Памяти моей бабушки Анны Дмитриевны
посвящается...
Сколько помню свое детство, юность, молодость, всегда вижу рядом с собой мою бабушку.
Родилась она в начале прошлого века, почти сразу после революции, в деревне. Кроме нее, у матери было еще пятеро детей, один старший брат и четыре сестры. Была бабушка безграмотной, некогда учиться было. В деревне школы не было, а ходить за семь верст, далеко. Никто и не настаивал. Кому нужна эта учеба, когда в семье восемь ртов. Только младшие три сестры уже позже пошли в школу. Все равно толку от них дома не было.
Когда уж стукнуло бабушке семнадцать годков, прислали в их деревню молодого учителя, грамоте таких вот переростков обучать. Отработают парни и девки день на поле, или на ферме, а потом идут учиться. Как на праздник ходили. Наденут свои лучшие платья, повяжут праздничные платки и бегут на учебу, да так торопятся, что и тетрадки с карандашами позабывают. Кому они нужны, те тетрадки? Матери кричат вдогонку, а след детишек уж давно простыл.
Дальше буквы Ммыыы и не заходило. Никто больно и не старался. Всем, лишь бы из дому убежать. Причина то уважительная. Так никто той замысловатой грамоте и не научился. Вот так и осваивали ЛИКБЕЗ.
Я долго не понимала, почему бабушке наука не давалась, ведь я уже в четыре года читала по слогам, а в пять лет самостоятельно ходила в библиотеку, что находилась на первом этаже нашего нового дома, куда мы недавно переехали. Библиотекарь даже не поверила сначала, что я сама читаю. И когда я приносила книги на обмен, все время спрашивала пересказ.
А бабушка из всей науки только и могла несколько букв в своей подписи поставить. И то, какие-то корявые те буквы получались. Но, ведь, научилась же...
А вот сказок, притч моя бабушка знала великое множество и охотно делилась со мной этим богатством.
Как-то получилось, что в раннем детстве я, практически, не помню своих родителей, хотя жили мы все вместе и папа проводил со мной огромное количество времени. Но я этого не помню. Помню только, что ждала с работы маму. Мама приносила мне каждый день вкусную конфету. Сверху она была шоколадной, а внутри такой ароматной, воздушной! Сначала я осторожно откусывала тоненький шоколад и в руке оставалась нежная начинка. Как жалко было ее съедать. Но я съедала! И ждала завтра. Скорей бы...
Потом уже мама сказала, что конфеты эти были в коробке, но она приносила по одной, потому что, я каждый день спрашивала,- А что ты мне принесла? Ей эти конфеты дарили заказчики, она работала в ателье портнихой. А назывались они " Птичье молоко ". Долго я еще думала, что это,и правда, молоко, которое дают птицы. И была благодарна и этим птицам, за то, что у них такое вкусное молоко, не то, что у коровы, и заказчикам, что они дарили маме такое чудо, и, конечно же, своей мамочке, за то, что она сама не съедала ни одной конфеточки, а приносила мне. Я так этого ждала...
Зато бабушку я помню во все времена.
Было мне года три, я уснула, сидя за столом, когда рисовала и упала со стула, сломала ключицу. Кто, думаете, ходил со мной в больницу? Конечно, бабушка. Всегда она, всегда рядом со мной.
Пока я болела и была перетянута гипсом, бабушка развлекала меня, как могла. Мы гуляли в парке, ходили в детский кинотеатр. И, однажды, бабушка повела меня в детский сад навестить мою группу. Все очень обрадовались, окружили меня, жалели. А воспитательница подарила мне мяч. Только мяч был мне не нужен, у меня тех мячей было штук сто и я даже расстроилась. Я то мечтала совсем о другом подарке. Я хотела бубен, тот самый, в который стучала ладошкой воспитательница, когда мы делали зарядку! Как же я о нем мечтала! Но мне его никто не подарил и никто не купил, и не собирался покупать. Потом я очень долго буду вспоминать об этой несбывшейся мечте детства. И почему мне не подарили бубен?
У моей бабушки было великое множество родственников – сестер, братьев, племянников, племянниц. Все они жили в разных уголках города и области. И моя бабушка, как взаправдашный турист, часто ездила в гости к этим своим бесчисленным родственникам. Ее ждали и любили всегда и все.
Собиралась она втайне от меня, тихонько пронося неподъемные сумки ближе к выходу. Но меня-то было не обмануть! Я как нюхом чувствовала, что бабушка уезжает и закатывала такую истерику! Я падала на пол, обхватывала руками , как стальным кольцом, ее ноги и истошно вопила, как блаженная. И ей ничего не оставалось делать, как взять меня с собой. Как же я была счастлива! Меня даже не пугал договор – идти всю дорогу своими ногами, никаких – на ручки!!!
Мы жили недалеко от вокзала и я всю дорогу, держась за теплую, мягкую ладошку, шла вприпрыжку, ни разу не попросившись на руки. Я знала, что бабушке тяжело, ведь одна рука была занята огромной ношей, а вторая рука была отдана в мое распоряжение.
Потом мы ехали на электричке, мимо проносились деревни, станции, леса, болота, речки. Наконец, мы выходили из душного вагона, переходили через рельсы, проходили станцию и попадали в лес. А в лесу – прохлада, тишина и такой воздух. Я до сих пор помню этот воздух – чистый, пьянящий, свежий. Пахло соснами, какими-то непонятными душистыми травами. Сверху, меж густых верхушек сосен и берез, пробивался солнечный луч и падал нам под ноги, будто, указывая нам дорогу – Идите, идите…
Мы шли по просеке, под ногами вертелись муравьи, перебегали разные жучки – паучки. Скоро я уставала и мы с бабушкой останавливались на какой – нибудь полянке перевести дух. Бабушка стелила платок прямо на траву и выкладывала наш нехитрый паек, а я уже подпрыгивала от нетерпения – скорей, скорей! Бабушка смеялась,- Не умри, смотри. Как же вкусна была вареная картошка со свежим огурцом и черным хлебом! Я уплетала за обе щеки, а бабушка опять смеялась – вот бы дома так ела. Дома – то меня было не накормить, сколько бились со мной, пока я съем хоть чего – нибудь, да и в садике жаловались,- ничего не ест ваша Иринка. Но здесь – то не дом и не детсад, это – лес и свежий воздух. Тут я была готова и слона съесть!
Перекусив, мы ложились прямо в ложе из зеленой, шелковой травы. Бабушка даже закрывала глаза, хотелось ей вздремнуть, наверное. Но разве я дам? Моего переведения духа хватало на пять минут. Потом я начинала хныкать и рваться вперед, как молодой жеребенок – быстрей, быстрей! И бабушка вставала – что тут поделаешь, собирала остатки еды, затем перевязывала ручки сумок носовым платком, взваливала эту ношу на плечо и мы двигались дальше ( я вот сейчас думаю, как же она таскала такие тяжести, да еще и меня на своих больных плечах? ). Идти нам было еще больше, чем пол – пути. Но долго идти я уже не могла – устала. Бабушка приседала и я садилась к ней на плечи ( уж не на плечи, а на шею, получается ). На одном плече сумки, невероятно огромных размеров, а на шее я. И тащила она меня, вместе со своими поклажами, весь оставшийся путь.
Однажды бабушка споткнулась о какую – то корягу и упала так сильно на колени, что даже сумки слетели, а меня она удержала. Я просто встала на ножки и даже ничего не поняла. А бабушка еще долго не могла подняться, все охала, да ахала, терла свои больные ноженьки. Как жалко мне ее было, я плакала, обнимала ее своими маленькими ручонками, дула ей на коленочки. Потом, в деревне, рассказывала она своей сестре, как она упала, аж в глазах потемнело и уши заложило от боли, но меня не уронила. Ценным кладом, видно, я была...
Ах, бабушка, бабушка! Моя милая, добрая, любимая, родная! Как часто я тебя вспоминаю, как не хватает мне тебя...
Дома у меня была своя кроватка, но в ней я спать не хотела ни за что! Спала я с бабушкой. Ложилась к ней «под крылышко», она укрывала меня теплым и уютным лоскутным одеялом, гладила меня по волосам, пела мне свои колыбельные (Ой, качи, качи, качи, пекла баба калачи… Или - Я на елочке рос, ветерок меня снес, я упал на пенек, вот и вырос паренек… До сих пор я помню некоторые слова, а уж лет – то сколько прошло!) и рассказывала всякие были про свое детство, свою жизнь, про маму свою, про войну и небылицы – это уж она сама придумывала, ох и фантазия у нее была!)))
И, когда уже сон одолевал ее, она всегда говорила одни и те же слова: « Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу. Аминь!» Я навсегда запомнила эти слова и сама теперь, засыпая, всегда их повторяю.
Бабушка приучала меня к церкви, к Божьему Слову. Она водила меня на службу, на причастие и всегда говорила:«Слушайся мамы, папы, бойся Бога». И я боялась!
Когда я пошла в первый класс, то хотела и бабушку приобщить к учению. Пыталась научить ее грамоте ( уж в который раз…). Но дальше буквы А у нас не заходило. Руки у бабули вообще не слушались. Иголочка в руках мельтешила, пирожки аккуратненькие, как игрушечные, лепила, а ручка вываливалась. Ох и нервов же я с ней потратила! Я злилась, а она обижалась и уходила в свою комнату. Мама смеялась, говорила, что учитель из меня никудышный, что было бы, если бы моя учительница так с нами ругалась, да обижала бы нас. И я бежала к бабушке, висла у нее на шее, целовала в морщинистые щечки и просила прощения. А она уж давно простила, любила меня больше жизни своей…
Вечерами, когда не было интересных фильмов, или когда мама была на работе в вечернюю смену, бабушка рассказывала мне про свою жизнь. Она рассказывала про какую – то коллективизацию ( я не понимала этого слова ), как у них отобрали единственную кормилицу в семье – корову, без которой была верная гибель, столько ртов надо было кормить. Как мама вместе со старшими детьми ходила по пять раз в день на ферму и подкармливала свою Дочку, то сеном, а то и хлебом ( сама - то этого хлеба на ела ), а вечером плакала тихонько, чтобы не пугать детей. И как потом, когда закончилась коллективизация и всем приказали забрать по домам свою скотину, мама бежала на ферму, боясь опоздать и все дети бежали с ней тоже, как им хотелось скорее забрать домой свою коровку, как жалели они маму и готовы были на все, ради нее. А уж дома мама накормила Дочку, напоила ее свежей водой, намыла ей вымя и подоила. Только молока стало раза в три меньше, за две недели, что была она на ферме, отощала, оголодала, еле – еле откормили, да отмыли ее. Мама плакала и жалела свою коровку. Правда, недели через три, молока прибавилось и мама успокоилась. А то все разговоры только про это и были, кто бы ни зашел из соседей.
И еще бабушка рассказывала, как они голодали в войну, как собирали на мельнице мучную пыль и мама смешивала ее с гнилой картошкой или травой и пекла лепешки. И как они, дети, были рады и этой еде! Много чего было… Как они, подростки, во время войны, валили лес, замерзая в лютую стужу, а дома не могли отогреться. Пили чай из разных трав, собранных летом и засушенных. А чай из сушеной моркови был большой редкостью и роскошью. Чай они пили не вприкуску, а вприглядку, как говорила бабушка. К крючку в потолке над столом подвешивался кусок сахара на нитке и все просто любовались этим белоснежным недосягаемым деликатесом, представляя, как он тает во рту, сладкий, вкусный. И так реально представляли, что чай и правда казался сладким.
А на Пасху всегда красили яйца. Где их мама прятала до праздника, никто и догадаться не мог. Но крашенки были всегда!
После войны прислали в их колхоз военных. Они пилили лес, помогали восстанавливать родную землю после страшной разрухи. Бабушка моя была уже невеста. Вот и познакомилась она с самым красивым парнем, своим будущим мужем – моим дедом. Вскоре они поженились и увез он ее к себе на родину – на Валдай.
Там бабушке жилось не сладко, свекровь невзлюбила ее и всячески обижала. А муж постоянно пропадал, домой приезжал редко, ссылаясь на работу. Как выяснилось, завел роман с другой…
У бабушки родился сын – мой папа, а в роддом никто ни разу к ней не пришел. Ни муж, ни сестры его, никто! В роддом – то проводить за одиннадцать верст и то было некому. Младшая сестра мужа проводила до леса, а там сама. Только какая – то чужая женщина, встретив ее на дороге, пошла с ней, побоялась одну молодую девчонку со схватками в лесу оставить. Она велела ей бежать бегом, а когда схватка начиналась, присесть и ждать. Так и дошли до роддома. А бабушка даже не спросила, как звали эту женщину, всю жизнь только помнила о ней, да молилась.
Когда из роддома выписали, за ними с ребеночком никто не приехал. Пешком не дойти с грудным ребенком, да и сама еще слабая. Тогда доктор «выбил» лошадь и их отвезли домой.
Прожила она там еще месяц, потом собрала свои пожитки, всего – то два узелка, и уехала домой, к маме. Отца тогда уже не было, в доме остались только мама, да две младшие сестры. Они-то и воспитывали моего папу до 12 лет. А бабушка , только стукнуло ребенку два месяца, уехала в город. Там она устроилась на работу на стройку, получила общежитие – комнату в цокольном этаже жилого четырехэтажного дома – на пять семей. Летом работала на стройке, а зимой в кочегарке, так раньше отапливались дома – углем. Летом таскала кирпичи, мешала раствор, а зимой кидала огромной лопатой уголь в огромные котлы – топки. Были они высоко и махать надо было ого – го как. Котлы эти быстро «проглатывали» уголь, быстро его «переваривали», «пережевывали» и превращали в шлак, который бабушка собирала такой же огромной лопатой в тележки и вывозила на улицу. Сколько таких лопат и тележек с углем и шлаком перемахала и перевозила моя бабушка, не сосчитать. Двадцать пять лет отработала! И малярила, и строила, и топила печи. Двадцать пять лет!
И каждый свой выходной ездила в деревню, возила сахар и белый хлеб своему горемычному сыну.
А сыну отлично жилось! Бабушка, да тетки души в нем не чаяли, самый сладкий кусочек только ему.
Зимой он просыпался в пять утра, собирался и бежал на горку кататься ( это уже папин рассказ ). Досыта нагулявшись, приходил домой, как ледяная фигура, даже шапка превращалась в снеговой ком, раздевался прямо в сенях и за стол. А на столе его уже ждал махонький чугунок с картошкой ( на три картошины ) и маленькая крынка парного молока. Наелся и на печь!
А летом сколько занятий? На речке со старшими мальчишками ловил рыбу, раков. Помогал взрослым ворочать и убирать сено ( куда же без него ). И никто ни разу не обидел, все любили. И за стол, как взаправдашнего работника, посадят, накормят, напоят.
И настоящий праздник, когда приезжала мама! Она его отмывала, обстирывала, стригла, оттирала ноги, которые сплошь были покрыты цыпками. А, главное, мама привозила гостинцы. Самым вкусным из всего, что она привозила, были леденцы на палочке! Назывались они – петушки.
Когда подрос, стала мама забирать его в город на выходные. Она покупала ему мороженое! и городскую булку. Ничего вкуснее он не ел! Шел по улице, ел эту булку с мороженым и был так счастлив!
А когда исполнилось ему 12 лет, мама (т.е. моя бабушка) забрала его совсем. Вырастила, выучила, женила...
Замуж бабушка так больше и не вышла. Работала, растила сына, внуков, а потом и правнуков, моих двоих сыновей.
Когда ее не стало, мне было уже за тридцать. Но лишь тогда я попрощалась с детством...