От Лиссабона до мыса Рока.
"…Они преследуют его всё чаще, дышат в спину. Он бежит по узким улочками, на которых людей меньше, чем мыслей во время побега. Незнакомый город не пытается прятать его – открывает всем ветрам убегающего человечка, чтобы он, отчаявшись, остановился и посмотрел в глаза преследователям. Но он бежит, не оглядываясь, по глубоким траншеям прошлого, замаскированным под широкие проспекты современного города, боясь хоть на мгновение остановиться. Ему кажется, если они догонят его, наступит смерть. "Бедный, глупый Васятка", – чей-то шёпот ударяется в его спину, и он просыпается…".
Васятка? Это имя выскользнуло из моей памяти ещё на трапе самолёта, когда я, внимательно глядя под ноги, пыталась не упасть, как Хилари Клинтон, входя в "Боинг". "Даже хилари падают…", – подумалось на очередной ступеньке, и в ответ на эту мысль выскочило: "Васятка". Вместе со мной по трапу поднималась женщина, крепко прижимая к груди клетку для перевозки животных, за её пластмассовой решёткой угадывалась мордочка кота. Тем временем Васятка обосновался в моём воображении, картинно прощаясь с Бориспольским аэропортом, ступая в салон самолёта, в надежде долететь в Лиссабон без происшествий.
"…Истории рождаются в момент полного созревания идеи, даже если она кажется непроявленной. Эту мысль Васятка перекладывал из одной дорожной сумки в другую, чтобы однажды подарить попутчикам. Возможно, идея не созрела, или попутчики оказывались залётными временщиками, но мысль всегда возвращалась домой неподаренной. Засыпая в уютном домашнем кресле, Васятка видел панорамы городов, пытаясь отыскать свою родину. Но даже его собственное имя не давало подсказок о ней. В мыслях он метался от одной страны к другой, всякий раз натыкаясь на похожие в чём-то скопища домов и исторических памятников, именующихся по-разному. В такие минуты он думал о Гомере. Знал ли тот о своей родине, если до сих пор бессмертные духи Афин, Смирны, Хиоса, Родоса, Саламина и Аргоса спорят из чьего каменистого лона вышел легендарный сказитель? Впрочем, Васятка не был легендарным, хоть и рассказывал сказки каждому, кто в них нуждался…"
Девочки четырех и семи лет сидят сзади меня, выуживая украинские слова из сказок, которые вслух читает их мама. Они заливисто хохочут, слушая диалоги сказочных героев, иногда повторяя за ними целые предложения. Между креслами в проходе салона столпились дети и взрослые, пытаясь по очереди погладить крупного кота, покинувшего клетку сразу после взлёта самолёта. Коту куплен отдельный билет, но пушистое создание предпочитает сидеть на коленях хозяйки, которая с гордостью называет его милым молчаливым кастратом, охотно рассказывая всем, что он путешествует в Лиссабон восьмой раз.
"…Чем ближе к новому городу, тем более возбуждённый Васятка. Вертит головой, встаёт с места, третий раз подходит к дамочке с кастрированным котом, чтобы назвать её мерзкой, бесчеловечной эгоисткой, но всякий раз сдерживается, ибо мужскому достоинству животного уже не помочь, а у Васятки впереди ещё множество путешествий, имеющих цель – отыскать хотя бы один ответ на вечные вопросы. Например, на вопрос, возникший в голове после его первого полёта в самолёте: "Почему у людей нет крыльев?". Несмотря на аргументированную ответную тираду, вопрос всякий раз возникает вновь. Поэтому Васятка снова бурчит себе под нос: "Дурачье! Не приспособлено человеческое тело к полётам в космос и в другую вселенную! Куда сапиенс полетит, если у него прорастут крылья? В соседний двор? В областной центр? В тёплые края? Это в зиму-то? В минус 53 градуса по Цельсию? Или в вакуум? Эх, знал бы Гомер, какой ерундой заняты умы во время полёта в самолёте… Но был ли Гомер? Или он – всего лишь плод болезненного воображения какого-то одиночки, неспособного проявить себя целостной личностью и плодящего в своём уме фантомы? А если уважаемый Гомер – плод воображения не одного болезного, а тайной группы одиночек, кто в этом случае более реален – он или они? Да… гомеровский вопрос не разрешим. Но, знаете ли… если вспомнить "Кандид, или оптимизм" Вольтера, выходит, не разрешимы практически все вопросы для вопрошающего, не терпящего однозначности. И всё же, на вопрос: "Бывает ли кандидоз у котов?", можно ответить вполне однозначно: "А то!?""
Лиссабон встретил нас тёплым, вечерним дождём. Таможенники казались воплощением излишней неторопливости, радушия и домашнего уюта. Однако нам хотелось быстрее добраться в гостиницу – в душ и спать. Невероятно огромная очередь, собранная из туристов, прибывших из разных стран не шенгенской зоны, вовсю сигнализировала: "в ближайший час терпение будут испытывать по полной". Но где его взять, если большая часть терпения в течение восьми часов рассеивалась по автобусу "Одесса – Киев", а остатки – ещё пять часов распространялись по самолёту? Зато там, где проходят паспортный контроль дипломаты и жители стран ЕС практически пусто. Если природа не терпит пустоты, почему её должны терпеть мы – дети природы? Разве на Майдане совсем недавно нас не убеждали европейские политики, что Украина – это Европа? И вот мы, доверчивые одесские европейцы, в количестве четырнадцати человек, уже стоим в месте, отведённом для дипломатов и официальных жителей Европы, неотвратимо и весьма шумно приближаясь к ответу на вопрос: обманули ли нас иностранцы? Таможенники смеются нашей простодушной наглости, берут паспорта с радостными возгласами "О, Юкрейн!" и… добро пожаловать в Лиссабон. В большой очереди слышатся громкие вздохи, шёпот: "их пропустили", но никто не решается перейти оттуда, чтобы отправиться вслед за нами – европейцами, внезапно признанными в португальском аэропорту.
"…Прежде всего, в незнакомом городе Васятку интересовала возможность уединиться и подумать в нормальных условиях. Нет, золотой унитаз в номере гостиницы и подлинные картины мастеров над кроватью не имели для него принципиального значения, но вид из окна и атмосфера комнаты могли развернуть мысли по-разному. Вот и сейчас, глядя на панораму города и мерцающие в небе огоньки самолётов, Васятка вспоминал события настолько давние и нездешние, что даже ему было непонятно, как они ещё держатся в памяти. Гибель Помпеи стала для него тем моментом, с которого он начал задаваться вечными вопросами. Плиний Старший, прибывший в опалённый Везувием город, чтобы спасти Васятку и друзей, принялся было дискутировать по поводу кары небесной за невероятно развращённый образ жизни помпеянцев, но астма, обострившаяся от дурного воздуха, помешала ему вести беседу на высоком уровне. Вскоре, к великому сожалению, Плиний Старший перешёл в иную плоскость бытия, оставив Васятку при своих вопросах, в которых тот так погряз, что однажды абстрагировавшись от них, обнаружил себя далеко от Помпей и совсем в другом времени. Понимая, что свой ментальный опыт надо непременно обобщить, Васятка принялся за сочинение мемуаров. Но уважаемые издатели всякий раз предлагали ему прекратить сочинительство сказок и начать писать детективы. "Как это нечеловечески тяжело – разрабатывать идеальное убийство", – вздыхал Васятка, понимая, что ему сие не дано, как не дано простому смертному смоделировать в голове совокупность всех факторов идеального землетрясения, произошедшего в Лиссабоне в 1755 году в День всех святых, уничтожившего большую часть города, и вызвавшего невероятно разрушительное цунами. "Вот это – идеальное убийство", – думал Васятка. "Нет более жалкого существа, чем осознавший свои пределы перфекционист", – глядя на себя в зеркало, сетовал он…".
Наутро Лиссабон был солнечным и весенним, совсем не декабрьским, предновогодним. Ветер, походя, разбросал по небу клочки облаков, и они периодически растворялись в синеве, оставляя что-то похожее на улыбку Чеширского кота. Весело ступая по тротуарам, полные сил и воодушевления, мы вглядывались в лица португальцев, пытаясь понять, есть ли у нас внешнее сходство. Черты их лиц были совсем иными, особенно у женщин – грубовато скроенными, словно наспех вытесанными из камня. Но этот недостаток с лихвой компенсировался открытыми, доброжелательными взглядами и радостным смехом. Ни угрюмости, ни колючей недоверчивости исподлобья, которые в последние десятилетия нередко встретишь на лицах жителей любого украинского города. Несмотря на постепенное погружение в Лиссабон, создавалось впечатление, что он сразу открывает себя, не стыдясь своих недостатков, бросая вызов каждому вновь прибывшему своими невероятно грязными улицами. Мешки с мусором опоясывали дома и площади, как внезапно выступивший лишай на теле богатого вельможи. Мы переглядывались, недоумевая. Гид, слегка смущаясь, пожимала плечами: "Забастовка мусорщиков до пятого января". А город, тем временем, всем своим многовековым укладом и величественной стариной подчёркивал известную истину – красота в глазах смотрящего. Поднимаясь вверх на фуникулёре, спускаясь вниз в старом панорамном лифте, мы, затаив дыхание, разглядывали Лиссабон: кирпичного и кораллового цвета крыши, похожие на рассыпавшиеся бусы, зелёные квадраты лужаек, вдалеке – стены замка Святого Георгия, служившего крепостью римлянам, вестготам, а позже маврам. Когда мы приблизились на автобусе к набережной, у меня вдруг возникло явное ощущение, что нахожусь не в Лиссабоне, а в Неаполе, и вот-вот откроется перед нами Тирренское море с видом на Везувий. Но тут показалась река Тежу и башня Белен – укреплённый форт, построенный в 16 веке в честь открытия Васко да Гама морского пути в Индию. В течение двух дней колесили мы по городу в разных направлениях. Однажды продвигаясь от набережной к центру Лиссабона, мимо мандариновых деревьев, по мозаичным тротуарам, притягивающим взгляды разнообразными картинами и узорами, мы – почти не уставшие, хоть и слегка ошеломлённые путешествием, вдруг остановились возле скромного здания, перед которым расположился не менее скромный рождественский вертеп. "Иезуитская церковь Святого Роха" – пояснила гид. В сравнении с монастырём иеронимитов, построенным в позднеготическом мануэлинском стиле, здание иезуитской церкви можно назвать слишком непритязательным и даже невзрачным. "Символически можно сравнить церковь с человеком. Иезуиты убеждены, что человеку следует быть очень скромным внешне, не привлекать к себе внимание, но в его душе непременно должен блистать богатый внутренний мир", – сообщила гид, распахивая перед нами дверь церкви. Нам оставалось только ахнуть – в её интерьере мы увидели ценные породы дерева, мрамора, слоновой кости, яшму, аметист, лазурит, агат… "Какая таинственная, магическая притягательность кроется за этим великолепием",– подумала я вслух, разглядывая пышное убранство капелл, одна из которых – капелла Иоанна Крестителя. "Сейчас отправимся в Синтру. Там масонская усадьба. Вот где тайна…", – усмехнулась наша сопровождающая.
"…Иногда Васятка безмолвно созерцал всё, что называлось явью, чтобы дать возможность своему наблюдателю зафиксировать детали, не погружаясь в их осмысление. Но затем снова прорывался голос ума, собиравший из разрозненных впечатлений очередной иллюзорный фрагмент бытия. Отталкиваясь от игры теней и света, Васятка произносил какую-нибудь тираду. Например: "Ночь – это таинственная дама с иглой, плетёт кружева для платья, в котором её отражение будет гулять по лабиринтам сознания. Ночь ищет человеческое тело, выбирая себе неидеальное альтер-эго, чтобы спрятать свою склонность обнажаться перед лицом света, отражённого в её непроявленном лоне…"
Васятка не знал, когда из источника выливается желание созревшей метафоры – быть проявленной. Но он хорошо помнил альтер-эго Ночи, воплощенное в знакомом ему женском теле, одновременно порочное и стыдливое, требующее от него неутомимой генерации идеи. И Васятка заставлял воевать между собой тезы и антитезы, так же, как рассудочные и алчные правители сталкивают народы. Он сталкивал их, чтобы получить чистый продукт синтеза этой войны и отыскать подтверждение логике Гегеля. Однако на пути к Абсолютной идее всегда возникали ангелы и демоны в человеческом обличье. Васятка нередко шёл на поводу у их альтер-эго, теряясь в веренице личностей, не осознаваемых носителями. Но когда он почти до смерти запутывался в паутине своего ума, на помощь приходил Чайльд Гарольд, спасая рассказами о всемирно известном паломничестве. Мог ли лорд Байрон предвидеть, что его альтер-эго будет сопровождать Васятку по таинственной усадьбе Регалейро в момент яркого и печального воспоминания, вызванного прохождением "колодца посвящения"? А может, сэр Джорж Гордон Байрон посетил Синтру, чтобы оставить энергетический отпечаток Абсолютной идеи для каждого, кто о ней здесь вспомнит?
Четырёхэтажный дворец, католическая часовня и парк, именуемый "райским садом"... Сначала Васятка шёл, почти не задумываясь, почему здесь так много элементов разных эпох – готика и романский стиль, мануэлино и ренессанс. Но постепенно воплощённые идеи стали поглощать его внимание – египетский домик с мозаичным изображением священного ибиса; у входа в один из гротов скульптура Леды с голубем, а за ней Зевс в облике лебедя; ещё грот с каменной скамьёй, на которой высечено "515", украшенный статуей Беатриче. По краям скамьи расположились две гончие.
Незаметно для себя Васятка стал бубнить отрывок из "Божественной комедии":
…Когда пятьсот пятнадцать, вестник бога,
Воровку и гиганта истребит
За то, что оба согрешали много
И если эта речь моя гласит,
Как Сфинга и Фемида, тёмным складом,
И смысл её от разума сокрыт, –
Событья уподобятся Наядам
И трудную загадку разрешат,
Но будет мир над нивой и над стадом.
Следи; и точно, как они звучат,
Мои слова запомни для наказа
Живым, чья жизнь – лишь путь до смертных врат…
Погружённый в бессознательное повторение строчек Данте, Васятка оказался в колодце. На его дне явственно виднелась восьмиконечная звезда и вписанный в неё крест тамплиеров. Васятка огляделся по сторонам и вспомнил, где находится. Это была 27-метровая каменная яма с лестничным серпантином. В её чрево по лабиринтам приходил новичок во время посвящения в масоны. Следующий этап – пройти девять уровней или девять кругов ада. Васятка направился по ступеням вверх, чтобы вспомнить, где он потерял камень, над которым так долго трудился и за который однажды сам поплатился жизнью и погубил молодую женщину, доверив ей не свою тайну…"
Всего восемнадцать километров от загадочной Синтры до мыса Рока. "Вы стоите на краю Евразии", – улыбалась гид, а мы ежились от холодного ветра, чувствуя, как рассеивается дневное тепло над вечерней Атлантикой. Глядя на океанские волны со 140-метровой высоты, пытаясь запомнить этот строгий кусочек земли, я думала о последнем полёте в бездну двух влюблённых, которых сбросили с крыши одного из домов старого Лондона за то, что они слишком приблизились к запретному.
Васятка безмолвствовал в моём воображении, но я знала – на Мадейре он обязательно что-нибудь скажет…
На фото коллаж из авторских фото, собранный на сайте:
http://createcollage.ru/