Они приехали в Сен-Жан-Кап-Ферра, когда темнело. Октябрь был тёплым, но сезон близился к закрытию, ресторан уже месяц как был закрыт, и на Палома Бич почти никого не было. Он бросил на гальку свою кожаную куртку и они уселись на неё вдвоём, тесно прижавшись друг к другу.
Так и сидели молча у самой воды. Пили предусмотрительно захваченный им «Piper-Heidsieck» прямо из горлышка и смотрели на огни. Когда-то давно, двадцать лет назад, так же тесно они прижимались друг к другу на берегу моря, и пили из одной бутылки. Только тогда это был массандровский мускатель, море было Балтийским, и впереди была вся жизнь.
Волны почти бесшумно облизывали гальку, прямо перед ними тысячей огней сияли берега Кап-д'Ай и Больё, и эту почти идиллическую картину осеннего вечера не хотелось разрушать ничего не значащими словами. Они оба знали, что это их последний вечер вдвоём, разница была лишь в том, что она уже смирилась с неизбежным, а он всё ещё не желал принять страшную правду.
И то, что он привёз её сюда в этот вечер, и то, что захватил с собой её любимое шампанское, и то, что сейчас молчал, безуспешно пытаясь подобрать нужные слова – всё говорило о том, что он всё ещё надеется раздуть угасающее пламя из тлеющих искорок.
Она заговорила первой.
- Спасибо, что привёз меня к морю. Я скучала по нему.
В звуках её голоса ему послышался упрёк. «Ты увёз меня оттуда где я была счастлива», - как будто бы говорила она.
- Думала, так и умру в этом стерильном белом застенке, и уже не увижу больше его… Красивое оно какое, тёплое.
И снова ему почудилась нотка сожаления в её словах. Когда им было по двадцать, они встретились у Балтийского моря, на берегу Рижского залива, и с первой же встречи он смертельно заболел ею. Она была замужем, у него была невеста, но всё это было не важно. Почти пять лет он добивался её любви, превратив свою жизнь в рыцарский подвиг. И когда она стала его женой, он наконец-то смог выдохнуть и заняться строительством дворца их будущего. Начались бесконечные «потом»…
Родился их сын и она ушла с телевидения, оставив свою карьеру на потом. Он открыл свой первый офис во Франции, и начал жить на две страны, регулярно откладывая семью на потом. Сын постоянно болел и на неопределенное «потом» передвинулось её любимое увлечение парусным спортом. Ему предложили партнёрство в одном из европейских банков и он принял вызов… Дом, жена и сын опять остались на «потом»…
Клубок наматывался, пружина сжималась, колёсики крутились, банковский счёт и активы пополнялись и множились… Наконец, три года назад он перевёз своих любимых в пригород Ниццы, где прикупил дом, и где ему дышалось особенно комфортно. Ему казалось, что теперь можно сбавить обороты, разжать челюсти и ослабить хватку бизнеса и воплотить всё то, что ждало своего часа в сейфе под названием «потом». Ему даже несколько раз приснилась маленькая белобрысая девчушка, похожая на жену, и он подумал, а почему бы и нет…
И вдруг всё рассыпалось, развалилось как карточный домик под сильным порывом ветра. Диагноз, поставленный жене врачами, прозвучал приговором, самыми страшными словами в котором были «последняя стадия», «неоперабельно», «слишком поздно». Она угасла за пару месяцев, превратившись из цветущей женщины со светящимся взглядом в собственную тень…
Сегодня днём врач клиники, где её пытались лечить, сказал, что счёт пошёл на дни, а может и на часы. Поражённый этими словами, он отменил все дела, отключил все телефоны, забрал её из больницы и повёз к морю – ей всегда нравился Палома Бич...
Сделав ещё глоток «Piper», она подала ему бутылку исхудавшей рукой и сказала:
- Здесь так тихо… А на Балтике сейчас наверное большие волны…
Его вдруг осенило. Достав из внутреннего кармана сотовый, он включил его, пролистал телефонную книжку и набрал номер.
- Кому звонишь? – в её голосе проскользнула лёгкая тень любопытства.
Ему ответили уже на втором гудке. На отличном французском, который давно стал для него вторым родным языком, он сказал:
- Селин, это Владимир. Мне нужно два авиабилета до Риги, на ближайший рейс. Только с пересадкой? А когда ближайший? Да, бизнес-класс. Хорошо. Благодарю.
Он отключил трубку, обнял её и улыбнулся.
- Завтра к вечеру будем в Риге. И сразу же поедем к морю…
Она благодарно прижалась к его груди, от которой даже через рубашку шло тепло.
- Открой ещё шампанского. От него кровь горячее становится и боль утихает…
Они пили вторую бутылку «Пайпера» и каждый новый глоток рассеивал тягостные мысли и предчувствия. Море всё также осторожно пробовало на вкус пляжную гальку, а они смеялись, болтали, ходили по наползающему прибою и даже, кажется, целовались. Потом он включил в телефоне их любимую «Tears in Heaven», которую крутили на всех латвийских радиостанциях в лето их встречи, и под гитару медленной руки Эрика Клэптона босиком танцевали свой танец в мерцающем свете огней Лазурного берега…
Прижав её исхудавшее тело к себе он шептал ей на ухо стихи, которые писал, когда она была чужой женой «Я давно твоих не видел глаз… Не касался трепетного тела… Помнишь, как всё было в первый раз? Скоротечно, робко, неумело… Путаясь в копне густых волос я шептал с любовью твоё имя. Утопая в океане грёз, в горьковатом запахе полыни…»
***
На следующее утро, дворник, моющий из шланга городские мостовые, удивлённо приподнял бровь, заметив на мусорном баке две пустые бутылки из под дорогущего шампанского. «Опять толстосумы гуляли», с легкой завистью подумал темнокожий уборщик и прибавил громкости в плеере.
…Два билета до Риги, забронированные Селин, так и остались невыкупленными.