Я еду в городском комфортабельном автобусе. Время хоть и утреннее, но самое не пиковое, потому народу в автобусе немного.
На улице бабье лето. Город окутан золотистой дымкой. Деревья стоят в роскошном осеннем наряде. Всё светится и мозаично мерцает, как на картинах раннего импрессионизма. Люди одеты по-летнему, нарядно.
Двое молодых людей разговаривают за моей спиной. Разговор о музыке, о музыкантах чуть слышный, только для двоих. У одного хороший, молодой баритон, прекрасная дикция, красивый диалект. Другой говорит проще, с некой нарочитой корявостью.
У меня есть друг - тоже музыкант, лауреат многих престижных конкурсов, и мне интересен разговор молодых людей.Я представляю их внешность, и даже успеваю горячо полюбить того, чей говор с баритональным тембром.
– Молодые люди, а, молодые люди! – неожиданно взвился сзади женский голос, заставивший обратить взоры пассажиров в ту сторону, откуда он раздался.
Голос принадлежал пожилой женщине. Она сидела у окна, вся обвешанная и обложенная сумками. Голова – в мелких кудерьках старой химической завивки. Губы выкрашены помадой морковного цвета.
Реакции молодых людей я не услышала, а голос продолжал:
– Как вы относитесь к классической музыке?
– Положительно, – после некоторого промедления раздался баритон; в голосе чувствовалась улыбка.
Я тоже невольно улыбнулась: в городском транспорте такой вопрос казался по меньшей мере странным.
– А вы любите Баха, Мендельсона, Шуберта?
– Не могу сказать «нет»…
Женщина, видимо, обращалась к баритону, потому что отвечал только он.
– Я, наверное, смогу вас порадовать: у меня очень много пластинок с записями классической музыки, самых знаменитых дирижёров шестидесятых-семидесятых годов. Целая фонотека. Штук пятьсот, наверное, или больше.
– Очень хорошо, мы рады за вас, – продолжал улыбаться баритон.
– Вы меня не поняли. Я хочу вам их подарить, отдать за так, безвозмездно. Судя по вашему разговору, вы, видимо, музыканты, а мне хотелось бы пластинки отдать в надёжные руки. Мой муж много лет их собирал. Он очень увлекался музыкой. Пять лет назад он умер, а у детей и у внуков совсем другие интересы.
Женщина привлекла всеобщее внимание пассажиров и то ли от смущения, то ли от гордости говорила и говорила, часто повторяясь и умолкая только в тот момент, когда водитель объявлял остановки.
Пассажиры были уже оповещены обо всей её семейной биографии, связанной с музыкой, увлечением её мужа, знали о трагической, с её точки зрения, несовместимости интересов отца и детей, о войне в воспитании внуков, о переживаниях мужа во время болезни за судьбу его интеллектуального хобби.
– Так как же мне передать вам пластинки?
– И че пристала к парню? Ему, можа, век не надо её пластинок-то, – пробурчала старуха, сидевшая рядом со мной.
Женщина услышала её и без всякой обиды сказала:
– Я же поняла по разговору молодых людей, что они музыканты…
– Ну дак чо, – бесцеремонно перебила старуха, – старьё им теперь собирать ли чо ли? Они и без пластинок музыку-то слушают. Погляди вон, ухи-то все позатыкивали плеерами.
– Но ведь… – голос звучал уже виновато, – как вы не понимаете? Это же история!
– Вы можете принести в консерваторию, там мигом всё расхватают, – сказал баритон, явно желая смягчить, желчные наскоки старухи.
– И правда! Мне в голову не пришло. Точно, в консерваторию, – успокоенно произнесла женщина и тут же спохватилась, – ну, нет, мне бы не хотелось, чтоб хватали. А вы что же, не нуждаетесь? Я же безвозмездно предлагаю. В любое, удобное для вас время можете приехать ко мне домой и забрать.
Баритон явно чувствовал неловкость, но коли дар, коли безвозмездно… удержаться, видимо, было трудно.
– Вы можете в консерватории прямо на вахте оставить на моё имя. Зовут меня Курбатов Константин, – и не удержался, повторил ещё раз с нажимом, – Курбатов Константин, второй курс… а то действительно могут расхватать, у нас народ такой…
– Да, да, хорошо. Фу ты, господи, записать не на чем, – засуетилась женщина, – ну да ладно, я запомню. Значит, на вахте, Курбатов Константин, второй курс.
Водитель объявил остановку, подъехали к консерватории. Молодые люди вышли из автобуса. Тот, который говорил коряво, при выходе обернувшись к тётке, полувопросительно произнёс:
– Может, все-таки лучше вам помочь.
– Что вы, что вы! Я же понимаю, вам некогда. Мне не трудно.
Её последних слов молодые люди явно не услышали.
Я успела рассмотреть баритона, то бишь, Курбатова Константина: красавец с восточными чертами лица, иссиня-чёрными, аккуратно причёсанными волосами, хорошего роста, с прекрасной осанкой, элегантно одетый в дорогой, с иголочки, костюм, со сверкающим белизной треугольником рубашки, с такой редкостью теперь, как галстук, подобранный в тон костюма.
Сверкая своим благородным видом красавец даже не оглянулся на тётку с кудерьками, в красной полинялой кофте, которая завтра понесёт ему в дар, результат большого периода жизни своего мужа. И своей жизни тоже.