Енисейску - 395

       Кое-что из его прошлого.

       Предисловие.

       В 2014 году городу Енисейску исполняется 395 лет. На протяжении долгого времени этот город был «главными воротами» в Восточную Сибирь, его по праву называли «отцом» сибирских городов, а сегодня он  уже считается городом памятником истории. Многие сохранившиеся особняки Енисейска и по сей день, являются лучшими образцами красивейшей классической архитектуры.
       Творчество во все времена было характерно для енисейцев: будь то архитектурное зодчество, церковная иконопись, серебряное, кузнечное, столярное, плотницкое или золотошвейное ремесло. По случаю исторического юбилейного события я решил любимому городу своей юности посвятить часть своего творчества - написал рассказ и повесть. Свидетельское описание эпизодов из жизни  любого поселка, деревни или города, особенно старинного, о давно минувших годах, всегда вызывает живой интерес. Хочется рассказать о тех давних годах  жизни Енисейска, то о чем не все нынешние енисейцы наверное и знают. А жизнь тогда в Енисейске была хоть и не легкой, но и по-своему интересной несмотря на трудности и остановить ее было невозможно, она протекала в русле, присущем тому времени.

       Енисейский виртуоз.       Рассказ.

       Между городами Красноярском и Енисейском тянется тракт, длиною чуть более 350-ти километров. В то давнее время, в 50-ые годы прошлого века, чтобы въехать этим трактом в Енисейск, надо было на его последнем отрезке миновать раскинувшийся по правую сторону поселок под названием Куйбышевский, который тогда являлся южной окраиной города. Люди, жившие в поселке, вряд ли интересовались кто такой Куйбышев. У них было много других забот, а  был он революционером, государственным деятелем в первые годы созданного СССР. Это было время, когда имена революционеров и государственных деятелей надо было обязательно увековечить в названии колхоза, поселка, улицы или даже города. Куйбышевский поселок – несколько двухэтажных деревянных домов, в которых проживали горожане,работавшие на Енисейской судостроительной верфи. На окраине поселка, в первом доме и тоже двухэтажном, размещалась школа ФЗО – фабрично–заводского обучения. Школа была учебным подразделением Енисейской судостроительной верфи. В ней обучали курсантов, будущих корабелов, плотницких судостроителей, где они проходили шестимесячный курс теоретической и практической подготовки. Обучение было интересным и увлекательным.
       Енисейск с незапамятных времен был городом корабелов. Еще в давние времена на его берегу строили большие кочи, илимки, паузки, лодки. Когда началось бурное плавание по Енисею, в Енисейске стали строить деревянные баржи разных размеров, от маленьких до больших, которые служили большим транспортным подспорьем. О том что Енисейск в давние времена имел большой деревянный флот, говорит картина–панорама, которая имеется в городском музее, она нарисованная еще в начале девятнадцатого века. На картине ярко зарисован енисейский причал, у которого на плаву стоит много деревянных судов разных конструкций и размеров. Речные суда строили из добротного дерева, из сосны, которая произрастает в суровых природных условиях Нижнего Приангарья. Ангарская сосна крепка, эластична и легко поддается обработке. Со временем при Енисейской судостроительной верфи была открыта специальная школа по подготовке корабелов–судоплотников высокой квалификации.
       Директором школы ФЗО был некто Колосов. Его редко можно было видеть, он урывками появлялся в школе. Директор школы – мужчина лет сорока пяти, среднего роста, смуглый и молчаливый, одетый по образцу того времени, в гимнастерку защитного цвета, подпоясанной широким ремнем. По внешнему виду он больше походил на партийного работника. Колосов как директор не участвовал в учебном процессе курсантов и этим самым не привлекал их внимания. Они как бы взаимно не замечали друг друга.
       В семье директора школы кроме него самого были еще жена, нигде не работавшая по причине какой–то болезни, постоянно находившаяся дома и создававшая впечатление некоего домашнего сторожа, и мальчик, подросток лет десяти. Но он ничем не выделялся и на него никто не обращал внимание. В семье был еще один сын в возрасте лет двадцати–двадцати двух. Этот старший сын Юрка Колосов для курсантов был не только праздно любопытен, но и интересен.
       Юрка Колосов – парень хорошего роста, крепкого телосложения, с правильными чертами лица. Однако во взгляде его острых глаз виделись тоска и  печаль. Очевидно это было вызвано тем, что совсем недавно он освободился из мест заключения, где отбывал срок - два года. Узнали об этом, каким–то образом проныры-пацаны, бывшие детдомовцы, которых в школе ФЗО было достаточно. За что его «упрятали», курсантам не было известно, а сам он никому об этом не рассказывал. Да и вообще, с курсантами он предпочитал в контакт не входить.
       Юрка своему внешнему виду придавал большое значение и поддерживал некую привлекательную форму. Он носил короткую стрижку, его лицо было всегда чисто выбритым, от него пахло душистым мылом вперемежку с хорошим одеколоном. Одевался в добротную одежду, на нем всегда была надета дорогая черная рубашка, шерстяные брюки. Курсантов сильно удивляло то, что была середина зимы, холодно, а Юрка ходил в щеголеватых черных туфлях на тонкой кожаной подошве.
       Почему он носил такие туфли даже в зимнее, холодное время, объяснялось очень просто. Юрка Колосов был классным танцором, плясуном и по моде того послевоенного времени виртуозно выплясывал вальс–чечетку. Поэтому он и носил такие туфли.
       Жизнь в прошлые времена у молодежи складывалась так, что в каждый свой период у нее были различные увлечения. В сороковых–пятидесятых годах среди молодых ребят было повальное увлечение вальсом–чечеткой, их называли чечеточниками. Однако классными чечеточниками, виртуозами, становились не все, а только те, у кого к этому был талант. Ведь чтобы стать «спецом» в таком виде танца, как чечетка, надо остро чувствовать не только чечеточный ритм в пляске, но и музыкальное сопровождение, особенно под модный в то время баян.
       Большой популярностью тогда в стране славились чечеточники братья Гусаковы. Спустя много лет на экраны страны вышел интересный  фильм «Зимний вечер в Гаграх», посвященный судьбе талантливого чечеточника. Юрка Колосов был одним из талантливых плясунов–чечеточников того далекого времени.
       Юрка упражнялся в чечетке каждый день по часу–полтора. Его местом занятий была площадка при переходе с первого этажа на второй в доме, в котором размещалась школа. В этом же доме жила семья директора. Деревянная площадка была удивительно ровной и  гладкой. Создавалось впечатление, что ее специально для  Юрки и сделали. Обычно он начинал свои тренировки утром, часов в десять, когда в школе и общежитии никого не было, и ему никто не мешал.
       Он выходил в черных отутюженных брюках, в туфлях на гибкой, кожаной подошве. Несколько минут  стоял, настраивался, делал пробные «колена» и останавливался, о чем–то думая. Потом начинал отбивать вальс–чечетку и отбивал ее до седьмого пота. Юрка видимо обладал внутренним музыкальным слухом, под который отбивал чечетку. Есть такие люди, у которых сильно развит внутренний музыкальный слух. Таким был гениальный немецкий композитор Бетховен.
       В те далекие годы основная культурная жизнь в Енисейске протекала в  городском Доме культуры. Землемеры и архитекторы для его устройства выбрали самый оживленный перекресток Енисейска.
       С левой стороны, по ходу из центра города, размещался огромный, с высоким и широким крыльцом деревянный дом – большой магазин, торговавший всякой всячиной, начиная от чехословацких модных туфлей и кончая теплыми спортивными костюмами. Напротив, через дорогу, находился другой, двухэтажный деревянный магазин, торговавший на первом этаже мебелью и посудой, на втором книгами.
       Наискосок от этих двух магазинов находился Енисейский Дом культуры. Это место было примечательно еще и тем, что рядом простирался береговой причал, где в летний период причаливались пароходы и на его высоком песчаном берегу всегда было оживленно и радостно. Дом культуры, стоявший напротив деревянных магазинов, размещался в большом, добротном здании, выложенном из красного кирпича. Внешне он напоминал огромный пылающий костер. Да и внутренне был внушительной величины. В нем было много разных ухоженных помещений: большой зрительный зал со сценой, на которой часто ставили спектакли, устраивали концерты. Постановкой спектаклей и подготовкой концертов занимались ссыльные артисты, музыканты, среди которых были и знаменитости. Вход в Дом культуры начинался с теплой раздевалки и большого буфета, где посетители могли выпить бокал шампанского или кружку пива под соленую рыбу. Для женщин имелись шоколадные конфеты.
       Параллельно зрительному залу простирался большой, продолговатый холл, в нем в субботние и воскресные дни устраивались вечера танцев под духовой оркестр или аккордеон. Билеты на такие вечера стоили пять рублей, сумма ощутимая по тем временам. На пятерку можно было прожить два дня.  Курсантам школы частое посещение дома культуры было не по карману, а вот местная работающая молодежь забивала дом культуры до «отказа», как говорится. Тем не менее, курсанты иногда бывали в Доме культуры.
       Так призошло и в тот субботний вечер. Трое курсантов сбросились и появились на вечере танцев в городском Доме культуры. Они вошли в холл в тот момент, когда духовой оркестр вовсю наигрывал вальс и в его вихре радостно кружили пары развеселившихся девчат и парней. Потом был перерыв.
       ....Вдруг среди присутствующих объявился Юрка Колосов. Курсанты увидя его, обрадованно заулыбались, все же знали друг друга. Юрка стоял одиноко около широкой двери при входе в зрительный зал, внимательно разглядывая танцующих. Окончился танец, к Юрке подошел осанистый мужчина, одетый в цивильный  костюм, синего цвета с серой полоской, скорее всего сотрудник дома культуры. Они о чем–то поговорили. Юрка в знак согласия кивнул головой. Из зрительного зала вынесли стул и на него сел мужчина, державший в руках баян. Баян был очень красивый, искусно отделанный цветным перламутром, красочно отражавшимся своими бликами в  потолочных светильниках. Мужчина в цивильном костюме, раскинув руки громко объявил, что сейчас Юрий  Колосов исполнит под баян вальс–чечетку. По холлу прокатился шумок, а потом все затихли, ожидая, как все это будет выглядеть в действительности. Курсанты оказались рядом и видели, как Юрка вышел на середину холла, провел ладонями рук по голове и сосредоточился. Как всегда, он был одет в черную рубашку, черные отутюженные брюки и хорошо знакомые курсантам туфли на тонкой кожаной подошве. Он махнул легким движением руки и баянист заиграл на баяне удивительно красивый, мелодичный вальс, бравший за душу.
       Юрка начал отбивать вальс–чечетку. Он сменял одно «колено» за другим, иногда неожиданно, но изящно делал вокруг себя повороты. Отбивая вальс–чечетку, Юрка искусно и ритмично помогал танцу руками: то их опускал вдоль тела, то поднимал на уровень груди, то закладывал на затылок. Он очень чутко улавливал ритм и плавность вальса, чувствовал его мелодию, легко и мягко щелкая носками туфель, постукивая каблуками, создавал удивительную пластичность и гармонию танца. Баян рыдал, наигрывая вальс, а Юрка кружил в середине холла, до самозабвения отстукивая вальс–чечетку. Все сгрудились вокруг него, казалось, что он вот–вот выдохнется и закончит пляску, но Юрка был неистощим и с каждой минутой все ритмичнее и изящнее отбивал  вальс–чечетку. В его пляске было, что–то завораживающее, душевно возбуждающее. Юрка отстукивал вальс–чечетку, а все присутствующие смотрели на него, раскрыв рты от удивления, радостно вздыхая. Им казалось, что пляшет не Юрка из поселка Куйбышева, а кто–то из неизвестных енисейцев, спустившегося с небес. Юрка отстучал последнее «колено» вальса–чечетки и низко поклонился всем присутствующим. На  секунду все опешили и не знали как среагировать, а потом одумались и разразились громом аплодисментов. Юрка пробрался через ликующую толпу и незаметно исчез. У него видимо среди тех, кто находился в холле, не было знакомых и он покинул Дом культуры… На этом казалось и закончилась бы история с Юркой Колосовым, и курсантам больше не удастся увидеть его танцующим. Но в жизни все происходит самым неожиданным и счастливым образом. 
       Тот февральский воскресный день не был необычным. Такое в енисейской погоде бывает часто. Еще вчера с середины дня, весь вечер и всю ночь валил густой снег, дул сильный ветер, вьюжило по–сибирски. Висевшие на столбах электрические провода гудели, то и гляди что оборвутся, и когда утром енисейцы проснулись, то увидели свой город утонувшим в глубоком снегу. Днем погода так и не утихомирилась, по–прежнему сыпал снег, а ветер завывал. Однако несмотря на непогоду, енисейцы и курсанты школы жили традиционной жизнью.
       Когда наступал воскресный день, все курсанты покидали расположение школы и группами по двое-пятеро человек, уходили в центр города, где обязательно посещали городской рынок, который находился напротив площади, рядом со старым краеведческим музеем. По воскресным дням рынок был полон, и становился эпицентром всей жизни енисейцев, не побывать на нем, считалось для горожан зря прожитым воскресным днем.
       Рынок начинался с угла каменного одноэтажного дома, вдоль которого тянулась закрытая сверху длинная терраса, состоящая из трех частей. Терраса напоминала  старые купеческие ряды. В первой части продавались хозяйственные товары, во второй была столовая, где можно было отведать горячих сибирских пельменей на мясном бульоне, покушать блины с медом, вареньем или сметаной и запить крепким чаем, называемым капитанским. В третьей части ряда размещался магазин, торгующий разной одеждой. Центр рынка тоже состоял из двух частей. На большей его части, которая представляла собой деревянные ряды, бойкие енисейцы торговали всем, что называлось харчем. Зимой на прилавках лежали кружки замороженного молока, в глинянных горшках, укутанных на случай большого мороза одеялами – сметана. Много было в продаже мяса, картошки, солонины: капусты, огурцов. Курсанты, прохаживаясь вдоль продуктовых рядов, с нескрываемой жадностью смотрели на выставленный в продажу харч. Щекотали нос запахом знаменитые енисейские ржаные калачи, прекрасно пропеченные, посыпанные серой мукой, пахнувшие горячей стряпниной. Ведь те продукты, которые  видели курсанты на рынке, на их столе в столовой не появлялись. Им сильно хотелось их не только увидеть, но и отведать. К сожалению, денег ни у кого не было. Правда иногда сбрасывались и купив калач, заскакивали в столовую, где разделив его на части, аппетитно поедали со сладким чаем.   
       На енисейском рынке была и вторая половина, но меньшая по размеру. Этот угол енисейцы называли барахолкой, там шла бойкая торговля разным изношенным старьем. Среди этого старья много было в продаже и добротного немецкого, трофейного барахла, которое завезли из освобожденной Европы вернувшиеся с войны фронтовики.
       Прилавок по торговле барахлом представлял собою некий магазин, достопримечательностью которого было не само продаваемое барахло, а те кто им торговал. Главными торговцами барахлом были Моня и Роня. Евреи, брат и сестра. Как кровные родственники, они были очень похожими друг на друга. Невысокого роста, подвижные, они разъясняли любой вопрос, возникавший у покупателя при осмотре барахла, старясь это барахло сильно разхваливать. Глядя на Моню, можно было сказать: в былые времена она была женщиной привлекательной. У нее еще сохранились густые темные волосы, осанистая фигура. Губы она намазывала густой, яркой помадой, напоминавшей цвет малинового варенья. Курсанты, глядя на ее намазанные губы шутили: Моня это делает, чтобы они не замерзали в жгучий мороз.
       Роня своим внешним видом напоминал казака. Он был старше сестры Мони лет на пять. По зимней погоде его голову прикрывала казацкая кубанка, из–под которой выглядывали седеющие вихрастые волосы. Одет он был в казацкую пихору, обшитую вокруг полосками серого каракуля. Его общий вид украшали распущенные кавалерийские галифе. Завершали этот вид хромовые сапоги, начищенные до блеска. Величественным видом Роня создавал впечатление бравого белогвардейского офицера времен Гражданской войны. Было заметно что Роня барахлом не торговал, он помогал сестре Моне, охранял ее торговлю на всякий случай. Выкуривая одну папиросу за другой, иногда мирно  беседуя с подошедшим любопытным посетителем рынка. Все, кто посещал рынок, считали за правило обязательно заскочить в угол барахолки, где торговали Моня и Роня и засвидетельствовать перед ними свое почтение. И не будь евреев Мони и Рони, жизнь наверное на енисейском рынке была бы скучной и неинтересной.   
       Толпа енисейцев, завершая обход рынка, двигалась ручейком через этот угол барахолки. Среди них оказался и Юрка Колосов. Подойдя к месту, где обосновались Моня и Родя, он радостно воскликнул, приветствуя их. Видимо, они были знакомы. Курсанты, стоявшие в стороне и хорошо знавшие Юрку Колосова, но давно не видевшие его, разинув рты наблюдали, чем закончится между ними разговор. Приблизившись вплотную им хотелось услышать, о чем они будут разговаривать между собой, а услышали они то, что их очень обрадовало.
       Оказывается, Юрка в составе группы енисейского Дома культуры выезжал в Красноярск и участвовал в смотре художественной самодеятельности, там занял первое место, получив путевку на дальнейшее участие в другом, более солидном смотре.
       Роня, слушая Юрку, попыхивая  папиросой, вдруг неожиданно выпалил:
       - Юрка, дорогой, научи меня отбивать чечетку.
       Юрка усмехнулся, глянул на его ноги и сказал:
       - Повернись вокруг.
       Роня повернулся, и чувствуя что поворот выполнил неуклюже, засмеялся.
       - Нет, не можешь, у тебя нет азарта, - сказал Юрка. – Чтобы отбивать  чечетку, надо быть сильно расслабленным и внешне, и внутренне, а ты этого выразить не можешь.   
       Но Роня настойчиво его просил, чтобы он показал, хотя бы пару колен. Тут Юрка, хотя и был парнем скромным, и не гнался за показушной славой, скинул свою куртку и отстучал на снежной площадке, покрытой ледяным налетом, несколько колен. Енисейцы, ходившие по рынку, мигом собрались вокруг Юрки, с удивлением смотрели на него, прося еще раз показать чечетку.
       Курсанты, наблюдавшие эпизод с чечеткой перед Роней, были безмерно рады за Юрку. Особого понимания в увиденном не требовалось. Было ясно, через общение со знакомыми он постепенно возвращается в русло городской жизни. Это был последний эпизод, когда курсанты видели Юрку Колосова.
       К середине дня, когда курсанты возвращались с городского рынка в школу, непогода стихла, перестал сыпать снег, наступило безветрие и город окутал легкий морозец. Они проскочили значительную часть пути и вышли за пределы города. Осталось преодолеть густой бор из величественных и развесистых сосен, в котором когда–то находилось известное Абалаковское кладбище, где были похоронены многие именитые енисейские купцы и золотопромышленники.
       Всегда, когда курсанты возвращались с рынка в расположение школы, они мимо кладбища не проходили, обязательно на него заскакивали. Какая–то неудержимая сила их притягивала к кладбищу и это не было случайностью. Здесь было что лицезреть. На могилах усопших лежали большие гранитные и мраморные плиты, на которых имелись надписи, сделанные итальянскими каменотесами. Курсанты медленно передвигались цепочкой по глубокой снежной тропе от одной плиты к другой. Расчищая плиты от занесенного снега, они с неподдельным любопытством пытались прочитать сохранившийся на каменных плитах церковно–славянский текст.
       Чтобы выйти из соснового бора и покинуть Абалаковское кладбище, надо было пройти через дальний угол, где в глубине бора из–под снега торчали остатки кирпичного фундамента разрушенной кладбищенской церкви, При выходе из соснового бора и бывшего Абалаковского кладбища, курсанты упирались в стену длинного кирпичного барака, разделенного на три жилые части. В каждой из них жили семьи енисейцев. В одной проживала семья старика-немца, по фамилии Граф, с сыном Антошкой, который был одногодкой курсантов.
       Между немцем Антошкой и курсантами завязалась теплая дружба. Антошка в глазах курсантов был знаменит тем, что уже в этом  возрасте зарабатывал сам свой кусок хлеба. В маленькой квартирке Графов отец Антошки соорудил нечто вроде мастерской по изготовлению резиновых  галош. Весны в Енисейске были затяжными, и плотно лежавший с зимы снег  долго стаивал, превращаясь порою в непроходимое водяное месиво. Рабочие,  работавшие на судоверфи, испытывали большие неудобства от сырого снега.
       Страна жила еще залечиванием ран после войны, ей было не до резиновых галош. Отец же Антошки оказался предприимчивым и взялся за их изготовление. Материалом служила резина старых автомобильнных камер. Резину отец с Антошкой раскраивали по лекалам, нужного размера. Разрезанные куски промазывали клеем и насаживали на деревянную колодку. Через пару дней получались глубокие резиновые галоши. Изготовленные галоши сын Антошка продавал на рынке. Рабочие надевали галоши на валенки. Вода в валенки не попадала, в них было сухо и тепло. Резиновая продукция, изготавливаемая Графами, пользовалась большим спросом, особенно у судостроителей. Совсем недавно закончилась война с немцами, и отношение к ним было не из лучших. Несмотря на то что старик Граф был немцем, окужающие относились к нему хорошо, был он человеком гостеприимным и дружил с курсантами.
       Когда курсанты проходили мимо его жилища, он всех приглашал к себе. Ставил на керосинку большой чайник и когда вода закипала, разливал ее по кружкам, добавляя туда щепотку сахарина. Старик Граф угощая курсантов сладким кипятком, попутно рассказывал о своем резиново–галошном предпринимательстве. Так и протекала жизнь курсантов: учебное судостроение в классах,практика на стапелях, посещение городского рынка, Абалаковского кладбища. Но именно в этом случайном сочетании было много интересного и  увлекательного.            
       Годы не останавливаясь пролетали один за другим. Время диктовало свои условия жизни. Школу судостроителей расформировали, закрыли и судостроительную верфь. Как сложилась судьба Юрки Колосова, не известно. Скорее всего енисейцы его забыли. Но память, это удивительное свойство человеческого разума, сохранила в своих нишах эпизоды встреч с Юркой и они часто всплывают в памяти, не дают забыть молодого паренька, настоящего енисейского виртуоза, умеющего своим талантом танца завораживать и воодушевлять людей. Вот такие, мало известные, но очень интересные события, происходили в жизни города Енисейска.

       Енисейск – перекресток жизненных испытаний.   Повесть.

       Алексей Брусницын возвращался в Енисейск. Он с содроганием вспоминал тот долгий путь, на преодоление которого в оба конца ушло более двух месяцев. Особенно вспоминалась та часть пути, где строилась железная дорога. Это была одна из тех жутких строек, которая войдет в историю, как железнодорожная "Байкало–Амурская Магистраль". Он увидел воочию то, от чего весь содрогнулся. Здесь, на одном из разъездов будущей "Байкало–Амурской Магистрали", на Тайшетском перегоне, копошились тысячи заключенных, приговоренных к расстрелу, у них на груди и спине были специальные опознавательные знаки. Заключенных охраняли отборные, вооруженные, со злобными овчарками, войска МВД, еще недавно именовавшимися войсками НКВД. Анатолий Жигулин – узник сталинских лагерей, осужденный в 1949 году Особым совещанием МГБ за “антиправительственную деятельность” на 10 лет, находясь на пересылке из Тайшета на Колыму, в своей книге “Черные камни”, написал стихи, в которых есть такое четверостишие:
       Среди сопок Восточной Сибири,
       Где жилья человечьего нет,
       Затерялся в неведомой шири
       Небольшой городишко Тайшет …
       Таким остался увиденный Тайшет, как крупнейший центр ГУЛАГа по перемещению заключенных, с его огромной, неведомой зоной не только в стихах сталинского узника, но и в сознании случайно проезжавшего через него Алексея. Во всю ширь и даль Тайшетского перегона не пахло «человечьим» духом, зато кругом витала смерть.
       Дальше путь Алексея проходил по реке Лене. Наконец, он добрался до якутского севера, города Якутска. Здесь ему предстояло пройти в специальном учебном заведении курс обучения и получить специальность штурмана дальнего плавания. Это было давней его мечтой, выстраданной с детских лет, ведь рядом, в устье реки Лены, бухта Тикси, а там море Лаптевых и Северный Ледовитый океан, по которому курсируют корабли дальнего плавания. У  Алексея имелось много разных документов, свидетельствующих о его стремлении получить специальность штурмана дальнего плавания. В его черном портфеле лежало все, что требовалось для поступления на учебу: удостоверение об окончании Енисейской судостроительной школы и прохождении курса обучения в Енисейской школе мореходов ДОСААФ, свидетельство о среднем образовании. К тому же имелась выписка о сдаче части экзаменов в одном из Красноярских учебных заведений. Не менее важным фактом была телефонная договоренность Директора–адмирала Енисейского речного пароходства с якутским учебным центром. Но самое главное, в голове Алексея сидел яркий исторический пример, биография исследователя Северного полюса, капитана шхуны «Святой Фока» Георгия Седова, к сожалению, погибшего в 1914 году  при выходе из ледового плена Арктики.
       Капитан Георгий Седов для Алексея был кумиром, той звездой, которая освещала ему путь к достижению выбранной цели, осуществлению мечты. В силу случайно возникших непредвиденных обстоятельств, Алексею осуществить свою мечту не удалось. Он никогда не рассказывал об этом, ибо не хотел бередить свою душу. И вот он возвращается обратно в Енисейск, который за свое отношение в прошлом к добыче драгоценного  металла, именовался «золотым городом».
       Пароходик сбавил ход, трижды просигналил гудком и тихо шлепая лопастями колес, причалил к берегу. Смеркалось, на енисейской набережной ярко мерцали огоньки. Енисейск был покрыт белой пеленой свежевыпавшего снега. Матросы перекинули с борта парохода на берег сходни и пассажиры не задерживаясь стали покидать судно. Алексей, сойдя с парохода, поднялся по тропе, утонувшей в рыхлом снегу, вышел на улицу Береговую и облегченно вздохнул. Долгий путь его мучительных испытаний и путешествие на далекий якутский север в поисках  нового в своей судьбе на этом закончились, он вернулся в старинный Енисейск, который имел на каждом шагу историческую значимость.      
       Алексей почувствовал что с него свалился тяжелейший груз, который ему приходилось нести на себе. Он был человеком испытавшим не только все тяготы своих мытарств, но и сильно повзрослевшим. Ему казалось что за это тревожное время он прожил самую тяжелую часть своей, еще совсем короткой, юношеской жизни. Уже следуя по улице, покрытой ранним выпавшим снегом, Алексей подумал, что завтра утром в первую очередь надо побывать в дирекции судоверфи, не без инициативы которой, он и находился все это время в долгой поездке.
       Енисейская судостроительная верфь. Что она представляла собой  в период описываемых событий? Как ни странно, но найти обстоятельных описаний о ней не удалось. Это говорило о том, что Енисейская судростроительная верфь не привлекала внимание тех, кто мог бы сказать о ней теплое слово. Однако все же удалось найти небольшую запись, автор которой давал нелестную характеристику Енисейской судостроительной верфи. На всю жизнь Алексей сохранил теплые воспоминания об Енисейске и судоверфи, и любой скепсис по отношению к ним воспринимал как оскорбление. 
       Феликс Штильмарк в своем очерке «Иные берега, иные волны», опубликованном в книге «Красноярский краевед» в 1991 году, цитируя письма своего отца Роберта Штильмарка, отбывавшего в начале 1950–х годов после ГУЛАГа ссылку в Енисейске, иронически писал: «маленькая судоверфь есть в Енисейске». Такая скептическая оценка Енисейской судоверфи могла возникнуть только по незнанию, по нежеланию побывать на ней и взглянуть на нее своими глазами. Отягощенный ссылкой, отец Ф. Штильмарка за деревьями не увидел леса.
       Географически территория Енисейской судоверфи была настолько огромной, что ее трудно было охватить взглядом. Она начиналась от южной крайней точки главной протоки, на берегу которой строили баржи, и тянулась вдоль Енисея, заканчиваясь в северной точке, там, где находилась дирекция верфи. Да и ширина территории судоверфи тоже была внушительной. Начиналась от берега Енисея и простиралась широкой полосой через старую протоку и примыкала к кромке тракта Красноярск–Енисейск. Главная же протока была сердцевиной судоцеха, на берегу которой закладывалось строительство средних и больших деревянных барж. Протока отделялась от основного русла Енисея большим островом, со временем сильно заросшего густой чащей. Весенний ледоход и половодье наполняли протоку обилием воды и это позволяло удачно спускать со стапелей на воду построенные баржи. 
       Енисейская судостроительная верфь – самый крупный производственный и социально-бытовой комплекс города Енисейска конца 1940–х начала 1950–х годов. Это в те годы четкая инфраструктура - несколько цехов: транспортно–гужевой, кузнечно–механический, лесопильный с нижним и верхним складами, электроподстанция и тепловая котельная, инструменталка и самое главное – судостроительный цех, на стапелях которого за зиму к весне вырастали, пять–семь больших барж, сверкавших изумительной желтизной сибирского дерева.
       Судоверфь вносила заметный вклад в жизнь города Енисейска. Даже такие енисейские предприятия, как аэропорт, судоремзавод, мехзавод, сплавная контора и леспромхоз не могли «тягаться» с судоверфью. Енисейская  судоверфь со своими производством, социальной сферой и бытовыми постройками находилась на юге Енисейска и занимала самую большую территорию города. Судоверфь начиналась с управления, в котором имелись дирекция в лице директора и главного инженера, производственно–плановый отдел, бухгалтерия с кассой, отдел кадров. Здесь же находились партком и профком. Партком был на правах райкома ВКП(б), что говорило о большом территориально–производственном значении судоверфи. Судоверфь имела свою прокуратуру и своего прокурора. Их присутствие способствовало поддержанию оптимального общественного порядка на территории судоверфи.
       В те годы Енисейская судоверфь была до некоторой степени военизированным предприятием. У входа на основную производственную территорию судоверфи находилась вооруженная охрана, следившая за правом прохода рабочих и служащих. Всем им полагалось ходить в специальной форме речников. Для этого существовал специальный склад, где каждый из работников судоверфи мог за наличный счет выкупить эту форму, в нее входили головной убор, черная шинель, брюки, куртка из добротного сукна и обязательно бело–голубая тельняшка. Все начальство судоверфи, начальники цехов, подчеркнуто ходили в этой специальной форме, на плечах темно–синих кителей крепились светлые офицерские погоны, а на них – звездочки, от младшего лейтенанта до майора, на фуражках – кокарды. Специальная форма людей, работавших на Енисейской судоверфи, не была прихотью того тоталитарного времени. Она подчеркивала особую значимость судостроителей, дисциплинировала их.
     Ни одно городское производственное предприятие тех лет не имело такой большого жилого комплекса, как Енисейская судоверфь. Пример тому, Куйбышевский жилой поселок, где в шести больших деревянных двухэтажных домах жили рабочие и служащие. Не были обижены и молодые рабочие, им был предоставлен отдельный дом-общежитие, также двухэтажный. Было много домов и индивидуальной постройки, которые находились вокруг или вблизи дирекции судоверфи. Енисейская судоверфь имела собственные предприятия социально–бытового назначения. На ее территории имелись два продуктовых магазина, столовая, больница, баня, библиотека, начальная школа, рядом  с верфью была школа фабрично–заводского обучения. Особенно славился большой клуб судостроителей. На молодежные вечера в клуб собиралась вся молодежь Енисейска: приходили летчики, речники, студенты учительского института, педагогического училища и планово–финансового техникума.
       Вряд ли кто-то оставался равнодушным, посещая музыкальные вечера в клубе судостроителей. Особую музыкальную атмосферу создавало трио музыкантов: баянист Николай Федоров, аккордионист Виктор Гаевский и саксофонист Дмитрий Миронов. Музыкальный репертуар группы был разнообразным: популярные песни тех лет, вальсы, фокстроты, польки, танго. Кроме этой музыкальной троицы, атмосферу вечеров своей задорностью создавали и другие ребята: Герман Ромашов, Николай Нижегородцев, Федор Ярмольчук, Рудольф Финк. Если первая троица брала своим музыкальным исполнением, то четверка была из тех молодцов, кого можно было отнести к красавцам, которых создала матушка природа. Высокие, широкоплечие – сажень в плечах, с обветрянными лицами зимой и загорелыми летом, все они, и те и другие, были выходцами из судоверфи, и становились гвоздем любого вечера, который устраивался в клубе судостроителей.
       Енисейская судоверфь была важным коммуникационным, производственным и жилым районом, она имела свою почту, телеграф и радиостанцию. Такой была Енисейская судострительная верфь тех далеких лет, если взглянуть на нее открытыми глазами.
       На следующий день после того как Алексей Брусницын вернулся с якутского севера, он сразу же пришел к начальнику отдела кадров судоверфи  Романченко, чтобы рассказать ему о своей неудачной поездке в Якутск.
       Романченко бывший офицер-фронтовик, однорукий. Руку потерял на фронте. Несмотря на однорукость, он поддерживал внешний вид офицера, всегда выглядел подчеркнуто подтянутым, не говоря уже о том, что всегда был аккуратно подстрижен и гладко выбрит.
       Когда Алексей вошел в кабинет Романченко, тот подписывал лежавшие перед ним бумаги. Не ожидая увидеть Брусницына, Романченко однако обрадованным голосом пригласил его зайти.
       - Заходи-заходи Брусницын, и рассказывай о своих делах. Романченко оторвался от бумаг. 
       Алексей не стал скрывать обстоятельств неудачной поездки на якутский север и кратко обо всем рассказал. 
       - А я уж думал, что ты Алексей совсем покинул Енисейск и нашу судоверфь. Это хорошо, что вернулся обратно. Пройдет время и все заживет,- ободряюще говорил Романченко.   
       - Вы так думаете? - спросил Алексей.
       - Не думаю, а знаю. И вот что я тебе скажу Брусницын, - продолжал начальник отдела кадров. - Конечно, очень жаль что тебе не удалось осуществить свою мечту, но ведь не побоялся и ринулся в неведомые края для ее осуществления. В этом твой большой успех. Ты закалился, приобрел определенный опыт. Пройдет время, успокоишься, и я уверен что ты осуществишь свою мечту, может быть уже в другом деле, которому посвятишь всю свою жизнь.
       Начальник отдела кадров раскрыл папку, вынул листок бумаги и сказал что с завтрашнего дня Алексей направляется в бригаду судоплотников на постройку новой баржи, а он сейчас впишет это в приказ по Енисейской судостроительной верфи.
       Алексею не надо было говорить, что у него нет ни копейки денег. Начальник отдела кадров это знал лучше него. Он сводил Алексея в кассу, где тому выдали небольшой аванс. На полученные деньги нельзя было расчитывать на хорошее питание, на них скорее всего оно будет слабым. Покинув дирекцию судоверфи и оказавшись на деревянной мостовой, Алексей вздохнул, почувствовал легкость, ему показалось что испытания, которые он перенес в последнее время на якутском севере закончились. Так думал он, еще не зная, что в скором времени снова окажется на перекрестке новых жизненных испытаний.
       Питание было скудным, но ежедневная мускульная работа, сменившаяся обстановка и молодой возраст сделали свое дело и Алексей быстро вошел в нормальное рабочее состояние.    
       Предзимье в том году в Енисейске растянулось надолго. Всю вторую половину октября погода часто менялась: то выныривало из свинцовых туч солнце, слабо грея, то выпадал слякотный снег, а то и подмораживало. Ночами воздух выхолаживался и ранним утром становился гулким. Алексей попал в бригаду судоплотников, которая работала на строительной площадке, протянувшейся вдоль высокого берега протоки Енисея. Бригада уже начала установку стапелей под строительство деревянных барж. Далеко было слышно, как перекликались между собой судоплотники.
       Казалось все вокруг устало от ожидания зимы.... Вдруг, словно прорвало плотину: грянула зима, густой снег обрушился на Енисейск и его округу, предзимью пришел конец. Валивший снег не был помехой и бригада судоплотников начала разворачивать установку стапелей под настил днища для новой баржи. Втянувшись в работу, Алексей не думал о том что его могут перевести на другое место, но с этого времени повороты жизненных испытаний станут меняться часто, один за другим.            
       В самый канун зимы на берегу протоки скопилось много леса, приплавленного за лето из ангарских леспромхозов. Лес надо скорее, до зимних морозов, распилить на брусья  на пилорамах. Брус требовался для постройки барж. Зима – самая  пора их постройки, а рабочих на пилорамах не хватало.  Алексей попал в число тех, кого для прорыва перевели из судостроительного цеха в лесопильный, на пилорамы. Бревна толстые и длинные, долго пролежали в воде и с началом заморозков сильно отяжелели. Они поступали по конвейеру с берега енисейской протоки, с нижнего на верхний склад, а оттуда прямиком попадали в лесопильный цех, где две пилорамы работали безостановочно в три смены.
       Алексей был определен помощником к пилорамщику. Его задача – направлять поступающие по конвейеру бревна прямо в пилораму, затем успевать распиленные брусья, плахи и горбыли разбрасывать по сторонам. Это был каторжный труд, требующий неимоверных усилий. Он взял в руки кантарь – полукруглый железный крюк, насаженный на деревянную рукоятку, и с его помощью попытался направить в пилораму толстое, тяжелое и обледеневшее бревно. Однако с ходу с этой непосильной задачей справиться он не смог. Она явно была очень тяжелой, у него по возрасту для ее выполнения не хватало необходимых сил и сноровки, а конвейер работает, ему простаивать нельзя,  пилорамщик терпеливо ждет, когда Алексей направит бревно в пилораму. Алексей скрежетнул зубами, весь поднатужился, изловчился, кантарем перевернул огромное бревно, зажал его в тележке и пустил в пилораму.
       Пилорама вздрогнула, завизжала, застучала стальными пилами, словно пулемет, выбрасывая  густые, сырые опилки. Распиленное бревно распалось на полубрус, плахи и горбыли. Они были сырые и тяжелые, Алексей их никак не мог осилить, они не поддавались ему. Напрягшись всем своим жидким телом, он перебросал плахи и горбыли в одну сторону, а полубрус – в другую, для  повторной распиловки по бокам. Затем все повторялось заново. К концу рабочего дня Алесей был выжат, как лимон, в нем не осталось никаких сил, уставшее тело изнывало и не слушалось его. Чтобы пошевелить руками и ногами, требовались большие усилия, а их как раз и не хватало. Его дырявые валенки от сырых опилок вымокли, из них можно было выжимать воду. Выйдя на улицу сразу почувствовал, как валенки на морозе обледенели, и стали скользкими.   
       Изнурительная работа на пилораме продолжалась целый месяц. За непосильный труд Алексей получил считанные рубли, а почему так мало было начислено денег не знал. Заработанных денег едва хватало на кусок хлеба да тарелку щей в столовой. Часто приходилось выходить к пилораме на голодный желудок. Узнать о мизерном заработке было не у кого, это никого не интересовало. Хочешь, выжить – выживай. Так жестко обстояло дело.
       Подскочил декабрь, грянула невыносимая сибирская стужа. Мороз остановился на отметке сорок пять градусов. С Енисея, уже закованного льдом и занесенного снегом, тянуло густой изморозью, которая расползалась по всей территории судоверфи. Умолк стук топоров на стапелях, не слышно было и поскрипывания пил. Судоплотники отсиживались в деревянных теплушках у горевших железных печек. В лесопильном цехе скопилось много напиленных брусьев и их начали перебрасывать на площадку судоцеха. Но прежде, чем брус поступит в судоцех для постройки барж его надо привести в порядок – простругать и отсортировать. Для такой работы была создана бригада, старшим в которую неожиданно назначили Алексея, включив в нее помощниками молодых парня и женщину.
       Каждое утро Алексей заходил к мастеру участка, конторка которого находилась в лесопильном цехе и получал задание на подготовку бруса. Работа заключалась в прогонке каждого бруса через большой строгальный станок и складывании его по сортам. Словом группа Алексея представляла собой что–то вроде ОТК – отдела технического контроля. В то утро Алексей как всегда заскочил в конторку к мастеру и получил от него наряд, в котором была указана дневная норма, чтобы простругать и отсортировать брус. Алексей почувствовал что сегодня необычайно студено. Он подбежал к конторке судоцеха и глянул на градусник, висевший у входа. Отметка в стеклянной трубке застыла на черточке, показывающей сорок семь градусов мороза. Теперь преодолевая непереносимую стужу, Алексею надо было перебежать к инструменталке, где у чуть теплившейся печки его ожидали напарники по бригаде. 
       Жгучий хиус резал по всему живому, словно острой бритвой. Морозный воздух – густую липкую изморозь - было не продохнуть и он застревал в горле. «Еще бы, стужа около полсотни градусов, это уже не фунт изюма», - подумал про себя Алексей, заскакивая в инструменталку.
       Алексей иногда покидал тлевшую печку в инструменталке, своих напарников по бригаде и выбегал на сортировочную площадку, чтобы на месте почувствовать какая там атмосфера. Но природу, которая создает атмосферу, не обманешь, как говорится, она добивается своего. Несмотря на жуткий холод дневной план надо было выполнять, но это правда редко удавалось.      
       В неприспособленных для  морозной стужи рукавицах сильно мерзли руки. Мерзли и ступни ног в тонких валенках. Легкий ватный бушлат не согревал и спина все время леденела от стужи. В те студеные дни морозная стужа с хиусом казалось перевалила всякий предел возможного. Весь декабрь пока бригада Алексея строгала и сортировала брус, складывая, его в штабеля, морозы не спадали, а только усиливались и трещали все сильнее и сильнее. Выдерживать тяжелую работу на такой морозной стуже было невозможно, и приходилось ее часто бросать и отогреваться у печки в инструменталке. Из–за сильных морозов сортировка бруса шла медленно. Но к сортировщикам никто не предъявлял претензий, ибо было понятно, что работать на полную «катушку» в такую злую стужу нельзя. За декабрь месяц они остались без заработка.            
       Напряженно пережидали судостроители, пока свирепствовала декабрьская лютая стужа, а за ней пришли и трескучие январские морозы. Но окончилась морозная стужа и наступил метелистый февраль. Февральский ветер продувал насквозь, сбрасывая игольчатый снег. Жизнь остановить было нельзя и на стапелях снова застучали топоры и заскрипели пилы. Строящиеся баржи ожили. Алексея вернули в бригаду судоплотников, которой предстояло заложить новый стапель и на нем заняться настилом днища под постройку новой, самой большой, длиною восемьдесят метров, баржи. Алексею повезло, он попал в хорошую бригаду. Ее бригадиром был старик Щербинин – опытный судостроитель, он в течение всего дня  не выходил за пределы строящейся баржи. Находясь целый день на морозе, Щербинин предпочитал одеваться по–сибирски. На нем был надет овчинный полушубок, перехваченный по середине широким ремнем, голову прикрывала большая шапка из мохнатого зверька, руки прятал в объемные овчинные рукавицы.Чтобы не мерзнуть на ногах бригадир носил огромные серые валенки, всунутые в глубокие резиновые галоши Старик никогда не ругался, а если у кого что–то и не получалось, брался за дело сам и доводил его до конца. У старика, были педагогические способности. Он мог подолгу и упорно объяснять как сделать ту или иную деталь. После его терпеливого объяснения все сразу же получалось. Однажды, Алексей долго возился, не мог никак подогнать по уровню один из стапелей. Бригадир Щербинин заметил это, быстро и ловко устранил неудачу Алексея. Так было всегда, когда у судоплотников возникали трудности по выполнению задания.   
       Постройка огромной баржи - это сложный узел разных взаимоотношений между различными людьми. Этот узел начинается на лезвии топора судоплотника и проходит через всех остальных, кто составляет основу этих взаимоотношений. Удивительно доверительные отношения складывались между бригадой судоплотников в которой был Алесей и начальником судостроительного цеха, мастерами верфи. Начальник цеха  Кочергин – высокий, смуглый, мало говоривший, находившийся подолгу среди плотников на стапелях, строящих баржи. Мастер Ваулин – здоровенный сибиряк, с длинными руками и огромными кулаками. В кулачном бою, шутливо думал Алексей, противнику Ваулина крепко достанется. Мастер Николай Мамонтов – коренной енисеец. Он был до некоторой степени мужчиной щеголеватым. Независимо от погоды, всегда одевался в спецформу, предпочитал, чтобы из–под куртки выглядывал краешек бело–голубой тельняшки. Мастера никогда не вмешивались в дела бригад судостроителей, знали, что плотники все делают правильно. Все они – выходцы из енисейских судовых плотников, знали до тонкостей строительство барж, хорошо разбирались в плотницком деле, знали какой требуется материал, чтобы добротно построить судно. Начальник судоцеха Кочергин, мастера Ваулин и Мамонтов не сторонились судоплотников, наоборот всегда старались быть с ними вместе, не избегали общих собраний, их никогда не видели выпившими, они раньше всех приходили в судоцех и позднее всех уходили. У них было чему поучиться в жизни.
       Душой судоцеха был Николай Николаевич Волков – главный инженер судоверфи. Сутуловатый, с характерным волжским окающим говорком, в летнюю пору ходивший в форменном кителе речника с погонами майора, он был частым гостем судоцеха, подолгу лазил под днищем барж, рассматривал сорт брусьев, в обеденный перерыв обязательно заходил в общую столовую и вместе со всеми обедал.
       Все знали что судоверфь держится  на главном инженере. А вот директора Енисейской судоверфи Мордвинова, также ходившего в форменной одежде при погонах майора, никогда в судоцехе не видели. Зная свое директорское положение, Мордвинов не замечал людей, находившихся рядом с ним. Трудно сказать какой он был руководитель, хороший или плохой. Никогда не бывал среди плотников и секретарь парткома Торощин, он больше всего сидел в своем кабинете, в большом доме, в котором размещалась дирекция судоверфи. Складывалось впечатление, что партийный секретарь не умеет работать с людьми и даже их боится, но как ни парадоксально, вопреки элементарного человеческого понимания, его назначили партийным главой Енисейска, секретарем городского комитета партии большевиков. Вот и догадывайся, за что повышали в работе партийных работников. Все это не проходило мимо внимания Алексея. Все замечаемое приходилось впитывать в себя и потом, в зрелом возрасте, делать правильные выводы о происходящем в жизни.
       Алексей, отработав рабочую смену на стапелях хотел было уже покинуть судостроительную площадку, но подошел начальник судоцеха и попросил его подежурить в дирекции судоверфи до середины ночи. Такое часто практиковалось и молодые ребята никогда не отказывались дежурить в дирекции. Начальник цеха сказал, что в завтрашний день он может на работу не выходить, использовать его как выходной в качестве отгула. С бригадиром он договорился.
       Время дежурства Алексея заканчивалось, висевшие на стене большие часы в приемной дирекции пробили полночь. Появился штатный дежурный, живший в маленькой квартирке, в доме дирекции и сменил Алексея.
       Он вышел на улицу и ахнул. Сверху стеной валил густой снег, в метре ничего не было видно. В ту мартовскую ночь внезапно обрушившийся снег к утру утопил в своих объятиях Енисейск. Утром Алексей вышел из общежития и глянув впереди себя не узнал знакомую местность - ее окружало пространное, снежное, белое безмолвие. Выпавший снег, слепивший своей белизной глаза, принес неожиданное тепло. Казалось, глубокая снежная масса дышит этим теплом. Алексей подумал, что енисейцы, уставшие за последние морозные дни, почувствовав тепло, ринутся  в центр города по своим разным житейским хлопотам. Он тихо брел тропой, уже пробитой одним-двумя пешеходами и тянувшейся тонкой ниточкой в глубоком снегу.
       Преодолев снежную тропу, поднялся по крутому бугру, вышел в короткий переулок и остановился на углу, где стоял каменный дом, в котором находился студенческий клуб планово–финансового техникума. Алексей испытывал странное ощущение, когда подходил к дому, в котором размещался студенческий клуб. Еще в большей степени это ощущение в нем возникало, когда бывал в нем на молодежных вечерах. Толстые кирпичные стены, высокий потолок, объемный зал, все это говорило о том, что этот дом не мог быть построен под студенческий клуб. Скорее всего, - думал Алексей, - это бывшая церковь. С приходом советской власти, когда она боролась за ликвидацию православных храмов, верхняя часть церкви был разрушена, а вместо нее была построена плоская крыша, которая и выдавала всю нелепость постройки.
       В том что Алексей не ошибся о бывшей церкви на месте нынешнего студенческого клуба, подтвердил вот такой случай. Однажды, теплым летним днем, Алексей проходил мимо студенческого клуба и заметил, что на его углу стоял пожилой мужчина, кланялся стене дома и крестился. Любопытство Алексея было, настолько велико, что он остановился и спросил мужчину, почему он проводит некий религиозный ритуал на углу этого дома. Мужчина глубоко вздохнул и коротко ответил, что в этом доме когда–то была церковь. И 75 лет назад родители крестили его в этой церкви. Взглянув еще раз на студенческий клуб, Алексей прямиком направился к деревянному высокому мосту через речку Мельничную, приток Енисея, занесенную снегом и скованную льдом. Проходя мимо госбанка, издали заметил, что на городской площади, напротив старого краеведческого музея, около деревянного столба, на котором черным вороном маячил большой радиодинамик, толкается большая людская толпа, слушая что–то с замиранием сердца. 
       Из радиодинамика доносилось: "Вчера, 5 марта, 1953 года умер Сталин". Люди, толкавшиеся в толпе, по разному реагировали на сообщение. Кто–то стоял молча, переминаясь с ноги на ногу, кто–то понуро опустив голову вниз тихо всхлипывал, прикладывая платок к глазам. Большинство же с испугом слушало радиосообщение.
       Алексей не стал мучиться ожиданием повторного сообщения по радио.  Глянув в толпу, пошел прочь, нисколько не сожалея о смерти вождя. Покидая засыпанный глубоким снегом центр города он обостренно вспоминал Тайшетский железнодорожный перегон, где тысячи заключенных–смертников, охраняемых вооруженными автоматчиками со злобными овчарками, копошились словно муравьи, сооружая будущую «великую стройку коммунизма – БАМ». Он уже осознанно понял, что смерть вождя – расплата за его злодеяния.
       Покинув городскую площадь, людскую толпу и столб, на котором висел радиодинамик, извещавший о смерти вождя, Алексей продолжал свой путь по занесенной снегом улице, дышавшей расползавшимся теплом. Минуя угол рынка, городскую школу и магазин, торговавший сибирскими мехами, он добрался до угла улицы, где стоял Дом культуры. Ему сейчас хотелось побыть одному и подумать о происходящем. Да и под ложечкой сосало, ведь сегодня в его рту не было и росинки. Надо позавтракать, а заодно и пообедать. С этой мыслью он направился в блинную, находившуюся в старом кирпичном доме на углу Береговой улицы. Низкий сводчатый потолок, лежавший на толстых кирпичных стенах, как бы оберегал покой в маленьком зальчике. Блинная для посещения привлекала Алексея тем, в ней работали две молодые официантки, одетые в белоснежные, накрахмаленные передники, они всегда радостно и учтиво встречали посетителей.
       Алексей заказал порцию блинов с медом и горячий чай. Поедая вкусные блины, смазанные сладким медом и запивая терпким чаем из стакана в серебристом подстаканнике, Алексей никак не мог избавиться от ощущения увиденнолго около столба, на котором висел радиодинамик, передававший сообщение о смерти вождя.  Из головы не выходили не только передаваемое сообщение о его смерти, но и увиденная людская толпа, которая искренне сожалела о свалившемся на них трагическом горе. Алексей не хотел раздумывть над тем, какая теперь в стране и в народе будет складываться атмосфера. Все увиденное на городской площади по случаю объявления смерти вождя, натолкнуло Алексея на философское размышление, хотя и юношеское. Он подумал, что уже хуже не будет, ведь любой процесс идет вперед, а не назад.       
       Жизнь Алексея в это время складывалась так, что в ней совсем не было свободного времени. Он сожалел, что в сутках не сорок восемь часов, а всего, лишь двадцать четыре. Особенно напряженным был прошлый год. Однако Алексей о жизни в прошлом году вспоминал с радостью, ведь многое удалось осуществить. После работы четыре раза в неделю посещал городскую вечернюю школу, надо было завершить прерванное обучение и получить среднее образование. А еще два раза в неделю успевал прибегать на занятия в клуб мореходов, которые проводил Енисейский комитет ДОСААФ. Посещать эти курсы было интересно. Большая классная комната в которой проходили занятия размещалась на втором этаже в каменном доме рядом с городской поликлиникой. В классе все стены были увешаны разными иллюстрациями из истории русского флота. Самое главное было то, что занятия в клубе мореходов проводил бывший морской офицер, получивший морскую закалку на флоте в годы войны. Среднего роста, кряжистый, с правильными чертами лица, всегда ходивший в темно–синем кителе военного образца. На груди кителя имелась широкая планка, которая свидетельствовала, что он награжден многими орденами и медалями. А вот орден Красного Знамени носил отдельно, приколотым сверху орденских планок. Вид ордена вызывал огромное восхищение: серебрянный, сверкающий красной блестящей эмалью. Фронтовик увлекательно рассказывал об истории русского флота, о знаменитых флотоводцах, о победе советского флота в годы недавно прошедшей войны.
       Когда выкраивалось свободное время Алексей старался его использовать за чтением книг. Еще в годы жизни на прииске Центральном он целыми днями пропадал в приисковой библиотеке, книги для него стали сильным увлечением, в котором он видел определенное таинство. В Енисейске он продолжил это увлечение. Почти еженедельно, по воскресным дням, он посещал городскую библиотеку, которая находилась в центре города и размещалась в старинном особняке, принадлежавшем в прошлом  местному золотопромышленнику. Библиотека находилась на главной улице, напротив площади, на которой размещался старый краеведческий музей.
       Изящный зал библиотеки создавал хорошее настроение: его пол был выложен голубой, красной и белой каменной плиткой. Интересно было то, что библиотека размещалась на первом этаже, а на втором находился большой книжный магазин. Алексею казалось, что при виде книг он цепенеет. Он воспринимал библиотеку и книжный магазин, как университет, в котором получал знания по естественным наукам. В этом книжном храме науки и познаний, царила  удивительная атмосфера спокойствия и тишины, всюду лежали горы книг и журналов, это настраивало на стремление прочитать, узнать о многом, чему–то научиться. Он подходил к большим стеллажам, с замиранием сердца и с сознанием огромного счастья подолгу рылся в книгах, не переставая удивляться тому сколько было в них интересного. Алексею не надо было вспоминать какие книги он брал для чтения в библиотеке. Он вел в те годы дневниковые записи. Сохранившиеся, они напомнили о прочитанном.
       Прежде всего, он прочитал всю лирику А. С. Пушкина, а также самые популярные книги тех лет: «Сталь и шлак» В. Попова, «Каменный фундамент» С. Сартакова, «Белую березу» М. Бубеннова, «Ясный берег» В. Пановой, «Сын рыбака» В. Лациса. Эти и другие книги были не только интересны по своей художественной и литературной силе, они формировали в Алексее характер, помогали ему понять окружавших его людей, в них он находил ответы на вопрос, какой должна быть его юношеская жизнь. Книги учили его умению преодолевать трудности.
       Несмотря на то что весь февраль вьюжило, завывали снежные метели, судоплотники бригады, в которую входил Алесей, поработали на славу: установили стапеля, и днище настелили, и копани поставили. Одним словом, соорудили «скелет» баржи и теперь предстояло наростить на него «мясо», обшить борта. Март был на исходе, установилось солнечное безветрие. Тревожное предчувствие неожиданных перемен возникло в Алексее, и он решил развеять его. Он забрался на палубу баржи, стоявшей на стапелях выше всех остальных, чтобы посмотреть с большой высоты на енисейские дали. Тепло пригревало мартовское солнце, говорившее о том что весна не загорами, приятно ласкал лицо легкий ветерок, освежая прохладой, полной грудью дышалось легко и глубоко. Уже начал подтаивать снег и вода сочилась хрустальной струйкой по палубе баржи. Алесей глянул вдаль и перед ним, как на ладони, раскинулся батюшка Енисей, вся ширь которого еще была покрыта снегом, спресованным за зиму морозами и ветрами, и старинный сибирский город Енисейск, в котором когда–то, давным–давно, жило много именитых купцов и золотопромышленников, а сейчас здесь живут и те, кого судьба насильственно забросила сюда на поселение. Город был окутан тускловатой синей дымкой, но и через нее были видны силуэты разрушенных в годину насилия церквей, с макушек которых теперь не слышался малиновый звон колоколов. Алесей с чувством глубокого сожаления думал об уничтожении храмов, и в то же время с восхищением смотрел на строившиеся баржи, стоявшие на стапелях по берегу протоки. Ведь в них и он вложил частицу своего труда.
       Пройдет еще два месяца, их спустят на воду, и они уйдут в далекое плавание, перевозя грузы по Енисею. Спуск со стапелей на воду построенных барж всегда был радостным праздником. Посмотреть на спуск баржи собирались все судоплотники. Подавалась команда на спуск, выбивались колодки из–под днища и баржа, скользя по смазанным солидолом лагам, скатывалась вниз, на воду, большая волна которой докатывалась до другого берега протоки. Алесей стоял на верху строившейся баржи и глядел на простор, окружавший Енисейск, в котором переплелись занимательная история, и разрушительная трагедия "отца сибирских городов". Алексей долго, до боли в глазах, глядел в енисейские дали. В ушах слышалась мелодия, сменявшаяся  механическими звуками. «Что бы это могло быть»,- подумал Алексей. Захваченный видимостью панорамы старинного города, он не думал о том, что его ждет в ближайшем будущем.
       И вдруг… резкое изменение в его трудовой биографии. В начале апреля его неожиданно вызвал к себе начальник отдела кадров судоверфи Романченко, с которым у него складывались хорошие отношения. Особенно после одного случая. Романченко любил общаться с молодежью, вовлекая ее в общественные дела. Двумя месяцами раньше, в феврале, накануне выборов в Верховный Совет РСФСР, группа молодых активистов судоверфи  выезжала в подшефное село Пашино с концертом. Алексей в это время сильно увлекался чтением лирики Пушкина, под впечатлением этого сочинил несколько стихотворений, и даже одно про рабочих судоверфи. Романченко, как руководителю группы, стало известно о его увлечении, и он уговорил Алексея со всеми вместе съездить в подшефное село. Там, на сельской сцене, Алексей и прочитал выразительно свое стихотворение, чем удивил всех присутствующих. Получилось складно,  Алексею даже аплодировали, а кадровик был рад за него вдвойне - это ведь он пригласил его. После той поездки Романчеко не переставал всем рассказывать про то, как Алексей умеет сочинять стихи.    
       В этот день в отделе кадров Романченко долго мялся, однако все же  сказал, что Алексей переводится работать в кузнечно–механический цех. Наступила горячая пора, на построенных за зиму баржах надо прошивать деревянные днища железными костылями, а рабочих для ковки костылей не хватает. Добавив при этом, чтобы Алексей не подвел его в кузнице. На следующий день, в субботу  утром, Алесей появился в кузнечно–механическом цехе.
       Кузнечно–механический цех Енисейской судоверфи – огромный, длинный, барак наполовину деревянный, наполовину кирпичный, разделенный на четыре части. В первой части, которая начиналась у широкого входа в цех, размещалась конторка, где работали начальник цеха Александр Соломатов, выходец из потомственных енисейских речников. Здесь же находился и мастер Дмитрий Смиртягин. Он отслужил много лет в военно–морском флоте и как истинный моряк, ходил вразвалочку, ему до сих пор видимо, казалось, что он находится  на судне, качающемся на волнах. 
       Напротив конторки, по коридору, находились раздевалка и душевая. Дальше шло просторное помещение, где стояли штамповочно–прессовые станки и электросварка. Тут же по ходу примыкало квадратное помещение, а в нем – два  паровых молота и большая, с двумя топками, газовая печь. В ней нагревали кузнечные заготовки. Четвертая часть – самая большая. Это – кузница, по обе стороны, которой стояли горны и наковальнями. Вот сюда и привел Алексея мастер Смиртягин.
       Соломатов и Смиртягин были очень разными по внешнему облику и поведению. Появлялись в кузнечно–механическом цеху по нескольку раз в день. Соломатов коренастый, круглолицый, подходил к кузнецам и здоровался, добродушно улыбаясь. Смиртягин высокий ростом, широкоплечий, молчаливый, любивший объяснять производственное задание в рисунке, постоянно держал в руках записную книжку. Несмотря на внешние отличия, они были похожими в одном - хорошо знали свою работу, уверенно ею управляли.
       Когда вошли в кузницу, было тихо. Кузнецы еще только собирались, группируясь около первого, правого горна, покуривая и мирно разговаривая между собой, готовясь к предстоящей тяжелой работе. Алексей бросил беглый взгляд по всей кузнице и вспомнил кузнечный цех мехмастерских на прииске Центральном, в котором работал его отец. У него защемило сердце и на какую–то секунду приостановилось дыхание. Он подумал, неужели и ему придется повторить кузнечную судьбу отца.
       Мастер подвел Алексея к левому кузнечному ряду, к переднему горну с наковальней, у которой стоял кузнец Николай Аксенов. Мастеру Смиртягину не надо было представлять их друг другу. Он были хорошо знакомы, жили в одном общежитии. Алексею стало ясно, он будет помощником Николая по кузнечному делу. Николая был высоковат и тощ, в нем не было ничего лишнего и он казалось был приспособлен для кузнечной работы. На правой щеке Николая виднелось пятно от ожога, видимо память о несчастном случае во время работы в кузнечном цехе.
       Загрузив горн костыльными заготовками Николай показал Алексею, как надо регулировать форсункой степень огня и сам вышел из кузницы. Все это Алексей помнил по кузнице отца, однако показывать своей осведомленности не стал. Пока Николай где-то ходил , Алексей успел окинуть  взглядом, окружающих его рабочих.
       В кузнечно–механическом цехе работали самые разные люди. Особенно выделялся среди всех заносчивый кузнец Патрин, с рыжеватой, вихрастой шевелюрой, крепкий и мускулистый. Здесь же стояли кузнецы - Миша Еркалов, смуглый, невысокий ростом паренек, с добрейшей душой, секретарь  комсомольской организации судоверфи и Антоновичус, ссыльный литовец, плохо говоривший по–русски, выделявшийся среди всех кузнецов высоким ростом. Тут же в группе кузнецов стоял и электросварщик Дмитрий Миронов, которого за почтенный возраст и простоту все называли дядей Митей. Он считался человеком необыкновенным. Отбывший неизвестно за что десять лет в ГУЛАГе, сохранивший при этом любовь к музыке, виртуозно играл на саксофоне, а этот музыкальный инструмент по идеологическим соображениям в те времена в СССР считался образцом пагубного буржуазного музыкального искусства. Тем не менее он со своим саксофоном часто появлялся на танцах молодежи в клубе судоверфи или на танцплощадке в городском саду, создавая своей игрой на этом удивительно музыкальном инструменте неповторимую радостную атмосферу среди танцующих.
       В группе кузнецов стоял и Степан Туговиков. Увидя Алексея, Степан ухмыльнулся, словно кот, только что лизнувший сметаны. Степан был известен на всю судоверфь тем, что никогда не расставался со своей гармошкой и берег ее пуще своей головы, за что имел прозвище «вечный гармонист». Степан не то чуваш, не то мариец, маленький и рыжий. Его выдавали крепкие, цепкие руки. Алексей и Степан хорошо знали друг друга, жили в одной комнате в общежитии. Из всех рабочих кузнечно–механического цеха больше всех Алексею нравился Володя Лошак – электросварщик, выделявшийся среди всех мужчин своей мужской осанистостью и крепостью, всегда спокойный и уравновешенный. К этому времени в его судьбе было много трагического. Он был выслан из Западной Украины. Володе Лошаку на месте ссылки пришлось пережить еще одно, тяжкое испытание в своей жизни. Он дружил с красивой девчиной, комсомолкой, студенткой Енисейского учительского института. Они были сильно дружны, никогда не расставались, всегда и везде были вместе, решили соединить свои судьбы - создать молодую семью.
       Узнав об этом, городской комитет комсомола поднял шум, за которым последовал скандал и перед Володиной девчиной были поставлены условия, или она порвет свои отношения со ссыльным Лошаком, или будет исключена и из  комсомола, и из института . Время еще было суровое, страна  все еще жила в условиях жестокого, тоталитарного сталинизма и можно было поплатиться местом в институте. Однако она не бросила Володю и навсегда осталась с ним.            
       У ближнего горна собрались кузнецы, между собой толкуя, посмеивались. Кузнец Патрин, что–то им шепнул и подозвал Алексея подойти поближе. Он не задумываясь подошел  к кузнецам. Патрин кивнул на лежавшие на земляном полу кузнечные круглые поковки и попросил Алексея подать одну ему. Не смекнув о дурацкой выходке Патрина, Алексей схватил поковку и хотел было ее поднять. Она оказалась сильно горячей, видимо ее совсем недавно отковали и она не успела остыть. Ладонь Алексея мигом прилипла к горячей поковке, запахло паленым, он чуть было не вскрикнул от ужасной боли, но удержался. Патрин, довольный удавшейся дурацкой выходкой, заскалился громким смехом. Так произошло крещение Алексея в кузнецы.   
       Как раз в это время в кузницу вошел Николай Аксенов и все увидел. Он размашисто подошел  к Патрину и со всего плеча «врезал» ему по морде. Патрин, получив удар Николая, сознавая свою вину сдержался и не стал отвечать напарнику Алексея. Николай смазал Алексею обожженную ладонь солидолом, забинтовал ее, потом достал из кармана куртки наряд и прочитав его сказал, что дневная выработка на двоих – двести костылей, а сколько сегодня они откуют будет видно. 
       … Горн пылал ярким огнем, костыльные заготовки от нагрева побелели.  Николай взял в руки клещи, ухватил огненную заготовку и вставив ее в  наковальню, ударил молотком несколько раз по верхушке. После сильных и  умелых ударов на костыле появилась круглая головка. Следующий костыль они ковали уже вместе. Взмахивая поочередно увесистыми кувалдами они  опускали  их на костыльную заготовку и видели, как через несколько сильных ударов вырисовывалась головка костыля. В это время, словно по чьей – то команде, рядом стукнул молоток о наковальню, потом другой, за ним третий. По цеху покатилась одна за другой волна кузнечного перестука, пронзительный звон которого с каждой секундой нарастал и усиливался. Казалось, кузнечный цех погрузился в  музыкальную атмосферу. Началась кузнечная тяжелая работа. Временами слышалась разноголосица кузнецов.   
       Николай стучал кувалдой по раскаленной головке костыля, а Алексей вторил  ему и вспоминал, как это же самое проделывал отец в своей кузнице. У пылавшего огнем горна было очень жарко. Через каждый час работы Николай уменьшал нагрев горна и они уходили в душевую, где пили холодную воду. Отдохнув накоротке, возвращались к наковальне и снова ковали головки костылей, гора которых постепенно росла. От жаркого огня идущего от горна и тяжелой работы струйки соленого пота заливали лицо Алексея, все его тело было мокрым. Рубашка, пропитавшаяся соленым потом, прилипла к спине. Казалось что с каждым часом Алексей теряет в весе, а кувалда становиться все тяжелее. Запах горячей окалины, отлетавшей от поковки костылей, стал ощущаться сильнее, трудно дышалось. До окончания работы оставалось еще часа два. Алексей почувствовал что его силы иссякли, он выдохся, но показывать этого было нельзя. Однако Николай видел, что удары Алексея кувалдой по раскаленному металлу становились слабыми, неуверенными и чтобы передохнуть он  отправлял Алексея за водой. Жажда брала свое.
       В пять часов прогудел гудок. Николай и Алексей, как и все кузнецы, закончив работу, отложили кувалды. Николай подвел итог работы. Они отковали 150 костылей. Это было меньше того задания, которое имелось в наряде, значит расчитывать на хороший денежный заработок не приходилось. Чтобы добраться от кузнечного цеха до общежития требовалось не более двадцати мнут, но Алексею они показались вечностью. Он брел тихо, еле переставляя ноги. Его руки, ноги и спина изнывали от боли. Преодолев пройденный путь, Алексей добрался до общежития, поднялся на второй этаж и вошел в свою комнату. Не снимая верхнего бушлата и ботинок, во всей рабочей одежде, какая  была на нем,  грохнулся на койку как подкошенный, перед его глазами поплыли большие радужные круги и он заснул мертвецким сном.   
         Алексей проспал беспробудным сном до середины следующего воскресного дня. Проснувшись, почувствовал сильную жажду. Налил из графина в стакан  воды, залпом выпил, и долго еще сидел на койке, не двигаясь, не о чем не думая. Его тело по–прежнему изнывало от боли, от той непосильной работы в прошедшую субботу в кузнечном цеху у пылавшего огнем горна.
       Степан Туговиков, живший с Алексеем в комнате, видимо оповестил  общежитие, что тот после вчерашней работы в кузнице лежит пластом не  поднимаясь. Отворилась дверь, в комнату вошел Володя Кремер с висевшим на  груди баяном. Увидел Алексея в тяжелом, сонном состоянии и чтобы взбодрить его заиграл мелодичный вальс.  Алексей сбросил с себя бушлат в котором проспал ночь, взял полотенце, мыло и пошел в умывальник. Володя Кремер шел за Алексеем следом, продолжая играть на баяне вальс. Алексей долго плескался холодной водой приводя себя в живое состояние. Прохлада воды освежила его, ему захотелось есть. Он переоделся в чистую одежду и вышел из общежития. Улица дышала весенним воздухом и это его  радовало. Через пару минут он вошел в столовую. Был  воскресный день,  столовая пустовала,  Алексея это устраивало, он спокойно, не спеша, скушав горячий обед, снова оказался на улице и медленно зашагал по деревянной мостовой, Его голову сверлила мысль, не дававшая  покоя, завтра надо возвращаться в кузнечный цех, становиться за горячий горн и наковальню.   
       В наступившую неделю Алексей с Николаем отковывали не больше полторы сотни костылей за смену. Вдруг Николай на  работу не вышел, сильно заболел, врач больницы судоверфи отправил его на бюллетень. Алексей остался один на один с наковальней, с горном, пылающим огнем, и раскаленными добела костылями. Он загрузил горн костыльными заготовками и включил воздух в форсунке «на полную  катушку», заготовки побелели. Взяв клещи в руки,вытащил заготовку из горна и  вставил ее в наковальню. Какой–то миг Алексей стоял не начиная поковки, думая о том получится ли она у него. Но стоять долго  нельзя, нагретая заготовка быстро остынет. Он ударил тяжелой кувалдой по верхушке заготовки раз, другой. Верхушка сплющилась. Не давая ей остыть он закруглил ее по бокам. Алексей быстро освоил поковку головок костылей в одиночку и ковал их качественно, но медленно. Работать быстрее у него не хватало, как и на пилораме, сноровки и сил. Он выгонял дневную выработку еле-еле в восемьдесят костылей. Проходил день за днем. Алексей загружал горевший горн костыльными заготовками, нагревал их до нужной степени и выполнял тяжелую работу, стуча кувалдой по раскаленной головке костыля.
       Алексей отстукивая по раскаленному железу на наковальне, вспоминал  своего отца. Будучи еще мальчишкой, когда жил на золотом прииске Центральном, он часто днем прибегал к отцу в кузнечный цех и видел  много раз, как тот стоя у кузнечной наковальни ковал на ее гладком отполированном полотне замысловатые детали для золотопромывальных фабрик–драг. Эти воспоминания о трудной кузнечной работе отца усиливали стремление Алексея не раскисать, а преодолевать то невыносимо трудное дело, которое он сейчас выполнял. Внутренний  голос ему подсказывал и всем своим существом он чувствовал, что оказался в состоянии невыносимой тяжести, на грани срыва, в тупике. Из этого тупика можно выйти, но необходимо преодолеть все трудности, не сломаться и выжить.   
       Алексей упорно и настойчиво ковал костыль за костылем и не  присоединялся ни к какой группе кузнецов, когда они перекуривали. Ведь он был некурящим. Кузнецы одобряюще смотрели на его упорство и стали приглашать в свою компанию для передышки. Особенно болел  за Алексея дядя Митя-саксофонист, шутя советовал поберечь силы для предстоящих танцев в клубе судостроителей. С утра и до вечера кузнечный перестук не стихая звенел в ушах Алексея, сопровождая его всюду, даже тогда когда он возвращался после рабочего дня в общежитие.         
       В один из дней Алексей стоял за наковальней, стуча кувалдой по головке раскаленного костыля. Подошел мастер кузнечного цеха Смиртягин и  сказал, что с завтрашнего дня он переводится на  работу на пневматический молот и что работать придется в ночную смену, с середины ночи. На следующий день Алексей пришел в кузнечный цех к двенадцати часам  ночи. Ему предстояло работать на паровом молоте на связке с машинистом Елизарьевым, парнем старше  его года на два, жившим в одном с ним общежитии. Они нарезали на прессе из железных пластин заготовки и на вагонетке перевезли их к молоту. Алексей загрузил приготовленные заготовки в горевшую газовую печь, пылавшую огнем, когда они нагрелись до бела, взял длинные клещи и стал вытаскивать их из печи, по одной подавая машинисту. Тот подхватывал заготовки клещами и на плоской головке молота ковал из них острый костыль нужного размера.
       Утомительная, однообразная работа у жарко горевшей печи в ночную смену сильно выматывала Алексея. Порою ему казалось, что он засыпает на ходу, держа в руках  клещи с раскаленнным куском железа, а порою делал многое машинально, по инерции. За ночь около молота появлялось несколько железных ящиков, наполненных костыльными заготовками. Утром заготовки разбирали кузнецы и завершали их окончательную поковку. Напарник Алексея по кузнечному молоту был парнем дотошным и в конце каждой рабочей смены подсчитывал сколько они заработали. За апрель месяц их заработок на поковке костыльных заготовок был ощутимым. Это сразу же сказалось на рационе питания, он стал сытным.
       У природы свои правила и она старается их соблюдать. Так происходило и в Енисейске наступившей весной. С ее началом жизнь в городе становилась  теплее и радостнее. Апрель достиг своей середины. Уже никто не сомневался, что наступление весны не остановить. Снег, лежавший толстым слоем во впадине старой протоки, тянувшейся ложбиной и отделявшей территорию судоверфи от города, стал заметно менять свой облик. Еще совсем недавно снег виделся огромным белым покрывалом, а  теперь когда солнце с раннего утра и до позднего вечера - весь день - стало изрядно припекать, разбрасывая свои теплые лучи, он подтаивал, на его поверхности появился тонкий слой искрившейся наледи, называемой в народе настом. Занесенная за зиму  белым снегом протока покрылась блестящим ледяным панцирем, по–прежнему выглядела белой, но с заметным синим оттенком, сверкавшим в ярких лучах солнца.
       За последнее время работы в кузнице, Алексей чувствовал сильную усталость, но особенно не отчаивался, знал как ему снять с себя накопившуюся тяжесть. Лучший способ для ее ликвидации - прогулка в центр Енисейска. Такие прогулки он совершал часто. Главное, побывать в любимом им книжном магазине. Яркое солнце наступившего дня сопутствовало прогулке Алексея, оно приветливо светило, освещая снежную тропу  которой он пробирался в город. Еще совсем недавно, в тот день, когда Алексей был в центре Енисейска и услышал по радио о смерти вождя Сталина, он шел этой же самой тропой, утонувшей в глубоком снегу, выпавшим за вьюжную ночь. Сегодня тропа была широко пробитой, а ее кромки уже покрылись искрившимся льдом. 
       Алексей появился в книжном магазине к самому моменту его открытия. Он подошел к большому стеллажу чтобы посмотреть вновь появившиеся на полках книги. В это время из подсобки вышла сотрудница магазина Клава с которой Алексей был знаком. Она улыбчиво поздоровалась и предложила Алексею познакомиться с посетителями магазина. Алексей обернулся и увидел сидевших на лавочке у окна двух молодых девчин, те приподнялись и представились Мариной и Наташей, студентками выпускного курса исторического факультета Московского университета. Сейчас находятся на практике, собирают материал для дипломных работ по теме “ Архитектура Православных храмов Сибири”. Уже побывали в Томске, Красноярске, Иркутске, их последний пункт – Енисейск. Здесь им хотелось пройтись по Енисейску, побывать в его интересных местах, имеющих особую историческую значимость.  С этой просьбой они обратились в книжный магазин, где им посоветовали в  качестве гида Алексея, который увлекается чтением исторических книг и наверняка не откажется сопроводить их по городу.
       Студентки были похожими друг на друга, словно близнецы, им было не более двадцати-двадцатидвух лет. Невысокого  роста, с улыбчатыми чистыми лицами, с круглыми большими глазами, а в них – синева. Их прически были по моде того времени - короткие, завивка которых без бигудей не обошлась. Бросалась в глаза их одежда, отличавшаяся от одежды енисейских женщин того времени. Они были одеты в легкие короткополые жакеты из тонкого синего драпа с шечуйками, и полукруглыми воротничками, облегавшими шеи. Заметными на жакетах были столбики, на которых лежали блестящие круглые пуговицы, придававшие некое изящество.
       Девушки и Алексей вышли из книжного магазина и направились по главной улице Енисейска в его глубь. Студентки были общительными и рассказали Алексею, что Марина родом из Вологды, а Наташа из Владимира. Поступили в университет одновременно, все эти годы дружат и не расстаются. Им сильно повезло, они получили совместную поездку на практику.
       Они дошли до угла улицы и на повороте, где простирался длинный деревянный забор городского стадиона, повернули налево. Дальше их путь лежал к Спасо–Преображенскому Енисейскому мужскому монастырю. К сожалению войти во внутрь монастыря не удалось. Алексей не знал судьбы монастыря. Но знал другое. Старожилы – енисейцы рассказывали:  как только в Енисейске была установлена советская власть, так она сразу же принялась за уничтожение монастыря, считая его обителью сущего зла. Со временем монастырь был осквернен и закрыт, однако собор и постройки подворья стались нетронутыми. Они долго шли вокруг каменного забора монастыря, рассуждая о его судьбе. Студентки записывая свои наблюдения и соображения в блокноты.
       Обойдя почти всю внешнюю территорию монастыря, Алексей и студенки  оказались у места, где находились большие дворовые постройки. Это была территория Енисейской конторы, именуемой “Заготживсырье”. Дворовые постройки были разделены на две части. Одна часть, самая большая - склад, в нем накапливалась продукция, поступаемая с дальних охотничьих факторий Енисейского района. Вторая часть – просторный конный двор, на площадке которого находилось много всего того, что относилось к конно–гужевому транспорту: зимние сани и кошевки, летние телеги, брички, таратайки и многое другое. “Заготживсырья” окутывал стойкий "аромат", в котором присутствовал терпкий запах кожевенных сбруй и лошадиного пота, характерного для того времени, когда в сфере транспорта еще использовались лошади.
       Алексей расказал студенткам, как однажды ему пришлось услышать, что вся эта нынешняя территория, занимаемая “Заготживсырьем”, это бывший конно–гужевой двор, который в давние времена в складчину содержали енисейские купцы. Во дворе содержалось большое количество лошадей, которые требовались для выполнения разных строительных и хозяйственных работ, подвоз строительного материала на стройки, а так же дров воды, сена, и многого другого в дома енисейцев.          
       Покинув территорию “Заготживсырья” Алексей и девушки незаметно подошли к большому дому, который привлек их внимание своим неповторимым изяществом. Сразу расположение дома трудно было определить. Или дом был расположен на небольшой возвышенности, или на специально возведенной земляной насыпи. Привлекала сама архитектурная внешность дома и его мастерски сработанная плотницкая постройка. Дом был построен из крепких и хорошо оструганных лиственничных бревен. Внешняя сторона дома была разделена на три взаимотсвязанные между собой части. Середина дома - большая его часть - заключала в себе стену, состоящую из пяти высоких окон. Справа и слева дом имел в виде крыльев большие пристройки, также с высокими окнами. Алексей, обладая плотницким опытом, стал рассказывать студенткам что дом построен не только изящно и красиво, но и с большой долей мастерства и плотницкого искусства. По мнению Алексея архитектор, закладывая строительство дома, хотел видимо видеть его в качестве большой ладьи, плывущей по синим волнам Енисея. 
       Взглянув еще раз на красоту дома, Алексей и девушки покинули его и направились по дороге в место, которое называвлось "северной горой" города Енисейска. На  пути попался особняк, искуссно выложенный из красного кирпича, в нем находилась городская аптека. Поднявшись по дорооге еще немного, оказались у церкви, единственной, в те годы, где проводилась служба. Сначала прошли вдоль кирпичной ограды, осмотрев ее внимательно, потом минуя маленькую кирпичную постройку, вошли в переднюю часть храма.
       По церкви плыл  запах лампадного масла. Видимо в храме только что закончилась очередная служба. Навстречу вышел священнослужитель. Алексей и студентки представились, изложили ему причину своего посещения церкви. Возможно это был священник церкви. На первый взгляд в нем не было ничего особенного, неказистого внешнего склада, в черной рясе полы которой свисали до самых пят, на шее замысловатая цепь с большим крестом. Однако приглядевшись, можно было заметить, что священнослужитель был человеком с удивительно зорким взглядом умных, проницательных глаз. Он низко поклонился и перекрестил рукой вошедших. Прежде всего священнослужитель подвел их к иконостасу и коротко назвал те иконы, которыми тот был наполнен, объяснив их религиозное значение.    
       Служитель церкви с большим вниманием и заинтересованностью вступил в разговор с необычными посетителями, долго рассказывал об истории и судьбе храма. Оказалось, что церковь возведена многим более ста лет назад и освещена в честь Успения Пресвятой Богородицы . Построена она была за городом, где тогда было старое городское кладбище. Алексея подкупала культура поведения студенток. Они спокойно, не перебивая, слушали священника, лишь изредка задавали ему короткие и четкие вопросы, а тот вежливо и доброжелательно на них отвечал. Узнав много интересного о религии и судьбе енисейских храмов, Алексей и студентки, поблагодарив священника за внимание к ним, покинули церковь. Затем пошли вниз той дорогой, которая спускалась от церкви,путь их лежал по короткому, тихому переулку, пересекавшему главную улицу Енисейска.
       Здесь, прямо вдоль улицы, располагался большой длинный дом, который как и многие енисейские дома, был срубленный из толстых и крепких бревен. Это была городская гостиница в которой приютились приезжие студентки. Ушло много времени на экскурсию по городу и осмотр тех его достопримечательностей, которые попадались на их пути. Алексей и девушки пришли к одиному мнению, что они проголодались и сейчас неплолохо было бы перекусить. На их счастье в гостинице был маленький буфетик, в котором роль его хозяйки и официантки исполняла одна  девчина. Она посетовала что на данный момент большого выбора блюд нет и предложила горячие оладьи с повидлом и чаем. Удалившись в небольшую кухню, официантка вскоре вышла и поставила на стол тарелки, на которых лежали круглые, зажаристые оладьи, густо смазанные сладким повидлом. В стаканах, поставленных в серебристые подстаканники, дымился горячий чай. Насладившись приятным горячим обедом, эмоционально поговорив о сегодняшнем дне и прогулке по городу Енисейску, Алексей сказал, что время его присутствия в приятной компании истекло и ему пора возвращаться в общежитие. Студентки, накинув на плечи свои жакетки, вышли проводить Алексея. Они вместе дошли до угла, где с одной стороны, находился деревянный дом - универмаг с высоким крыльцом, а с другой  каменный - городской дом культуры. Здесь и расстались, пожелав друг другу удачи.
       Алексей медленно, не спеша, пошел обратно до своего общежития. В его душе возникло  непонятное ему эмоциональное состояние, объяснить которое сразу он не мог. Он понимал, что потребуется какое–то время, чтобы разобраться с тем, что же с ним произошло, какое влияние на него оказали эти студентки. Только потом, через много лет, Алексей постоянно будет возвращаться к этим событиям, происходившим в его жизни и судьбе. Он часто будет вспоминать случай, когда на его жизненном пути, в Енисейске, городе его юности, случайно повстречались умные, культурные и воспитанные студентки так упорно стремившиеся к достижению своей цели.
       Алексей, несмотря на свой юношеский возраст уже знал, человеческая жизнь так утроена, что в ней всегда шагают рядом не только радость и веселье, но и печаль. Да порою и трудно определить, чего больше в жизни, но в последнее время он даже не предполагал, что несчастье может свалиться на него, да так внезапно, что Алексей содрогнется.               
       … 5 мая  1953 года. Алексей окончил ночную смену и наскоро перекусив в столовой, медленно побрел по деревянной мостовой. Идти быстрее ему не хотелось. Привлекал Енисей, на нем начался весенний ледоход, смотреть на  который было увлекательно. Река словно вздыбилась. По всей ее необозримой  ширине, стремительно плыли огромные острова бело–синих ледяных глыб. Казалось что они сметут все, что попадется на их пути. Напротив дирекции верфи, берег плавно уходил в реку. Буйствующее течение реки уже закидало берег огромными глыбами льда, блестевших синевой. Алексей спустился к берегу и долго стоял, глядел на ледовые нагромождения, глубоко вдыхая свежий воздух идущий с ледоходом.
       Насмотревшись ледоходных чудес природы, продолжил медленно шагать по деревянной мостовой. Подошел к почте, на крыльцо вышла ее начальница, рыжая толстуха, добродушная Зина и поздоровавшись с Алексеем, пригласила его войти в помещение. Она подала Алексею телеграмму, поступившую с прииска Центрального. Алексей развернул телеграмму, в ней сообщалось, что  4 мая умер отец Василий Фокеевич. Под сообщением стояла подпись старшего брата Василия, который приехал на прииск в отпуск еще до кончины отца. Брат успел до начала весенней распутицы и ледохода на Ангаре туда проскочить. Ему, как офицеру военно–морского флота, удалось добраться из Владивостока до Красноярска на военно-транспортном самолете. Дальше автобусом до Стрелки, затем попутными лошадьми и машинами до прииска.
       Расстояние от почты до общежития – сотня  шагов. Сколько времени Алексей преодолевал этот короткий путь, он не помнил, ему казалось, что оно  вдруг остановилось. По телу хлынула кровь, в голове сильно застучало. Алексей шел по мостовой медленно, сдерживая себя, боялся, как бы на виду идущих навстречу людей не разрыдаться. Войдя в свою комнату, Алексей  упал на койку, уткнулся в подушку и заплакал горькими, солеными слезами, вспоминая жизнь прожитую вместе с отцом в самые трудные военные и послевоенные годы. В своей короткой жизни, после смерти матери, он еще ни разу не чувствовал такой невыносимой, жгучей боли как в этот раз. Со смертью отца, что–то в жизни оборвалось, но Алексей, находясь сейчас в тяжелейшем состоянии, не мог ответить на этот вопрос. Требовалось  время.      
       Через две недели Алексей навсегда покинул Енисейск. В сибирском старинном городе необыкновенной исторической судьбы, городе его юности, остались два с половиной прожитых года, где жизнь научила его многому. Алексей покидал Енисейск, а в его ушах неизгладимомо слышался стук плотницких топоров, визг пилорамы, шум набегавшей волны при спуске на воду со стапелей построенных барж. Особняком слышался пронзительный перестук молотов по кузнечной наковальне, напоминая о тяжелой юношеской жизни в «золотом городе» на Енисее.
       Перед отъездом из Енисейска Алексей вышел к Енисею и долго бродил по его песчаному берегу, придаваясь разным размышлениям. Ледоход уже закончился, река очистилась от льда и теперь ее огромную ширину, простиравшуюся от берега от берега, взглядом было не охватить.   
       Отец умер, но жизнь с его смертью не может остановиться, она продолжается в нем, Алексее. Интуиция ему подсказывала, что в ближайшее время он должен отправиться на поиски чего–то нового в своей судьбе, а  для этого, надо побывать на своей родине, на Удерейских приисках, в приисковом поселке Южно–Енисейске. Надо прикоснуться к корням своей семьи, побывать на могиле отца Василия Фокеевича, матери Вассы Сазоновны,  бабушки Татьяны Кузьминичны, сестренки-младенца Леночки, повидаться со старшим братом, младшими сестричками. Обязательно повстречаться с земляками–удерейцами, заглянуть в их лица, глотнуть родного воздуха, набраться духа, которого зачастую не хватает. Ведь дух и будет главным на том новом пути, который и определит дальнейшую судьбу.    
       Покидая Енисейск Алексей не мог избавиться от мысли, что здесь на берегах могучего Енисея, на судостроительной верфи, он навсегда расстается со своей мечтой о дальних мореплаваниях, которую он выстрадал еще с детских лет, когда еще жил на золотом прииске. Ведь в эту мечту он сильно верил. Потом всю жизнь перед ним будет маячить в синем тумане, покачиваясь на волнах, белый парусник, устремленный в дальние мореплавания, его горячая мечта из далекого детства. Что ожидает Алексея впереди, он этого не мог знать.
       Интересно как складывается психологическое восприятие пережитого. Енисейск для Алексея был не просто городом, где он прожил часть своей жизни, для него он оказался перекрестком жестких жизненных испытаний. Заканчивая эту повесть, Алексей вспоминал, что в жизни ему пришлось бывать и жить во многих городах, которые были не хуже Енисейска, а некоторые даже и лучше. Но независимо от трудностей жизни в Енисейске, Алексея не покидало ощущение, что этот город в его судьбе остался любимым, ведь это был город его юности. А юность, самая прекрасная пора жизни человека, несмотря на все трудности. Покидая Енисейск  навсегда, Алексей уже твердо знал что в жизни надо иметь цель, и стремиться ее достигнуть. Иначе сама жизнь теряет всякий смысл.
       Минуло полвека с тех пор, как Алексей навсегда покинул город своей юности – Енисейск. В 2004 году городу исполнялось 385 лет. В Алексее отчаянно зашевелились воспоминания. Ему захотелось памятно отметить эту юбилейную дату города своей юности, что–то ему подарить, например, частицу своего творчества. Он к этому времени уже не был тем пареньком, строившим плотницким топором деревянные баржи и ковавший на кузнечной наковальне горячий металл. В его жизни произошло много разных изменений, но он всегда следовал достижению своей цели. Особенно когда в его жизни обозначилось научно-литературное творчество. Алексей написал о своей задумке в Енисейский краеведческий музей. Сотрудники музея заинтересованно откликнулись и сообщили ему рекомендации по изданию предложенных материалов. По опыту своей творческой жизни он знал, чтобы написать задуманное к юбилейному дню Енисейска, надо перелопатить огромный объем информации. Он работал с особо приподнятым воодушевлением и написал два исторических очерка, посвятив их Енисейску, которые были опубликованы в местной газете «Енисейская правда».
       Первый очерк под названием «Сын земли енисейской» он посвятил Степану Васильевичу Востротину. Через его необыкновенную историческую биографию Алексею хотелось раскрыть роль и  значение людей, родившихся в Енисейске. С. В. Востротин родился в 1864 году в этом чудном городе, в семье золотопромышленников, стал известным государственным, политическим и общественным деятелем России, депутатом Государственной Думы в 1907–1917 годах, сделал много полезного для родного Енисейска, Сибири и России.
       Второй очерк имел название «Енисейск и трагедия Удерейского дражного флота». В этом очерке Алексей постарался рассказать о жизни удерейских приисков, входивших административно-территориально в состав Енисейского уезда. Он описал неизвестную страницу истории, рассказывающую, как в один из периодов, трагически складывались отношения между уездным Енисейском и его любимыми Удерейскими золотыми приисками.
 
       Послесловие.

       Путешествие в прошлое всегда увлекательно, ведь оно неизгладимо памятно. И вот снова юбилей, на этот раз городу Енисейску исполняется 395 лет. Я  долго думал, что же в этот раз подарить любимому городу юности. Следуя прошлому опыту в качестве подарка подготовил эту публикацию, вместив в её содержание то, что давно считал своей невысказанной болью. Чтобы сохранить возникшее давно, много лет назад, уважительное отношение к Енисейску, при работе над этой публикацией я углубился в чтение книг, особенно тех авторов, которые знают историю и судьбу Енисейска не понаслышке, а исходя из своей жизни в нем (Бродников А. Енисейский острог, 1994; Фаст Г. Енисейск православный, 1994). Достоинство первой книги в том, что ее автор с неподдельным знанием описывает историю города Енисейска, заглянув в его историческую глубину. Автор второй книги  рассказывает о периоде расцвета православного Енисейска, а затем с невыносимой болью повествует о том, как в смутную годину борьбы за власть в городе лилась кровь, разрушалась христианская вера и уничтожались православные храмы, служившие фундаментом города на Енисее.          
       В моем домашнем кабинете на стене висит большая картина, написанная масляными красками на холсте. Художнику удалось талантливо запечатлеть на ней Спасо-Преображенский собор в Спасском монастыре, который стоит уже многие годы. На  картине живописец отобразил дующие свирепые ветры, склоняющие деревья, растущие рядом с храмом. Спасский монастырь, олицетворяющий город Енисейск, несмотря на шквальные ветры перемен, непоколебимо устоял. И будет стоять еще долго, столько, сколько отпущено ему всевышним, как сторожевой форпост "золотого города" на  Енисее. В год юбилея, перед городом своей юности Енисейском, я низко приклоняю колено, еще ниже кланяюсь енисейцам, счастливо повстречавшимся в моей жизни и судьбе.

       Россия – Сибирь – Красноярск – Новосибирск,  январь       2014г.