Никитский сад

ИВАН КОЖЕМЯКО

НИКИТСКИЙ
САД

© Кожемяко Иван Иванович
23 ноября 2013 года




Москва
2013 год


Благословенна юность,
 если мы её помним
и в зрелые лета.
И скорбим по её утратам.
И. Владиславлев

НИКИТСКИЙ САД

 
***
Господи, как он всегда ждал этой встречи.
И приезжая в Крым, к родителям, пока они были живы, хоть на денёк выбирался в Ялту, ехал в Никитский Ботанический сад и бродил там весь день.
И, если, что случалось крайне редко, этот день совпадал с тем святым и благословенным днём встречи с НЕЮ, он был счастлив вдвойне и бережно хранил в своей душе память о том счастье – высоком и таком желанном.
Он оживал и до мельчайших деталей вспоминал встречу с НЕЮ, здесь же, у бамбуковой рощи Никитского сада.
Он, молодой лейтенант, по выпуску из училища приехал к сёстрам, и как они ни уговаривали его отдохнуть, не торопиться – времени на всё хватит – на второй же день уехал в Ялту.
– К вечеру буду, не волнуйтесь. А если задержусь – позвоню.
Пообедав на набережной, в любимом ресторанчике, он тут же купил билет и морским трамвайчиком, как обиходно звали этот шустрый кораблик, уплыл к Никитскому саду.
Бродил без устали. Жадно вглядывался в потаённые уголки, красивые аллеи, цветочные клумбы, каскад водопадов, в которых росли кувшинки, и редкость, и красота неслыханная – розовые, словно из сказки, водные орхидеи.

 

И когда он, спустившись по крутой тропинке, дошёл до знаменитой бамбуковой рощи, увидел трогательную и изумившую его картину – очаровательная юная девушка, загоревшая, с красивыми волосами, собранными в высокий хвост, со стройными ножками, которые выглядывали из под короткого нарядного платья, держалась за ствол бамбука и в растерянности оглядывала всех проходящих мимо посетителей сада, взывая о помощи.
Но никто не обращал на неё внимания средь своего праздника жизни, и никто не полюбопытствовал, что с ней приключилось, и в чём ей надо помочь.
Он же увидел это сразу. И обратил внимание на то, что правую ногу она держит на весу, не ставя её на землю.
Быстро подбежав к ней, он спросил:
– Милая девушка, я могу Вам в чём-то помочь? У Вас какие-то проблемы?
– Да, мне кажется, что я… сломала ногу. Неловко наступила на край ступени. Даже упала, – и слёзы полились из её зелёно-карих глаз, указывая на боль переносимых страданий.

Ещё не отдавая себе отчёта в том, что он предпримет дальше, он легко взял её на руки и пошёл к выходу из парка.
Она не сопротивлялась. Напротив, обхватив его шею двумя руками, доверчиво прижалась к его груди:
– Спасибо Вам, я даже не знала, что мне и делать. Вы меня только домой довезите, мама отдаст Вам деньги. И простите, что испортила Вам день.
– Пустое, – ответил он.
– Это, – уже смеясь, – самый лучший день в моей жизни.
К удивлению смотрителей парка он вышел через калитку, с девушкой на руках, прямо на дорогу и стал посреди неё.
Первая же машина остановилась перед ними и водитель, улыбчивый парень, спросил:
– Что же ты, лейтенант, с такой красавицей, под колёса бросаешься?
– Нет, брат, не бросаюсь, – ответил он. – Девушка сломала ногу. И её надо доставить домой.
Водитель спросил уже у неё:
– А где же ты живёшь, красавица?
– Чехова, двадцать четыре, – ответила она.
– О, так это на самой набережной. Поехали, домчу с ветерком.
И когда они остановились у нарядного домика, утопающего в зелени, он как-то неловко попытался вручить водителю деньги.
Тот с укором посмотрел ему в глаза и твёрдо, но с доброй улыбкой, сказал:
– Не надо всё мерить на деньги. Что же – я не человек? Со всеми может произойти такое. Прощай, служивый. Смотри, береги девушку, а не то – отобью, уж очень она у тебя красивая…
И тут же укатил по своим делам, огласив улицу долгим сигналом.
Он же, подхватив на руки зардевшую алой краской девушку, после слов подвозившего их водителя, и ногой постучал в аккуратную зелёную калитку.
Через минуту она распахнулась и в проёме застыла красивая, но уже вступившая в осеннюю пору жизни, женщина.
Тревога выплеснулась у неё из глаз:
– Что, что, Галочка, случилось?
Так он и узнал имя своей подопечной, а в дороге, за разговорами с водителем, как-то не додумался.
– Не волнуйтесь, тётя. Просто сильно подвернула ногу и этот… молодой человек, он военный, тётя…
– Да уж это я вижу, – ответила женщина, оглядывая высокого красивого лейтенанта, который легко держал на своих руках её племянницу.
Влекомый тётушкой, он донёс девушку до ступенек красивого домика, следом за ней поднялся на крыльцо и вошёл в маленькую, но очень уютную гостиную и бережно положил дорогую ношу на диван.
Девушка уже улыбалась, а тётушка, как та наседка, всё причитала и поправляла подушки под больной ногой девушки. Правда, наконец, сообразила и тут же вызвала неотложку.
И пока та ехала, тётушка рассказала ему всё о своей племяннице, которая каждое лето гостит у неё и которую она очень любит «за её ангельский характер и трудолюбие», как родную дочь.
– Уж такая помощница, такая работящая, что я её – силком выгоняю, хоть искупаться на море за весь день.
И не останавливаясь – продолжила:
– Красавица, вся в мать. Та была, моя сестра младшая, очень красивая, да судьба, вот, настигла такая, и не стало нашей голубки, – и слёзы щедрым ручьём побежали из её глаз.
– Тётя, не надо, Вы же мне давали слово, что больше не будете об этом.
– Не буду, не буду, доченька, – а сама тут же договорила, для него:
– Моя младшая сестра, её мать – была врачом, работала в Средней Азии. И, спасая детей, погибла во время землетрясения.
И она вновь зашлась в рыданиях, с которыми, правда, очень быстро справилась.
– Вот, осталась она, моё счастье. Прошу – переезжай ко мне, куда мне одной-то, а она говорит: «Перееду, как только закончу медицинский институт».
– Так мы и живём – от лета до лета.
И тут же всполошилась:
– Ой, да что же это я со своими разговорами? Вас же покормить надо.
И тут же захлопотала по хозяйству, собирая обед.
Врач скорой помощи – старый и опытный лекарь, осмотрев ногу девушки, наложил на неё тугую повязку и успокоил тётю:
– Перелома нет. Просто сильное растяжение. Недельку полежит – и хоть в пляс, на свадьбе, – и он лукаво посмотрел на спасителя девушки, о котором тётушка не преминула сообщить лекарю.
И когда тётушка увела его под руку в столовую, лекарь не упрямился, не изображал из себя сверх занятого человека, обеспокоенного какими-то великими и неземными проблемами.
Со вкусом выпил стакан домашнего вина, красиво и аппетитно съел наваристый борщ, второе, не отказался и от бутылки с домашней наливкой, которую тётушка вручила «для товарищей», отверг только деньги:
– Ну, зачем Вы так? Не надо, милая. Вы и так, вон, как меня приветили.
Жеманно ей поклонился и неспешно пошёл дорожкой к калитке.
И тут тётушка развернулась в полную силу. Она заставила его перепробовать всё, что было на большом столе.
Маленький столик, который она приспособила у дивана больной – тоже не пустовал.
Там, так же часто, менялись тарелки, и она прикрикивала на племянницу, так как та, якобы, ничего не ест, хотя девушка, с завидным аппетитом, съела многое из того, что ей подкладывала неутомимая тетушка.
Да и её вид – жизнерадостный, сильная и вместе с тем – изящна фигурка, скорее говорили об обратном.
Наступил вечер. Ему никогда не было так уютно и светло. Незнакомые люди, но как ему было дорого их внимание, искренняя забота тётушки – такого ему изведать не пришлось, так как с четырёх лет он воспитывался в детдоме, откуда и пошёл в военное училище.
И, конечно же, он, ещё не любивший и не изведавший в жизни этого светлого и высокого чувства, сразу понял, что столь необычная встреча с этой девушкой – Галиной Крыловой, это судьба.
Он не отводил от неё своего восхищённого взгляда, он её уже любил безоглядно, на всю оставшуюся жизнь.
И она это чувствовала и тоже отвечала ему всем своим чистым девичьим сердцем, которое так же ещё не изведало любви. Несовершенные стихи одноклассников и даже студенческие ухаживания за ней, не затронули, пока, её сердца и оно было открытым для светлой и чистой любви.
«Ну, посмотри на меня, – говорил её взгляд, – неужели я не нравлюсь тебе?»
И он, краснея до корней волос, что не укрылось от проницательного взгляда тётушки, только глубоко вздыхал, отвечая, про себя, на её вопрос:
«Нравишься, да ещё и как ты мне нравишься. Такую девушку нельзя не любить».
И она счастливо улыбалась, увидев в его глазах и восторг, и упоительное восхищение её красотой и молодостью.
Так чисто и свято любят лишь в юности, когда предмет обожания освобождается от всех, даже существующих недостатков, и наделяется немыслимыми добродетелями и даже такими качествами, которых не существует в природе.
Но здесь было редкое исключение – они ещё ничем не осквернили свои души, были чисты и наивны, не познали силы плотского греха и все их чувства только окрыляли юные сердца и устремляли светлые души к совершенству и духовной чистоте.
И когда он, наконец, собравшись с духом, заявил, что ему надо ехать, добираться в Симферополь, тётушка даже руками замахала:
– И не думай! Ни в жисть, в ночь, неведомо куда – не отпущу.
И – уже трезво и практично:
– Телефон у родства есть?
– Так чего же ты сидишь – звони, а говорить я буду сама.
Когда он набрал номер сестры, та, встревожено, запричитала:
– Ты где? Ночь ведь уже на дворе…
Тётушка властно взяла телефон из его руки, тепло и сердечно объяснила сложившуюся ситуацию, заявив, что она мать, а не басурманка какая-то и в ночь мальчика из своего дома не отпустит.
Сестра успокоилась и ему сказала, попросив тётушку передать трубку:
– Очень хорошие люди. Молодец тётушка, что тебя не отпустила, на ночь глядя. Переночуй, а утром мы ждёт тебя. Хорошо?
Всю эту ночь он не спал.
Не спала и она. Слышала, как он мерит шагами веранду, ещё неумело курит, но никто из них – не обронил ни слова.
Не позвала и она его к себе, хотя так хотела, но прекрасно осознавала, что никаких преград к единению не только душ, но и тел, теперь между ними не существует. Именно этого и испугалась.
«Господи, какое же это счастье, – думала она, – я так его люблю. Какое счастье, что он мне встретился, что он есть на белом свете».
Он же, чувствуя горечь во рту, снова закурил сигарету, и всё пытал и пытал себя:
«Нет, что ты можешь предложить такой девушке? Кушку, куда ты назначен командиром взвода? Это не для неё. Она достойна лучшей участи. Поэтому – угомонись и успокойся. Не смей ей признаваться в своих чувствах».
Назавтра утром он уехал к сёстрам. Сказал, что непременно приедет ещё, возвращаясь от родителей, которые жили на берегу Азовского моря, под Казантипом.
Но, выдержав там всего лишь два дня, он сорвался, и ничего толком не объяснив матери, уехал в Ялту.
Она уже тихонько ходила, с тросточкой. И когда открылась калитка, он увидел измученное, с синими кругами под глазами, лицо.
На её переносице даже застыла горестная морщинка, а губы, её сочные губы, которыми он так любовался в тот вечер, были обескровленными и не бледными даже, а синими.
Увидев его, она отбросила трость в сторону и устремилась, прихрамывая, ему на встречу.
– Господи, – заключив его в свои объятья и покрывая его лицо поцелуями, – запричитала она:
– Я думала, что никогда больше не увижу тебя. Я бы… Я бы просто не пережила этого, родной мой, любовь моя светлая и счастье моё высокое. Единственный мой…
Он подхватил её на руки и понёс в дом.
– Тётушки нет, она уехала в Балаклаву, будет только завтра, поздно вечером, – бессвязно шептала она, всё теснее прижимаясь к нему всем телом.
– Я вся, вся твоя, родной мой…

***

Утром кружилась голова, чувство невообразимого счастья так напоило их обоих, что они не могли даже говорить и только крепко сжимали руки друг друга и не могли разнять свои юные и такие красивые непорочные тела.
– Родная моя! Я сразу же извещу тебя, и ты приедешь ко мне. Ты – жена моя, счастье и радость моя. Единственная и желанная.
– Да, мой дорогой, до скончания веку – я твоя и я всегда буду с тобой.
И когда они объявили тётушке, которая вернулась домой и всё сразу поняла, о своём решении, та не удивилась и тут же благословила их старинной иконой: «Мать моя говорила, что ещё её прабабка шла под этой иконой под венец».

***

Семьдесят девятый год взорвался над всей страной. Отныне, на долгие десять лет, все матери будут вздрагивать, заслышав об Афганистане, где сражались и гибли их дети. А им, даже получив страшное известие о гибели своей кровиночки, не давали права увековечить место их ухода в мир иной и везде, предупреждённые и запуганные кладбищенские служки выбивали на камне стереотипное «Погиб при выполнении воинского долга».
Он первым заявил комдиву, что готов выполнить интернациональный долг «за речкой», как называли этот неведомый край его сослуживцы.
«Родная моя, – только и написал он ей, – дела службы требуют того, чтобы я ненадолго отлучился. Поэтому твой приезд ко мне несколько откладывается. Вернусь – сразу же извещу тебя об этом. Я очень тебя люблю, родная моя. Только верь мне и жди».
Но Господь по-иному выстроил их судьбу. И не знали они, что в том, что произошло, никакой их вины не было. Особенно горько было ей – она, страдая и мучаясь, так и не узнала подлинной правды.
Они были святы пред Господом, а ему было угодно именно так испытать силу их духа, силу их чувства, их любви, веры и верности, а ещё – силу воли.
При взятии дворца Амина он был тяжело ранен. Страшные раны, до неузнаваемости, обезобразили его красивое и породистое ещё вчера лицо.
И когда он, впервые после ранения, увидел себя в зеркале, застонал от боли и осознания произошедшего великого несчастья:
«Нет, – первой мыслью было именно это, – я не могу таким предстать пред ней. Никогда. Она будет сторониться меня, урода, и мы оба, в силу этого, будем несчастными».
И приняв это решение, спрятав в карман завёрнутую в носовой платок Золотую звезду Героя Советского Союза, которую он так и не носил, успокоился. Выздоровев, стал сам напрашиваться во все горячие точки, туда, где шла война. Благо, таковых возникало всё больше и больше.
Он запретил себе даже думать о ней и никогда не позволял своей памяти вернуться в прошлое.
Ангола, Алжир, Куба, Египет, ещё раз Афганистан – это был далеко не полный перечень тех государств, где шла война, и где был нужен его опыт, его непреклонная воля и знания…

***

И вот уже несколько лет назад всё закончилось. Не заметил даже, как ему минуло пятьдесят пять лет. Да и раны, пережитое – сделали его ещё старше лет на десять.
И он, не дожидаясь решения руководства, заявил, что больше служить так, как он служил, у него нет сил.
И его отпустили. Случай уникальный, небывалый, ему даже пенсию не определяли, а оставили, навечно, в списках Главного разведывательного управления и жить он мог безбедно с материальной точки зрения.
Но какими же тяжёлыми были его мысли, когда он оставался один:
«Зачем я жил вообще? Что я увидел светлого в этой жизни? Только и было счастья – те несколько дней в Крыму.
Господи, поняла ли она меня, простила ли, что это не моя воля оторвала меня от неё?
Я бы никогда не смог этого сделать. И всё помню, как будто это было вчера».
Имея много свободного времени, вольных средств, которые ему выплатили в ГРУ за годы и годы его отсутствия на Родине, он, не говоря никому ни слова, собрался и улетел в Крым.
Не узнавал Симферополя, а ведь здесь жили его сёстры – город расстроился, похорошёл.
Он, сразу же, на вокзале, взял машину и назвал водителю адрес:
– Ялта, улица Чехова, двадцать четыре. Прошу Вас. Я всё оплачу в двойном размере.
Через час с небольшим, машина остановилась у дома, до боли знакомого, но как-то просевшего в землю и утратившего ту броскость и яркость, которую он помнил.
Да и минуло ведь не мало – более тридцати пяти лет с той поры, когда он был здесь последний раз.
Густая аккуратная борода, совершенно седая, усы, скрывали страшные шрамы на его лице, а дорогая богатая одежда свидетельствовала о том, что её обладатель – не опустившийся «бомж», а человек состоятельный и независимый ни от кого.
Он не стал выжидать у калитки и сразу же надавил кнопку звонка.
На крыльцо вышла яркая, ещё молодая, но замученная какими-то обстоятельствами женщина и направилась к калитке:
– Вам кого?
– Простите, мне бы кого-нибудь из Крыловых… Тётю и… её племянницу.
Женщина грустно улыбнулась и, помедлив, тихо ответила:
– Опоздали Вы, на много лет. Никого не осталось в живых. И тётушка, я её дальняя родственница, умерла, и её приёмная дочь, по-моему, Галиной, да, Галиной Крыловой звали, страшно болела после ранения, тяжёлого, которое она получила в Фергане или Оше – не помню уже.
– И только её дочь живёт где-то на Кубани, туда замуж вышла. Простите, но больше мне ничего о её судьбе не известно.
Он, поблагодарив эту милую женщину, которая так внимательно вглядывалась в его лицо, словно силилась узнать в нём кого-то знакомого, и медленно пошёл в сторону набережной.
Она тоже стала неузнаваемой, везде стояли автомобили, уже не те, советские, а почти все, поголовно – зарубежные и их водители предлагали «почти даром» отвезти туда, куда душе будет угодно. Он, выбрав просторную чёрную «Ауди», сказал водителю:
– В Никитский сад. Там подождёте меня. Вот – залог, – и протянул тому такую сумму денег, которых он и за месяц не мог заработать.
Таксист услужливо и торопливо ответил:
– Как Вам будет угодно. Видно, что Вы – не местный. И я, если нужно, готов Вам служить во все дни Вашего пребывания в Крыму.
Минут через двадцать они уже были у верхних ворот Никитского Ботанического сада.
Только здесь он дал волю своим чувствам, сел в кресло в ресторанчике, попросил бокал коньяку и, выпив его залпом, горестно застыл в оцепенении.
«Я, только один я, виновен в её смерти. Господи, что же я наделал? Сам себя обворовал, её несчастной сделал. И она даже не узнала, почему я исчез из её жизни».
Скупые слёзы скатывались по его щекам, а он их даже не вытирал.
Расплатившись за коньяк, жадно закурил и побрёл по знакомым дорожкам сада.
Ничего здесь не изменилось за эти долгие годы.
Так же буйствовала зелень, но его ноги, непроизвольно, несли его, сами, к бамбуковой роще.
И дойдя до неё, он чуть не вскрикнул от боли – опёршись на перила мостка, перед рощей, стояла обворожительная молодая женщина, тридцати с небольшим лет. Рядом с ней, деловито и упорно что-то передвигали два очаровательных мальчика – одному было лет восемь, а второй был ещё совсем маленьким, двух-трёхлетним, не больше.
Он, не помня себя, взбежал по ступенькам мостка, и схватив молодую женщину за плечи, простонал:
– Галя, Галя, родная моя, это я! Ты не узнаёшь меня? Ты забыла меня?
И женщина, удивительно похожая на мать статью и на него – лицом, в ту далёкую пору юности, просто и тихо ответила:
– Здравствуй, отец. Она так тебя ждала. Всю свою жизнь. Где же ты был все эти годы? Я специально и приехала с детьми в Ваш день сюда, о котором она всегда вспоминала.
Мальчики, два очаровательных его внука, с серьёзными лицами смотрели на него и, словно понимая, что происходит в его душе, поочерёдно протягивали ему конфеты, а младший при этом говорил:
– Возьми! Нам нисколечко не жалко, только не плачь. Разве мальчики плачут? Нам мама говорит, что мужчины никогда не плачут. Ни от какой боли.
Ему не хватало воздуха и он, медленно опустившись на колени, обнял своих внуков, которые затихли и не сторонились незнакомого им человека.
Знать, почувствовали их маленькие сердца, что этот человек так нуждался в их внимании и их тепле. В их помощи.
А на верхней ступени лестницы стояла очаровательная юная девочка=девушка, старшая дочь его дочери.
И он, увидев её просто задохнулся - она была просто копией своей бабушки в ту далёкую пору юности.
Его дочь увидела его взгляд, поняла о чём он думает  в эту минуту и продолжала
тихо стоять в стороне и с доброй улыбкой, со слезами на глазах, смотрела на трёх застывших мужчин – седого отца и своих, вмиг повзрослевших, сыновей, которых он обнимал двумя руками, а слёзы – и счастья, и раскаяния, и мольбы о прощении, и светлой памяти стекали по его щекам.
И легко вздохнула в тот миг, когда и её дочь обняла своего деда и застыла подле него, с младшими братьями.
Впервые за долгие годы ему было так светло и покойно на душе...

***