча. Не торопись, обдумай все хорошо. Ты теперь не одна, с Сашей посоветуйся, с родителями его. Теперь у тебя новая семья. Вдруг им это не понравится…
-Это ничего не изменит. Я твердо решила, что Света будет жить со мной. Двое нас, родных осталось на этом свете.
- А как же я? – обиделась тетя Валя.
- Ну, конечно, и вы, - смутилась Зоя, - но только ближе меня у Светочки пока никого нет, и я ее никому не отдам. – Настаивала Зоя.
- Ладно, чего там, - смутилась тетя Валя, - Жизнь все по своим местам расставит. Может, ты и права…
В комнате зазвенел будильник. Слышно было, как Василий встал, вышел на кухню, заглянул на веранду и осторожно, чтобы не разбудить Зою, прикрыл дверь. Потом из ванной послышался шум воды по пустому ведру. «Воду набирает» - подумала Зоя. Воду включали на два часа утром и вечером, и каждое утро начиналось с того, что надо было набрать воды.
Зоя встала, поспать сегодня, скорее всего уже не получится. Прошла на кухню, поставила чайник на плитку: до 9 часов, пока не отключили электроэнергию, надо хоть термос заварить. Электричество, как и воду, давали два раза в день: утром и вечером по два часа, а газ только вечером: с 5 до 7, да и то с таким малым напором, что конфорки едва-едва теплились. Так что простой супчик приходилось варить в два приема. В один день варился бульон, а на следующий - доваривалось все остальное. По шуму воды Зоя догадалась, что Василий уже набирает ванную. «Господи, как же надоела эта неустроенность! – вздохнула Зоя. – Скоро, наверное, вообще на керосиновые лампы и примуса перейдем. Весь мир вперед семимильными шагами рвется, а мы в пещерный век возвращаемся»…
- Ты чего вскочила? Я разбудил? Спала бы, тебе же сегодня во вторую…
- Вася, ты знаешь, я сегодня всю ночь не спала, все думала, думала…
- Ну, и что ты надумала?
- Надо нам уезжать. Видно, и наше время подошло.
- Это ты из-за Светки?
- Нет, при чем тут Светка? Просто устала я от этой жизни. Может, в России нам лучше будет, а? Не зря же все туда рвутся?
- Может, оно и лучше, только жилья там у нас никакого не будет. Здесь пусть без воды и газа, но хоть крыша над головой есть. А там вообще ничего.
- А может, нам какое-нибудь общежитие дадут от работы? Ведь никто же на улице не остался жить, все как-то пристроились, а, Вась?
- Ну, и куда поедем?
- В Калугу, на мою родину.
- Я так и знал, - хмыкнул Василий. - А может быть, лучше – в Ангарск?
- В Калуге у нас хоть есть, у кого остановиться на первое время. Сваты вон уже два года зовут нас. А к кому мы в твой Ангарск поедем?
Зоя прекрасно понимала, почему Василий не хочет ехать в Калугу. Из-за Саши - Юриного отца.
Двенадцать лет назад ее сменщица по группе в детском саду, и подруга Тамара пригласила ее, как обычно, на Новый год. Туда же был приглашен и Василий. Зойка тогда ни сном, ни духом не догадывалась, что все это – хорошо продуманный план. Сватовство, одним словом. Узнала она об этом много позже, когда они уже стали жить с Василием, но Тамару с Петром с тех самых пор стали звать не иначе, как сватами.
Василий сначала не приглянулся Зойке: длинный, худой и рыжий. Но больше всего ее оттолкнуло то, что он был детдомовский. Ее испугало, как бы у нее не повторилась мамина судьба. Но Василий так красиво, совсем как в книжках, ухаживал за ней, приносил охапки цветов, водил в кино, в парк, в ресторан. И с детьми как-то сразу нашел общий язык, баловал их. Зоя понемногу смягчилась, и совсем уж было решилась связать с ним свою судьбу, как вдруг из Калуги, как снег на голову, нагрянул Саша. У него тогда не заладилась жизнь со второй женой, и он после развода, решил навести мосты к Зое. Как же тогда переживал Василий! Похудел, почернел весь, одни глазищи остались. Это сейчас смешно вспоминать, а тогда… Зойка и сама была на таком распутье, что голова шла кругом. Как-никак, родной отец Юры, да и любила ведь она когда-то Сашу безоглядно. А Василий…А с Василием ее пока еще ничего не связывало. Приятное знакомство, не больше. Тетя Валя от советов тогда полностью отстранилась:
- В этом деле я тебе не советчица. Думай сама, Зоинька. А лучше всего, слушай свое сердце, что оно тебе подскажет…
И сердце ей подсказало. Нет, Василий никогда бы так не поступил, как Саша. Он ведь даже не спросил, почему у Светы другая фамилия, и по возрасту получается, что Зоя ее в 16 лет родила. Просто принял ее детей, как неотъемлемое от нее. А Саша… Нет, оказывается, не смогла она забыть той обиды…
Когда пришло время забирать Светочку из больницы, свекровь, словно мимоходом спросила:
- Как же ты ее теперь к Валентине отправишь?
- Кого? – не поняла Зоя.
- Как кого? Сестренку твою, Светочку.
- Я ее никуда не буду отправлять. Она будет жить со мной. – Твердо заявила Зоя.
- Это где же она будет жить с тобой? В моем доме? Одну нахлебницу приняла, так она за собой и вторую еще тащит! Ишь, чего придумала! А меня ты спросила, нужна она мне тут, или я в своем доме уже и не хозяйка?
- Саш, ну скажи хоть ты! – ища поддержки и защиты, взмолилась Зоя.
Но Саша безмолвствовал. Только свекор неуверенно предложил:
- Зоя, а может, оно и вправду, у Валентины девчонке-то лучше будет?
О том, чтобы с Сашей уйти жить в мамину квартиру, у Зои не было и мысли. После того дня она так и не смогла переступить порог когда-то родного ей дома. Даже когда приходила к тете Вале, пока та еще не улетела к себе, стучала в окно и вызывала на улицу. Да и Свету туда страшно было вести: врачи сказали, что после такой психологической травмы ее необходимо оградить от всего, что могло бы напомнить ребенку о трагедии, разыгравшейся у нее на глазах.
- Хорошо, завтра я вызову тетю Валю, - безвольно прошептала Зоя…
Тетя Валя прилетела по первому зову. Улетали уже вчетвером. Не смогла Зойка оторвать от себя единственную родную ниточку, которая связывала ее с мамой. Так она оказалась со Светой и Юрочкой в далеком таджикском то ли поселке, то ли городке Шурабе, где осели, после бесконечных скитаний по огромному Союзу ее единственные родственники тетя Валя с дядей Сережей – полковником в отставке.
- Ну вот, дед, радуйся! Я тебе сразу троих детей привезла! Теперь нам с тобой весело будет! – обрадовала в аэропорту тетя Валя встречавшего их мужа.
- Ну, и замечательно! – разулыбался тот. - Ничего, Зоя, все устроится, все будет нормально.
Сейчас Зоя даже не представляла себе, что бы она тогда делала без тети Вали. Ох, и досталось же ей тогда! Целый месяц тетя Валя металась по инстанциям, чтобы уладить все бумажные дела. Надо было выписать девчонок из квартиры, устроить Зое досрочную сдачу госэкзаменов, добиться, чтобы Зое дали свободный диплом и еще многое-многое другое. Светочка все это время пролежала в больнице - тоже тетя Валя договорилась с главврачом. Вести ее в дом свекрови после всех разговоров не хотелось, и в мамину квартиру нельзя.
Жили в Шурабе хоть и тесно: у тети Вали с дядей Сережей была двухкомнатная «хрущевка», но дружно. Радушные хозяева сразу определили Зое с детьми самую большую комнату, а вторую, маленькую – оборудовали себе под спальню. Зоя устроилась работать в детский сад воспитательницей, туда же определили и детей. И покатилась новая жизнь. Сейчас Зое было даже удивительно, и чего это она по ночам белугой ревела из-за Саши? С любовью своей, наверное, прощалась навсегда…
Дети подрастали, тетя Валя бегала со Светой по бабкам, врачам, ездила даже в Москву на консультацию к какому-то профессору. Но везде ей говорили одно и то же: медицина бессильна, надо ждать. Света заговорила только в шесть лет, и вместе с Юрочкой, стала называть Зою мамой. Мама, так мама. Может быть, оно и к лучшему: не надо никому объяснять, что на самом деле она сестра. Со Светой же, словно сговорившись, они с тетей Валей никогда не заводили разговоров о прошлом, чтобы не бередить ее травмированную психику. И Света ни одним словом никогда не обмолвилась о маме. Зоя была уверена, что Света вообще не помнит ее. И очень удивилась, когда за день перед свадьбой Светка вдруг всплакнула:
- Эх, жалко мама не увидит, какая я выросла. И внуков своих не увидит…
- Ты помнишь маму? – удивилась Зоя.
- Я все помню…
Зоя тогда поразилась: что же скрывалось за мучительным молчанием в ее сердце и душе все эти годы?
Для Саши Зоино решение было, как гром среди ясного неба. Он уговаривал, пугал, что не даст развода, но ничто не помогло. Позже он и в Таджикистан приезжал несколько раз, чтобы забрать ее с Юрочкой назад, в родительский дом, говорил, что любит, что жить без них не может. А про Свету упорно молчал. Но Зоя стояла на своем: с сестрой она ни за что не расстанется. А потом уже даже и со Светой не поехала бы – перегорело все. Жила своей жизнью, работала, никто ее не попрекал, что она «голь перекатная». И Саша со временем успокоился, женился во второй раз. О прежней ее жизни Зое напоминали только алименты на Юру.
И вот через десять лет - на тебе, приехал свататься во второй раз! Сказал, что отец умер, а мама со временем изменилась, жалеет, что все так вышло, и очень хочет увидеть внука. Но Зоя тогда все-таки выбрала Василия, и ни разу за их совместную жизнь не пожалела об этом.
И вот теперь она предлагает переехать в Калугу. У сватьи Тамары старший брат после армии остался в Калуге, женившись на местной девчонке, и уже давно стал коренным калужанином. А Тамара с Петром, когда в Таджикистане начались беспорядки, переехали к ним. И вот уже третий год зовут туда же и Зою с Василием. Но они все как-то не решались, все надеялись, что жизнь здесь, в Шурабе опять наладится. Но становилось только хуже и хуже…
Зоя представила, что сейчас у Василия творилось в душе. Она даже рассмеялась:
- Вась, ты ревнуешь, что ли?
- Ну, есть немного. – Растерялся Василий.- Он все же отец твоих детей.
- Дурачок! Да я тебя ни на кого не променяю, подсолнушек ты мой!
- Да, алиментарно-биологический, - рассмеялась Зоя. – А если серьезно, то мне просто стыдно. Мама уже без малого четверть века лежит, и некому за ее могилкой приглядеть…
- А отец?
- Что отец? А ну да, и он тоже.
Василию Зоя всегда говорила, что ее родители скончались в один день. Для нее это и в самом деле так было. Чужой душой, не понятый и не принятый ею с детства «этот», умер для нее в один день с мамой. За многие годы она не то что не простила, но даже и мысленно не полюбопытствовала о его дальнейшей судьбе. Она просто вычеркнула его из своей жизни, словно его никогда и не было в ней.
Василия удивляло, что Зоя всегда вспоминала только маму, и никогда ничего не говорила про отца. Вот если бы он, как Зоя, мог помнить своего отца! Ему всегда больше всего в жизни недоставало его.
II
Васятку, как звали его когда-то, с самого детства судьба невзлюбила за что-то. Чем-то не по нраву пришелся ей этот тихий, спокойный веснушчатый мальчишка, не доставлявший родителям особых хлопот. Когда ему было неполные три года, родители его – молодые, полные сил и спортивного задора, отправились во время отпуска осваивать на байдарках алтайские горные реки. Они каждый свой отпуск шли в горы, в тайгу, чтобы ощутить сладкое слово «свобода». Да так и остались там – перевернулись на какой-то Алтайской речке вместе с байдаркой.
Васятка с полгода покапризничал, а потом привык, словно всю свою жизнь так и жил с бабанечкой – бабой Анечкой. Им хорошо было вдвоем. Бабанечка, жалея единственную оставшуюся у нее кровиночку, никогда голоса на него не повысила, воспитывала только добром и лаской. И Вася, принимая это за норму человеческих отношений, отвечал ей тем же. Бабанечка, щадя его детскую психику, долго не говорила ему о родителях. И только, когда он пошел в первый класс, она, услышав дыхание своей смерти, заторопилась, наверстывая упущенное: долгими зимними вечерами начала рассказывать внуку как он с мамой и папой ходил на майскую демонстрацию, в зоопарк, на пляж… И все допытывалась:
- А ты помнишь?..
И Васятка серьезно кивал головой и важно отвечал:
- Помню, помню.
На самом деле он ничего, как ни старался, не мог вспомнить из того, о чем рассказывала ему бабанечка. Правда, однажды он очень удивил ее:
- Я помню, когда я был совсем маленький, вот такой, - он почти свел указательный и большой пальчики для наглядности. – Как папа носил меня по комнате, и качал, качал, качал на руках. А мне это очень не нравилось. И я хотел ему сказать, чтобы он положил меня в кроватку, но у меня еще ничего не получалось. И я начал плакать, а папа стал совать мне соску, а я еще больше злился, - рассмеялся Васятка.
- Ну что ты выдумываешь! – рассмеялась и бабанечка. - Не мог ты этого помнить. Да, папа как-то раз долго носил тебя на руках, а ты кричал, как резанный, и мы ничего не могли понять, что у тебя болит. А потом положили в кроватку, и ты сразу затих. Но тебе тогда было месяца 4, не больше. Не можешь же ты помнить, что с тобой было в 4 месяца от роду!
- А вот и помню! – пытался доказать Васятка. – Я даже кроватку свою помню.
- Кроватку?
- Да. Она была синяя, а сбоку – сетка какая-то натянута.
- А ведь и правда, у тебя такая кроватка была. Неужели помнишь? – удивлялась бабанечка.
- Помню, - радостно соглашался Васятка, что бабушка, наконец, поверила ему.
- А маму, маму ты помнишь?
- Маму? Помню, - солидно соглашался Васятка, старательно морща лоб, а бабанечка понимала, что ничего он не помнит.
Ее пугало неотвратимо приближающееся страшное будущее внука: последнее время она жила на одних таблетках. А так хотелось, чтобы у внука, как у всякого человека, остались хоть какие-нибудь воспоминания о семье. Васятка, словно понимая бабанечку, очень старался заставить себя вспомнить маму, но, все его детские воспоминания были словно выхваченными кусками из общих событий и совершенно бестолковыми. Ему очень хотелось вспомнить маму, ее руки, голос, глаза, губы, а вспоминался почему-то только ее сарафан: красный в белый горошек… Эти два воспоминания о родителях: как папа качал его на руках и мамин красный сарафан в белый горошек, он пронес через всю свою жизнь, согревая себя их призрачным теплом.
Бабанечка умерла, когда Васятка пошел во второй класс. Она при жизни заменила ему маму, и воспоминания о красном сарафане в белый горошек переплелись у него с воспоминаниями о бабанечке. Про отца же он практически ничего не помнил, и ему не хватало его всю жизнь. Он выдумывал себе, как бы он с ним ходил на рыбалку, чинил велосипед, играл в футбол… Да мало ли еще мужской работы нашлось бы для них двоих?
А потом были другие воспоминания: детский дом, бесконечное чувство голода, драки, вылазки по чужим огородам, позже уже и выпивки, ранние опыты половой жизни. Прожив в детдоме год, он четко усвоил истину: если хочешь выжить в этой волчьей стае, стань волком сам. И он понемногу в него превращался: в 4 классе уже курил по-настоящему, с 6-го класса начал выпивать, а в восьмом попробовал и девчонок. Единственно чего он не делал в детдоме: никогда не курил травку и не сбегал. Травку, правда, один раз попробовал, но порвал мышцы живота: «ха-ха поймал». А не сбегал, потому что боялся, что если поймают, переправят в спецшколу. А это - та же зона. А после зоны – все, никакой надежды на «светлое будущее». Это все равно, как в Индии – каста неприкасаемых. Но обо всем этом почему-то совсем не хотелось вспоминать. Потом ПТУ, общежитие, мало чем отличавшееся от детского дома, только свободы побольше. Армия, и снова общежитие, под названием казарма. И везде – одиночество. Глухое, непроницаемое, жуткое, где ты как зомби: живешь по расписанным для тебя законам и порядкам, но сам ты, никому не интересен и не нужен. Ты лишь исполнитель этих уставов, законов, распорядков.
После армии – совершенно глупая, скоропалительная женитьба в отместку той, которая не дождалась его из армии, и с которой «дружили», как тогда называли эти отношения, почти два года. Женился на своей, детдомовской Нинке. Она и в детдоме уже слыла самой доступной «чувихой», а после детдома и вовсе... Но Ваську это не остановило. «Говорят, из таких профурсеток хорошие жены получаются», - утешал он себя. Но жена из Нинки получилась никакая. Ему даже тошно вспоминать тот год: сплошные пьянки, какие-то сомнительные компании. Все, как в хмельном угаре. До того самого дня, пока она не исчезла из его жизни, оставив записку: «Вася прости, я полюбила другого», и штамп в паспорте.
Потом, в его жизни были еще женщины. Но серьезно связать жизнь с ним ни одна не пожелала. Мало того, что с виду совершенно несуразный: длинный: метр девяносто с лишним, нескладный, да еще неприлично рыжий, весь в конопушках, как в оспинах. Мало кто польстится на такое «чудо в перьях». Да еще и по паспорту выходит - женатый, а развестись с Нинкой не было никакой возможности - та как в воду канула. Василий даже на розыск подавал, но все безрезультатно. А женщинам ведь что нужно? Им нужна определенность в отношениях. По той же самой причине и ребенка ни одна не рискнула ему родить. А Василий в этой жизни больше всего уважал и любил стариков и детей. Стариков, помня о своей мудрой и доброй бабанечке, а детей… Да, наверное, просто потому что это - дети, как можно их не любить? Намыкавшись в детдоме и по общежитиям, он всегда мечтал о большой дружной семье, где будет много детей, и обязательно старики-родители. Но все как-то не складывалось. Он уверился в том, что человек уже рождается одиноким, и таким же одиноким умирает. А жизнь – это всего лишь горькое, непробиваемое одиночество среди таких же одиноких и несчастных людей. Только не каждый способен это осмыслить и признать...
Так бы и жил он в своем Ангарске, не попадись ему на глаза объявление, по которому для восстановления после землетрясения какого-то Шураба набираются строительные бригады. И он решил сменить обстановку, записался добровольцем, да так и остался в этом Шурабе. Только профессию каменщика сменил на оператора котельной. Потому что после окончания ударной стройки в каменщиках нужда отпала - своих хватало.
И здесь, в далеком Шурабе, судьба, наконец, подобрела к нему и преподнесла подарок в образе Зайки. И хоть совместных детей она заводить не захотела – возраст уже не тот, зато своих двоих подарила. И тетя Валя с дядей Сережей, царствие им небесное, замечательные были старики. Других послушаешь, так выходит, что не все родители так к своим сыновьям относятся, как они его приняли. Даже квартиру свою им с Зоей отдали, а сами ушли жить в его - однокомнатную.
«Жаль только, что мало пожили. Дядя Сережа вообще через год, как они с Зоей сошлись, умер. Что поделаешь, фронтовик, старые раны. Как он тогда ему хорошо сказал: «Ну, теперь мне можно спокойно умирать. Мои девчонки в надежных руках. Ты Василий - теперь главный их защитник. Оставляю на тебя, береги их». А вот тетя Валя вполне могла бы еще пожить. Да только ненамного пережила своего «Серьгу», затосковала, зачахла без него, года два только и пожила без него, угасла, как свечка. Эх, если бы Зоины родители были бы живы, Василий обязательно взял бы их к себе. Что за дом без стариков? Без прошлого нет будущего, как сказал какой-то мудрец. Ладно, хоть за могилками приглядим, а то действительно, неладно как-то получается. Живем, как Иваны, не помнящие родства. Ни я могилок своих предков не знаю, и у Зои они без пригляда стоят. А с другой стороны, кто же тут за тетей Валей и дядей Сережей приглядит?... Да, дела… Ну что ж, Калуга, так Калуга», - думал Василий, соглашаясь на переезд.
И Василий с Зоей принялись за дело: надо было оформить гражданство, продать однокомнатную квартиру Василия и кое-что из мебели, Юру переселить опять в тети Валину, выписаться, выбить хоть какие-нибудь невыплаченные деньги по месту работы и поменять их на российские. Да мало ли дел при переезде?.. Ехать решили налегке: взять только самое необходимое, остальное Юра со Светой перешлют. На подготовку к переезду, оформление различных справок и сборы ушел почти год. Труднее всего, оказалось, продать квартиру: никто не хотел покупать. Местное население рассчитывало на «халяву»: не заберете же ее с собой в Россию.
Москва встретила неприветливо. После пронизанного солнцем чистого, ухоженного Шураба, с журчащими прозрачной водой арыками, с тенистыми улочками, свежим горным воздухом, Москва показалась им неопрятной базарной теткой. По-утреннему хмурое, серое небо, такие же серые, не выспавшиеся и неприветливые лица москвичей. И на каждом углу нищие - грязные, жалкие, с опухшими от пьянки лицами. Зойку вообще поразило обилие бомжей, замотанных в какие-то грязные тряпки, обутых в чудовищные опорки, и по внешнему облику напоминавших французов 12 года… Конечно, она и не думала, что Москва встретит их разряженной, как на телевизионных парадах, но такого увидеть она не ожидала. Ей даже показалось, что в утреннем воздухе висел запах перегара и грязи. Мелкий, холодный дождик изредка просачивался сквозь набухшие тучи, чтобы тут же закончиться. И кругом, куда ни кинь взгляд, повсюду прилепленные друг к другу, ряды неопрятных грязно-синих, тряпочных выцветших палаток с товарами по заоблачным ценам. Казалось, что Москва – это сплошной, бесконечный базар. И мусор, мусор, мусор вокруг этих палаток. Нет, совсем не такой виделась Москва Зое в ее мечтах. Она, конечно, уже бывала в ней, когда двадцать три года назад уезжала в Таджикистан. Но проездом, и уже мало, что помнила, не до красот первопрестольной ей тогда было.
- Ну, вот я и добрался до своей Родины, - усмехнулся Василий, глядя на разочарованную Зойку.
- Не поняла, это ты про историческую?
- Да нет, про свою. У меня ведь бабанечка – коренная москвичка была.
- А как же Ангарск? Ты ничего не рассказывал, – удивилась Зоя.
- А что тут говорить, - пожал плечами Василий. – Я сам мало что знаю. Дед был военный, его перед самой войной по 58 взяли. Их часть тогда под Ангарском стояла. А в начале войны выпустили. В штрафбат. Бабанечка его только один день и видела. Так она и осталась жить с моим папой в Ангарске.
- Может, у тебя здесь родственники остались?
- Может, и остались, - согласился Василий.
- А тебе бабушка, что – не говорила ничего? – удивилась Зоя.
- Говорила, наверное. Только я мал был, не помню ничего.
- Господи, да есть ли предел человеческим страданиям? – Ласково прильнула Зойка к Василию.
- Не знаю. Ну что, поедем в Мавзолей? – излишне бодро предложил Василий.
- Да ну его, такая погода, - зябко ежась, махнула рукой Зоя. – Теперь недалеко от Москвы жить будем, может, когда и выберемся. Скорее бы до места добраться.
Она устала в дороге, не спав почти трое суток, и потому страшно было даже подумать о каких-то экскурсиях. Даже мавзолей – извечная мечта всех провинциалов, ее совсем не манил.
И всю дорогу в электричке до Калуги, Зоя проспала, притулившись на плече у Василия. Проснулась только в Калуге, когда электричка остановилась.
Вокзал - старинный, дореволюционной архитектуры, с башенками и арками, построенный из красного кирпича, остался точно таким, когда она в начале семидесятых уезжала, словно ничего не изменилось. Зато город за эти двадцать два года, разросся настолько, что Зоя с трудом узнавала дома, улицы и переулки, по которым петляло такси.
Со «сватами»: Петром и Тамарой засиделись до утра. Те без конца расспрашивали про город, про общих знакомых, которые еще оставались там. Прожив больше трех лет в Калуге, душой оставались еще там – в жарком Шурабе. А Василия и Зою больше интересовала местная жизнь: как с работой, жильем, пропиской, как они сами обустраивались, с чего надо начинать?
Проблем было много. Это была середина 90-х – начало новой эпохи. И, как испокон заведено на Руси, сначала рушили старое, чтобы потом, на руинах отстраивать новое. Заводы не работали, зарплату задерживали по полгода, а то и вовсе не выдавали, детсады закрывались из-за неукомплектованности групп. Хорошо, хоть с работой для Василия вопрос решился неожиданно быстро. Петр работал в строительной фирме, которая строила дома в Подмосковье, каменщики были нужны, и зарплата своевременная и высокая, но нужна прописка. Сами «сваты» были прописаны у Тамариного брата, а вот где прописаться Зое с Василием, это проблема.
- Может, в Миграционной службе пропишут? – предположила Зоя.
- Да ты что! Они на учет-то, как переселенцев, ставят только тогда, когда ты сам пропишешься и найдешь работу, - объяснила ей Тамара. – Так что, рассчитывайте только на себя. Ничего, что-нибудь придумаем. Я с братом поговорю. У его жены много родственников, может, кто и согласится прописать хотя бы в деревне. Да вы не торопитесь, хоть недельку оглядитесь, отдохните…
На следующий же день Зоя с Василием, купив цветов, с утра поехали на кладбище. Оно, когда-то расположенное на окраине города, теперь находилось почти в центре. Город мертвых также разросся за эти годы до неузнаваемости. Зоя долго бродила среди оградок, крестов и памятников, отыскивая заброшенную могилку. Она была на ней всего два раза: когда только вышла из роддома, и когда прощалась с мамой, уезжая в далекий Шураб. Но ноги сами вывели ее на нужное место. Однако, того, что она искала, там не было и в помине.
На месте, где должна была быть мамина могилка, стоял скромный из красного гранита памятник с фотографией и такой же надгробной плитой, огороженный невысокой черной оградкой. На плите скромная надпись «Прости, родная…» Металлический столик и скамеечка, аккуратно покрашенные, цветущие маргаритки по краям плиты, в изголовье памятника – отцветший куст сирени. Все скромно, но чистенько и ухоженно. Зоя поначалу даже не обратила на эту могилку внимания. Она оглядывалась вокруг, отыскивая мамину, заброшенную, с проржавевшей от времени, дождей и снега сиротливой, металлической пирамидкой. Может быть, и надпись давно уже стерлась…
- Где-то здесь должна быть…
И вдруг ей бросилось в глаза: «Новикова Полина Матвеевна 15.05.1936 – 20.02.1973»…
- Это же мама! – не в силах скрыть удивления, вскрикнула Зоя.
- А ты говорила… - пробормотал удивленный не менее ее Василий.
- Сама ничего не понимаю…
Зоя открыла небольшую калитку в оградке и вошла. На фотографии мама была молодой, улыбающейся чему-то и радостной, совсем, как в Зойкином сне с фатой… Зойка вспомнила эту фотографию. Кто-то из сотрудников ЖЭКа сфотографировал ее на Первомайской демонстрации…
По-летнему теплый, едва моросящий дождик собирался в ложбинке над выпуклой фотографией и редкими, тонкими струйками стекал по маминому лицу. Казалось, что мама, как живая, плакала сквозь застывшую улыбку. Зоя, расплакавшись, принялась вытирать мамины «слезы»:
- Не плачь, мамочка, не надо. Вот видишь, я и приехала к тебе. А скоро и Света, и Юрочка приедут. Ты не думай, мы не забыли тебя. Просто жизнь так сложилась…
С кладбища шли притихшие, в недоумении.
- Зоя, а где же могилка отца? – вдруг вспомнил Василий.
- Он в другом месте похоронен.
- Может, сразу и к нему сходим? – предложил Василий.
- Потом как-нибудь… - Зоя надолго замолчала, словно обдумывая что-то.
- Интересно, кто же это все сделал? – не выдержал, наконец, Василий.
- Не представляю. – Пожала плечами Зоя.
В голове у нее робкой догадкой мелькнула мысль об отце, но она настойчиво ее отогнала. «Мама и живая не нужна ему была, станет он о мертвой заботиться»…
- Может быть, Саша? – предположил Василий.
- Ты что? Зачем ему это надо? Кто она ему – бывшая теща? Он, наверняка, забыл как ее и звали… Да и фотографии ее у него ни одной не было. Нет, если бы это был Саша, он бы непременно сказал, когда приезжал. Нет, это точно не он.
А потом засуетились, закрутились в переселенческих, тягомотных делах: Миграционная служба, поиски прописки, работы, квартиры… Все шло как по замкнутому кругу: постоянную прописку никто им, приезжим, не решался дать. Предлагали только временную, на год. А с временной пропиской Миграционная служба не ставила ни на учет, ни на очередь для получения жилья, или хотя бы ссуды. И для работы в Подмосковье Василию тоже требовалась постоянная прописка. Из всего выходило, что их здесь никто не ждал, и никто не был рад их приезду… Единственно, что у них получилось: на окраине города снять небольшую двухкомнатную квартирку в бараке без всяких удобств, что подешевле. Но все равно, деньги от проданной квартиры таяли с неимоверной скоростью, а никакой работой пока и не пахло. Зоя была в отчаянии: ничего не ладилось на новом месте, хоть возвращайся назад, в Шураб. Она винила себя, что они так бездумно сорвались. Хорошо еще, что Василий не показывал виду, бодрился:
- Ничего, Заяц, все будет нормально! Просто полоса такая пошла. Как говорил один мой приятель, все проходит, и это пройдет.
- Какой приятель?! Это Соломон говорил! – возмущалась Зоя.
- Да? – искренне удивлялся Василий. – А я думал, что это Петька Пупкин сказал.
- Сам ты Пупкин. – уже смеялась Зоя.
- Сходите в церковь, поклонитесь Калужской иконе Божьей Матери. Говорят, она чудотворная, миротворит. Каждый, кто приезжает на Калужскую землю, должен поклониться ей. Тогда у вас все и наладится…- посоветовала им Тамара.
Василий с Зоей, хоть и не были особо верующими, но в их ситуации решили последовать и этому совету. После церкви решили заодно зайти на могилку к маме. От их цветов, оставленных на могилке в прошлое посещение, не осталось и следа. «Значит, кто-то был уже после нас», - подумала Зоя. Все было, как и в прошлый раз аккуратно прибрано, сорная трава между цветов прополота. «Интересно, кто же это?» - подумала Зоя.
Посидели на скамеечке, тесно прижавшись друг к другу, умиротворенные после церкви, разомлевшие на летнем нежарком солнышке, наслаждаясь неземным покоем и тишиной.
- Ну что, пойдем, потихоньку? – предложил Василий.
Когда уже пробирались по узенькой тропинке, петлявшей между оградок, навстречу попался невысокий, худенький старичок. Разойтись на тропинке между оградками было сложно, и Зоя с Василием свернули за оградку ближней могилы, чтобы пропустить старичка. Зоя стояла за Василием, и не могла разглядеть его, но при звуке голоса, когда тот вежливо поздоровался с ними, у Зои все оборвалось внутри. Старичок прошел, вышли на тропинку и Василий с Зоей. Зоя оглянулась, чтобы зачем-то еще раз посмотреть на этого старичка. Он тоже почему-то вдруг остановился и обернулся на них…
- Зоя! Доченька! – прошептал он почти беззвучно, но для нее это прозвучало, как истошный крик. Зоя даже закрыла уши руками и вся сжалась, словно испугавшись чего-то. Василий стоял, ничего не понимая… А старичок уже шел к Зое, протягивая руки:
- Прости меня, доченька, прости, если сможешь. Как же я виноват перед вами! Я знал, что ты когда-нибудь придешь сюда, я так ждал, так ждал вас...
- Кто это? – пришел в себя, наконец, Василий.
- Это?.. Это мой отец, Вася.
- Как - отец? Живой? Но ты же говорила…
- Я тебе потом все объясню…
- Прости меня, дочка, - старик вдруг упал на колени и припал к Зоиным ногам. Та от неожиданности взвизгнула и отпрянула в сторону, чуть не завалившись на Василия.
- Гражданин... отец… что вы делаете? – возмутился Василий. – Встаньте, встаньте, сейчас же… - и стал поднимать его с земли.
Василий помог ему отряхнуть грязь с колен, и, не зная, что нужно делать, вопросительно взглянул на Зою. Та стояла, прислонившись к чужой оградке вся бледная, помертвевшая, и не могла вымолвить ни слова.
Старик подошел к ней, робко, с опаской погладил ее по плечу.
- Ну вот, наконец-то, дождался, сподобился…
Зоя не отстранилась, только съежилась вся, словно замерзла.
- Для чего же ты нас ждал? – холодно поинтересовалась она.
- Так ведь годы идут, дочка, плохой я стал совсем, не ровен час – помру. Вот, квартиру для вас берегу. Слышал, что у вас там, в Таджикистане совсем худо стало. Думал, что может, приедете, - заторопился тот с объяснениями. – И квартира Полинина пригодится.
- Какая квартира? – таким же замогильным голосом поинтересовалась Зоя.
Василий только молча переводил взгляд со старика на Зою и обратно, ничего не понимая.
- Как какая? Мамина. Я ведь, когда за Полину отсидел, она по закону за мной оставалась. Тогда ведь еще советские законы были. Как был в ней, значит, прописан, так и остался. Хотели, правда, у меня ее отнять, но я договорился в ЖЭКе - дворником к ним устроился, они и отстали, оставили ее мне. Только сил у меня с каждым годом все меньше становится. Боялся, что не дождусь своих девочек, помру... Ведь мне уже шестьдесят два в этом году стукнет. Да и ходки мои тюремные здоровья не прибавили. Я ведь в восемьдесят восьмом вышел, а в девяностом у вас война в Таджикистане случилась. Вот с того самого дня и жду вас, – торопливо и сбивчиво говорил старик, словно боялся, что его не дослушают и уйдут...
- А написать нельзя было? – немного оттаявшим голосом поинтересовалась Зоя.
- Так ведь я писал, писал, - обрадовшись, еще больше заторопился старик. – Еще из тюрьмы вам писал, каялся. Только Валентина не давала вам мои письма. А потом уже сама написала мне, что у вас все хорошо, и чтобы зря вас не беспокоил… Ты не подумай, доченька, я мешать вам не стану. Нет, нет! Я все продумал. В дом престарелых пойду. А что? Мне не привыкать! Что тюрьма, что… Я уже все узнал, хоть завтра ждут…
Старик неожиданно заплакал, достал платок, высморкался.
- Ты ведь, Зайка, теперь и сама, поди, знаешь, как душа-то за деток болит… Родная-то кровь, она, ведь не водица… Пошли домой, дочка, а? – заискивающе заглядывая в глаза Зойке, просил старик.
Не смогла Зоя в тот день пойти в свой когда-то родной дом. Даже на кладбище перестала ходить, чтобы нечаянно не встретиться там с отцом. Месяц промаялась. Обида и боль за переломанные судьбы ее и Светки жгла и терзала сердце. Много плакала в эти дни, вспоминая безрадостное детство, разбитую семью, маму. Невольно вспоминался и отец. Но не тот – молодой и озлобленный, а нынешний – жалкий, потерянный, одинокий. И сама удивлялась, что сквозь злобу и обиду в ней начинает теплиться жалость к этому ненавистному человеку, которого она не только отцом, человеком никогда не считала. Зойке в ее душевных метаниях было до того плохо, что она стала подумывать о возвращении назад, в Таджикистан. Сердце тянуло в размеренную спокойную жизнь, но разум подсказывал, что дороги назад уже нет. И там встанет проблема с жильем и работой. Зоя даже боялась заикнуться об этом Василию. Сама сорвала, а теперь - назад? От отчаяния у нее иногда возникало желание, бросить все и всех и уехать куда-нибудь на край Земли, чтобы никто и никогда не нашел ее. Но сама понимала, что это не решение проблемы, что и на земном краю не вычеркнуть из жизни ни прошлого, ни этой встречи.
Вконец измаявшись душой, пошла в церковь. Одна, без Василия. Отстояла службу, подождала, пока разойдутся прихожане – день был будний, народу в храме собралось немного. Подошла к батюшке исповедоваться. Исповедь затянулась на час. Всю боль, обиду, злость Зоя впервые излила совершенно незнакомому человеку. И от одного этого почувствовала облегчение.
- Крепись, раба Божья, каждому из нас Господь посылает испытание.
- Хорошо, мне – испытание. Но почему же Бог не наказывает его? - удивилась Зоя.
- Его жизнь – и есть наказание за содеянное. Ты думаешь, легко жить с таким грузом вины перед близкими? Господь учит прощать врагов, и молиться за их здравие. Молись чаще, раба Божья, и обретешь покой в душе. Все деяния Господа во благо нам, грешным…
Все это Зойка слышала не раз, но только сейчас стала задумываться над смыслом этих слов. А ведь и правда, не случись этого несчастья в ее жизни, еще неизвестно как бы она жила. Ведь это была бы совершенно другая жизнь. И Василия, уж точно, в ней бы не было. Ей стало не по себе от одной этой мысли. «Да и у отца жизнь, - Зоя поймала себя на мысли, что впервые так назвала его мысленно, - уж точно не мед»…
Уже на следующий год в Калугу перебрался Юра с семьей. Только Света теперь не спешила с переездом. И только, спустя пять лет, когда похоронили отца, переехали, наконец, и они всей семьей.
Снова все были вместе, жизнь с трудом, но понемногу входила в привычную колею. И все бы прекрасно, если бы не Света. Между сестрами словно пролегла полоса отчуждения. Как-то незаметно Света перестала называть Зою мамой. А Зоей, видно, язык не поворачивался. Так и обращалась теперь к ней: просто «ты». Наверное, считала, что сестра предала светлую память матери.
Зоя, понимала, что боль обиды рвет на части ее душу, и страдала оттого, что раненого сердца сестры еще не коснулась великая сила сострадания и всепрощения.