Л.Рохлин
Три пощёчины… насильнику
Что ощутимей? Ожидаемый удар в морду лица или внезапная пощёчина. Риторический вопрос!
Не скажите. Вы ответите наверное, что первое физически больнее, а второе убивает презрением. Правда, многое зависит от обстоятельств. И добавите, стараясь предстать философски мыслящим человеком. Множества обстоятельств. Ну а если зададут этот вопрос мальчишке в шестнадцать лет от роду.
Я постараюсь вспомнить свои мысли в 16 лет, когда в течении трёх месяцев получил три пощёчины от трёх представителей одной семьи. Вам смешно, а мне тогда было весьма печально. Ведь я любил. Честное слово любил, как может любить романтически настроенный московский мальчишка. А в ответ… пощёчины. Но всё по порядку.
Меня всегда влекли естественные науки. Рано понял, что технические недоступны пониманию. Следуя душевным желаниям с удовольствием включился в работу кружка туристов при районном Доме пионеров. Была ещё одна волнующая мысль, которая влекла в этот кружок. Даже две мысли. Тесно увязанные. Там, в кружке, бок о бок с мальчишками, должны были “трудиться” … и девочки. И вторая мыслишка. Совместные походы по лесам и полям с ночёвками в тесных палатках. Вам вновь смешно. И не понятно.
Но в то далёкое, запорошенное пылью, время начала 50-ых годов прошлого столетия, эти крамольные мысли надо было тщательно прятать. Ибо! Не существовало в СССР секса. Так нам исподволь и наяву вбивали в голову. Мы были отделены китайской стеной от лиц женского пола. Что такое женщины мы знали только, когда нас ласкали руки мам и бабушек. Кино и зачаточное телевидение вопило о чести и достоинстве советских женщин и мужчин. Но о любовных отношениях. Ни - ни! Ни слова! Но ведь как-то надо было находить смычку школьников, особенно старшеклассников. А не то… Не дай Бог поддадуться тлетворному влиянию.
Мудрые советские педагоги изгалялись как могли. В нашем Кировском районе придумали общественные походы-посещения школ с танцульками разных там па-де-катров и вальсов.
Девчонок мы конечно во дворах видели, но как-то не замечали. Что с ними делать-то? Не поиграешь, не подерёшься, да говорить не о чём. Не будешь же говорить о войне, о разведчиках, о путешествиях по морям и степям. А что ещё?
Но в старших классах нас потянуло к ним. Наслышались мы непонятных рассказов от старших пацанов, да и в кино, особенно трофейных, когда целовались, что-то подступало неожиданно. Обдавало жаром. Ну в общем походы в женскую школу были для нас словно посещение храма, музея, церкви. Нас строили в колонны во главе с комсомольскими вожаками и заучем школы, приказывали предварительно почистить ботинки и курточки, обязательно сходить в туалет. Там нельзя - строго приказывали нам. И мы топали с гоготом, свистом и подвыванием комсомольских песен.
При входе в храм мы мгновенно замолкали, ощущая волнительный ком в горле. Естественно, кроме группы случайно примкнувших отпетых товарищей, которые впоследствии обязательно становились хулиганами. В зале нас строили шеренгами. Слева девочки, справа мальчики. Мы с испугом глядели на белоснежные фартуки, разноцветные косички, чулочки, ботиночки и … не узнавали дворовых девчонок. Перед нами стояли божественные не земные существа.
Гремели речи заведующих учебной частью или учителей по конституции СССР, призывающих к дружбе и строительству в едином порыве коммунизма. Затем включали музыку. Но танцевать мы не умели, тем более с девчонкой. Конечно, очень хотелось. Но как это! При всех! Засмеют потом. Поэтому танцевали комсомольские вожаки и учителя. Редко пары девчонок.
Прослышав о кружке туристов, я моментально помчался в Дом пионеров и записался. Но оказалось, что девчонок в кружке нет. Ну нет и не надо. Многодневные походы - вот что жутко привлекало. Прошла зима, затем лето. Мы исходили всё Подмосковье. Стали бывалыми разведчиками. Умели переправляться через реки, ходить по компасу, да и без него узнавать в лесу север-юг, зажигать костры в любую погоду, ночевать в лесу, в продымленных крестьянских избах, дружить с лошадьми, коровами и местными собаками, слушать военные небылицы фронтовиков и сказки древних бабушек.
Но вот с осени десятого класса вдруг появились в нашей группе… девчонки. Не знаю каким ветром их занесло. И сразу пятеро. Мы обалдели. Противоречивые страсти будоражили наши юные души. Что с ними делать? Ну и главное. Где они спать будут? Неужели рядом с нами в большой армейской палатке. На земле?
Вам наверное опять смешно. Но рассказ не об этих бытовых проблемах. Их естественно решили. Рассказ о любви. Мы все моментально влюбились. И так случилось, что слава Богу в разных. Мне “досталась” Руфина Смирнова. Высокая, рыжеволосая, голубоглазая, но что особенно терзало плоть, с выдающимися формами. Я не мог на неё глядеть. Почему-то глаза сами по себе останавливались на формах, как я не старался смотреть прямо, вправо, влево. Словно мощный магнит притягивал их. Она это видела и краснела. Со временем, конечно, приучил себя.
Настолько, что даже касался, якобы случайно, её руки, плеча. Ужас, как было приятно.
Мы ничего не знали о мире девичьих грёз. Конечно, учитель литературы рассказывал и о переживаниях толстовской Наташи, о стенаниях Анны Каренины или о безумствах Настасьи Филипповны. Но это было так далеко от нашего быта. Так нереально, словно из какого-то другого мира.
Но юность требовала, пыжилась узнать поближе эти существа. В туристических походах, как нигде и никогда в то время, мы были близки. И невольно, особенно по вечерам в ярких контрастах пылающего костра, мы всё более и более сближались. Намёками, словами, волнующим смехом в темноте палатки. Но мысль звала дальше.
Я уж не помню у кого из нас возникла идея. В Москве, в одной из комнат наших родителей, устроить вечеринку. Безумная по тем временам мысль. Вам опять невдомёк. Так ведь не было у наших родителей квартир, с тем чтобы у любимых детей было по отдельной комнате. Семья, подчас большая, ютилась в одном помещении. Я вот, например, всю юность проспал на раскладушке, наполовину просунутой под стол. Голова под окном, а ноги под столом. Пока сестра не вышла замуж и тогда перебрался на её диванчик.
И стали мы разрабатывать эту проблему, то есть куда и надолго отправить родителей. Официально, конечно. Чтобы без обмана. Долго ломали головы, долго уговаривали. Ну в общем сошлось на моих родителях. Они согласились. Пришлось мне чуть ли не два-три месяца получать только хорошие оценки в школе, приходить домой не позже 10 часов вечера и не будить с позаранку злую одинокую соседку Матильду перефразированной арией из известной оперы.
Долго готовились. Особенно по продуктовой и музыкальной части. Время-то не хлебное было. Суровое. Шел 1952 год. Ожесточённые споры шли относительно алкогольных напитков. Левое крыло компании склонялось к радикальной мере - к водке. Мол, она очень сближает по рассказам старших товарищей. Правое крыло, возглавляемое Юркой Полежаевым, отличником и комсоргом класса, настаивало на безалкогольных напитках. Приняли компромиссное решение. Портвейн!
По копейкам собирали деньги, потом упросили старшего брата одного из нас купить вино.
И вот настал день икс.
Родители ушли, сестра обещала придти из института не раньше 11 часов вечера. С утра, обливаясь потом, натёр до неестественно склизкого состояния паркетный пол в нашей комнате. Даже под высокой маминой кроватью, стоящей в углу комнаты. Моё усердие было замечено и мама, перед уходом, застелила стол красивой скатертью, поставила салат и даже достала колбасу и сыр, припрятанные для особых случаев. А папа приготовил свою фирменную селёдочку, развернул патефон и протёр пластинки, бережно хранимые на шкафу. Смотри, лайдак, не перекрути пружину - строго предупредил он. Три бутылки дагестанского портвейна “777” тихо ожидали, припрятанные за трюмо.
Бал открылся, конечно, пламенной речью Юрки. Ну никак он не мог пропустить такой случай. Да и остальным пошло на пользу. Снимало смущение первых минут и развязывало языки. Нас было четыре пары. Каждый сидел со своей девушкой. Я был горд безмерно. В моей комнате, моя Руфина. Мог, уже не стесняясь, при друзьях, взять её ладонь в свои руки, чуть приобнять, близко-близко наклониться к головке, почувствовать запах, вобрать в себя её широко открытые, сияющие глаза.
Во мне всё пылало. Видимо тоже самое ощущали и участники остальных пар. Потому как шум стоял неимоверный. Каждый старался перекричать, сообщая что-то самое остроумное и смешное по его мнению. Содержимое бутылок заметно уменьшалось, повышая градус возбуждения юного сознания. Наконец, достигло такой величины, что потребовало значительно более тесного общения. Начались танцы. Стол был сдвинут к окну, освободив центральное пространство 24-метровой комнаты.
Танцевать никто не умел, но возбуждённые свободой и алкоголем, мы ринулись к своим подругам. Именно к своим. Все мы, как задиристые петушки, несмотря на дружбу, строго охраняли границы общения наших подруг и видели как те втайне гордились такой опекой. В те годы царствовали танго, фокстроты и бессменные вальсы. Первые два осваивались очень быстро и с заметным желанием, так как обещали минуты законного тесного прикосновения. Вальс осваивался туго, по причине быстроты движений и отсутствия ощущения близости.
Мы танцевали самозабвенно, обнимая подруг, что-то шепча, не замечая других. Вообще никого и ничего на свете. В разгар дурманящего интима, Юрка вдруг предложил устроить конкурс на продолжительность танца в вальсе. Мы с восторгом приняли и пары закружились в яростном упоении. Я ненавидел вальс, но целомудренные объятия Руфины в танго и выпитое настолько вскружили голову, что не думая ни о чём схватил рыжекудрую подругу и мы понеслись.
В самый разгар счастливой ярости я подскальзываюсь на зеркальном полу и пытаясь удержаться, сбиваю с ног подругу и вижу через мгновение, как её крупное тело торпедой устремляется, исчезая под высокой маминой кроватью.
Ужас! Из-под кровати торчат ноги в светлых чулочках, виднеются резиночки и… белые трусы. Раздаётся дикий хохот, а потом оглушающее молчание. Подруги извлекают Руфину. Перекошенное от боли лицо, испуганные глаза, смятая копна волос в узорах паутины и пыли. Она встаёт, видит моё лицо и оглушительной оплеухой… заканчивает бал.
Время бежит. Мирит и разводит. Судьбе было угодно помирить нас. Прошло ещё три месяца туристических походов, свиданий в тихих переулках Ордынки и Пятницкой улиц, посещений тёмных залов кинотеатров, где я срывал слишком быстрые поцелуи и сверкающих концертных залов. Наступила весна, а с ней и пора выпускных экзаменов. Наша любовь расцветала и благоухала в сиреневых и яблоневых садах Замоскворечья.
Мы решили поступать в историко-архивный институт. Вместе, всю жизнь только вместе, заниматься раскопками стоянок и могил скифов, сарматов и разных гуннов и хазар. Вместе и готовились к экзаменам. Чаще в маленькой отдельной квартирке моей Руфины, что располагалась на шестом этаже Бабаевского дома на углу Пятницкой и Новокузнецкой улиц.
Её родители знали меня уже достаточно хорошо и благосклонно принимали нашу дружбу. Так мне казалось. Особенно папа. Невысокий, полненький, лысый и близорукий главный бухгалтер с какого-то завода. С мамой отношения были напряженными.
Весна была жаркая. Родители уехали вскапывать огород на даче. Мы сидели за столом и Руфина пыталась вдолбить в мою голову некие математические истины. Неблагодарный процесс. Настолько, что вспотевший от напряжения организм взмолился. Я снял рубашку. Моя учительница переоделась в лёгкий халатик. Охлаждение не помогало. Наоборот. Ветерок из окна вовсю развевал лёгкую материю халатика, оголяя то верх груди, то полные ноги моей подруги. Руфа краснела и беспрестанно поправляла халатик, но ветер-хулиган не отставал, выставляя напоказ прелести юной девушки.
Стремительно наступало затмение. Слабело сопротивление. Мы оказались на диванчике и стали целоваться, всё теснее и теснее прижимаясь друг к другу. Скатились на пушистый ковёр и Руфа позволила мне снять лифчик, потом нижнее бельё. Я обезумел, неумело терзая её тело. Но и она видимо проснулась, потому что не отставала в ласках.
“Разбудил” нас громкий пронзительный вопль … папы бухгалтера, стоящего над нами с широко раскрытыми полными ужаса глазами. Руфа оттолкнула меня, вскочила и исчезла в спальне. Вскочил и я, прикрыв рубашкой нижнюю часть тела. Вот тут папа и влепил мне оплеуху. От души.
Дальше плохо помню. Скатился с шестого этажа и возле подъезда, прислонившись к стене, стал приходить в себя, застёгивая брюки. Видимо при этом глупо, бессмысленно улыбался, так как проходящая с рынка бабка остановилась и глубокомысленно заметила.
Ну ты, милок, словно кот, с позаранок укравший сметану. Что, угадала!
Я не знаю как разворачивались события в семье моей Руфины. Общение прервалось. Почти три недели, пока шли экзамены. Пытался через подружку Юрки соединится с Руфой. Но в ответ лишь молчание. Не знаю как сдал экзамены. Математику чуть не провалил, вымолив троечку. Увиделись только после выпускного вечера. В тот день, точнее в тот вечер, вся наша туристическая группа собралась в условленном месте. Только что отзвучали приветственные речи педагогов и родителей, пенистое шампанское и разнообразие тортов разогрело душу, сладостно обрамляя одну единственную мысль. Со школой покончено! Не надо рано вставать, к чёрту домашние задания и эту математику. Ненавижу!!! Странно, но мысли о встрече с подругой не то чтобы не были, но возникали как-то невзначай и пропадали.
Июньские ночи в Москве тёплые и необыкновенно прозрачные. Наша восьмёрка друзей обнявшись кричала, гоготала, клялась в немыслимом, нарушая тишину спящих обывателей.
А Руфина не поднимала глаз и боязливо сторонилась меня. Девчонки пытались нас соединить, не понимая причин ссоры. Они подталкивали подружку и Руфа постепенно сдалась. Мы помчались в наш любимый тенистый скверик на углу Балчуга и Ордынки. Расселись на лавочках и чокаясь утащенными с прощального школьного бала бутылками шампанского дали волю чувствам и словам. То собираясь вместе, то уединяясь в таинственных уголках сквера.
Нам не хватило короткой июньской ночи. Счастье было настолько острым, жизнь казалась настолько бесконечной и светлой, что только первые проблески утра образумили нас.
На Кремль, ребята - заорал Юрка и мы понеслись на Красную площадь.
Здесь ожидало зрелище невиданное и ликующее. Разноцветный многокупольный храм Василия Блаженного, рубиновые звёзды на башнях, строгая красота древней кремлёвской стены и готического великолепия Исторического музея сверкало в первых лучах солнца. Сверкали и белоснежные кружева на бальных платьях девочек и разноцветные галстуки на худых шеях мальчишек. Но ещё более улыбки многих тысяч юных счастливых лиц со всей Москвы.
Всеобщее ликование. Оно достигло невиданной остроты и сопровождалось громовым “УРА” тысяч глоток, когда с высоты Спасской башни раздался бой курантов.
И вот в эти светлые минуты меня с Руфой встречает на площади перекошенное от злости лицо её мамы.
Где ты была всю ночь, дрянь бессовестная. Опять с этим насильником! Развратная девчонка!
А с тобой я расправлюсь, хулиган. И подскочив поближе ко мне, разинувшему рот от удивления, отвешивает мощную пощёчину.
Третья - мелькает мысль - и все по правой щеке.
Прошло 15 лет. Я возвращался домой. Шел с Пыжевского переулка, где тогда работал в Геологическом институте. Вышел на Пятницкую к метро Новокузнецкая. Вечер, тепло, отчаянно звеня и подпрыгивая тянутся красные вагончики трамваев. Слышится приглушенный шум говора множества людей, снующих из магазина в магазин, спешащих по делам. И вот на углу Климентовского переулка натыкаюсь взглядом на … существо женского пола.
Высокая, оплывшая, с разбросанными по вспотевшему лбу медно-рыжими кудряшками и пунцовыми от жары толстыми щеками, движется женщина. Прижимает одной рукой к груди маленькую девочку, а в другой держит огромную сумку с продуктами. Сзади ковыляет, держась ручонкой за подол, мальчик постарше. Он хнычет, мама злится и что-то тихо бубнит ему.
Руфа! От страха отпрянул в сторону, боясь что узнает и остановится.
Моя юность прошла рядом. Моя первая любовь. Счастье и три пощёчины.