Однажды, во время застолья, глядя с улыбкой на жену, я в шутку рассказал друзьям историю нашего бракосочетания. Будто бы, уже на ступеньках ЗАГС остановил её и произнес судьбоносную фразу: «Дорогая, ты уже знаешь, что у меня есть большой недостаток, — я страстный охотник. Если ты намерена с этим бороться, то нам лучше повернуть обратно». Будущая жена в испуге крепко ухватила меня за руку, внимательно посмотрела в глаза и, понимая, что я не шучу, твёрдо произнесла: «Идём!»
Так вот и идём по жизни уже пятьдесят три года. А ружье? Оно не красовалось на стене вместе с кинжалом и охотничьим рогом, а как полагается по правилам, скромно стояло, запертое в сейфе. Но я всегда помнил о нем. Иногда доставал, собирал, бережно протирал, делал пробные вскидки — ловил цель, и с нетерпением ждал отпуска, чтобы хоть две недели посвятить любимому увлечению — охоте.
Я не стрелял львов, слонов и носорогов в Африке подобно Хемингуэю, но за долгую жизнь довелось поохотиться в Красноярском крае, на озерах Курганской области, неоднократно побывать на Северном Урале, в Пелымской тайге, побродить по перелескам Зауралья. Не ходил специально на медведя и кабана, однако не раз участвовал в охотах на лося, тропил зайца, но самой любимой всегда оставалась охота на боровую и водоплавающую дичь. Возможно, этим пристрастием я, в какой-то мере, обязан замечательным авторам С.Т. Аксакову и В.Е. Герману — большим знатокам охоты по перу.
Нередко задумываюсь над таким феноменом: с годами многое стирается в памяти, но в ней навсегда сохраняется во всех деталях каждый удачный выстрел. Видно, при этом действе сила эмоционального потрясения столь велика, что краткий миг выстрела, как вспышка на фотопленке, врезается навсегда в твою память. Запоминаешь не только падение скошенной зарядом птицы, но и успеваешь за доли секунды ухватить какими-то рецепторами всю картину целиком: и верхушки деревьев на фоне неба, и зарождающуюся зарю, и даже пьянящий запах багульника.
Почти шестьдесят лет с ружьем, и практически полное отсутствие воспоминаний об охоте в моих сочинениях. Написан лишь один рассказ «На грани», да и то не столько об охоте, сколько о психологии. Вот и пришла мысль, покончить с этой несправедливостью и написать несколько очерков охотничьих воспоминаний под общим названием.
Итак, «Охота и жизнь».
ОРУЖИЕ
Великий Самюэл Кольт определил ружье как предмет, способный «передать вашу волю на расстояние». Это метафора ещё раз подтверждает известную истину: талантливый человек талантлив во многом. С. Кольт не только изобрел револьвер, стал миллионером, но и умел облечь свои мысли в изящную форму. Однако вернёмся к «предмету».
Премудрости охоты я начал осваивать в возрасте шестнадцати лет с одноствольным внешнекурковым ружьем ИЖК шестнадцатого калибра. В народе его называли просто — переломка. В эти годы я уже получил паспорт, и мог быть полноправным членом охотничьего общества. Членский билет давал право охоты на всей территории страны, разумеется, кроме заказников и заповедников.
Жили мы тогда в пяти километрах от старинного уральского городка Невьянска. Лес рядом. Водились заяц, тетерев, глухарь, серая куропатка. На многочисленных водоемах, оставшихся ещё со времен Невьянской золотой лихорадки конца девятнадцатого века, гнездилась местная и останавливалась перелётная утка.
Исправно служило мне это простое и надежное ружьё с 1955 по 1960 год, до тех пор, пока я не встретил на одном из озёр пожилого охотника. Присели мы с ним, разговорились. Он критически посмотрел на мое ружьё: «Что же ты, охотишься уже давно и всё ходишь с одностволкой. Пора переходить к более солидному ружью». Сказал и попал в точку. Я и сам нередко ощущал нехватку второго ствола: бывало, промахнешься из одностволки — и поминай дичь, как звали, а второй ствол даёт шанс исправить ошибку.
И началось постепенное усложнение моих ружей. За всю мою охотничью биографию их было четыре, но ни одного от знаменитых фирм. Ружья были отечественные, серийные, все обладали главными качествами — надежностью и хорошим боем. Здесь я позволю себе небольшое отступление.
Есть замечательная, прекрасно изданная книга Жана Бертона «Охотничье оружие мира» с цветными фотографиями и описаниями выдающихся образцов охотничьих ружей ведущих мировых производителей. Среди этих грандов я усмотрел лишь два наших серийных ружья: двуствольное ружье ИЖ-43 с горизонтальным расположением стволов и вертикалку ИЖ-27. Примечательны краткие характеристики, которые дает автор книги этим ружьям. Приведу дословно одну из них: «ИЖ-43. Двуствольное ружье промышленного производства, выпускаемое в России. Самое дешевое из имеющихся на рынке и при этом одно из самых надёжных: из него можно без всяких проблем сделать много выстрелов. Как жаль, что оно так некрасиво и его внешняя отделка столь плоха!»
В таком же ключе написана характеристика ружья ИЖ-27: «Одно из наиболее надежных, но, к сожалению, оно не слишком красиво, а его отделка оставляет желать лучшего».
Действительно, оружейные фирмы Италии «Беттинсоли», «Беретта», «Бенелли», «Луиджи Франчи»), Германии («Меркель», «Кеттнер»), США («Браунинг») и Франции («Фабарм») традиционно уделяют огромное внимание качеству и внешней отделке охотничьих гладкоствольных ружей. Речь идет не о штучных ружьях, изготовленных полукустарным способом, а об изделиях промышленного производства. Но и в этом сегменте ложа изготавливается только из ценных пород дерева, берёзу не встретишь, внешний вид ружья вызывает эстетическое наслаждение. Это уже не «предмет», а произведение искусства, разумеется, и цена соответствующая: в пять-шесть раз превышает стоимость современных российских ружей. Такие высокие требования к внешнему виду ружья сложились, видимо, по запросам западного рынка и соответствуют традициям театрализованных европейских охот.
Помню, ещё во времена существования ГДР доводилось читать о тамошней охоте. Удивляло, что ружья всех членов охотничьего общества хранились в одном помещении под замком, ключ от него был только у председателя общества. В назначенный день, например, охоты на зайца, участники в традиционных охотничьих костюмах и шляпах, украшенных перьями, собирались у кладовой, разбирали ружья и в организованном порядке устраивали загон в ухоженном лесу, похожем на парк. После охоты всех убитых зайцев сдавали в общепит, ружья — в кладовку под замок, охотники праздновали с пивом и сосисками.
Надо ли объяснять, что у нас условия и охотничьи традиции иные? Вот и задумаешься: слов нет, престижно иметь «бинелльку» или «береттку». Теперь такие ружья можно купить в российских оружейных салонах. Только буду ли я чувствовать себя комфортно с престижным ружьем, плавая неделю на плоскодонке в камышах по горько-соленым озерам, или когда придётся мокнуть под дождем, ночевать в стогу сена, бродить по заснеженному лесу при тридцатиградусном морозе? Не смажет ли всё удовольствие от охоты забота о сбережении этого раритета?
Возможно, сейчас кто-то бы поступил, как советуют французы: мы не настолько богаты, чтобы покупать дешевые вещи. Но тогда предо мной этот вопрос не стоял: в те годы «бинелльки» и «береттки» просто отсутствовали на российском рынке. Редко можно было встретить трофейные «симсоны» и «зауэры» довоенных выпусков. Подавляющее большинство охотников обходилось отечественными «тулками» и «ижиками».
Я — не исключение. Первое свое двуствольное ружьё — «тулку» шестнадцатого калибра с горизонтально расположенными стволами и наружными курками (модель БМ) — я купил на последнем курсе института, заработав денег во внеурочное время. В пятидесятые годы курковая «тулка» была самой массовой моделью у охотников-любителей и промысловиков. Это ружье, простое, дешевое и безотказное, пригодно для любых охот с использованием дробовых, картечных и пулевых патронов.
Сохранившиеся черно-белые фотографии позволяют вспомнить охотничьи трофеи, добытые с этим ружьем. Вот я дымлю сигаретой и держу на вытянутой руке зайца в белой шубке; вот красуюсь с гирляндой уток на озере Синтур Пелымского края, а здесь стою с ружьем и грустной физиономией — товарищ оказался более удачливым. Спасибо тебе, «тулка», что позволила пережить яркие, незабываемые минуты.
Теперь, в век интернета, можно в течение нескольких минут узнать, что такое калибр гладкоствольного охотничьего ружья. Если вы считаете, что это внутренний диаметр ствола в линейных единицах, то ошибаетесь. Всё гораздо экзотичнее.
Условные обозначения калибра (12,16 и т.д.) возникли ещё в ту пору, когда в обиходе были только круглые пули. С тех пор число калибра означает целое количество круглых пуль, которые можно отлить из одного фунта чистого свинца (453,59 г), с диаметром, равным внутреннему диаметру ствола в средней его части. Чем меньше диаметр ствола, тем большее количество пуль получается из фунта свинца. Такое традиционное обозначение калибров для гладкоствольных ружей сохранилось повсеместно, хотя каждому калибру ныне соответствует определённый метрический эквивалент, например, для картонных гильз: калибр 12, диаметр ствола 18,5 мм; калибр 16 соответственно 16,8 мм.
Таким образом, в отличие от нарезного оружия для гладкоствольных ружей существует обратная зависимость: чем меньше число калибра, тем больше диаметр ствола, мощнее заряд и больше его поражающая способность. По этой причине и для меня настало время сменить «тулку» шестнадцатого калибра на более современное ружье двенадцатого калибра. Открытие осенней охоты в 1963 году я встречал уже с новым двуствольным внутрикурковым ружьем двенадцатого калибра ИЖ-54. Эта модель конструкции А.А. Климова изготавливалась на Ижевском оружейном заводе с 1954 по 1970 год. Стволы отъемные 750 мм, правый получок, левый — полный чок.
О боевых качествах ружья, в какой-то мере, говорит такой реальный случай. В 1969 году мы с напарником охотились в окрестностях станции Сабик Свердловской железной дороги. Вышли на большую поляну, и на противоположной её стороне я увидел на сосне матерого глухаря. Он не торопился улетать, видимо, считая, что на таком удалении всегда успеет это сделать. Да и я понимал, что приблизиться к глухарю по открытой местности не удастся. Поэтому медленно поднял ружьё, прицелился и выстрелил из левого ствола. К нашей великой радости глухарь рухнул на землю. Со всех ног мы бросились к трофею, боясь, что подранок может убежать. Но, к счастью, огромная птица была бита чисто: две дробины первого номера попали в голову и шею. Успокоившись, посчитал шагами, на каком удалении был произведен выстрел. Оказалось — семьдесят шагов, то есть около шестидесяти метров. И это был не единичный случай, удавалось и зайца не раз чисто добывать с помощью ИЖ-54 на расстояниях, предельных для дробового ружья.
Двенадцать лет ижевская классика служила мне верой и правдой. Времени прошло достаточно, чтобы разобраться в наших отношениях. Как и при всяком длительном знакомстве, проявились не только достоинства, но и какие-то недостатки ружья: то пулю отнесёт в сторону, то осыпь дроби будто бы неравномерна. Возможно, это были завышенные требования. Скорей всего, так у меня проявился зуд поисков идеального ружья.
В те годы, начиная с легендарного «Спутника» (ИЖ-59), в моду стали входить ружья с вертикально расположенными стволами. Возникла и продолжается по сей день дискуссия на тему: что лучше горизонталка или вертикалка. Нередко эти споры заканчиваются выводами такого типа: «Выбор ружья — дело вкуса»; «Покупай то, на что глаз лёг» или «Покупай то, что в плечо легло». Насчет плеча никто не спорит. Только это качество не может служить единственным основанием для выбора ружья. Заметно, что сторонники классики чаще переводят спор в эмоциональную плоскость, отметая разумные утилитарные доводы в пользу вертикалок, а они имеются.
Начнем с того, что у спортсменов, профессионально занимающихся стендовой стрельбой, вопрос о выборе ружья даже не возникает: только вертикалка. Что это мода? Отнюдь, там, где важен результат, мода далеко не на первом месте. Это объективное и убедительное доказательство того, что вертикалка, не загораживая поле зрения стрелка, позволяет ему лучше видеть цель и обеспечивает более высокий результат при стрельбе по быстро летящим целям. Важно это качество ружья для охотника по водоплавающей и боровой птице? Безусловно, такие цели встречаются: это юркий осенний вальдшнеп, стремительный в своем полете чирок, выводки серой куропатки или молодых тетеревов, неожиданно и с шумом поднимающиеся на крыло, глухарь, мелькнувший среди деревьев в глубине леса. Нравилось мне и рябчика сбивать влет, не дожидаясь, когда он спрячется на елке.
Вторым объективным преимуществом вертикалок является их повышенная живучесть, обусловленная более глубокой посадкой в колодке нижнего ствола, из которого производится основная масса выстрелов.
В качестве дополнительных бонусов вертикалкам можно назвать более точный бой пулей и меньшее смещение ствола при выстреле.
В силу этих объективных преимуществ большинство охотников предпочитают ружья с вертикальным расположением стволов. Приписываемые им недостатки (парусность на сильном ветру и вдвое большее раскрытие стволов) не выглядят существенными.
А что же горизонталки? Они остаются образцом красоты и изящества, классикой, вершиной оружейного мастерства и сохранили за собой достаточное число поклонников. Видимо, и охотников можно разделить на две категории — «физиков» и «лириков». Первые предпочитают за утилитарные качества вертикалки, а вторые — за изящную красоту и гармонию — горизонталки.
Я оказался «физиком» и в мае 1975 года осознанно купил ТОЗ-34Е — ружье двенадцатого калибра с вертикально расположенными стволами. Это последнее оружие, служившее мне тридцать семь лет, и о нем надо рассказать несколько подробнее.
Модель ТОЗ-34Е выпускается Тульским оружейным заводом с 1964 года. За прошедшие полвека выпущено более миллиона ружей в разных вариантах исполнения: рядовое; орнаментное; штучное; сувенирное. Это самое массовое российское ружье.
Так уж получилось, что торгующая организация предоставила мне редкую возможность до покупки проверить бой двух новых ружей двенадцатого калибра: штучного ИЖ-54 и рядового ТОЗ-34Е. Проба ружей осуществлялась серией по пять выстрелов из каждого ствола с расстояния 35 м по мишени диаметром 75 см. Патроны снаряжал самостоятельно: порох бездымный — 2,3 г, дробь №3, заделка звездочкой. Получены следующие средние показатели кучности дробовой осыпи: ТОЗ-34Е получок — 80%; чок —77%; ИЖ 54 получок— 67%.
Хочу сразу пояснить свой интерес к кучности боя ружья. Он объясняется спецификой нашей тогдашней охоты без собаки, когда нужен был кучный выстрел на предельной дистанции. Понятно, что в разных условиях требуется разная кучность дробовой осыпи, и её можно регулировать в определённых пределах на этапе снаряжения патронов.
Полученные результаты стрельб несколько озадачили. Во-первых, для ТОЗ-34 разница в кучности для чока и получока незначительна, более того, при стрельбе из чока она оказалась даже несколько ниже (77% против 80%). Однако, как мне представляется, этому есть объяснение. Дело в том, что в паспортах на ТОЗ-34 двенадцатого калибра чисто условно указывалась сверловка нижнего ствола получок, верхнего ствола — чок. Фактически дульные сужения нижнего ствола обычно составляли 0,8-1 мм (нормальный чок), верхнего — 1,1-1,3 мм (усиленный чок). Отсюда и близкие показатели кучности. Возможно, в данном конкретном случае усиленный чок имеет некоторую избыточность, что приводит к более сильной деформации дробового заряда и не дает увеличение кучности. Но это только предположение, которое нуждается в более обстоятельной проверке.
Кроме феноменальной кучности дробовой осыпи и резкости боя, ТОЗ-34 при массе 3,15-3,20 кг было, да пожалуй, и остается самым легким двуствольным российским ружьем, причем эта легкость обеспечивается не легкими сплавами, а оригинальной конструкцией. Неслучайно этот первый российский бокфлинт был награжден в 1965 году золотой медалью юбилейной Лейпцигской ярмарки.
В заключение хочется сказать слова благодарности создателю замечательного ружья Николаю Ивановичу Коровякову. Это народный самородок, человек с парадоксальным мышлением, настоящий современный тульский левша.
Заканчиваю очерк об оружии. Лежит на столе охотничий билет нового образца. Передано в установленном порядке сыну моего друга последнее ружье. Бередят душу воспоминания, а какой-то бесёнок толкает в бок и шепчет на ухо: « Может быть, купить опять вертикалку и начать всё вновь?»
СЕВЕР
Где-то внутри, там, где, похоже, находится душа, теплятся первые проблески нового рассказа или очерка. Нет ясного сюжета, идеи, характеров — ничего нет, но есть только теплое ощущение темы, чем-то влекущей. За дымкой — север, край «лагерей вдоль речки», огромные желтые лиственницы по берегам, болото, мох под ногами и «кровавые» следы от раздавленных ягод брусники на первом снежке, покрывшем землю.
***
Пассажирский поезд увозил меня в октябрьскую ночь, на север, в край лесов и болот. Вагон затихал, а мне не спалось. Накатили воспоминания, заслонив еще вчерашние заботы по дому и неприятности на работе.
С севером я познакомился благодаря Леониду Васильевичу Ложеницыну. А началось всё ещё в далеком 1965 году, когда в наш областной город приехал на гастроли Леонид Утёсов со своим оркестром. Помнится, конферанс вёл стройный, симпатичный паренёк Женя Петров, под этим псевдонимом выходил тогда на сцену Евгений Петросян. До концерта забежали мы с женой в кафе перекусить. Уселись за столик. Напротив двое, — он и она, в черных пиджачках, скромные, молчат, смотрят. Разговорились, а когда я узнал, что соседи по столу с Пелымского края, загорелся, нельзя ли, мол, приехать к вам на охоту, давно мечтаю побывать в тех местах. Никаких проблем, говорят, приезжайте. Познакомились, обменялись адресами. Положил я салфетку с адресом в карман пиджака и надолго, на целых два года, — жизнь закрутила так, что не до охоты было.
Таёжный посёлок, где тогда жил Леонид Васильевич с женой Мариной Федоровной и тремя детьми, был обязан своим существованием исправительной колонии строгого режима, расположенной по соседству. Супруги Ложеницыны работали в колонии бухгалтерами. Удалённая колония и посёлок при ней были надежно упрятаны в лесах и болотах. В те годы добраться до них можно было только по реке Тавде катером «Урал», потратив на это целый световой день.
Катер. Это сама по себе история.
Река змеится в бесчисленных изгибах и поворотах, увеличивая расстояние до пункта назначения почти в два раза. Пассажиры, зажатые в малом пространстве, обречены на знакомства и на взаимный интерес друг к другу.
Вот молодые родители распивают дешевый портвейн. Не забывают и пятилетнего сына: подливают ему в пластиковый стаканчик. На мой вопрос, что, мол, вы творите с ребенком, женщина, даже не обернувшись, спокойно отвечает: «На то и робим».
Двое работников прокуратуры сетуют на свою нелегкую долю: они едут разбираться с убийством в колонии.
Молодой врач-стоматолог из той же колонии светится от счастья: ему удалось достать новое зубоврачебное оборудование.
Красивый чернявый житель бывшей столицы вогульского княжества Пелыма увлекательно рассказывает, как он при перекопке огорода нашел дорогой старинный перстень. Удивляться нечему: здесь четыре века назад проходил водный путь из Европейской России в Сибирь, и, возможно, в жилах этого красивого парня течет кровь бунтовщиков из Углича, сосланных сюда Борисом Годуновым, или, чем черт не шутит, примешалась дворянская кровь молодых декабристов, также не по своей воле побывавших в этих краях. А может, этот перстень нечаянно обронил некогда всемогущий фаворит императрицы граф Бирон, проведший здесь год в ссылке, или фельдмаршал Миних, которому довелось долгих двадцать лет тосковать вместе с супругой под пелымским небом? Всё может быть, но поражает другое: за четыре века мало что изменилось — та же непроезжая глухомань, тот же край арестантов и ссыльных.
А вот на высоком берегу реки показались еще крепкие, пятистенные дома брошенной деревни Усть-Вагильской, и вспомнилась восьмидесятилетняя баба Оля, в одиночку зимовавшая в этой глухомани с овцами и коровой.
«Видишь, вон, где сейчас растут ели, — показывала она на лес,— там стоял наш родительский дом. Весело жили. В масленицу на тройках с колокольчиками по реке гоняли в соседнюю деревню Корнилово. Заросли крапивы на берегу — все, что от неё теперь осталось».
Мог, да почему-то не спросил я тогда бабу Олю, что за опустошительная сила вымела из этих когда-то освоенных мест людей? Как называется этот опустошитель? Коллективизация, индустриализация? А может просто смена строя порушила существовавший жизненный уклад и сделала жизнь для людей здесь невозможной.
Вечером катер, наконец, достигал пристани Пуксинка. На берегу меня встречал Леонид Васильевич, и сразу, ещё по пути к его дому, начинались бурные обсуждения охотничьих планов. А утром в телогрейках, с рюкзаками и ружьями усаживались в моторную лодку и отправлялись по реке, куда душа лежит: кругом простор, безлюдье и воля!
Основной добычей на «северах» у нас был рябчик, реже глухарь. Марина Федоровна с детьми полностью приняли на себя обработку дичи и её готовку. Особенно нравились рябчики тушеные с рисом и морковью. Никогда не брали с собой на охоту спиртное, но дома за дичью немного полагалось, причем в оригинальной форме: бутылка водки разливалась на два стакана, стакан опорожнялся залпом и переворачивался кверху дном, что означало — никаких дополнений. Включали радиолу, слушали песни, особо запомнилась одна: «Самолет поднимается выше и выше…»
Давно нет в живых Леонида Васильевича. В прошлом году ушла из жизни Марина Федоровна. Остались только благодарная память да белый лист бумаги на столе.
Январь 2014 г.
ОПАСНАЯ БЕСПЕЧНОСТЬ
Тайга — «дама» строгая, шуток не любит. Допустил промашку, поступил неряшливо, опрометчиво — плати сполна, иногда и жизнью. Сколько таких «шутников» ушли в тайгу и не вернулись. Однажды и мы с напарником получили строгий урок.
Моторная лодка-казанка, приобретенная Леонидом Васильевичем в 1968 году, многократно расширила наши охотничьи возможности. На ней мы без проблем плавали до заброшенной деревни Усть-Вагильской, охотились в низовьях реки Вагиль, ездили за клюквой. Кроме того, совершили пешие походы на озера Синтур Восточный и Сава, где удачно постреляли уток. Однажды Леонид Васильевич предложил забраться куда-нибудь подальше. Выбрали речку Кондинку — левый приток реки Пелым. Она берет начало на северо-западном краю болота Кондинская Сарча, в верховьях протекает через озеро Тумполька и впадает в Пелым в тридцати километрах ниже деревни Еремино.
Сказано — сделано, и пасмурным, холодным предоктябрьским днем мы плывем вниз по реке Тавде к месту её слияния с Пелымом. Я расположился на носу лодки, ружье наготове в надежде спугнуть стайку северных уток. Миновали устье, движемся вверх по Пелыму. Вскоре справа показался поселок Пелым.
Вглядываюсь в серые домики (их в то время было около сорока) и вспоминаю все прочитанное о богатой истории этого населенного пункта. Я знал, что в поселке тогда находилась колония-поселение общего режима. «Химиков» — так в народе называют поселенцев — здесь пытались перевоспитывать сельскохозяйственным трудом. Место для этого выбрано идеальное. Как сказал один археолог, побывавший в Пелыме, сюда проще всего попасть под конвоем. Сбежать не удастся: дорог нет, на многие десятки километров вокруг только леса и болота. А ведь в XV веке здесь была столица княжества пелымских вогулов. Не раз воинственные пелымские князья приходили войной на Пермь Великую.
В 1593 году на месте бывшей вогульской столицы чердынским воеводой П. И. Горчаковым был построен первый русский населенный пункт на реке Тавде — Пелымский острог. Он был сторожевым постом на государевой дороге из Европейской России в Сибирь (Вишеро-Лозвинский путь). С открытием более короткой Бабиновской дороги через Верхотурье (1597 г.) Пелым утратил свою изначальную роль, но исправно служил еще более четырехсот лет местом ссылки. Здесь провел год в изгнании Э. И. Бирон, некогда всесильный фаворит царицы Анны Иоанновны. Сюда был сослан в 1740 году на долгие двадцать лет Б. К. Миних, российский генерал-фельдмаршал, командующий русской армией в русско-турецкой войне 1735-1739 гг. Не миновали этого захолустья и декабристы.
Подивившись превратностям истории и человеческих судеб, продолжаем путь дальше. Любуемся гигантскими желтыми лиственницами на берегах Пелыма и, покрутившись по излучинам реки, наконец достигаем цели нашего путешествия — входим в сильно петляющую речку Кондинку. Примерно в пяти-шести километрах от её устья оставляем лодку и выходим на незаболоченный берег. Выходим налегке, ненадолго, просто ознакомиться с местностью. Рюкзаки оставили в лодке, захватили с собой только ружья и патроны.
На берегу сразу натолкнулись на выводок рябчиков и увлеклись. Началось выслеживание, кружение по лесу, приманивание птиц пищиком.
Не скажу, что я испытывал комфорт от охоты в тайге. Мне, городскому жителю, больше по душе лесостепь с её перелесками, ложками, небольшими болотцами и озерами, с простором и видимой перспективой. В таких угодьях испытываешь душевное успокоение.
А северная тайга — особый мир. Здесь надо родиться и жить, чтобы с тайгой сродниться и чувствовать её своим домом. Всё здесь необычно и непривычно. Звуки шагов глохнут в толстом ковре мха. Белеют местами куртины ягеля. С нижних ветвей свисают, как космы ведьмы, пряди лишайников. Ты зажат лесом. Видимость — лишь до ближайшей ели. Над головой — редкие просветы серого неба. В этом замкнутом пространстве ощущаешь в себе что-то похожее на приступ клаустрофобии и вынужден преодолевать чувство постоянной угрозы. Кожей чувствуешь, что соприкоснулся с чем-то огромным, живым, спокойно-равнодушным, способным тебя поглотить и переварить в своей утробе.
Такие вот эмоции. А между тем, набегавшись за рябчиками, мы с напарником решили возвращаться к лодке. Предприняли две безуспешные попытки и поняли, что заблудились. Компаса с собой не оказалось — он остался в рюкзаке. Есть много других способов определения сторон горизонта, например, по солнцу. Но как его найти? В тот день плотные серые тучи, казалось, лежали на верхушках деревьев. Что касается способов ориентации по местным признакам, то никогда им не доверял, да и не работают они в глухой тайге. Я вспомнил карту этого района: дорог нет, жилья тоже, кругом лишь леса и многочисленные огромные болота, на некоторых из них надпись «глубже 2 метров». Словом, прими неверное решение, пойди не в ту сторону — и поминай как звали! Прошло много лет с той поры, но и сейчас помню холодок под ложечкой от этих невесёлых мыслей.
Чтобы успокоиться, присели передохнуть, покурили, и тут Леонид Васильевич предложил: «Ты оставайся здесь. Я пойду в том направлении и буду заламывать ветки. Если что-то отыщу — дам знать выстрелом. Ты ответь и иди ко мне. Не отыщу — вернусь к тебе по заломам». Он ушел. Через некоторое время раздался выстрел. Я ответил и направился в его сторону.
— Что нашел? — спросил я при встрече.
— Видишь ложок? — Он указал на неглубокую канаву. — Скорей всего, по нему весной течет талая вода в реку. Вот по нему и направимся.
Предположение оказалось правильным. Двинулись вдоль ложка и вышли к реке где-то в километре от лодки выше по течению. Как говорится, все хорошо, что хорошо кончается.
С тех пор компас на охоте всегда был при мне. Позднее в дополнение к нему появился туристический навигатор. Но использую его чаще на зимней рыбалке. Вещь удобная: позволяет легко отыскать на заснеженном льду прикормленную уловистую лунку.
Февраль 2017 г.
ГУСИ
Странный звук разбудил меня среди ночи. Открыл глаза. Надо мной светилось при полной луне высокое небо с прожилками перистых облаков, а из серебряной высоты доносились необычные ритмичные звуки «тр-р… тр-р…» — будто кто-то царапал острым гвоздём по пустой консервной банке. В вышине я ничего не смог разглядеть. Звуки, проплыв над головой, ушли в сторону и потихоньку затихли.
Конец сентября 1975 года. Мы с братом неделю охотимся на озерах в Петуховском районе Курганской области. Угодья называются Актабанской зоной и находятся в пятидесяти километрах от железнодорожной станции Петухово. Свой лагерь обосновали на небольшой возвышенности между трех озер: Малый Актабан, Большой Актабан и Горечково. К северу от лагеря в заболоченной низине расположено большое горько-соленое озеро с соответствующим названием Горькое. Восточнее его еще цепь озер — Долгое, Соленое, Карасье. Наше базовое место охоты — Малый Актабан, или, как его здесь называют, Актабанчик, — заросшее тростником, среднее по размерам соленое озеро с многочисленными запутанными протоками, внутренними озерками, идеальное место для водоплавающей птицы.
Спим в скирде свежескошенного сена. Внизу скирды вырыли большую нору. На ночь в неё укладываем ружья, рюкзаки, резиновые сапоги, залазим сами. Снаружи только голова в зимней шапке с завязанными ушами. Просыпаешься ночью — над тобой звездное небо, с высоты доносятся непонятные звуки, утренник холодит лицо. Романтика.
С благодарностью вспоминаю местных охотников, помогших нам организовать охоту в этих замечательных угодьях. Прежде всего, это Лапухин Иван Максимович, житель города Петухово. С Иваном Максимовичем меня свела профессия — оба мы служили на железнодорожном транспорте. В те годы наш научно-исследовательский институт выполнял на Южно-Уральской железной дороге опытную проверку одной крупной разработки. Пробная эксплуатация установок была поручена И.М. Лапухину. Для поездок на перегон в любое время суток ему был выделен грузовой автомобиль ГАЗ с фанерной будкой, который очень пригодился и для поездок на охоту. Иван Максимович, высокий, красивый, был удивительно скромным человеком. Он воевал, и, бывало, у костра удивительно просто, даже обыденно, рассказывал, как будучи связистом, форсировал Днепр.
Общались, кроме того, с местным охотником, великолепным рассказчиком, Иваном Сергеевичем Юдаковым (дед Юдак) и жителем села Актабан Пудовниковым Александром Михайловичем.
В обществе охотников города Петухово приобрели путевки, разрешающие отстрел водоплавающей дичи в Актабанской зоне на законных основаниях. В качестве добычи были разнообразные утки: кряквы, чирки, буроголовый нырок, савка, гоголь. Охотились с чучелами или на вечерних перелетах, которые были нами хорошо изучены. Бывали и курьезные случаи.
Однажды вечером, когда уже стемнело и относительно светлым оставалось только небо, на перелёте пришлось стрелять по летящей на высоте 50-60 метров стайке кряковых уток (местное название — «касатая»). После дуплета одна из уток отделилась и потянула на озеро Горечково. В темноте слышал, как она плюхнулась на воду. Я подумал, что подранок всё равно уплывет и спрячется где-нибудь. Однако по окончании охоты все же подошел к озеру и заметил метрах в 70-80 от берега на воде что-то темное. Как быть? Нет ни лодки, ни собаки. Без надежды на успех развернул я резиновые ботфорты до паха и вошел в воду. Прошел метров двадцать: дно твердое, почти ровное, с небольшим понижением. Так и прошел в болотниках до цели и обнаружил к большой радости, что это мой красавец кряковой селезень.
Но самым желанным трофеем для охотника всегда был гусь. Стаи гусей мы видели и слышали только издалека. Подстрелить эту осторожную птицу можно было либо на перелетах, либо случайно, например, в плавнях Актабанчика.
Распорядок дня у гусей был твердый: в 6 утра стайки поднимались с озера Горькое и летели на поля кормиться. Там птица отъедалась до отвала опавшей пшеницей, готовилась к дальнему перелёту. В 10.30—11.00 гуси перебирались на Актабанчик, и здесь у них были два излюбленных места: плёсы в центре озера и на его западной оконечности.
Однажды утром я сидел с чучелами на уток на этом большом плесе. Дул сильный юго-западный ветер, утка летела плохо. Около 11 часов утра большая стая гусей, насытившись пшеницей, низом пролетела метрах в двухстах и опустилась на воду, укрывшись от ветра кромкой тростника. Плес изгибался большой «подковой», я и гуси находились по разные стороны этой дуги. Птиц не было видно, слышались только гогот и плеск воды.
Я быстро собрал чучела, перегнал лодку ближе к гусям и затаился в тростнике на самой вершине мыса. Подбираться ближе не имело смысла, я продолжал сидеть, надеясь, что птицы будут подниматься против ветра и налетят на выстрел. Вдруг минут через десять увидел, что прямо на мой мыс летят цепочкой 5-6 гусей на высоте 15-20 метров, видимо, стремясь присоединиться к большой группе птиц на воде. У самого мыса они отвернули, подставив бок под выстрел. После дуплета первым номером дроби один гусь, чисто битый, оказался на воде в десяти метрах от лодки.
Рядом упал и второй гусь, подранок, но он яростно колотил крыльями, пытаясь взлететь. Я не сводил глаз с этих двух птиц и пытался перезарядить ружье. Но не успел — раненый гусь поднялся с воды и стал от меня удаляться вдоль кромки тростника. Оставалось только хотя бы примерно запомнить место в конце плеса, куда гусь снизился.
Я выгнал лодку из тростника и забрал добычу. Перевел дух и огляделся. И вдруг увидел, что в 100-120 метрах от меня на волнах качаются еще два каких-то темных предмета. Каково было мое удивление, когда, подплыв, обнаружил, что это ещё два гуся, которых я в суматохе выпустил из вида.
Итак, дуплет и три гуся в лодке, жаль что не нашел четвёртого. Вот вам и охотничьи рассказы. Отдыхал я от пережитого, смотрел на гусей и думал: расскажи — не поверят. Много перечитал я охотничьей литературы, в том числе и об охоте на гусей, но таких случаев не припомню. Редкая удача. Впрочем, читатель может увидеть мою тогдашнюю добычу на фотографии, сделанной по горячим следам и помещенной в качестве заставки к этим очеркам.
Еще дважды посчастливилось мне побывать в этих замечательных местах. В середине октября 1978 года три дня охотились с Иваном Максимовичем на озере Большой Актабан. Днем температура воздуха держалась около нуля, дул сильный ветер, пролетал небольшой снег. Кряковые утки и чирки ещё не улетели, гусей уже не было. Вал северной утки тоже еще не начался. Шли понемногу савка, гоголь, чернеть.
Охота с чучелами не сложилась: взял только одну савку. Более удачной оказалась охота с подхода на крякву. Западный ветер дул вдоль озера. На противоположном берегу за стенкой высокого тростника рос низкий заболоченный тростник. Здесь и прятались кряковые утки. Подходил медленно, к выстрелу специально не готовился. Кряквы поднимались, как бабочки, в 20-25 метрах. В первый день взял трех кряковых уток, двух чирков и бекаса. На другое утро поднял вновь три кряквы, взял только одну.
Стрелять кряковых уток в октябре с подхода, по моему опыту, надо дробью номер три, чирков — четвертым или пятым номером. При снаряжении патронов не применять полиэтиленовых пыжей. Для такой охоты больше подходит ветреная погода.
Последний раз охотились с Иваном Максимовичем и братом в начале октября 1979 года. Ночевали в будке, установленной на автомашине. Стояла тихая, теплая погода с температурой 7-10 градусов. Было много буроголового нырка и гоголя.
Охотился на уток с подхода (обходил пешком озеро Большой Актабан), и две зори провел с чучелами на Актабанчике. В тот заезд мне опять повезло: взял четвертого гуся в своей охотничьей биографии и тоже необычным образом.
После дневного обхода я возвращался в наш лагерь по восточному берегу озера Большой Актабан. Сказывалась накопленная усталость и недосыпание. Рядом с озером в поле заметил большой стог соломы и решил передохнуть возле него. Устроился, бросил взгляд на далекий лес за полем, темную, будто снеговую тучу — грустный осенний пейзаж. Вдруг откуда-то сверху донесся тот таинственный звук «тр-тр-тр», который слышал ночью. Глянул вверх: высоко в небе летел одинокий лебедь. Видимо, его мощные маховые перья воспроизводили этот странный звук. Я заснул.
Проснулся от гогота гусей: в мою сторону направлялись три гуся, но, не долетев, вернулись обратно на озеро. Я затаился на стогу, а минут через пять поднялась вся стая голов в 25 и направилась точно на меня. Подпустив стаю метров на 40, я поднялся и сделал два выстрела. Один гусь рухнул на пашню и остался лежать.
Стая с гоготом развернулась, набирая высоту, и вновь прошла прежним курсом, видимо, желая узнать, что стало с их сородичем. Использовать очередной свой шанс я не смог: в горячке сунул в стволы два патрона с мелкой дробью, и мои выстрелы по гусям, набравшим высоту, были безрезультатными.
После таких случаев на охоте всегда испытываешь сложные чувства: вроде бы надо радоваться добыче, а у тебя на душе горечь и недовольство собой — ну, чего горячился? Был бы спокойней, мог бы еще пару гусей добыть! Такой редкий шанс упустил! Но легко рассуждать потом. А в той обстановке, когда над головой гогочут гуси, внимание рассеянно, не слушаются пальцы, достающие патрон, и от возбуждения весь натянут, как струна, — тут всякое случается. Бывает, с одного дуплета вываливаются четыре гуся, а можно и стаю упустить.
Потом, со временем, все уляжется, успокоится. И с благодарностью вспоминаешь дни, проведенные на охоте.
Февраль 2017 г.