Думаю, многим читателям памятен литературный дуэт братьев Шаргородских. Их юмористические и сатирические матераилы часто появлялись на 16-й полосе «Литературки» в ленинградских газетах и журналах, исполнялись на эстраде в далеких уже 60-70-х годах прошлого столетия.
К сожалению, обоих авторов уже нет в живых. А мне вспоминаются встречи и общение с братьями в конце 80-х в Ленинградском комитете профессиональных драматургов, который старший из братьев, Лев, тогда возглавлял. В 1979 году братья эмигрировали на Запад. В конце концов в 1981 году они оба оказались в Женеве. Александр ему в этом, 2023 году, исполнилось бы 80 лет) рано ушёл из жизни - в 52 года, после операции на сердце. Лев остался без брата и без соавтора. Он продолжал писать в той же манере тонкого лирического юмора, которая всегда была присуща этим двум авторам.
Я вспоминаю беседы со Львом в Мюнхене, куда он приехал для встречи со своими читателями в библиотеке Толстовского фонда. Он остановился у меня, и нам, бывшим ленинградцам, было о чём поговорить. Я спросил у Льва, как ему пишется одному, после смерти Александра.
- Мне порою кажется, - ответил Лев, - что брат сидит рядом, и мы продолжаем работать вместе. Я даже слышу его мысли.
Я задал ему и другие вопросы.
- По сути дела, ваша с братом творческая судьба на Западе поистине уникальна. Вы издали более двух десятков книг – это сборники рассказов, повести, романы. Стали лауреатами Международной литературной премии за лучший юмористический роман и премии имени Владимира Даля (в Париже) за сборник рассказов. По вашим сценариям поставлены фильмы в Канаде, Швейцарии, Франции, в том числе «Концерт для Алисы» немецко-австрийского производства. В двух театрах Германии – в Берлине и в Гамбурге – идет ваша пьеса «Миллионер и его телохранитель». Как вам это удалось? Не секрет ведь, что писателю, пишущему на русском, ох как непросто завоевать на Западе читательскую аудиторию, получить признание.
- Очевидно, судьба была благосклонна к нам. Да и мы с братом много работали. Немало удалось вывезти в эмиграцию. Нелегально. Было это в 1979 г., когда людей если и выпускали из страны, то практически голыми. В последние перед отъездом годы мы ведь писали «в стол». Нас перестали печатать, как только в наших рассказах появились герои с такими «некачественными» именами, как, скажем, Янкель, Файвел или Мошко. И с фамилиями: Кац, Цукерперчик, Фербрендер. Мы быстро поняли, что нам с такими героями в «соцреализм» лучше не соваться, и отважились на бросок в реализм капиталистический. А произошло это в 1979 г. Мы вырвались за пределы «черты оседлости». Черты не в географическом понимании этого термина, а в социальном и нравственном, поскольку круг возможностей для советского еврея был четко очерчен. Мы с братом впитали это с молоком матери, а затем прошли «университеты» антисемитизма от коммунальной кухни до государственного «дела врачей».
«В последний год своей жизни генералиссимус, будучи выдающимся специалистом в национальной политике, задумал решить «еврейский вопрос» - в Сибири началось широкое строительство бараков, и не в чем стало перевозить скот – все вагоны были отобраны для транспортировки евреев, что вызвало очередную волну антисемитизма.
- Опять все евреям, - говорила на коммунальной кухне необъятная Настя.
Коммунальные кухни великого города были недовольны евреями».
(Из рассказа «Маран из Ленинграда»)
- Лев, я прочитал рассказы, а также романы "Капуччино" и "Бал шутов" из вашего четырехтомника, изданного в Риге, от души смеялся и видел, как до слез смеются люди в зале, когда вы читаете свои рассказы. В чем секрет вашего литературного мастерства?
- Труднее всего, пожалуй, ответить на комплиментарный вопрос. И все-таки. Мы с братом писали, как говорил Бабель, не фразами, а словами. Слово очень обманчиво. Чтобы было смешно, мы оттачивали слова друг на друге. Когда что-то нравится обоим, велик шанс, что это понравится и еще кому-то.
- Швейцарская газета «Иллюстре» в рецензии на ваши книги задала сама себе такой вопрос: «Почему из стран, где был запрещен смех, приезжают к нам самые остроумные люди?»
- Если краткость, как утверждают, сестра таланта, то юмор, как нам представлялось, - брат печали. Он помогает не только жить, но и многое пережить, а то и просто выжить. В странах запрещенного смеха пережить надо было многое. И если, по классику марксизма, смеясь, человечество расстается со своим прошлым, то мы с братом, смеясь, возвращались в свое прошлое.
«Великие решения принимаются, когда солнцем полна голова, вы мотаете алгебру, и вам нет еще четырнадцати лет.
Мне не было четырнадцати. Я жил в Ленинграде, на Владимирском проспекте, в двух шагах от Невского, между гробовым магазином и мясной лавкой.
Мяса почти никогда не было, гробы – всегда. И чем меньше продавалось мяса – тем больше гробов».
Из рассказа «Бочка Диогена»
«Наша школа стояла посередине улицы Рубинштейна. Никто не знал, что это великий русский композитор, но все знали, что он еврей. Последнее волнует людей больше симфоний».
"Из рассказа «Школа благородной шпаны»)
- Живя в Женеве, вы с Александром написали на русском языке роман «Иерусалимские сны», который увидел свет уже после смерти брата. Я хочу спросить, почему вы выбрали для жительства Швейцарию, а не Израиль, где каждый пятый говорит на русском?
- Роман «Иерусалимские сны» впервые был напечатан в Израиле. И главный герой романа – Иерусалим.
«Как-то в конце века, посреди ночи, я проснулся и стал натягивать джинсы.
- Ты куда? – спросил меня кто-то.
Я давно уже жил один. Кто бы это мог быть? Я огляделся и увидел папу с «Беломором» в руке.
- Ты куда, друг жизни?
- В Иерусалим, папа, - ответил я, - мне надо кое-что спросить у Бога.
- Поклонись от меня камням Иерусалима, - попросил папа, - я всегда мечтал туда попасть. Но то война, то тюрьма…
- Хорошо, - сказал я, - не волнуйся, я скоро вернусь. Я ненадолго.
Папа затянулся «Беломором».
- Возьми меня с собой, - сказал он.
Он протянул мне свою большую ладонь. Я снял портрет отца и вышел из квартиры».
(Из роман «Иерусалимские сны»)
- Я очень люблю Иерусалим. Душа моя там. Я каждый год бываю в Израиле. Но жить пока мне хочется там, где я сейчас живу и где мне легко пишется. Почему я говорю «пока» - потому что Моисей шел со своим народом в Землю обетованную 40 лет. У меня еще 10 лет в запасе.
- Вы часто бываете в России?
- После отъезда еще не был.
- Не тянет?
- Трудно сказать. Ленинград – город нашего с братом детства, юности, взрослости. Живи я там, я бы бесплатно ездил в городском транспорте как житель блокадного города. Перефразируя Бродского, скажу: на Васильевский остров я не пойду умирать. Александр похоронен в Женеве. Но это грустная тема. А мы с ним писали смешное.
«Если бы Вилю предложили взять собой на Запад все, что он хочет, он взял бы немного: угол Невского и Владимирского, белую ночь с разведенным Дворцовым мостом, Кузнечный рынок и большой графский дом на берегу Невы вместе с некоторыми его обитателями… Но ему разрешили взять какие-то кальсоны, какие-то доллары, какие-то штаны».
Из романа «Капуччино»
- Это вы про себя?
- А про кого же еще? Мы писали только о том, что пропустили через себя. И если получалось смешно, мы в этом не виноваты. Если ты умеешь писать стихи, ты – поэт, не умеешь – прозаик. Не умеешь ни того , ни другого – ты критик . Не умеешь ни того, ни другого, ни третьего, ты – юморист.
(«Шарм их рассказов светел, даже когда речь идет о печальном. Нет более прекрасного смеха, чем грустный смех».
«Новое русское слово», Нью-Йорк)