Лаки дог и лузер. Мужская история. Ч 1-3

Анатолий Сударев
Всем! Всем! Всем! Тем, кто меня читает. Целенаправленно или по чистой случайности.
Автор сим извещает, что им опубликованы бумажные версии двух новых книг. Их можно приобрести на:

"Без дна" (Авантюрный роман на фоне взбаламученного социума)
http://knigi-market.ru/2355/

"Трудное бабье счастье" (Роман о судьбе)
http://knigi-market.ru/2899/
Милости просим.


Повесть 

Часть первая

1.
Минут за десять перед вылетом  до Германа  дозвонился Василий Макарович.
-Послушай, землячок. Налетаешься – загляни ко мне. Есть разговорчик.
Герман  уже многим был обязан Василию Макаровичу. Почти год назад, он приехал в аэроклуб «Небо», прослышав, что там есть вакансия инструктора. Не тут-то было! Кадровик его «обрадовала», сообщив, что инструктора они только-только взяли. Однако, «на всякий пожарный»,  посоветовала заполнить резюме, оставить свои координаты. Через неделю Герману позвонили.
-Недорезов? Герман Иванович? -  голос незнакомый, мужской, напористый, словом, командирский.
-Да. Я. А кто это?
-Вы что, в сам деле родились в станице Новоорская? Вы случаем не того? Малость не привираете?
Герман даже слегка опешил.
-Да я вам верю, верю, - успокоил его тот же голос. – Понимаешь, землячок, какая история? Я ведь тоже корнями оттуда. Через отца. Правда, сам там за все время побывал всего-то пару раз. А ты через кого?
-Я по матери.
-Ну, да! Недорезовы. Немного припоминаю. Хотя там много было этих самых…недорезанных. Извини, не хотел. А моя фамилия – Жуков. Может, тоже приходилось слышать.
Жуковых  в станице еще больше, чем «недорезанных» (разумеется, Германа эта шутка задела),  – едва ли не через двор.
-Ну, что, землячок? Я так понимаю,  подзаработать у нас захотел? С инструкторами у нас пока полный комплект. Хочешь, -  устрою тебя пилотом на экскурсионную «вертушку». Больших денег не обещаю, но и совсем без куска батона с «виолой» не останешься.
Герману было тогда совсем худо, рад был любой работе,  предложение Василия Макаровича он с благодарностью принял, хотя необещанных «больших денег», это точно, Герман так и не увидел. Платили поштучно, за каждый выполненный им полет, а полетов было ничтожно мало: в самом деле, далеко не каждому любителю острых ощущений по силам вынуть из кармана четыреста уе за один час удовольствия.
Сегодня он «прогуливал» по питерскому небу довольно необычную компанию. Молодая пара решила обвенчаться прямо в вертолете и нигде иначе, как над шпилем собора в Петропавловской крепости.  Не хило. Германа это, в общем-то, устраивало: за любое отклонение от стандартного маршрута необходимо было еще доплачивать весьма веселенькую сумму. Следовательно, он покинет сегодня  аэродром с бОльшим, чем обычно наваром.
Пассажиров было: сами «молодые», под стать им молоденький, с едва пробивающейся бороденкой,  священник, свидетели жениха и невесты. То есть в сумме, считая самого пилота, в вертолете будет шестеро: вполне по зубам его восьмиместному МИ-2 (Вертолет был стареньким, выпуска  аж семьдесят какого-то года, даже списанным за ненадобностью, но механики над ним поколдовали, и теперь Герман летал на нем, не испытывая серьезных проблем).
Все прошло так, как и было заранее запланировано: вертолет пролетел над Питером и замер над увенчанным ангелом шпилем, находясь всего-то метрах в пятидесяти от него. Священник шустренько проболтал свое напутственное слово, молодые обменялись кольцами. На свет появилась бутылка шампанского. Обмыли событие, как положено. Затем еще кружок над центром города и можно было возвращаться. Сто с верхом  «зеленых» лично у Германа в кармане. Неплохо за один полет. Но такое бывает, к сожаленью,  не часто.
А теперь, когда он благополучно приземлился (рабочий день приближался к концу и заявок на другие полеты на сегодня не поступало), можно было пройти в административное здание и послушать, что же ему скажет его «землячок».
-В общем, так, дорогой…
 У Василия Макаровича обширный кабинет с окном во всю стену: отлично виден  сам аэродром, примыкающие к нему ангары. Когда-то это было тренировочной площадкой для военных летчиков, но эту часть еще в середине девяностых постигла участь,  которой в те времена, когда армия, вроде, стала не особенно-то и  нужна, не смогли избежать многие: ее расформировали. Какое-то время аэродром пустовал, начал зарастать травой-лебедой, шустрыми, молоденькими березками, пока не нашлись предприимчивые люди и не создали на этой базе  «образовательно - оздоровительно- развлекательный комплекс».  ЗАО «Небо».
-Есть шанс отличиться. Поработать личным пилотом для богатенького. Он только что приобрел новенький «бэлл» и ему нужен надежный человек. Гарантированных полторы тысячи   баксов в месяц при далеко неполной занятости.  Я так из разговора понял, что если поторгуешься, можешь рассчитывать  и на побольше. Хотя  знаю я тебя: без копейки сидеть будешь, а торговаться все равно  не станешь. Да! Еще. Сервисом, заправками, регистрацией маршрутов и всякой такой дребеденью, в чем ты не силен,  – этим будет заниматься другой человек. Тоже из наших. Ты его знаешь. Твое же дело – только полеты. Обеспечить безаварийный  взлет и посадку… В общем, так. Что я тут буду…перед тобой? Вот тебе его телефон, офис, через секретаря. Даст бог, понравитесь друг другу.
-А что он вообще из себя представляет? Сколько ему лет?
-Вообще?…Ну, годков ему, пожалуй, так…навскидку…Где-то  даже на десяточку, может, и неполную,  будет помоложе тебя. Молодой, как говорится, да из ранних. Снаружи…Бахатый, я бы так сказал, интелехент. В очках. Похоже, еврей. Марк…Чуешь? Марк Анатольевич. Это настораживает. А, может, и не еврей. Сейчас ведь все перепуталось. А для тебя это  важно?
-Что?
-Сколько ему лет.
Хм…Скорее, да. С каких-то пор  все острее ощущение неприязни к своим сверстникам, одногодкам, современникам, и уж тем более к тем, кто его моложе, кому удалось в мутной водичке перехода от «развитого социализма» к «недоразвитому капитализму»  ухватить кусок пожирнее. А вот он, Герман, так и остался при своих. Да если бы еще «при своих»! Словом, как выражаются совсем молодые: он типичный лузер.
-Теперь учти, - продолжал Василий Макарович, - у него собственные «корочки» на пилота-любителя. У нас же в аэроклубе их и получил. Но вот, как мне сказали, теорию он вроде бы знает на все шесть из пяти возможных, и на тренажере худо-бедно себя проявил, а как до самих полетов дело дошло – полный завал. Дохлый номер. Представь себе, отрыв от земли. Ему надо правую педаль вперед, ручку управления на себя и вправо. А он: изо всех сил на себя и влево. Или разворот влево. Нажимай на правую педаль. А он – хоть ты плачь! – наживает на левую. Словом, с правым-левым у него явно какая-то нестыковка. И такого много. Сплошной дурдом.
-Как же он тогда свидетельство получил?
-Э, милок! Если ты, допустим, выложил за обучение девятнадцать тысяч зелененьких. Да за такие-то деньги и грудной младенец, что угодно,  получит. Правда, тут что хорошо? Сам осознает, какой из него выходит Валерий Чкалов. От того и пилота к себе в подручные нанимает. Выходит, себе не доверяет. ПонЯл?
Сам Василий Макарович был из вояк, дослужился до какого-то солидного чина, поучаствовал в афганской кампании, кажется, покомандовал вертолетным полком,  хотя о последнем говорил очень скупо, а Герман,  не отличавшийся особенным любопытством, никогда вопросами на эту тему его не донимал.
-И что еще…Учти, твой, даст бог, будущий хозяин, хоть и относительно зеленый, но очень капризный. Уже от пары наших кандидатов на отрез отказался. И хрен его знает, отчего. И тот, и другой, вроде, мужики, что надо. И послужной список или, как сейчас говорят, этот самый…чертов резюме вовсе даже о-кей. Не хуже твоего. Но вот…Попала, видно, какая-то шлея внахлест. Но ты ведь тоже…Не пальцем деланный. Правильно? Постарайся. Не упади лицом в грязь. Покажи,  какие мы, в самом-то деле, - оренбургские-то казаки.
-А откуда у него все-таки деньги?
-Ты МЕНЯ об этом спрашиваешь? Вот познакомишься, тогда сам у него и поинтересуйся. «Мол, объясни, мил человек, как ты – из грязи да в князи. Научи глупого».  Или вот что. Запиши-ка телефончик моей племянницы. Она как раз журналюга и для этого самого… Фобоса… Нет, вру -  «Форбса» подрабатывает. Журнальчик такой, - ху есть ху. Она тебе наверняка все о твоем Ротшильде и расскажет. В общем, все понял? Инструктаж понятен? Ну вот и иди, действуй. О результатах доложишь.
Телефон этой самой племянницы Герман записал, но звонить ей не стал. Зачем ему это надо? Однако видимо, и самого Василия Макаровича эта тема как-то задела, если сам не вытерпел, позвонил уже на следующий день.
-Вот, слушай. Ты интересовался, откуда у твоего   Гарун – аль – Рашида капиталы. Племянница  тут подсуетилась и кое-что разузнала. Он то, что называется, лаки дог.
-Не понял.
-Это племянница моя его так называет. Это, конечно, по-Аглицки. А по – нашенски  «Счастливая собака». Буквально «Счастливчик». Усёк? Начал раскручивать свое дело в начале девяностых, когда еще был, можно сказать, пацаном, чуть  не со школьной скамьи. С уставного капитала, - слушай и наматывай на ус, - пятьдесят баксов. Арендовал какой-то паршивый подвал кубатурой в восемьдесят пять квадратных и начал торговать подержанными компьютерами. Всей их честной компании было три человека с половиной, считая его самого. Теперь у него филиалы во всех закоулках нашей необъятной родины и оборотный капитал – сотни миллионов. Ты меня слушаешь?
-Да слушаю, слушаю.
-Я в свете всего вышесказанного, что еще хочу тебе сказать? Хороший ты мужик, Герман Батькович. В разведку с тобой в охотку пойду. Но есть у тебя одна ахиллесова пята. Уж больно ты, извини меня, с гонором. Чуть что не по тебе, - как скакун арабский, причем необъезженный. Это, кстати, тебе и по жизни мешает. Все твои проблемы, помяни мое слово, из-за этого самого. Так что ты с этим Рокфеллером-то постарайся, наступи, как говорится, на горло. Не зарывайся глубоко. Как станичник станичника тебя об этом прошу. Дай слово.
-Какое слово?
-Ну, что не будешь зарываться.
Пришлось дать.
А куда ему, сироте казанскому,  деваться?

2.
Полное безветрие. Почти двадцать пять градусов в тени. Все более расползающееся пятно пота подмышками на футболке: следствие,  как жары, так и опустошенных отчасти накануне, отчасти уже во время поездки трех банок пива. Пиво же повинно не только за пот, но и за отрыжку, и за все более назойливое желание  «слить систему». Пока стоит, почти утрамбованный, в шеренге таких же, как он, мытарей на колесах в ожидании, когда поднимут шлагбаум на железнодорожном переезде, желанию суждено остаться неисполненным, не пИсать же ему прямо в салоне.  Непорядок будет.
Терпи, казак. Атаманом будешь.
Да, он позвонил накануне этому богатенькому. Правда,  удалось поговорить не непосредственно с ним (у «самого» была деловая встреча,  и он, понятное дело,  не хотел отвлекаться на разговоры с каким-то ничтожным кандидатом в пилоты), все переговоры велись через секретаря и вот, как результат этих переговоров, он едет сегодня в поместье к своему, даст бог, будущему хозяину-барину  на «смотрины».
«Чего изволите-с?».
Договорились, что Герман подъедет к шести вечера, но этот чертов переезд… Сколько он времени уже здесь торчит?…Не засек время. Во всяком случае, минут десять, не меньше. Хорошо, что выехал с каким-то запасом. Маршрут для него новый, едет по нему впервые и, как все новое, сулит неожиданности. Не хотелось бы опаздывать на первую встречу: создаст неверное о себе впечатление, как о человеке неаккуратном, необязательном, а ему важно представить себя в  самом радужном свете.
Да, ему так хочется продаться! Полторы тысчонки  баксов  при неполной занятости ему бы сейчас весьма и весьма пригодилась. Не на биржу же труда, в конце концов, становиться. У Германа уже как-то был опыт общения с биржей: чего-то пообещали, содрали тысячу, дали слово позвонить. Звонят до сих пор, хотя прошло больше  года.
Ну вот, наконец-то, -  долгожданный экспресс «Хельсинки – Санкт-Петербург»! Промелькнул своими сплошь зашторенными окнами. Во время: Герману совсем невтерпеж. Первое, что сделает, - остановится у обочины, где кустики погуще, опорожнит исстрадавшийся мочевой пузырь. Стоящий впереди его «Пятерки»  карликовый «Оппель» исторг из своей задницы струю ядовитого дыма, тронулся с места. Настал черед тронуться и ему. 
На место прибыл аккуратно минут за пять  до шести. Полный порядок.
Сосновая, 3.
Сосен здесь действительно много. Аромат выделившейся за день, теперь отвердевающей в тенечке смолы. Сразу вспомнилось начало лета прошлого года, еще до того, как устроился в аэроклубе, когда он был совсем на мели.  Попалось на глаза объявление «Приглашаются на сезонную работу вздымщиком  в Ленинградскую область». Что за «вздымщик»? С чем его едят? Позвонил. Оказалось «сборщик живицы».
Прожил тогда в лесу под Приозерском пару месяцев, с трудом насобирал одну бочку, заработал с гулькин нос. Зато вовсю надышался лесом, наслушался пения птиц, целительно исхудал. Тоже хлеб.
-А! – Охранник в воротах. Немолодой, годиков ему, пожалуй, за пятьдесят. Лыбится. Рот до ушей. - Вертолет прилетел? Нам сверху видно все, ты так и знай? – Распахнул ворота. - Прошу! К нашему шалашу.
Балагур. А, может, просто радуется прибытию нового человека. Не все же время щелкать семечки, да разглядывать замусоленный номер «Плэйбоя»? Вон он, свернутый трубочкой, высовывается из бокового кармана торопливо, впопыхах наброшенной на плечи поверх майки камуфляжной робы.
-Подождать, товарищ,  придется.  САМОГО еще нету.
-А когда будет?
-Об том  нам никогда не докладают.  Видать, ростом не вышли.
Ладно. Вспомнил напутствие Василия Макаровича,  чтобы гонору поменьше. Человек он действительно маленький, собственный себе вертолет пока не приобрел,  поэтому можно и гордыню свою куда подальше засунуть. 
-А искупнуться тут есть где-нибудь?
-А как же! Не без этого. Цельный бассейн. Но только для самих. Для господ. А так на запоре. Сифилисом, что ли, боятся заразиться? А для таких,  брат, как мы с тобой, пролетариев,  – душ. Хошь попробовать? 
Что ж, пусть будет хотя бы душ (на бассейн Герман вовсе и не рассчитывал). А САМ, если приедет, пока Герман будет под душем, теперь пусть дожидается его.
Пока брел  за охранником, впервые обратил внимание на дом.
Ничего особенного. Дом, как дом. Двухэтажный, каменный, но сравнительно скромный. Во всяком случае, по внешнему виду, - отнюдь не дворец. Герман навидался домов и пошикарней. И по телику и в явь. Чувствуется, что хозяин не стремится выставлять напоказ свое богатство. Что ж, скромность украшает человека.
Вошли в дом. Куда-то еще поднялись.
-Вот здесь и искупнешься…- Охранник, однако,  не спешит уходить. - Ты сам-то из каковских  будешь?
-В смысле? – Герман начинает раздеваться.
-Из военных?  Штатский?
-Штатский.
-А вертолет откудова знаешь?
-Вертолеты тоже штатские бывают.
-Ну, да, конечно. А я прапор – отставник. Пехота-матушка. Двадцать пять годиков отпахал. Потом военруком в школе пять лет. Мог бы и дольше, да наколбасил. Не выдержал, съехал одному малолетке  по морде, - и то ему, вишь, не нравится, и это. В общем, из тех, кто права свои качает. Папочке, конечное дело,  пожаловался, дальше -  больше.  Да мне, по правде,  и тут хорошо. САМ  хоть и  бывает, но  редко, капиталы наживает. А мамзель его и того реже, не больно-то ей тут нравится, в городе завсегда веселей. Токо что наша бригада. Тоже не густо. Повариха, из местных. Она всем в доме заправляет. Хорошая баба. Ну, правда, еще племянница, вроде,  еённая. Она на подхвате. А еще ночной сторож. Он, выходит, ночной, я -  дневной. Вся наша гвардия. Теперь вот  еще ты. Первым, можно сказать, будешь парнем на деревне. Ежели, конечно, хозяину  глянешься. А у него глаз – алмаз. Завсегда шушеру от стоящего отличит. Серьезный мужик…Мать чесная! – Аж всплеснул руками.
-Что? – не понял Герман, он стоит сейчас голым перед охранником.
 -А приборчик – то, я гляжу, у тебя…
Герман демонстративно захлопнул перед собой матовые створки кабины.
Еще неизвестно, понравится ли он сам хозяину, но этот его… сторожевой пес самому Герману пришелся явно не по нраву.

3.
Поплескался, освежился под струей прохладной воды, смыл с себя осевшую за день копоть,  пыль, грязь  и,  как будто обновленный, почувствовал желание продолжать свою жизнь. Всем смертям назло. 
-С легким паром! – Охранник тут как тут. Никуда не ушел, поджидает его у двери душевой, вся земля под ним усеяна свежей лузгой от семечек. – Ну, как? Хорошо помылся?…Токо-токо счас по телеку: с завтрего похолодание ожидается. Давно бы так. Во оно уже где, это нынешнее-то пекло!
-Ну что? Приехал?
-Хозяин-то? Не. Видать,  где-то загулял. Редко, но такое тоже бывает.
Почти половина седьмого.
-Где его машина стоит?
-Какая машина?
-Вертолет.
-А! Посмотреть хочешь?
-Да. А что?
-Да ничего. Смотри, - коли охота такая. Ты ж все равно, даже захочешь, без заправки пока на ней не улетишь. Вон туда иди. Вон за теми деревами она как раз и находится. Зверь, а не машина. Говорят, полмиллиона баксов за нее выложил. Как думаешь, может таких деньжищ стоить?
Полмиллиона едва ли. Но тысяч триста – вполне.
-Во, браток, как ноне жизнь-то устроена. Кому-то полмиллиона за какие-то железки раз плюнуть, кому-то на чекушку не хватает…Будешь смотреть – в кабину все ж таки пока не залазай. И руками поменьше трогай. Мало ли. Потом на мне же все и аукнется. На фиг мне это нужно?
Вертолетная площадка метрах в ста от дома, сразу за рядком плотно высаженных, еще не успевших войти в полный рост лип.
С вертолетом  «бэлл»  Герман пока  знаком только по картинкам. Теперь видит его воочию. Но принципиальной разницы между этой машиной или, допустим, более известной в среде вертолетчиков  «робинсон» нет никакой. Так же, как ее нет в сравнении с любой  другой винтокрылой машиной, будь это вертолет военный или гражданский, наш, допустим,  тяжеловес МИ-10 или какая-нибудь учебно-спортивная одноместная крохотулька 60 класса типа Хок.  Принципы управления одни и те же.  Разница в деталях, в характеристиках: крейсерская скорость, высота, дальность полета и тому подобное. Тут уже от разнообразия пестрит в глазах.
А вот то, что здесь высажены липы,  это далеко не есть хорошо. Любое мало-мальски высокое препятствие вблизи вертолетной площадки  уже может стать проблемой при взлете и посадке. Да и по размерам площадка невелика. Земли что ли пожалели? Вон ее еще сколько! Хотя, да,  конечно, это не крыша какого-нибудь небоскреба, все равно  - никаких взлетов с разбегом, исключено. Взлетать строго  по вертикальному.
Чертово комарье! Уже вечер, и полчища этих ненасытных тварей вьются у него над головой. Последние лучи заходящего солнца  касаются лишь верхней обшивки фюзеляжа вертолета. Когда же все-таки изволит приехать хозяин?
Только подумал, до слуха его донесся…сначала почти комариный, потом  быстро усиливающийся звук  работающих автомобильных двигателей. Выйдя из-за лип, успел заметить,  как в ворота въезжает целая кавалькада: сначала бронированный «Кадиллак», за ним джип, «Феррари» и замыкающая  «Ауди». Неплохая компания по стоянке для его скромняги - «Пятерки». То-то, наверное, сейчас во всю переживает, особенно остро ощущая свою неполноценность.
Из машин – россыпью – их владельцы. Веселые. Шумные. Говорливые. Чему-то беспрестанно радующиеся.
Богатые, мать их задери. Беззаботные. Чего им не радоваться? Жизнь удалась. «Пей шампанское, рябчиков жуй...». И «последний день» перед ними еще не брезжит. Все для них только-только начинается.
Недолго задержались на стоянке, почти сразу направились к дому. Минута-другая  и заполыхали окна в доме. Суета. Движущиеся туда-сюда тени. Звуки музыки. Гужуются.
Какая-то женщина лет пятидесяти вышла из дома, озирается  по сторонам. Герман догадался, что ищут его – своевременно вышел из тени.
 -Ой, а я вас с ходу и не увидела!  Хозяин  просит, чтобы вы еще подождали. А пока пройдите в дом. Вы же, наверное, голодный.
-Они как, надолго? – пока подымаются по лесенке,  можно хоть о чем-то узнать.
-Гости-то? Да кто ж их знает? По всякому бывает. Сам-то ничего, зато хозяйка у нас больно заводная.
 -В каком смысле?
-Да во всех. Бывает, - бархатная, а бывает – вдруг ни с того ни с сего начинает крушить направо - налево. И не утихомирить никак. Прям ужас какой-то.
-Это жена его?
-Да какая она жена? Если б действительно жена. Подобрал где-то. А жена у него, это настоящая-то которая, -  умница, каких поискать. Писательница. Честное слово. Сама ее книжки по интернету разглядывала.
В уютной столовой их встречает неохватных размеров уже пожилая женщина. Этой, пожалуй, уже под восемьдесят.
-Вот, мама, - обратилась к пожилой молодая. – Наш. 
-Вижу, вижу. Что, заждался, видать, нашего боярина? Он такой… деловой. Садись.  Покушай, чем бог послал.
На обеденном  столе, от изобилия тарелок, - воробью приземлиться негде.
-Кушай, милый, кушай, покамест есть, чего покушать, не стесняйся.
Душно. Хотя все окна открыты. Хорошо еще, что комары сюда не смеют сунуться, - видимо, отпугивает какая-то химия.
Пока Герман, как его об этом просят, «вкушает», молодая женщина ушла с наполненным пищевыми отбросами ведром. Какое-то время спустя, пожелав Герману удачи, покинула кухню, а вместе с тем, по-видимому, и дом,  и  пожилая. Герман остался в столовой один.
Уже девятый час. Сколько же еще может длиться это ожидание? Всякому терпению приходит конец. Кончится когда-нибудь терпенье и у Германа… Неловко потом будет перед Василием Макаровичем. «Что, опять? За старое? Гордыня на первом месте?».
Но вот, наконец-то,  застучали дверями. Герману из окон столовой видно, как гости выходят из дома. Кто из них его будущий возможный хозяин? Скорее всего, вон тот, - наиболее сдержанный из всех. А эта наиболее шумная, скорее всего, его…та самая…«мамзель», которую он, якобы, где-то подобрал. Пошли всем скопом в сторону вертолетной площадки. Она теперь освещена спрятанным, замаскированным  где-то в листве деревьев  мощным прожектором. Уж не собираются ли на нем взлететь, глядя на ночь?
Нет, обошлось. Попрыгали, как малые дети, о чем-то восторженно покричали, - вернулись к дому. Кто-то вошел в дом, кто-то остался. Еще немного поговорили, уже более приглушенными голосами. Когда вернулись те, кто их на время покинул, - сразу потянулись гуськом в сторону стоянки. Развязка, похоже, близка. Попрыгали в машины. Еще через десяток секунд три из них тронулись с места, проехали ворота, - охранник стоит навытяжку, как караул перед мавзолеем,  - мигнули прощально задними сигнальными огоньками, исчезли в ночи.
На стоянке остались лишь замызганная Золушка - «Пятерка» и мощный бронированный красавец-кадиллак. 
Да, догадка Германа, когда пытался отличить хозяина дома, оказалась верна: вон он, именно тот, кого он отметил,  - остался на стоянке один. Теперь, не спеша, бредет в сторону дома.

4.
-Вы, должно быть, забыли про меня. Вам был нужен пилот, и мы, кажется,  с вами договорились о встрече.
Недавнее внушение Василия Макаровича насчет  горла, на которое, вроде, надо наступить, Герман, разумеется, помнит (память у него пока хорошая). Однако одно дело – помнить и совсем другое – приводить в исполнение. Да и сама ситуация к тому, чтобы «качать свои права», располагает: Герман временно вверху, хозяин снизу: поднимается лестницей. Когда еще такое будет? Стараясь идти нога в ногу с хозяином, не опережая и не отставая,  той же лестницей поднимается огромный пятнистый дог.
Пока поднимается, можно его разглядеть. Да, выглядит почти салажонком. Не будь залысины, Герман вообще не дал бы ему даже тридцати лет. Очень-очень смахивает на бывшего премьера… Как его? Кириленко… Нет, Кириенко.
-Сорри, - извинился, хотя и не по - русски (но Герман понял, в английском он тоже немножко секёт) и  не раньше, чем исчезло временное превосходство Германа, то есть  пока  не добрался до лестничной площадки. – Поели?
-Да. Спасибо.
Пошли  коридором. Молча. Собака теперь следует за хозяином. Герману приходится пристроиться им в кильватер, испытывая не очень приятное ощущение замыкающего. Прошли в какое-то помещение. Несколько мягких стульев, огромный, подсвеченный аквариум с фланирующими, выставляющимися друг перед другом франтоватыми рыбками, картина с морским пейзажем.
-Посидите здесь. – Это он к Герману. А потом к собаке. – Сидеть.
Хозяин вышел, а собака, послушная воле хозяина, стоит ровно там, где ей было велено стоять. Села и внимательно, не мигая, смотрит на гостя. Хозяин вернулся минут через пять переодетым в махровый халат. Жестом пригласил Германа следовать за ним. Молча спустились по лестнице, покинули дом. Собака, естественно, следует за ними. И только отойдя от дома метров на десять, задал первый вопрос.
-Вы ее уже видели?
Герман сразу понял, что речь идет о вертолете.
-Да.
-Вас не удивляет мой выбор?... Я знаю, сейчас из импортных большим спросом пользуются «робинсоны».  Но меня подкупили некоторые технические характеристики этого «бэлла». Максимальная, допустим, длительность полета. Или, еще больше, - максимальная высота подъема. Шесть с половиной километров! При скорости подъема  32 метра в секунду. Это впечатляет.
Зачем, спрашивается, ему такая высота подъема? Что он там, на такой высоте собирается делать? С облаками в прятки играть? Однако  все вопросы, недоумения только внутри, внешне, разумеется, - полная невозмутимость, готовность принять и согласиться со всем. Однако одно «фэ» он все же позволит себе высказать.
-Мне не понравилось, что вы насадили этих деревьев. Лучше бы их не было. Лишняя головная боль при взлете и посадке. Особенно при сильном боковом ветре.
-Да, я понимаю. Но…Я постарался оградить себя от посторонних взглядов. У нас тут очень много любопытных соседей. Мне не по душе любопытные. Так спокойнее.
Куда-то неспешно продолжают идти.
Вот хоть и на свежем воздухе, а от духоты и здесь нет спасенья. Слышно, как во всю стрекочут прячущиеся в траве кузнечики. Усыпанное звездами небо над головой. Возможно, именно от них, от звезд, как от включенной горелки, как раз и исходит жара. Даже пес поначалу, только выбежал за дверь,  немножко порезвился, а теперь присмирел, почти не отходит от ноги хозяина. Багровый, подрагивающий язык едва не касается земли.
-У вас, согласитесь, далеко не самое распространенное имя.
-Мой отец был немцем.
-Но ваше отчество…
-Настоящее имя моего отца – Фриц. Он хотел, чтобы все называли его Иваном.
-Ну, это и понятно…Вы ведь родились в пятьдесят шестом.
-Да, в пятьдесят шестом.
-Сын, что называется,  оттепели. Чуть раньше и  вас  едва ли бы посмели назвать таким подозрительным именем. В нашей семье есть – точнее, был один родственник. Его, в свое время, назвали еще более подозрительно – Адольфом. Причем те, кто его так назвал, отнюдь не были немцами, только  филологами-германистами, поклонниками Шиллера и Гейне.  Грянула война, родственник поспешил, было,  себя переименовать, но…  уже поздно. В конце концов, его линчевали соседи. По камере. Чистейшей воды шпана, однако,  воспринимали  себя патриотами.
Дошли до какого-то низенького здания. У дверей их поджидает балагур-охранник. Правда, на этот раз не балагурит, - замер в позе «Чего изволите», пытается заглянуть хозяину в глаза.
-Ну, что,   Роман Павлович? Что  ваша печенка-селезенка?
-Нормально. Пару ваших таблеточек, - как выпил, так будто все боли корова языком слизала.
-На этом не успокаивайтесь. Пейте и дальше. Пока всю упаковку не допьете. Иначе боли вернутся.
-Постараемся.
-Не желаете со мной поплавать? – Это он Герману.
Так, значит, в этом здании бассейн.
-Нет, спасибо.
Поплавал бы с преогромным удовольствием, но при нем нет плавок, - это раз, и барахтаться в воде за компанию со своим, по-видимому, хозяином тоже не манит. В сознании Германа: между тем, кто дает, и тем, кто берет, должна существовать определенная перемычка. Отсутствие ее  это всегда опасно.
Вошли в здание, оставив охранника позади. Хозяин что-то где-то нажал и вспыхнул свет. Бассейн внушительных размеров, Герман только сейчас смог это оценить. Вытянутый в прямоугольник:  метров пятьдесят в длину, метров десять в ширину. Трехметровая вышка. Здесь, пожалуй, даже можно соревнования устраивать. Однако в воду хозяин не спешит. Сел на скамеечку. Собака сразу пристроилась у его ног.
Слышно, как  шумит неоновый светильник. Привлеченная обманчивым светом,  судорожно мечущаяся мошкара над их головами.
-Я внимательно прочел ваше резюме… - Хозяин говорит тихо, но его отлично слышно. - В принципе, меня многое в нем устраивает. Да, звезд с неба не хватали, зато крепкий, надежный пилот. Налетали огромное количество часов. Зачастую в достаточно необычных, экстремальных условиях. И пожарником и с саранчой пришлось побороться.  Да и опыт жизненный у вас достаточный, - тоже внушает к вам доверие. Но, я там заметил, есть у вас одна большая черная дыра. Длительностью почти два года.
Этот вопрос был ожидаемым, и Герман готов на него ответить.
-Я уже сказал вам, что мой отец был немцем. Хотя мать – урожденная русская. Казачка. Хотелось испытать счастье на, как это говорится, исторической родине, в стране своих предков.
- Испытали?
-Да. Мне пришлось вернуться.
-Почему? Историческая родина вас не поняла или вы ее?
-Скорее…И то и другое.
Собаке, по-видимому, надоело просто сидеть и ждать у моря погоды. Или жаждала к себе хоть какого-то внимания, поэтому встала, отряхнулась, положила морду хозяину на колени, умильно заглянула ему в глаза. Хозяин почесал у собаки за ухом.
-У вас, разумеется, есть семья.
-Да. Жена, дочь.
-Вы пытались покорить сердце вашей исторической родины за компанию с ними?
-Нет. Я хотел сначала сам, как следует, устроиться.
-Разумно…Вы живете сейчас вместе?
-Нет, отдельно. Они продолжают жить, где жили прежде, перед тем, как я уехал.
-То есть?
-Железноводск. Жена работает уже много лет на одном из курортов. Ее это, в принципе, очень устраивает. Не хочет никаких перемен.
О том, что она работает рядовой кастеляншей, вкалывает от зари до восхода и все это за грошовую зарплату, которой едва хватает на самое необходимое, он, конечно, этому человеку не скажет. Его это не касается.
-Понимаю. – Еще немного посидел, подумал. Наконец, встал,  и собака поприветствовала это громким,  усиливаемым нависающим над ними бетонным сводом, радостным лаем. Хозяин же, больше не медля ни секунды, достал из кармана резиновую шапочку, натянул ее на свою лысоватую голову, сбросил с себя  халат, остался в одних плавках. Герман невольно оценил его тело: справный мужичок, хорошо накаченная мускулатура, ничего лишнего. Сразу видно: человек следит за собой. Стоит ли удивляться, когда к их услугам спортивно - оздоровительные клубы, фитнесы, тренажеры, массаж.  Да всего не перечтешь.
-Жаль, что отказались от бассейна, - на  вас же рубашка пропотела, но это ваше право. Что касается наших с вами отношений… Вы действительно, без обмана служили в ВДВ?
-Д-да…
-Следовательно, для вас прыгнуть с парашютом, допустим, из того же вертолета  большой  проблемы не представляет?
-Любой прыжок с парашютом какая-то проблема, но для меня не такая большая.
-Ну, вот и отлично. Вы меня устраиваете. Тогда я беру вас пилотом.
-А когда приступать?
-Я вам дам знать.
«Зачем ему так важен этот парашют?».

5.
Времени – начало одиннадцатого.
У ворот дома уже произошла «смена караула»:  на дежурство заступил  ночной охранник.  По ночному молчаливый, бессловесно открыл ворота, только проводил глазами проехавшую мимо него машину, сразу же запер ворота. Уже обогнув территорию дома по периметру вдоль высокой бетонной стены, перед тем, как выехать на шоссе, Герман бросил взгляд на дом.  Самого дома уже не увидел, однако, обратил внимание, что часть замкнутого стеной пространства ярко освещена. Догадался, что это работа уже обратившего на себя внимание Германа прожектора, освещавшего вертолет. То ли его просто забыли выключить после  осмотра гостями, то ли ему так уж по долгу его службы приходилось светить всю ночь  напролет. 
«Странноватый  он какой-то».
Так Герман подумал о хозяине, а не о прожекторе. Однако, радовало, бодрило, придавало уверенности, что он пришелся этому странноватому богатенькому по вкусу: значит, за то немногое время, что были вдвоем, успел в нем что-то разглядеть, оценить.
К дому, где он сейчас проживал, подъехал уже во втором  часу  ночи. Римма, его подруга, разумеется, уже спит. Поэтому надо быть предельно осторожным. Как можно меньше шума. Разделся, прошел в комнату. Только взялся за спинку кресла, чтобы преобразить его в кровать, лежащая на кровати Римма проснулась (а, может, еще и не спала).
-Это ты?
-Да я, я. Кто же еще? 
-Пожалуйста, постарайся не ходить сейчас в ванную. Умойся, если надо, на кухне.
-А что случилось?
-Да ничего особенного. Кошечка родила.  Я боюсь, ты на них наступишь.
Римма  помешана на кошках. Ту, которая только что родила, она подобрала во дворе своего Этнографического музея (она научный сотрудник его фонда). Неделю назад. Именно для того, чтобы она смогла окотиться в комфорте.  Кроме нее  были еще две старые кошки. Такие же в свое время бездомные. Одна была безглазой, другая  с обрубками вместо задних ног. Герман был далеко не большим любителем кошек, но что делать? Он и сам был наподобие этих кошек: бездомным. Его ведь тоже пожалели.
Осторожно, чтобы никого не потревожить, умылся, поел, что было для него оставлено Риммой. Пара холодных котлет – да, он предпочитал холодные,  с холодной же картошкой,  - подогревать ее уже не хотелось, чай с сухим тортом. Улегся на свою раскладушку.
Заснул быстро, а когда проснулся, - Риммы в квартире уже не было. Только успел помыться, зазвонил телефон.
 -Ну что, землячок? Какие новости? – Василий Макарович. - Со щитом али на щите?
-Да, со щитом. Он меня берет.
-Это хорошо. Очень для тебя кстати. Почему кстати? Реорганизация у нас, браток, намечается. Слух прошел, может так статься, - вообще от твоих экскурсий откажемся. Нерентабельно. Вот и получается, что этот твой Онассис, - твоя, можно сказать, последняя палочка-выручалочка. Как хоть он сам-то? Как тебе показался?
-Ничего. Нормальный мужик. Ладить можно. –  Разглагольствовать на тему, каким ему показался хозяин, Герману не хотелось.
-Ну и хорошо. Рад за тебя. Тогда вот тебе еще про него довольно-таки любопытная информация. Моя же племянница где-то опять накопала. Ты его мадамочку  уже видел?
-Так. Издалека.
-Тогда слушай. Знаешь, кем она до того, как с ним, была? Девочкой по вызову. А еще раньше, - до того, как девочкой по вызову, - жила в Кургане. Из тех же почти, что мы с тобой, краев. При каком-то буфете. В Питере не больше трех лет. Приехала, чтобы делать себе карьеру. Мечтает стать суперзвездой. «Алло! Мы ищем таланты».  И станет! Помяни мое слово. С таким-то мужиком. При таких-то деньгах. Так я больше всего к чему тебе про это все? Ты, Геруня, на меня не обижайся. На земляков вообще грех обижаться. Но, насколько я тебя уже знаю, котяра из тебя еще тот. И мужик ты складный, еще в полном, можно сказать, соку...
-Да ладно.
-Нет, ты «не ладно». Ты прими к исполненью. Зачем тебе лишние проблемы? На рабочем месте, - служебные эти романы, - вообще дело последнее…
-Да хватит уж, Василий Макарыч! – Герман уже не выдержал. – Что вы мне, в самом деле? Что я, по-вашему, вообще такой идиот?
-Мы все, Геруня, становимся идиотами, когда перед нашим носом начинают юбкой трясти. Думаешь, я лучше тебя? Ошибаешься. Ну все, больше не буду про это. Отдыхай. Когда теперь тебе туда?
-Не знаю. Сказал, что позвонит.
-Тогда удачи. И не вздумай – ежели что, допустим, тыкать тебя начнет, брыкаться. Все, браток, стерпи.  Помни, что я тебе только что про наш аэроклуб. Если не хочешь совсем остаться на мели…
Герману не дослушал, бросил трубку.
Пасмурно. Мелкий, ни на секунду не прекращающийся дождь. Подумал: «Может, опять завалиться?.. А как же быть с сауной?».
Сегодня был понедельник, его, Германа, обычный выходной, когда он был никем и ничем не занят. Обычно по понедельникам он ходил в первой половине дня в сауну.
 Записка от Риммы.
«С добрым утром! Или скорее днем. Кошечек я накормила. Потерпят до меня. Твоя единственная задача – на них не наступить, а то, я давно обратила на это внимание, ты шагаешь по квартире, как слон. Если еще найдешь время и посмотришь, что у нас опять с туалетным бачком,  заранее рассыпаюсь перед тобой в благодарностях. До скорой встречи. PS. Да, если без меня позвонят и спросят, удалось ли мне достать фотографии молодого Евгения Клячкина, скажи, что да, удалось, целых пять штук. Замечательные фотографии!».
Только попытался пройти в ванную, только занес ногу, - из-под ноги метнулось фыркающее, с выгнутой спиною, хвост трубой, потревоженное им существо. Кошка. Да, та самая. Только что опроставшаяся. Вон они – ее чада,  шевелящиеся, просительно, жалобно  попискивающие. В ванную заходить не стал, - кое-как сполоснул лицо над кухонной мойкой. Здесь две алюминиевые миски с вонючими остатками рыбы. Подсыхающая кучка, положенная аккуратно рядом с поддоном.
«А не вернуться ли мне, в самом деле, домой?».
Конечно, он мог бы вернуться.  Дорога туда ему не заказана. И жена бы, конечно, его, как должно встретила, приняла, и на прежнюю  работу его бы, конечно, с удовольствием взяли: оставил добрую по себе память. Может, даже на ту же бы «вертушку»  его посадили, на которой налетал несколько сотен добротных, «на полную катушку» часов…Но нет…Что-то ему мешает.
Что-то постоянно ему по жизни мешает.
Да, Василий Макарович прав: гонору в нем действительно не меряно. И откуда в нем это? Только не от матери. Та всегда жила скромно, ни на что в жизни не претендовала, гнула спину  на совхозном скотнике, обихаживала и своих, и чужих животных, ни о чем другом больше не помышляя. Если не от матери, значит, от отца. Отца, которого он потерял, когда ему едва исполнилось три года. Отца-инвалида, попавшего на военную бойню едва ли не подростком, отсидевшего  военнопленным  пять лет в лагерях (именно там он и лишился одной руки) , после освобождения по каким-то своим, так и оставшимся никому нераскрытым убежденьям, решившего не возвращаться на родину. Может, чего-то боялся? Какого-то возмездия? Или переживал, что не умер геройской смертью, позорно сдался? Стыдно перед родными? Ушел навсегда, унес с собой все свои тайны.
От матери, когда, бывало, спрашивал об отце,   тоже мало чего мог добиться. Да она, похоже, и сама мало о своем покойном муже знала. Говорила только, что он был очень образованным. Единственное, что от него осталось: самодельная алюминиевая табакерка, пластмассовая шкатулка (то, чем он, помимо своей основной работы механизатором в совхозе, иногда промышлял), нательный крестик ( он, уже по выходе из лагеря, принял православие), ну и, наконец, крохотный медальон. Внутри медальона – овальная фотка, на фотке средних лет, разодетая в кружева, надменно смотрящая особа. Это, как все-таки разобрался Герман, была его, Германа, родная бабуля. На оборотной стороне -  почти выцветшая надпись фиолетовыми чернилами. По-немецки, естественно. Ингрид какая-то (Герман уже потом, после долгих разбирательств, исследований, с помощью лупы прочел «Ингрид Захербахен»), и адрес: «Швайфурт, Зонненштрассе, 18». Выходит, это и была конкретная «историческая родина» Германа, и не «историческая», а самая что ни есть реальная родина его покойного отца. Та, куда он, Герман,  устремился несколько лет назад. И до которой так и не доехал, - осев надолго и, как потом оказалось, прочно и безнадежно в Берлине. Пробовал пару раз дозвониться, - хотя бы до справки в этом городе. Но то ли не поняли его убогий немецкий, то ли Захербахенов на Зонненштрассе действительно в природе больше не существовало. Словом, ему дали от ворот поворот. Думал, вот подустроюсь и подъеду туда сам. Не получилось.
Так вот, - то, с чего он начал, - конечно, он мог бы вернуться и Тоня, его жена, была бы этим даже довольна, и все бы, смотришь, восстановилось и жизнь бы пошла прежним чередом, по уже накатаной-перекатаной колее, где каждая кочка, каждая выбоинка  известна-переизвестна, где ничто, кажется, уже не сулит ничего неожиданного. Тишь и благодать.
Так-то оно так. Но ведь ему, когда собрался на свою «историческую родину», хотелось как раз чего-то им ранее не испытанного, не опробованного, не изведанного.

7.
«Его» сауной была та, что на улице Ольги Берггольц. Хотя была  сауна и поближе, неподалеку от метро «Большевиков», она открылась относительно недавно, он мог бы добираться до туда, даже не пользуясь машиной, - минуток пятнадцать хорошего пешего хода, но вот , - прикипело сердце единожды к «Оле», привык, его там уже хорошо знали, он был уже старожилом, завсегдатаем,  поэтому и не польстился на новизну. Как говорится, «один старый друг лучше дюжины новых». 
По дороге завернул в почтовое отделение на Большевиков, попросил девушку посмотреть, нет ли для него чего-нибудь из «до востребования». Оказалось, - есть. Конверт с немецкими марками, но Герман знает, что внутри этого конверта еще один, - там уже письмо то ли от жены, то ли от дочери. Так уж он, когда покидал Германию, договорился с одним из тех знакомых, кто в той Германии оставался. Родные не должны знать, что он вернулся в Россию, они будут писать «postlagernd» на имя этого знакомого (почему они должны писать на имя этого человека, а не его собственное, Герману пришлось придумывать очень сложную, но кажущуюся ему вполне правдоподобной легенду), ну а этот знакомый уже потом будет пересылать ему корреспонденцию сюда, в Питер. Так было задумано и так достаточно бесперебойно функционировало на протяжении всех почти полутора лет, что он уже находился здесь.
Письмо пока читать не стал, положил в карман. Он, конечно же, прочтет его, но лишь  после первого десятиминутного захода, когда пройдет и расположится в комнате  отдыха.
Парковка у этой сауны не охраняется. Ничего страшного. На его «Пятерку» едва ли какая душа покусится. Днем, чтобы попасть сюда, надо заплатить шестьсот рублей за час (ему почти всегда этого часа хватает). Стольник банщику (чтобы уважал). Еще веник, прохладительные напитки. В общем, обходится ему это удовольствие, примерно, в тысячу. За это он получит сухой пар до ста двадцати градусов ( Герман предпочитает классическую финскую сауну, никаких новомодных инфракрасных; побывал однажды в турецкой хаммаме, она его тоже не прельстила), душ, мини-бассейн с вырывающимся из-под пола гейзером, комната отдыха с бильярдом,  буфетом,  телевизором (НТВ+), нардами и караоке.  Услугами банщика предпочитает не пользоваться: похлестаться веником он может и сам, руки у него не отвалятся, зато сэкономит. Массаж заказывает не чаще одного раза в месяц. Всегда обходится без девочек. Не потому, что он против девочек, как таковых  (никак нет!), просто действует по принципу «мухи отдельно, котлеты отдельно». Девочки и сауна «в одном флаконе» это все равно, как если бы ему подали антрекот с приправой в виде изюма.
-Чего-то с лицом сегодня у вас, - банщик сочувственно всматривается в физиономию Германа. -  Неужто приболели?
Герман не представляет, что у него такого необычного с  лицом, но с банщиком вступать в разговоры не хочет.
-Спалось, может, плохо.  Кто там сейчас у вас из гостей?
-Да малышня какая-то, – поморщился банщик. - Первый раз вижу.
Это издержки дневного посещения: можно нарваться на случайных людей. Вечером, как правило, гужуется степенная, проверенная  публика.
-Вы им – в случае чего,- укорот. Чтобы лишку не баловались.
Ну, это уж – дудки. «Укорачивать», за порядком следить, - это, братец, уже твоя прямая работа.  Но, прежде всего, перед тем, как нырнуть в парную, - принять душ. Но без мыла. Мыло обезжирит кожу, а это чревато пересыханием.
Парная рассчитана на восемь посетителей, сейчас, без Германа, их всего трое. Теперь с ним стало четверо.  Банщик его не обманул, - типичный молодняк. Пожалуй, лет по семнадцать. Один сидит на среднем полке, свесив ноги. Двое стоят. И то и другое в сауне противопоказано: может, если есть предпосылки, привести к тепловому удару. Лучше всего, - спокойно лежать. А если сидеть, - чтобы  ноги при этом были на одной высоте с телом. Короче, - согнуться в коленках.  Однако вмешиваться  Герман,  разумеется, не будет. Пусть делают, как хотят. Он же, Герман, только поднимется на тот же средний полок и ляжет так, как положено. Классическая, что ли, поза: вытянув ноги, руки, максимально расслабившись.
Пока так лежит, можно и поразмышлять. 
Допустим, это письмо от жены… А это почти наверняка письмо от жены. О чем же она могла ему на этот раз написать? В своем прошлом письме поругала его за то, что редко пишет и «почти что ничего про себя». Еще бы! Писателем он никогда не был, а тут волей-неволей приходилось что-нибудь придумывать. Еще писала о покупках (что-то из тряпок) и о каких-то вдруг появившихся болях в левом боку.
С Тоней он познакомился в Туапсе, когда пристроился на работу  спасателем на водах
В те дни купающихся в море, а их было неисчислимое количество, почти на каждом шагу предупреждали плакаты, чтоб не заплывали дальше установленных напротив береговой линии буев. О том же то и дело объявляли и по громкоговорителю. Отдыхающие, в основном, к этим предупреждениям прислушивались, но, как говорится, « в семье не без урода»: время от времени находились нарушители. Вот за ними-то и устраивалась погоня. Тоня, его будущая жена, оказалась одной из самых строптивых и дерзких нарушительниц. Ей даже как будто доставляло удовольствие выводить бедных спасателей из себя. Только вернешь ее в дозволенные пределы, смотришь, - а ее увенчанная красной шапочкой голова опять торчит из воды,  черт знает где. После, кажется, не то четвертой, не-то пятой вылазки, пришлось препроводить нарушительницу в штаб ДНД, составили протокол, предупредили о возможности самого сурового административного наказания, вплоть до принудительной высылки за пределы курорта.
Позднее, когда они уже станут мужем и женой, Тоня честно признается Герману, что делала это намеренно: уж очень ей «глянулся» этот молоденький, мускулистый, загоревший до почернения спасатель. Словом, влюбилась. А другого способа, как познакомиться с объектом своей влюбленности, она не нашла.
Надо честно признаться, Тоня серьезно помогла Герману. Не подвернись она, как знать, может, пришлось бы возвращаться в опостылевшие, убогие, суровые, не сулившие ничего, кроме натужной и почти неоплачиваемой работы родные края. А здесь - Ставрополье, благодатная земля, теплый климат, новые люди, новые возможности, новые горизонты. Именно двоюродный Тонин брат и сагитировал когда-то своего свежеиспеченного родственника, чтобы податься вместе в летное училище. Время учебы, потом еще пару лет, пока мыкался в поисках достойной точки приложения сил, - все фактически держалось на жене. Она его и одевала и кормила. И никогда ни слова упрека. Герман, разумеется, об этом никогда не забывал. И если не часто говорил об этом вслух, по причине своей сдержанности, то в глубине-то себя был всегда  ей благодарен.
Эх, Тоня, Тоня.
Однако десять минут уже прошло. Теперь в бассейн. Слава богу, этих не умеющих достойно вести себя в сауне салаг в поле его видимости уже не было: или вообще испарились или переместились в комнату отдыха, откуда доносится пощелкивание бильярдного кия. Вместо них – двое мужиков, примерно, его лет.
В комнате отдыха, куда Герман переместился после бассейна, тот же молодняк: развалились, - каждый в своем кресле: пьют пиво, дымят сигаретами, уставились в телевизор. Балдеют. Ничего, это нормально. Сам Герман, правда, каким бы любителем пива он ни был, - здесь, в сауне, предпочитает квас или, на худой конец, минеральную воду.
Вот теперь он может прочесть письмо.
«Здравия желаю мой дорогой муженек!!! Как-то ты там у себя поживаешь? Вас ис дас? Чего-то опять давно ничего от тебя. Забывать совсем начал или что? Если какую-то там фрау себя подыскал так отписал бы все как есть на самом-то деле. Я бы уж больше тогда к тебе не приставала. Все понятно. Вот и все что было. Вот и все что было. Ты как хочешь это назови. Вообще то мы тут все живем по-старому. Кто-то стареет, кто-то вроде нашей Катерины чуть не замуж собирается. Я тут нашла у нее случайно в карманах и чуть в обморок не упала. Я в свои семнадцать такое еще у себя в карманах не носила. Ты если будешь ей все-таки отдельно писать так напиши чтобы она с этим-то делом хотя бы не очень спешила. Никуда скажи от нее не денется а родит вдруг дите что мы без тебя с ним тут будем делать? Помнишь я писала тебе в последнем моем письме что у меня в боку заболело? Пошла к врачам на обследование. Они нашли там у меня миому матки. Говорят надо на операцию чтобы еще хуже не стало. А куда я сейчас на операцию когда сезон в самом разгаре? Я как сказала своей начальнице с ней прямо будто ее ошпарило. В общем умолила меня чтобы я еще хоть до осени потерпела. Я ей пообещала. Хотя и сама пока не знаю дотерплю ли. Ну про что еще тебе такого отписать чтоб интересно было? Вот когда еще только думаешь кажется всей бумаги в доме не хватит чтоб ничего не пропустить. А сядешь и ничего в голову такого не лезет. Все кажется ерунда. И тебе уже неинтересно. Ты уже другой там от нас жизнью живешь. Дядя Миша который из пятой квартиры недавно помер. Он уже давно, еще пока ты тут жил все с почками мучился. А баба Глаша с лесницы свалилась и сломала себе шейку бедра. Теперь операцию обещают но платить надо очень много, сейчас ведь у нас ничего бесплатного не делают. А денег нет. В общем беда. Кланяются тебе все кому не лень. Все спрашивают когда же мы то с Катериной в твою Германию уедем а я сама толком ничего не знаю. Герик тебе конечно некогда, я же все понимаю но ты уж как-нибудь найди хоть пару-то минуток, отпиши нам с Катериной  что да как. И можем ли мы еще надеяться.
Ну вот и все. Целую ото всей души.
Твоя верная тебе жена Тоня».
Эх, Тоня, Тоня.
Парни еще здесь, допивают пиво, докуривают сигареты, - а вот он, Герман, пожалуй, вернется в парную. Но устроится теперь не на среднем, а на верхнем полке.

8.
От отца, естественно, он не успел ничего услышать, мать, тем более,  никогда на тему его другой родины даже не заикалась. Более того, до того, как уйти служить, он вообще ни разу не задумывался, что состоит из двух половинок, - одна принадлежит огромной, составляющей, кажется, одну шестую часть всей земной суши стране с громким, славным именем СССР, другая – стране, потерпевшей поражение в последней мировой, и поэтому разделенной. И вот как все вдруг перевернулось: потерпевшей поражение, хотя и без войны, распавшейся стала страна его происхождения, а той, куда он устремился, стала страна воссоединенная, вернувшаяся к своему изначальному виду. 
А  устремился он от того, что послушался своего, можно сказать, однополчанина.
Проходя службу,  он крепко подружился там со стопроцентным , и по отцу и по матери, немцем (из бывших поволжских, а ныне казахстанских) Сашей Герлихом. Он-то, собственно,  и открыл Герману  глаза на то, что, он, вроде как, половинчатый.  Он-то своими разговорами и внес в Германа разлад, смуту.
Уже после дембеля, разъехавшись в разные стороны (Герман подался на Черноморское побережье, Александр в свой родной Айсары) они продолжали переписываться. В последующие годы Александр пару раз даже ненадолго приезжал к Герману в гости в Железноводск. Он же первым подался в Германию и, уже более-менее обустроившись, сагитировал Германа.
Герман был на положении добивающегося  ПМЖ уже года полтора, когда с ним случилось то, что, как он сам считает, ему не смыть с себя уже никогда. Пожалуй, так и умрет с этим: до конца неоправданным, непонятым, недослушанным.
Нет, многое ему в этой новой для него стране откровенно не нравилось. И то, что приходилось проживать в районе Марзана в Берлине, этом своеобразном гетто для русских немцев (чем не советская общага?). И что пока не находилось, несмотря на все его старания, достойной, как ему самому представлялось, отвечающей его профессиональным навыкам работы. И что сами коренные немцы (даже восточные) смотрели на него почти как на быдло. И что немецкий язык давался с таким неимоверным трудом. От отца, понятное дело, ему в языковом отношении ничего не перепало, а мать из немецкого знала только «Айн, цвай, драй», «Хенде хох!" и «Гитлер капут».
И все-таки… Несмотря ни на что. Он продолжал упрямо добиваться. Примеры, как такие же репатрианты, как и он, рано или поздно  благополучно  вписывались в новые формы жизни, были у него перед глазами (взять хотя бы его друга Александра). При этом никто специальной соломки под ними не подстилал. Всего добивались своим собственным горбом, терпением, старанием. Чем же он хуже их?
Его, можно сказать, подкосила, подставила предательскую ножку  череда январских праздников. И их, и нашенских: Рождество, Новый Год, День Трех Королей, наконец, старый Новый год. Вообще-то никогда особо не увлекающийся хмельным, здесь он вдруг  оттянулся на славу. Попил вволю, как не пивал уже, пожалуй, со времен отъезда из дома (тогда тоже всю предшествующую отъезду неделю гудел). Уже по завершении всех праздников, когда выходил из штопора, решил заглянуть в один из супермаркетов. Что-то ему там надо было купить. Что-то из мелочи. Но вот незадача! -  каким-то образом  одна банка пива оказалась засунутой в карман его меховой куртки. Как она там оказалась, - сам об этом не ведает. Даже потом подумал, уж не подбросили ли ему эту проклятую банку специально? На контроле его изобличили. От этой дотошной немчуры ничего не скроешь! Извлекли эту проклятую банку из куртки на свет. Тут же, не слушая его доводов, возражений на взволнованном, ломаном, через пень-колоду немецком, состряпали паршивую, обличающую бумагу.
О-о, как он возненавидел тогда их всех. Этих верных своему служебному долгу, старательных, исполнительных, неподкупных, неукоснительно блюдущих закон немцев-аккуратистов.
Состоялся суд. Нашлись даже какие-то свидетели (подумать только!). Как он, якобы, долго разглядывал этикетку на банке, как, вроде бы, предусмотрительно оглядывался по сторонам, прежде чем  уложить банку в карман. Никаких «Я не хотел. Их нихт вюнше! Я нечаянно. Ихт бин унбеабсихтиг!». Злой умысел. Абзихт. Виновен. Шульдиг».
Не оказался за решеткой только от того, что приняли во внимание его безукоризненное прошлое. Да и, надо отдать должное, коммуна хорошо его знавших русских немцев вступилась. Можно сказать, взяли его на поруки. Отделался штрафом. Но продолжать жить, чего-то еще добиваться в этой стране он далее ни за что не хотел. Ему стало противно все, все, чем он прежде в немцах восхищался, чему в полной мере хотел обучиться сам и чем, в общем-то, видимо унаследовав генетически от отца, уже в какой-то степени владел: изобретательность, целеустремленность, обязательность, даже педантизм. Ему вдруг противны стали даже такие вещи, как почти обязательный апельсиновый сок на завтрак, хлеб с отрубями, даже их знаменитый слоеный пирог-штрудель. А уж как они терпеливо стоят  на тротуаре в ожидании, когда загорится зеленый свет, даже если никаких машин за километр не видно! Посмотреть на это – и смешно и тошно становится…
Какой-то противный запашок…Что-то противоестественное. Посмотрел со своего верхнего полка вниз. Та же ребятня. Один из них трясет пивной банкой над каменкой. Ах ты…мерзавец. Такого бесчинства Герман, при всем его умении держать себя в руках, потерпеть уже не мог.
-Эй, ты!…Да-да, ты… Забыл, где находишься?
-А чо?
-А то. Ты лучше над своей, если, конечно, она у тебя есть, этой  банкой потряси. Может, ей больше понравится.
Молодняк, почти хором, против такого обращенья возроптал, но Германа поддержали  двое появившихся здесь недавно взрослых.
Расстроенный этой стычкой, Герман полежал еще минуток пять. Нет, настоящего кайфа сегодня не получалось, - сначала письмо, потом эта шпана, - надо закругляться. 
На выходе из сауны его поджидала стайка только что обиженного им молодняка. И никого из тех, на чью помощь он мог бы опереться. Правда, ничто ему не мешало вернуться под своды сауны, но это означало бы его позорное отступление, а именно этого – его позора - как раз и добивались эти паршивые, сопливые салажата.
Ладно. Значит, такая над ним сегодня планида. Надо принять это, как данность, и как можно достойнее выйти из создавшегося положения.
Герман бесстрашно пошел враждебно уставившемуся на него молодняку навстречу.
Посмотрим, кто кого.

9.
Досталось, конечно, и им и ему. Кому больше, - на весах не взвесишь. Болит ушибленная скула и губа рассечена до крови. Однако от сауны отъехал вполне удовлетворенным, порадовался за себя, - все-таки не отступил, не спасовал, не испугался, а дал бой. Как и подобает настоящему мужику.
Римма уже вернулась из своего фонда, «повисла» на телефоне.
-Ты знаешь, я помню его еще по ДК «Пищевиков». Он выступал сразу за Визбором. Да, я сама удивляюсь. Обычно начинают те, кого меньше знают, а тут случилось наоборот. Может, от того, что всю дорогу опаздывал и его пускали на сцену последним. Представь себе, - выходит такой…птенчик…с такими наи-ивными-наивными глазенками. Мне даже поначалу страшно за него стало. Ну что от такого можно ждать? Но ка-ак то-олько он запе-ел…Этот его задушевный, сразу хватающий за сердце  голос…Во мне как будто сразу все оборвалось. Знаешь, о чем я пожалела? Что все цветы, что у меня были, только что отдала Визбору. Смотрю, а Визбор тут как тут, цветы на свободный стул положил, - тут не только мои, - заболтался, смотрит куда-то в сторону. Я – быстренько- пару цветочков – хвать! И на сцену…Осторожнее!…Нет, это не тебе.
«Осторожнее» - это к нему, Герману. Забылся и едва не наступил на котят.
 Римме уже идет сорок седьмой, но она, в основном, живет воспоминаниями двадцатипятилетней давности. Пламенная, неугасимая фанатка этих самых…которые с гитарой. Слушает только их, ходит только на их концерты, вечеринки. Собирается организовать какой-то музей  (она же сама музейщица). По этому случаю собирает все, что может пригодиться. Пока отдают не очень охотно. И все равно полквартиры  уже забито каким-то барахлом.  У нее и муж был  из бардов. Правда, брак получился какой-то очень короткий. Оставил ее с ребенком лет семнадцать назад, предпочел подругу помоложе. Лет десять назад уехал за поиском «туманов» заграницу, где и помер благополучно. Случилось это последнее событие, кажется, в Израиле. Однако Римма его по-прежнему чтит. Годы жизни с ним – это ее пик Эверест. «Мне так ужасно в жизни повезло! Меня любил тако-ой человек!». А о том, что разлюбил, ушел,  даже сын не помеха, и больше, кажется, никогда о ней не вспоминал, - об этом ни звука, ни слова.  Нормальная женская логика.
Сам Герман к гитарам какого-то особенного расположения не питает. Он, вообще-то, скорее любитель духовых оркестров. При звуках  «Марша славянки»,  где бы и в каком бы исполнении его не услышал,  - не может сдержать слез. И совсем иное отношение к человеку с гитарой, особенно, если он при этом еще и поет. Наверное, это тоже из деревенского детства или, конкретнее, непосредственно от  его матери. Та, помнится, тоже иногда пела, но всегда при этом, что-то творя руками: замешивала тесто, сучила нитку, ткала. И голос, помнится, у нее был хороший.  Песня никогда не была для нее самоцелью, - только подспорьем в работе. Выйди мать когда-нибудь со своей, допустим, песней на сцену, - и маленький Герман, наложил бы, наверное, себе в штаны от стыда.
Впрочем, свою неприязнь к увлечениям подруги, чтобы лишний раз не портить отношений с Риммой (а поводов для этого у него и так предостаточно), старается скрыть. Насколько у него это получается? Бог его ведает. Спасает его, может, только то, что Римма, как большинство женщин,  ненаблюдательна.
Смыл подсохшую кровь с рассеченной губы. Что-то обозначилось под левым глазом. Неужели синяк? Вот будет дело, если хозяин вызовет его в ближайшее время к себе, а у него – эдакая блямба, медаль за доблесть.
Римма продолжает «висеть», с нее станет, - она может болтать по телефону часами, а между тем кастрюли пусты, только закисает еще пару дней назад сваренная рисовая каша. Даже картошка - как вывалила ее из пакета на стол, видимо, приготовилась почистить, в этот момент ее и застал звонок, - так до сих пор, неочищенная, на столе и лежит. И будет еще лежать долго-долго. Сам Герман – принципиально, - к картошке даже не притронется. Опять же – не мужское это занятие. Хотя – сготовить себе сам, - никаких проблем. Получится намного быстрее, чем у любой женщины и, возможно, даже вкуснее. Но только если этой «любой» женщины нет в данный момент под рукой. Разделение функций. Это, наверное, тоже прямо оттуда, - из жизни его далеких деревенских предков.
На Римму же он когда-то вышел следующим образом. Уже приняв решение вернуться на родину, подумал: «Только не обратно  в Железноводск» (В Железноводске они жили с семьей последние восемь лет, перед тем, как ему уехать). Вернуться ни с чем, не обретшим, не добившимся ничего,  и это после того, как он многое уже наобещал, посулил? Такое унижение не для Германа. Ну, хорошо, если не в Железноводск, тогда куда? Одна из знакомых по «берлинскому гетто», такая же добивающаяся статуса ПМЖ репатриантка, когда прознала о том, что Герман настроился на возвращение, попросила его:
-Если будет когда-нибудь такая возможность, может, заглянешь в Питер, зайди к моей подруге, передай ей от меня вот это. Я ей обещала. Здесь бьющееся, это история, я боюсь посылать такое  по почте.
«Бьющейся историей» оказались какие-то патефонные пластинки. Что на них было и почему они могли представлять какой-то интерес для ее питерской подруги, Герман во все это не вникал. Питер в планах Германа изначально как-то вообще отсутствовал, а тут вдруг… Что-то его зацепило. Поманило. Какая-то вдруг надеждочка появилась: «Авось, повезет и останусь».
Повезло. Остался. Женщина одинокая. Есть сын, но уже взрослый, живет отдельно. Пока Римма готовила ему, чем поужинать (Герман появился у нее на квартире уже в девятом часу вечера), успел привести в порядок комнатное окно: оно не плотно закрывалось, а на улице уже ноябрь, холодком потягивает. Словом, он остался у Риммы погостить и гостит уже второй год. Хотя многое и в ней самой, и в том, как и что эта женщина  делала по жизни, ему активно не нравилось. Но, как говорится, дареному коню в зубы не смотрят.
Не дожидаясь, когда Римма поставит финальную точку в своем телефонном разговоре, прилег на так и остававшуюся с полудня неубранной кресло-кровать. Поверх одеяла. Шуганув оттуда предварительно безногую кошку, - кубарем слетела, упав на уцелевшие лапы.  Только оказавшись на полу, в относительной безопасности, - свирепо оскалилась, грозно зашипела.
И вновь очень скоро заснул. Может, как раз благодаря тому, что лег на пустой желудок. И ему приснился сон. Будто он летает.  Но не на вертолете, а как парашютист  с долго нераскрывающимся за спиной парашютом. Когда же парашют, наконец, раскрылся - вместо того, чтобы начать плавное снижение, - кто-то как будто ухватился за парашютные стропы, и он начал стремительное восхождение вверх. Все выше, выше и выше, пока не заметил над собою чье-то улыбающееся лицо.
-Гутен таг,  майн либер зёнхен, - сказало это лицо. – Их бин дайн фатер…Абер, их гляубе, хаст ду мир еркант нихт.
На что Герман ответил:
-Я-а, нихт фёлих. 


Часть вторая

1.
Почти всю неделю хозяин не давал о себе знать. Герман даже немного стал нервничать - может, все-таки чем-то пришелся не ко двору? Нашел себе какого-то другого пилота?
Долгожданный звонок прозвучал  в пятницу поздно вечером.
-Как настроенье, Герман Иванович?
-Ничего, спасибо, нормально.
-Ну и отлично! Завтра.
-Что? – не сразу понял Герман.
-Наш первый вояж. Приезжайте часам к десяти. Я вам там на месте все объясню.
У Германа сразу отлегло.
-Что-нибудь  брать с собой?
-Только то же нормальное настроение. Ну, и экипируйтесь, как сами считаете необходимым. Я лично полечу, как турист, -  налегке.
А экипируется он так, без каких-то особенных затей:  джинсы, рубашка, хорошо пригнанная, безукоризненно застегивающаяся ветровка, на ногах – ни в коем случае не летные ботинки (недоработка производителей - у них подошва зачастую скользит по обшивке) - опять же обычные кроссовки, но без шнурков (иногда не во время развязываются), - на «липучках».
Прежде чем выйти из дома, прослушал прогноз погоды на сегодня. Ничего выдающегося. «Переменная облачность. Ветер от трех до четырех метров в секунду. Давление семьсот семьдесят восемь миллиметров ртутного столба. Влажность шестьдесят два процента». С таким прогнозом – хоть в гости к белым медведям на  Северный полюс.
-Когда вернешься? – задала вопрос Римма.
-Без понятия.
-Я бы хотела тебя предупредить. Сегодня юбилейный концерт Сережи Кивина. Ровно пятнадцать лет с момента его первого выступления. Понятно, что после концерта состоится какой-то ужин. Возможно, я вернусь очень поздно.
-Ноу проблем.
То, что Римма вернется очень поздно, - Германа абсолютно не «колышет». Был бы даже, скорее, рад, - проведи эту ночь с кем-то другим. Но кому она нужна? Вот в чем вопрос. Старая, рыхлая, уже седеющая дама. Она понадобилась только ему. Впрочем, понадобилась даже не совсем она. Догадывается ли Римма, какими доводами руководствовался ее нынешний сожитель, когда с приближением третьей ночи его пребывания в Питере из любезно предложенного ему кресла счел за лучшее перебраться  в ее полуторку-кровать? (Это уж потом, когда почувствует, что полуторка для них двоих, вроде,  тесновата, он сочтет за лучшее вернуть в кресло). Может, и не догадывается. Может, еще верит в свои чудодейственные женские чары. Женская наивность не знает границ.
-Доблестным вертолетчикам! Покорителям высот! Ура, товарищи.
Тот же, что и недельной давности, и точно также лыбящийся охранник в воротах.
-Скажи, а ты на крышу сесть можешь? – Выпалил так, словно уже давно готовил этот животрепещущий для него вопрос.
-Смотря, какая крыша.
-У меня, допустим, дом в шашнадцать этажов. Точечный…
Не успел до конца поделиться своей информацией о крыше, как  из открытого окна дома донесся громкий женский голос:
-Ну, почему, скажи! Почему ты не хочешь взять меня с собой?! Тебе, скажи, стыдно за меня? Ну, скажи, стыдно? Раз так, я могу вообще уехать от тебя. Думаешь, мне очень нравится с тобой? С тобой же нормально даже поговорить ни о чем нельзя. Тебе же ничего неинтересно. Ото всего нос воротишь. Ты же во какой зануда. Да на фиг ты вообще мне такой нужен? Я и без тебя хорошо проживу. – Теперь громкий плач.
-Разбираются. С утра пораньше. – У охранника «ушки на макушке». Довольный тем, что слышит, улыбается. – Это еще ничего, бывает и похуже. Бывает, посуду начинает, - со стола и на пол. А ты можешь себе представить, какая там у них посуда? Сервиз на сервизе. А то еще этой весной, - чуть дом не спалила. Хорошо еще бабка к себе не ушла, чует: вроде, как дымком потянуло. А она, видать, пьяная в дугу, и спать с незатушенной сигареткой завалилась. А когда вот на днях жара стояла, она же, сука, прямо голая, в чем мать родила, станет в окне. Выставится, как в Эрмитаже. Смотри на нее, сколько хошь. Ни стыда у человека, ни совести. Но девка она, я тебе откровенно скажу…
-А у тебя, видно, давно своей бабы нет, если на чужих засматриваешься. – Нет, будь Герман хозяином, он бы таких болтливых охранников у себя не держал. Быстренько бы спровадил такого за дверь.
-В смысле? – видно, с каким трудом, морща лоб, переваривает услышанное. – Баба есть. Как же без бабы? Но не такая. До этой ей далеко…Ты иди, иди. Свою поставь и иди. Там уже из ваших кто-то с раннего утра колбасится, машину к полету готовит.
Герман уже издали разглядел и признал техника. Дядя Миша. Мужик хороший, хоть уже и пожилой, предпенсионного возраста, и техник из него справный, все-таки опыта человеку не занимать, но есть в нем одна нехорошая черта: все делает слишком старательно, основательно, по принципу «сто раз измерь», «тянет резину».  Вот и сейчас, вскарабкавшись на вертолет, не спеша,  травит шланг, опускает его в дырку бака, хочет залить горючку.
-Привет!
-С добреньким здоровьем.
-Конец скоро?
-Вот – последний.  Остальные уже под завязку.
-Молодец. Горючки много?
-До Москвы хватит. Дозаправляться не надо.
-Куда летим, не знаешь?
-Чего не знаю, того не знаю.
-Ну, хорошо. Действуй.
Все-таки, Герман надеется, полетят не до Москвы, куда-нибудь поближе. Первый полет, первое испытание, - все первое грозит неожиданностями. Да и нет у него, откровенно говоря,  основательного опыта полетов на большие расстояния. Все больше в радиусе нескольких десятков километров от аэродрома: будь это, когда он работал «пожарником» или, последние восемь лет, - в агрохимии: боролся с саранчой или на удобрениях. Хотя, если понадобится, - полетит куда угодно. Было бы только разрешенье на это получено.
Первой Герман заметил выбежавшую на площадку собаку. Обернулся и увидел неторопливо приближающегося хозяина. Действительно,  наряд на нем, как у туриста, ничего специального, единственное исключение – защитный шлем, болтается на спине, на тесемочках.
-Совершим на первый раз небольшую прогулку. К озеру Долгому. Там дача у моих стариков. Немного побудем, я потом пересяду на машину и отвезу в город отца, сам он последнее время после одного ДТП боится водить машину. Вы же вернетесь на вертолете один. Задача ясна?
Яснее ясного. До озера Долгого лету отсюда всего-то с полчаса. Но это как раз то, что Герману сейчас нужно: почувствовать машину и чтобы машина почувствовала его. Чтобы притерлись друг к другу.
-Там сесть есть куда?
-Найдется. Довольно большое ровное поле сразу за домом.
Вообще-то, по инструкции, садиться положено только на хорошо подготовленную площадку, если не на аэродром, но это только по инструкции, в жизни, особенно, если имеешь дело с частным вертолетом, такое случается только, как исключение.
-Маршрут, переговоры с диспетчером я возьму на себя. – Закончил инструктаж хозяин.
У него какой-то усталый вид. И видно, что предвкушение предстоящего полета не приносит ему большой радости. Может, виною тому  только что состоявшееся, громогласное  «выяснение отношений»? Как часто они таким образом, на потеху того же отставного вояки,  «выясняют»? И если часто,  то зачем? Зачем вообще этому явно неглупому человеку какая-то «девочка по вызову»? Что, не смог подыскать себе подругу поприличнее? Резонные вопросы. Может, и получит когда-нибудь на них ответ. А не получит – тоже переживать не будет. Правильно говорится: «Чужая душа – потемки». А вообще… В чужую лучше вообще не соваться.  Благо бы в своей разобраться. 
Герман уже в кресле пилота. Хозяин в соседнем кресле. Собака сзади. Поднялась в вертолет не без страха, чувствовалось, как вся напряглась, - едва уселась в кресле, свернулась в клубочек, застыла, кажется, покорно приготовилась к самому худшему.
-Ну все, Герман Иванович. С богом, как говорится. Пусть первый блин не обернется комом.

2.
Нет, кома не получилось: вполне съедобный блин. Машина работала безукоризненно: мгновенно, кажется, пилот только задумал, а она  уже исполняет задуманное. Словом, гармония между ними полная. Да и грех, наверное, при такой идеальной погоде еще испытывать какие-то проблемы с полетом. Правда, где-то минут за десять до того, как подлететь к озеру, вдруг, откуда ни возьмись, задул достаточно сильный – сначала встречный, потом боковой ветер, вертолет пару раз болтануло, собака испуганно гавкнула.  Но кому-кому, а Герману-то было сподручно укрощать любые ветры. Когда, бывало, облетал степь, - с какими только ветрами не приходилось находить общий язык!  Сразу внес небольшие поправки, выровнял машину. Дальше летели как по маслу.
Все было бы хорошо, если бы не молчание хозяина. За все время, что были в воздухе, - никаких комментариев по поводу развертывающейся под летящим  на достаточно небольшой высоте вертолетом картины. Герману уже было так привычно слышать нескончаемые, восторженные  охи и ахи от своих пассажиров. Помнится, они даже тогда его несколько раздражали, сейчас их ему не хватало, потому что здесь все было по иному:  почти гробовое молчание. Только когда взлетели и перешли в горизонтальный полет, обратил внимание на так и не подживший до конца за прошедшие дни синяк под правым глазом пилота (как назло Герман сидел к нему именно этой стороной лица):
-Что это с вами?
-Да так. – Отвечать по всей форме, вдаваться в подробности, естественно, не хотелось.
-Подрались?
Теперь Герман в ответ только пожал плечами, а хозяин больше не приставал. За последующее время пути только пару раз перемолвился несколькими фразами с диспетчером на далеком аэродроме, уточнил маршрут. Хотя бы похвалил  Германа  за то, как тот умело пилотировал машину. Как говорится, «доброе слово и кошке приятно». 
Подстать хозяину вела себя и собака. То ли все же ощущаемая ею высота на нее давила, то ли передалось настроение хозяина – ни разу, кроме одного случая, когда  машину болтануло,  не тявкнула. Железная у собаки выдержка.
Лишь когда вертолет после короткого зависания удачно приземлился на травянистом поле, метрах всего-то в пятидесяти от дома, хозяин похвалил:
-Вери гуд.  Я в вас не ошибся.
 Еще не успели докрутиться лопасти несущего винта, как отовсюду высыпали  любопытствующие жители поселка. В основном, правда, это были или дети, или подростки, но попадались и взрослые. Герман заметил даже одну женщину с видеокамерой.
Удивление этих людей было понятно: не каждый день под окнами твоего сельского дома, , на поле, где в обычное время пасут домашнюю скотину, садится настоящий вертолет, -  удивление же Германа вызвала мощная стена-забор из красного кирпича, опоясывающая дом, где, по-видимому, жили родичи хозяина. От этого забора веяло даже каким-то замковым средневековьем.
Первой из вертолета выскочила собака. Она даже не стала пользоваться выброшенными мостками: просто совершила удачное сальто-мортале. Удачно, на все четыре лапы, приземлившись, сразу возбужденно-радостно загавкала и, задрав хвост, как заурядная дворняжка, ни на секунду не переставая оглашать местность своим лаем, помчала кругами, огибая вертолет. Теперь стало понятным, каких усилий ей стоило сдерживать свои эмоции во время полета.
Из того же красного кирпича был не только забор, но и дом, и все другие, теснящие друг друга постройки: гараж, беседка, оранжерея и еще что-то, чье назначение пока оставалось непонятным. Чувствовалось во всем: здесь проживает настоящий Хозяин. Или, как мысленно неприязненно обозвал его Герман, «настоящий куркуль».
Только его хозяин коснулся подошвой своих кроссовок земли, как собака тут же прекратила свой неподобающий ее статусу породистой собаки бесшабашный бег вокруг вертолета и, не дожидаясь команды хозяина, чинно стала у его ноги.
-Я могу возвращаться? – поинтересовался Герман, он по-прежнему находился в вертолете.
-Дя-аденька, - заканючил один из таращащихся на машину подростков. – Покатайте…Пожа-алуста.
Хозяин, прежде чем ответить – и Герману и подростку – подумал:
-Вы, я так думаю, никуда не спешите?
-Да нет.
-Ну так…Возьмите себе на борт, сколько сможете, - кивнул на ребят. – Пусть покатаются. А потом зайдете в дом. – Сказал и пошел.
Что ж, - наше дело маленькое. Велено покатать, - что нам стоит дом построить? - покатаем.
Тот недостаток внимания к своей персоне, который он испытал во время только что совершенного перелета в компании с молчуном-хозяином, был с лихвой перекрыт тем ажиотажем, теми эмоциями, которые были выплеснуты на него его новыми несовершеннолетними пассажирами.
-Дяденька, а вон туда можно?
-Серега, Серега, глянь, это ж ваша корова. Комолая.
-Точно!
-Видать, от стада отстала.
-Дяденька, а можно ее поддогнать?
-Смотри, смотри, как все побежали!
-Дяденька, а можно мы прямо над озером полетаем?
-Вот если бы еще прямо к воде подлететь.
-Ну и чо?
-Смотрите, смотрите! Это же Витька Безмен.
-Где? Где?
-А вон на лодке.
-Витек! Привет! Мы здесь!
-Ни фига не понимает. Ишь, голову задрал.
-Дяденька, а можно я на него сверху плюну?
-Ты еще лучше поссы.
Ребятня это дело хорошее, беззаботное, - дарить радость, особенно такой ребятне, всегда приятно, но бесконечно такое удовольствие продолжаться не может: все-таки надо экономить горючку, ему еще предстоит дорога назад. 
Еще раз приземлился, дождался, когда один за другим покинут кабину вертолета его возбужденные малолетки-пассажиры, - спустился на землю сам.
Помнится, велено было зайти в дом. Хорошо – зайдем. Ворота – под стать всему дому, серьезные ворота. Охранника или вообще кого-то из посторонних за воротами не видно. Герман все-таки догадался: нажал на кнопку, через пару секунд створки ворот разошлись,  и Герман уже беспрепятственно ступил на территорию дома. Куда теперь? Дом достаточно большой и дверей…Вон одни двери, вон другие. Герман бы еще долго терялся в догадках, если б не пролаяла собака. Сориентировавшись по этому лаю, Герман и отворил одну дверь, поднялся по довольно крутой лесенке. Дальше – проще. Чей-то голос, - нет, не хозяина, тот говорит тихо, а этот – на всю катушку.
-Нет, но ты объясни мне, на кой тебе черт эта махина? Деньги девать некуда? Я же предлагал: давай вложим в новый завод. По самоновейшей технологии. Финны, не кто-нибудь будут строить. Силикатный кирпич. Отбою от заказов не будет. Нет, ни в какую! Ему лучше еще одну бесполезную игрушку купить.
Столовая. За столом трое. Во-первых, сам хозяин.  Во-вторых, еще очень крепкий, квадратный, краснорожий (то ли от загара, то ли от избытка крови) мужик, на нем спортивные штаны «адидас» и тельняшка (уж очень он всем своим видом походил на покровителя Германа, Василия Макаровича). В третьих, сидящая в кресле-каталке   седоволосая пожилая женщина. Своими, словно выточенными на токарном станочке формами, тем КАК она сидела – так не сидят, а стоят специально вымуштрованные солдаты у, допустим, полкового знамени, - она напомнила Герману статуэтку из саксонского фарфора, изображающую высокородную даму не то из девятнадцатого, не то из восемнадцатого века. Это был, кажется, единственный трофей, вывезенный из поверженной и униженной Германии их соседом по домам в станице Новоорская.
-А ты кто? – первым заметив Германа, задал вопрос краснорожий.
-Мой пилот. – Хозяин смотрит вопросительно на Германа. Можно подумать, не понимает, зачем Герман вообще здесь появился.
-Я могу лететь?
Хозяин еще немного подумал, потом решил:
-Можете.
-Нет, - вдруг встрепенулась мать и, обращаясь к Герману. – Хотя бы немножко посидите с нами.
-Да, - согласился вдруг и хозяин. – Отдохните. А вертолет от вас никуда не улетит.
-Так что? – Краснорожий вновь начал приставать к хозяину. – Может, все-таки передумаешь? Мы ж не только кирпичом будем заниматься. Мы ж еще и керамикой, и облицовкой. Ты будешь, понятное дело, в доле. Это будет даже поприбыльнее, чем все твои хваленые компьютеры.
-Да я уже давно тебе сказал, папа. Что повторяться? Кирпич меня, в принципе,  не интересует.
-Да там же не только кирпич! Дурья ты голова!
-Я скоро вернусь, - хозяин живо поднялся, собака также мгновенно вскочила на все четыре лапы.
-Ты куда? – в голосе женщины  какая-то тревога.
-Я скоро вернусь, - повторился хозяин. Через несколько секунд ни его, ни собаки в столовой не было.
-В самом деле, куда он? – озадаченный отец. Встал, прошел к окну.
-Должно быть, к Дерюгиным,  –  тихо предположила женщина.
-Черт знает что, - мужик  продолжал смотреть в окно.  – Ему какие-то алкаши дороже его собственных родителей. Я уж и не помню, когда с ним последний раз нормально разговаривал. – И оборотившись лицом к женщине. – Может, ты помнишь? – Женщина промолчала. - Или молчит, или такую ахинею понесет…Лучше бы уж совсем рта не открывал. – Сказал, облегчил душу, тоже куда-то ушел.
И наступила тишина. Женщина сидит в своем кресле, смотрит куда-то вдаль, ей, похоже, никакого дела до Германа. Сидит, как пришитый к своему стулу и Герман. Так длится несколько минут, показавшимися Герману длиною в час.
Наконец, женщина тем же тихим голосом, обратив свой взгляд на Германа,  заговорила:
- Дерюгины это наши соседи. Они здесь постоянно живут. Марк  с Николашей  приятели с  детства. Замечательный  молодой человек, мастер на все руки, он так много у нас что поделал,  но, правда, не в меру пьющий. Марк  пристроил его в институт Бехтерева, там пытаются, пока без особого успеха, его подлечить, а Марк, должно быть, понес деньги его жене… Вы, наверное, голодны?
-Н-нет… Спасибо. – Пробормотал, застигнутый этим последним «Вы, наверное, голодны» Герман.
И сказал неправду. Утром, дома он едва-едва нашел, что поклевать.
-Вы не возражаете, если я закурю?
Герман уже даже не пробормотал, а промычал в знак того, что не возражает. Женщина неторопливо закурила.
-Если вы курите сами…
-Нет, я некурящий.
Герман первый раз закурил, чтоб не выглядеть белой вороной в стае с другими,  лет в пятнадцать. Решительно не понравилось и больше ни разу не пробовал.
-Вы давно знакомы с Марком?
-Нет. Я вижу его сегодня только второй раз.
И опять наступило молчание.
-Он очень одаренный человек. – Вновь тем же тихим голосом заговорила женщина. - Ему так многое было дано,  и он уже так многое в своей жизни реализовал, что я уже начинаю бояться за него. Люди, реализующие себя так рано, обычно долго не живут… Не могу понять, - зачем ему этот вертолет? Он вам ничего по этому поводу не говорил?
-Нет, ничего
-Все это очень-очень странно. Он же никогда прежде  не интересовался  вертолетами. Или самолетами вообще… Ребенком он, в основном, сидел за книгами. Все были уверены, что из него будет какой-нибудь ученый и вдруг… Он же официально после школы нигде ничему не учился. Сразу начал делать деньги... Возможно, это наследственное. Фамилия Штиглиц вам о чем-то говорит?
  Нет, Герману она ни о чем не говорила.
-Мухинское училище, - продолжала женщина. – Это известное в нашем городе…
«Я не местный», - чуть было не выскользнуло из Германа, вовремя спохватился.
- Я здесь у вас недавно живу.
-Он его основал. Точнее, дал денег. Это наш родственник.
«Штиглиц фамилия, конечно, немецкая, - подумал Герман. – Вот откуда ноги растут. Не от того ли и я  ему приглянулся, что в нем  также что-то от немца?». 
-Боюсь, его все же больше всего подкосила эта его неудачно сложившаяся личная жизнь. Фима… Его жена. Ее настоящее имя Евфимия. Это какая – то гремучая смесь… Мне кажется, он и добивался-то всего в жизни ради того, чтобы стать достойным в ее глазах… Она сейчас много печатается. Ее псевдоним Анна Решетова. Может, вам когда-нибудь приходилось…
 Герман покачал головой. Нет, книг он вообще почти не читает и про эту Анну Решетову слышит впервые… Однако спасибо этой женщине. Как он много узнал о своем хозяине буквально за несколько минут! Если бы не она…
-Это… такая жуткая ярая феминистка. По-моему, она ненавидит мужчин… Она завела себе подругу и, судя по тому, что я о ней знаю, они вдвоем счастливы... Вы уже видели эту особу?
-Какую особу?
-Ту, что он подобрал на улице.
-Н-нет.
-Могла ли я вообще когда-нибудь даже на секунду представить себе, что наш Марк… с его начитанностью, прозорливостью  может увлечься такого рода женщиной?.. Хотя отчасти я это понимаю. Своего рода перчатка вызова… Но каково мне? – Голос женщины задрожал. – Мужу проще. Он тоже, конечно, переживает, но у него мотивы другие… Вы действительно ничего не знаете про его вертолет?
«Дался ей этот вертолет! Еще хорошо, что она ничего не знает про парашют».
-Нет. Я же вам сказал.  – Немного даже грубовато это получилось у Германа. Прозвучало, как «Что вы ко мне пристали с этим  вертолетом?».  Чтобы оправдать себя, добавил.
- Да и кто я такой, чтобы  он мне о чем-то говорил? Я и он. Вы подумайте сами.
-Д-да…Конечно… Он всегда был ужасно скрытный. Все, что касалось его… Мы с мужем доставали буквально по… 
И ровно в этот момент в двери показался хозяин.
-Я готов… А где отец?
-Должно быть, решил полежать перед дорогой, я его сейчас подыму.
-Вы тоже можете лететь. – Обращаясь к Герману. - Один справитесь?
Вероятнее всего, так пошутил.
-Попробуем.

3.
Обратный полет обошелся без сюрпризов, однако сама посадка оказалась не совсем штатной. Незадолго до подлета к месту посадки усилился ветер, причем какой-то шальной: сейчас он встречный, через пару-другую секунд – попутный. Между тем один из летных законов гласит, что при заходе на посадку машина должна находиться по возможности против ветра. Резко крутанув пару раз в воздухе, Герман принял решение выключить оба двигателя и опуститься в режиме самовращения, а для этого – отклонить рычаг «шаг-газ» вниз до упора.
Еще не успела ведомая им машина коснуться земли основными опорами, заметил, как от дома к вертолетной площадке бежит, что есть сил, та самая  «взятая с улицы» подруга хозяина.. Даже отсюда сверху, хотя еще не добежала, видно, что это девочка тип-топ. Джина Лолобриджида, Мэрилин Монро. В коротких, до щиколотки, зауженных, ярко-пестрых штанишках, в свободной, короткой  маечке,  с голым пузом. Бежит, разбрасывая ноги, тряся своими шикарными титьками. Длинные, неубранные волосы полощутся за спиной по ветру, как парус.  Блондинка. Естественно.
 Бежит и чего-то кричит. Пока не заглушил двигатель, ничего не расслышал.
-Собачка, собачка, - задыхается. – Собачка убежала… Давайте поскорее. – Блондинка  уже у вертолета.
Герман выглянул в блистер:
-Что вам надо?
-Я же вам русским языком. Убежала. Собачка. Да откройте же! – Стукнула в сердцах кулаком по дюралевой дверце.
Так вот оно что. Она хочет отыскать, увидеть свою собачку на земле с помощью вертолета.
-Я не имею права.
-Какого?
-Не имею права совершать полет без разрешения, по меньшей мере, человека, который меня нанял на работу. – О разрешении аэродрома, к которому приписан этот вертолет, он, конечно, умолчит. Это было бы уже слишком.
-А я… - запнулась. – Я сплю с этим человеком.
-Без разницы.   
-Ну ладно…- Опять пошли в ход кулаки, но теперь она сотрясает ими, явно угрожая Герману, даже при это оскалила свои белые зубки.  – Я сейчас ему позвоню. -  Достала из заднего кармашка штанишек мобильник и с места в карьер.  – Котик, это я. Слушай, тут такие дела. Мой чудный Джойсик куда-то убежал…Ну, я не знаю, я пошла окунуться, оставила его буквально на пару минут, но он помчал, как стрела. Короче. Твой… этот новый хмырь болотный, он не пускает меня в вертолет, говорит, пока ты не разрешишь…Я должна отыскать Джойсика, он должен быть еще где-то неподалеку…Ну что за дела, котик? Тебе что, жаль вертолета? Ты и так мне буквально ничего не разрешаешь…Короче. Да или нет? – Отняла мобильник от уха, вновь обратилась глазами к Герману. – Слушай. Ты. – Протягивает мобильник.
-Ну что, Герман Иванович? – голос хозяина. – Долетели, похоже, нормально.
-Да, вполне.
-Что с топливом? Я просил утром  Михаила Семеновича, чтобы заправил все баки под завязку.
-Топлива еще достаточно.
-Тогда, пожалуйста, еще немного полетайте, поищите эту животину. Договорились?
-Как хотите.
-Удачи вам.
-Ну, что? – с видом победительницы, уперлась одним кулаком в бок. – Теперь можно?
-Залезай
Да,  раз она его на «ты», он будет платить ей той же монетой.
Залезла – не заставила себя ждать. Довольная, что добилась своего, - улыбка от уха до уха. Плюхнулась в соседнее кресло:
-Поехали.
-Куда?
-Сначала…- порыскала глазами. – Сначала по той стороне. Я видела, он туда побежал.
-Ты в этом уверена?
Посмотрела на него сбоку, скривилась в гримасе:
-Я всегда в себе уверена.
Самонадеянная девочка.
Хорошо хоть еще то, что пока препирался с этой сумасбродной девицей, ветер спал. Поднял вертолет без малейших проблем. Между поверхностью земли и брюхом вертолета оставил зазор метров в семьдесят Достаточно, наверное, чтобы разглядеть такое существо, как собака. Но теперь самое главное – не напороться  на какие-нибудь провода. Тогда им конец.
-Как хоть он выглядит?
-Такой…очень симпатичный. Пушистый.
-Да, понятно, с хвостом и ушами.
-Сам ты с ушами!.. У него еще бантик розовый на шее.
Бантик – это уже хорошо. Это хорошая примета. Что ж, будем искать собаку с бантиком.
-А порода какая?
-Шпиц.
Шпиц! Бесполезная собачка. Точь-в-точь такая же бесполезная, как, похоже, и ее взбалмошная  хозяйка. То и другое для  короткой забавы: поиграют и выбросят. Хотя со шпицем-то, может, позабавятся еще подольше, чем с тобой. Видно по всему, претензий у тебя много, а данных, иных, кроме того, что пока, ничего не скажешь, хороша, пока все при тебе, все работает на результат,  - больше ноль целых ноль десятых. Непродолжительным, судя по всему, будет твой  кайф. Не успеешь оглянуться, как «зима катит в глаза».
-Ну что? Теперь куда?
Подумала, ткнула пальцем. 
Это уже за дачами, там, где поля, хвойный подлесок. Вон уже и лес неподалеку. А в лесу искать с неба собаку, - все равно, что разглядывать в полдень пятна на луне.
-Учти,  запас горючего у меня не бесконечен.
-Лети, лети.
«Лети, лети». Уж не собирается ли она таким образом  облететь на вертолете весь земной шар?
-Ничего страшного, если потеряется. Заведешь себе другую собаку. Даже не хуже…
-Мне другая не нужна. Я к этой привыкла.
-Точно также привыкнешь к другой. Человек ко всему привыкает.
-Да ну тебя! Чего каркать раньше времени? Ты тоже смотри, смотри! Не должна она далеко убежать. Наверное, где-нибудь прячется. Давай обратно.
Тьфу ты!
Сделал очередной разворот на сто восемьдесят градусов. Вновь вернулись в поселок.
-А ниже никак нельзя?
Нет уж, матушка моя, - ниже, даже если ему хозяин прикажет, он здесь едва ли полетит. Слишком много высоких деревьев, строений. Того и гляди, -  чуть отбросит вертолет порывом ветра, - можно чего угодно протаранить. Хотя бы вот эту силосную башню. 
-Ну, хотя бы на немножко? – уже умоляет. – Еще хотя бы метра на два.
Черт с тобой. Метра на два, пусть рискованно, он еще опустится. Если эти два метра тебе чего-нибудь дадут.
Женщина внизу. Судя по внешнему виду, из местных. Одной рукой стыдливо придерживает полощущуюся под дуновением ветра юбку, другой показывает куда-то в сторону.
-Вот! – оживилась пассажирка, а то совсем было приуныла. – Она знает. Она показывает. Полетим туда.
Отклонился градусов на десять. Береговая полоса. Кустарник. Хилая речка. Камыши.
-Вон она! Вон она! – аж подпрыгнула, чуть не ударилась головой об обшивку. –Я ее вижу! Вижу!
Да, вот теперь собаку разглядел и Герман. Точно, - пушистая, с хвостом и ушами, розовый бантик вокруг шеи. Сидит на травке у берега, испуганно прижавшись, - так сидел бы, наверное, человек, сознавая, что над ним кружит готовый сбросить свой смертоносный груз бомбардировщик.
-Ну, садись же поскорее, пока  опять не убежит.
Легко сказать «садись». Это тебе, милая, не на биде какое-нибудь – взял и с ходу присел. Это громадная машина. Должен быть соответствующий грунт, какие-то просторы для маневра.
-Родненькая моя! Я здесь! Я здесь! – кричит, размахивает руками. – Больше никуда не убегай! Ты меня слышишь?
Разглядел, вроде, нормальную полоску. Достаточно ровная проплешина. Как будто выжженное  и не успевшее зарасти место. Метров тридцать в поперечнике. Должно как раз хватить. Теперь поймать вновь поднявшийся ветер, установить машину точно против него, - рычагом «шаг – газ» постепенно…постепенно…только без рывков  опуститься…Сели!  Земля их приняла.
Уф!
Пассажирка буквально рванула из кабины, кубарем скатилась вниз, упала на одно колено ( могла бы и ноги переломать), поднялась, помчала. Волосы вновь запарусили за ее спиной.
-Джойсик! Джойсик! Никуда больше не убегай! Я здесь!
Вернулась минуты через три, - довольная, сияющая, прижимает к груди благодарную, что ее нашли,  беспрестанно лижущую ее руки собачку.
-Возьми, - протягивает драгоценную находку.
Герман, изогнувшись,  пытается взять собаку из ее рук,  - собака сопротивляется, барахтается изо всех сил, ее страшат чужие руки.
-Да зачем она мне?-  спрашивает Герман. -  Залезай ко мне прямо с ней, я тебе помогу.
-Не надо мне помогать! - сверкнула глазами. Ей удается отцепить от себя собаку и та, наконец, оказывается в объятиях Германа. И только освободилась от собаки. - Я сейчас. – Уже не побежала, а пошла быстрым шагом от вертолета.
Куда она?
Девица уже за кустиками, что окружают их временную стоянку. Стала спиной к вертолету, опустила сначала свои пестрые штанишки, потом сверкнула на пару мгновений голой задницей.
Чего она собирается?.
Присела, но так, что ему с высоты его кресла в кабине, все отлично видно. Писает.
Вот девка! Наверняка же понимает, что она сейчас перед ним, как на ладони. Все равно делает. А, может, даже ей это доставляет удовольствие. Пописала, привстала, натянула трусики, штаны теперь тоже на месте. Уже совсем не спеша, даже едва не пританцовывая, - такое облегчение она сейчас испытывает! Так всем на белом свете сейчас довольна!  – иногда нагибаясь и срывая какие-то жалкие цветы, идет к вертолету.
-Это тебе, - первое, что сделала, когда уселась в соседнее кресло. – За хорошую работу. – Протянула Герману только что сорванные цветы. Только после этого обрушилась с самыми бурными ласками на своего найденыша, едва не задушила его в своих объятиях.
Герман начал осторожно поднимать вертолет.

4.
Только сейчас, когда выбрался из кабины (девицы с ее собачкой уже давно след простыл), почувствовал, как он ужасно голоден. Ничего удивительного: скоро четыре часа, а у него сегодня во рту – только те жалкие крошки, что нашел этим утром у Риммы на кухне, точнее, кусок вареной колбасы, остатки какого-то салата, он даже не разобрал по вкусу, - какого именно, кружка кофе. Надо обязательно что-то перекусить. Даже не просто «перекусить», - как следует пообедать.  Вошел в дом, поднялся по уже знакомой лесенке. Где-то тут поблизости должна находиться столовая… Да вот и она. Знакомая ему женщина средних лет жужжит пылесосом.
-Здрасьте. Перекусить у вас случайно ничего не найдется?
-Перекусить? – женщину даже как будто этот вопрос привел в совершенное удивление.
-Ну, да, поесть.
-Мама! – вскричала женщина. – Тут поесть просят!
-Чего, чего?
-Поесть!
Теперь пожилая, - выглянула из-за двери:
-А ну признавайтесь сразу, кто тут у нас захотел поесть?
-Да вот. Наш летчик.
-Налетался, значит, - пожилая выглядит даже очень довольной. – Аппетиту нагулял. Ну и слава богу. Поесть, милый, у нас завсегда. Было б токо желание. Иди сюда, - позвала к себе на кухню. – Здесь сподручнее.
Здесь же, на кухне, оказывается, расположился и знакомый охранник-говорун, сидит, развалясь сразу на двух стульях: задница на одном стуле, ноги – на другом.
-Ну что, повидал нашу мамзель? Как она тебе? Шуры-муры еще не строила?
-Да помолчал бы. Вот уж, право, язык-то без костей. Все молотишь, молотишь. Лучше пойди-ка, да посторожи.
-А я что, по твоему, делаю? Я и отсюдова сторожу. Мне и отсюдова все как на ладошке видно. Ни один лазутчик не пройдет. Было тут как-то…- Охранник явно оживился, осознал, - есть свежий человек, которому можно так много обо всем рассказать. -  Было это еще прошлой осенью, ближе к вечеру, я в обход, это у меня задача такая, примерно раза два в день  обход вдоль забора делать, - не завелось ли  там чего подозрительного…
Герману вовсе не хотелось  выслушивать  подвиги этого отставного вояки:
-Руки хоть сполоснуть тут есть где?
-Да вон, - показала пожилая. – И руки, и ноги, и чего токо душенька твоя не пожелает.  А я покамест подогрею тебе.
Кстати, пожилую, как оказалось, зовут Зоей Васильевной, но так она позволяет называть себя только хозяину («Он у нас вежливый. Манеры соблюдает») , для других она просто баба Зоя.
Пополоскаться, конечно, неплохо, пропотел во время полетов. Однако, в первую очередь, - посидеть немного в «кабинете задумчивости».
Только сел на унитаз, - сразу, как живая перед глазами, - недавняя сценка: мелькнувшая  на пару мгновений попка. Какая-то одновременно и отталкивающая и притягивающая особа. Теперь, пожалуй, он мог лучше понимать хозяина. Чем вызван такой его необычный выбор. Тем более, если собственная жена…Как ее? Феминистка. Можно себе представить, что это за чума, и чем грозит каждодневное общение с нею. Как же зовут эту особу? До сих пор не знает. Никто до сих пор не назвал ее по имени. Да и есть ли оно у нее?  Может, еще не заслужила. 
От девицы мысли плавно перетекли к жене. Скоро неделя, как получил от нее письмо, - до сих пор не удосужился ответить. Садился пару раз, пытался, силился, тужился, напрягал все свои извилины, чтобы  хоть что-то придумать,  - ничего. Все по старому кругу : «Жив, здоров, все хорошо, «дела идут, контора пишет», надеюсь на скорую встречу, не болейте, не скучайте». Надоело. Уже просто рука не поднимается. Странно, что она сама до сих пор не догадалась, что он вот уже второй год вешает ей лапшу на уши. Вообще-то она женщина с мозгами и ее не так просто обдурить. А, может, о чем-то и догадывается, но не хочет ему признаваться, может, еще во что-то хорошее верит, еще надеется на него. Или, что тоже вероятно, боится всей правды. Так-то, когда в потемках, может, по жизни и лучше. Бедняга Тоня.
От жены, что тоже естественно, - к дочери. Катерине скоро семнадцать. Ох, опасный возраст. Ничего удивительного в том, что поведала ему Тоня в ее предыдущем письме. Сейчас это начинают рано. Сейчас можно встретить – и в четырнадцать и в тринадцать. Как бы из нее не получилась такая же, как эта девица. Нет, не получится. Данные не те. Ни жена, ни он сам особой красотой никогда не блистали, - ничего выдающегося. Может, это и к лучшему. Будет рассчитывать не на внешность, а чего своими мозгами добьется в жизни. Хотя, конечно, добиться чего-то в наше время, когда ни папа, ни мама не подмога, - ой как трудно! Практически почти невозможно. Если только мужика себе посноровистей найдет. Чтоб уж дальше, - жить, как за каменной стеной. Хотя, опять же, где они сейчас, такие мужики? Сейчас, посмотришь, мужики тоже больше думают о себе. Как бы им получше устроиться. Им такие бесприданницы, как его Катерина, не очень-то и нужны. Им нужны женщины состоятельные. Чтобы сами были в жизни не промах. Вот и получается замкнутый круг.
Куда ни кинь – всюду клин.
-Эй! Милок! – голосок бабы Зои. – Ты там, сидючи-то, случаем, не заснул? У меня уж подогрето давно. Тебя дожидается.
Охранник по-прежнему на кухне. Хорошо еще хоть, что, пока Герман «пребывал в задумчивости», успел задремать: сидит, свесив голову, клюет носом. На столе – чего только нет. Каких только разносолов! Глаза разбегаются. Баба Зоя, заметив, как заблестели у Германа глаза, обрадовалась.
-Кушай, милый. Кушай себе на здоровье. Кушай, покамест,  есть чего покушать.
Герман не заставил себя ждать: набросился на еду.
-Знаешь, милый, - продолжает баба Зоя, - чего в нашей жизни самое главное? Жратва. Я это еще с малолетства испытала, как блокаду-то еще в девчонках пережила. Ничего больше не надо. Даже вас, мужиков. Все можно пережить. Ото всего можно отказаться, а вот от корочки хлеба, хотя бы даже и черственькой, - никогда.
-Это точно, - вдруг пробудился охранник. –  Без хлебушка ни туды и ни сюды. Хреново без хлебушка.
-А вот наши…хозяева-то которые…этого никак не понимают. Что меня в них больше всех возмущает, - почти ничего не едят. Я наготовлю, наготовлю, наготовлю, наготовлю, а потом чуть ли все скотине скормлю.
-Едят. Но мало. Это точно. Зато они в рестораны то и дело ходят, а мы нет.
-Да какая там у них в ресторанах еда! Бывала я тоже и в ресторанах. И на раздаче и в посудомойке. Ну и чего? Насмотрелась я там на ихнюю еду. Глаза б мои на нее не смотрели. Баловство это все, а не еда. Слава богу, хоть появился у нас, наконец,  в доме человек, что ест за милу душу.
-Я тоже ем.
-Ты сторож, ты не человек.
-Как это «сторож»?  «Сторож» это по ночам который, а я не «сторож». Я самый что ни есть «охранник».
-Какая разница?
-Разница. По ночам кто дрыхнет всю дорогу, почти что без просыпу,  - вот это и называется «сторож», а я, можно сказать, весь день на ногах. Это и есть «охранник». Чуешь разницу?
Герман поел,  насытился, как он уже давным-давно, может даже с тех пор, как жил у себя в Железноводске, не насыщался, - только тогда почувствовал усталость. Что ему теперь делать? Возвращаться домой? Или, скорее, туда, что он с большой натяжкой мог назвать «домом»? Никакого распоряжения на этот счет от хозяина не поступало. Конечно, он мог бы ему позвонить, - номер своего «мобильного» хозяин на всякий случай оставил. Однако большого желания беспокоить  работодателя своими «что да как» ему не хотелось.
Герман соображает, как ему дальше быть, а баба Зоя тут как тут.
-Тебе б после такой напряженной работы, сынок, неплохо бы и моцион себе заделать. Не знаю, говорил ли тебе хозяин, - комнатка тебе тут выделена. – Достает ключ. – Подём, я тебе покажу.
 Комнатка славная. Все удобства. Телевизор. Только что компьютера не хватает.
Давно у Германа не было «своей» комнаты. Да и была ли она у него когда-нибудь вообще? Что-то не припомнит. Постоянно с кем-то делил. Даже в Германии, экономии ради, жили, уплотнившись в одном  гостиничном номере. Дожил до сорока четырех, а фактически еще никогда не было, чтобы вот так, - наедине с самим собой.
Какие-то пощелкиванья из-за зашторенного окна, как будто кнутиком : бац-бац.  Выглянул из-за шторы.
Оказывается, окно его комнаты выходит прямо на корт. На корте – она. Безымянная блондинка. Одна. Переоделась. Теперь на ней белая  футболка с коротким рукавом, шоколадного оттенка короткая плиссированная юбочка. Ракетка в руках. Пытается попасть ракеткой по отскакивающему от стенки мячу. Видно по всему, какая она неумеха. Редко-редко, когда  мяч соприкоснется с ракеткой. Уж она и так и сяк, и изогнется, и подпрыгнет, а результат почти все тот же: мячик, как заговоренный, пролетает мимо нее. Да, Шараповой  из тебя, голубушка, явно не получится. Не под той звездой родилась. Внушает, правда, уважение, как она все же не отчаивается. Раз за разом подбирает мячи. Вновь и вновь заставляет их отскакивать от стенки.
Упрямая.
Интересно, знает ли, куда выходит окно его комнаты? Может, специально ради него виляет сейчас задом? Ну, это уж!…Слишком много чести, Герман Иванович. Что ты вообще для нее? Тьфу! У нее куда более грандиозные планы.
А хорошо было бы…Нет, не успел размечтаться,  вовремя вспомнилось одно из напутствий  Василия Макаровича. Мудрый все-таки мужик, этот Василий Макарович. Как многое он уже предусмотрел. Против многого предостерег. Поэтому виляй, голубушка, не виляй своей попкой, дразни меня, сколько хочешь, но я буду с тобой, как камень. А воли, чтобы совладать со своими «А хорошо было бы» у него достаточно.
Задернул штору,  прошел к дивану, снял ботинки, ослабил ремень, лег и очень скоро заснул.

5.
Его разбудил стук в дверь, потом голос:
-Эй! Валерий Чкалов! Еще не належался? Иди-ка, милый, покушай, а там, коли спячка такая напала, - опять на боковую.
Сразу глазами на часы. Двадцать десятого. Это значит, его лежка длилась почти пять часов! 
-Слышишь аль нет?
-Слышу! Сейчас приду.
Что так крепко уснул, - ничего удивительного. У Риммы он почти каждую ночь недосыпал. Во-первых, из-за кошек. Они имели обыкновение ссориться по ночам: устрашающе фырчали друг на друга. А когда у одной из них сдавали нервы, - пускалась в бегство, другая преследовала ее по всей квартире. В этом случае Римме приходилось вставать и утихомиривать  своих разбушевавшихся питомцев. И второе: Римме то и дело звонили посреди ночи. По-видимому, это были какие-то одни и те же ее знакомые, которым было привычнее ощущать биение пульса жизни именно тогда, когда все нормальные люди, вроде Германа уже давно спят. Эти люди постоянно звонили по причине каких-то своих проблем, Римма же для них была чем-то вроде телефона доверия. Она их терпеливо выслушивала, утешала, что-то им советовала. И так могло продолжаться и по часу и по полтора. Герман же был очень чуток, он не мог заснуть, пока продолжался этот телефонный сеанс психотерапии. Чтобы  самому не разораться на подругу, приходилось вцепляться зубами в подушку. И терпеть. Терпеть.
Здесь же, в полном покое, он, кажется, оттянулся на славу.
На кухне  кроме бабы Зои никого. Однако, когда пробирался темными коридорами, не без труда находя дорогу, слышал, как откуда-то доносились голоса. Кажется, этажом выше.
-Про меня не спрашивал?
-Анатольич-то? Нет, милый, Анатольич про тебя совсем ничегошеньки не спрашивал. А тебе хотелось, чтобы спрашивал? Никто, дорогой,  про тебя не спрашивал. Никому ты не нужен. Им счас не до тебя – И перейдя на шепот. – Они в бакАру играют. Знаешь, что такое бакАра?
-Знаю.
-Иди ты!
В такую карточную игру как баккара, сам  Герман никогда не играл, но  слышал. Это что-то  вроде рулетки.
 -Полчаса как расселись. -  тем же шепотом продолжала баба Зоя.  - Их там прикатило человек с десять. Теперь чуть ли не до утра. И так почти каждую ночь с субботы на воскресенье. Такой уж у них, значит,  ритуал. И, говорят, в такие суммы играют! По мильёну за ночь могут выиграть. А могут опять же и проиграть. От того и я сегодня задержалась. Но все равно скоро уйду…Вот. Садись-ка, - уже нормальным голосом. – Пожуй, чем бог послал.
Бог и на этот раз послал очень многое, бог был здесь, видимо, очень щедрым, не скупился на еду, но прежнего аппетита Герман уже не испытывал. Вот пивка бы он с превеликим удовольствием выпил.
-Ладно. Так уж и быть. Будет тебе пивко: заработал. – Баба Зоя прошла на кухню,  вернулась с  банкой  пива. – Мало будет, - сам возьмешь. За хозяина тут остаешься, а я до дому пошла.
Она так и сделала, убрала лишнее со стола,  - вскоре ушла,  и Герман остался на кухне  один.
Потягивая неторопливо пиво, стал думать, - что же ему делать дальше? Никаких распоряжений от хозяина не поступало, следовательно, он мог бы сейчас вернуться в город. Доберется до дома, когда уже наступит глубокая ночь. Стоит ли, когда ему и здесь, как говорится в басне, «и стол и дом»? Что ему там, в городе делать? От одного вида кошек его уже бросает в нервную дрожь. Но Римму о том, что он сегодня заночует здесь, разумеется, надо предупредить. Чтобы лишний раз не волновалась.  Это будет по-человечески.  Вон и телефон,  висит на стене, на мобильник тратиться не надо.
Набрал номер.
-Алло.
Это, конечно, не Риммин голос. Голос ее сына.
Попал!
-Привет, - постарался, чтобы выглядело наиболее непринужденно.
-Да, - совершенно бесстрастно.
-А мама дома?
-Мамы нет.
-А где она?
-Никакого представленья.
Вспомнил, - она же собиралась на какой-то концерт.
-Вернется, передай ей, - я ночую сегодня загородом. Она знает.
-Хорошо, передам.
-Ну ладно. Тогда пока.
-Пока.
Гудки.
Паша…Ох, уж этот Паша! В гробу бы его видел. В каких угодно тапочках.
С Римминым сыном у Германа как не завязалось изначально никаких отношений, так их не было до сих пор и в помине. Видимо, уж слишком они были антипатичны друг другу. Что  Паша думал о  новоявленном дружке своей матери, - об этом можно было легко  догадаться. Неважно думал. И Герман даже в какой-то мере его  оправдывал. Он бы сам, наверное, окажись на месте этого двадцатипятилетнего парня, испытывал, примерно, те же чувства («А катись-ка ты, дяденька,  подальше»). Но ведь и Герман, чего там греха таить? -  платил этому пареньку примерно той же монетой.
Герману всегда были  неприятны те, кого он называл «размазней», а Паша был их типичным представителем. Человеком без определенных занятий. Хотя, вроде, и успел закончить какой-то институт. Кажется, культуры. Есть такой в Питере. И даже специальность успел получить. Она настолько поразила Германа своей бестолковостью, никчемностью, что он даже постарался ее запомнить. Вот она. «Филолог-библиограф детского чтения». По специальности, понятное дело, не работает, - в каком-то фотоателье, проявляет пленки. Но дело даже не в этом: работать, в конце концов, можно кем угодно, - хоть воспитателем пойти в детский сад. Но весь его вид…Одна сторона башки заросла волосами, причем  волосы окрашены в ярко-оранжевый цвет, другая – тщательно выбрита. Серьги в ушах и вечный, задрипанный рюкзачок за плечами. На рюкзачке, - чувствуется, что творение его  собственных рук, - изображение черепа и пары скрещенных костей.
Хиппует.
Хипповать тоже можно. Почему бы и нет? Но все хорошо в свое время. Будь этому Паше сейчас шестнадцать-семнадцать, наверное, Герман бы относился к этому более спокойно. Но когда человеку уже перевалило  за  двадцать пять…
Глядя на этого Пашу, иногда невольно думает: «Хорошо, что у него самого нет такого». А ведь прежде, пока не познакомился с Пашей,  то и дело поругивал себя, что не завели с Тоней собственного сына, обошлись одной дочкой. «Вот был бы сын, мы бы с ним…на пару…Я бы его и в Германию бы взял. И, может, все-все получилось бы иначе». Словом, «Если бы да кабы, выросли бы на носу грибы». Нет, лучше уж совсем без сыновей. Проблем меньше.
Римма тоже, разумеется, переживает за сына. Но никогда  Герману в том, что ее в сыне что-то не устраивает, ни за что не признается.
-Это форма бунтарства. Самовыражения. Он не приемлет буржуазные ценности. Он ищет новые формы. Созвучные новому времени. Погоди, он еще проявит себя. Его отец тоже не сразу стал знаменитостью.
Насчет «знаменитости» об этом, конечно, тоже можно поспорить. Слишком сильно сказано. Что-то он, кроме самой Риммы и ее ближайших дружков-приятелей, точно таких же, как и она, помешанных на этих бардах, никогда о ее бывшем муже даже слыхом не слыхивал. Нет, дело даже не в этом. А что этот Паша делает, чтобы прославить себя даже в каком-то отдаленном будущем? Да, на чем – то играет, чего-то пробует петь, его где-то, по маминой просьбе, слушают, дают какие-то советы, может даже, если уж совсем жалостливые, - кто-то чего-то пообещает. И все на этом заканчивается.
А между тем, если на него посмотреть, если его послушать, - какое мнение о себе! О своих выдающихся способностях. Непризнанный гений,  да и только.
Стоило только осознать, что этот Паша сейчас хозяйничает в квартире на Коллонтай, - сразу отпало последнее, крохотное сомнение, -  стоит или не стоит ему вернуться в город. Нет, не стоит! Это уже совершенно ясно. Паша вообще-то последнюю пару лет живет у своей подруги, такой же бесшабашной, ни на что непригодной, как и он сам, но, случается, - ссорятся, тогда он может провести ночку-другую в квартире у матери. Серьезное испытание для Германа. Когда такое случается, ему приходится уступать кресло-кровать, на которое у Паши прав больше, чем у него (как – никак Паша здесь прописан, а Герман только зарегистрирован), перебираться на кухню, кое-как укладываться на раскладушке.
И вдруг в Германе, стоило ему подумать об этом Паше – в нем сразу возникло ощущение острейшей тоски.  Чуть ли не плакать хочется. 
Это состояние было для Германа не внове. Оно периодически посещало его. Не сказать, правда, чтобы очень часто. Но сегодня почему-то был как раз такой случай. А спасти себя от этой нахлынувшей тоски можно было, понятное дело, только чем.
Кажется, сказано было «Остаешься за хозяина». Вот он и воспользуется этим хозяйским правом. Открыл огромный, метра два высотой,  бар-холодильник. Чего тут только нет! Каких только заморских вин! Что ни бутылка, что ни этикетка, - хоть стой, хоть падай. Но он выбрал обыкновенную, заурядную  «Столичную». А теперь что-нибудь из закуси. Ее тут тоже…Еще одно испытание для гурмана. Но Герман и здесь не позволил себе обольститься чем-то из ряда вон выходящим. Квашеная капуста. Маринованные грибочки. Соленые огурчики. Да, все остренькое, с приправами. Как раз то, что ему сейчас нужно.
Еще не забыть про посуду. «Столичную» под мышку. Все остальное расставил на удачно попавшем ему на глаза подносе. Теперь он пройдет осторожно, чтобы, не дай бог! - не попасть кому на глаза в свою, щедро выделенную ему хозяином берлогу. И там выпьет. И за его здоровье. И за свое. А заодно и за здоровье всех, кто уже встретился на его жизненном пути, кто ему уже хоть как-то хоть чем-то в жизни помог. А далее, чем больше выпито, тем щедрее душа,  - он выпьет и за тех, кто ему уже успел насолить, наперчить, кто стал у него поперек его жизненной дороги. Кому, по большому счету, он должен быть благодарен за то, что ему, в его уже порядочно прожитой жизни, пока толком ничего добиться не удалось. Он будет готов выпить за здоровье даже этого… «не пришей кобыле хвост»   Паши, который в упор его не видит.  Пусть все будут здоровы, хорошие и плохие. Веселые и скучные. Бедные и богатые.
Но самое-то главное, - чтобы был, наконец, здоровым он сам. Здоровым и счастливым. И чтобы перестало, наконец, ныть его сердце. Чтобы отпустила свою мертвую хватку тоска.

6.
На этот раз проснулся от того, что ему стало холодно.
Темно. Тихо. Единственное, что постукивает  по барабанной перепонке – какое-то непонятное бряк-бряк-бряк. Поднялся, подошел к окну (звук доносился откуда-то снаружи), слегка отдернул штору. Да, что-то билось снаружи о стену от того, что ветрено. А холодно из-за того, что форточка открыта.
Герман бросил взгляд на часы. Начало пятого. Утра.
Побаливает голова. Неплохо бы… Вспомнил, что когда выкладывал из банки соленые огурцы, там еще оставалось много рассола. Именно то, что ему сейчас надо.
Без особого труда нашел дорогу к кухне: у него всегда хорошо со зрительной памятью, от того, допустим, и в лесу никогда не блудил. В кухне темно. И не знает, где зажечь электричество. Да и стоит ли зажигать? Привлечет к себе внимание. Лучше так, по-воровски. Отворить дверцу бара, поискать глазами уже побывавшую в его руках банку. Если бы еще вспомнить, куда, на какую именно полку ее поставил.
Только разобрался с банкой, наполнил драгоценным рассолом кружку и собрался вернуться к себе, - за дверью столовой шаги.
Атанде.
Прятаться нет смысла. Да, собственно говоря, что за причина прятаться? Он же не сейф с наличными вскрыл, только налил себе полкружки рассола. Так и застыл, не дойдя до двери пары-другой метров, в ожидании, когда войдет тот, чьи шаги все ближе и ближе.
Кто бы это мог быть?
-Кто тут? – Нет, это не Герман спросил, это хозяин. Похоже, перепугался.
-Извините. Это я.
Вспыхнул свет. Да, это он, хозяин. На нем белый костюм, белая рубашка и черная «бабочка». Куда это он в такую рань так вычурно нарядился? 
-Мне разрешили… Я лег и заснул, - Герман испытывает неловкость. К тому же еще эта кружка с рассолом в руке! Действительно, получается, как «тать в нощи».
Хозяин долго и молча смотрит на Германа. Вспомнилось, как также длинно молчала  мать хозяина. Может, это у них наследственное?
-Что там у вас? – Наконец-то заговорил!
-Рассол…  Огуречный… Я перед этим… Ну, словом, принял.
-А я хочу принять. Составьте мне компанию. – С этим подошел к бару, извлек оттуда наполненную каким-то напитком флягу.
-У меня нет привычки пить по утрам.
-Похвальная привычка. Я и не заставлю вас. Вы свой рассол, я свое виски.
Догадался: хозяину одному было скучно, самого Германа же одиночество не угнетало. Он бы предпочел уклониться от предложения, хотя с другой стороны… Не хотелось сразу же показаться нелюбезным. Еще раз вспомнилось напутствие Василия Макарыча: «Ты свою гордыню-то…».
Когда уже пошли неторопливо темным коридором, хозяин объяснил, чем вызвано его желание «кутнуть» такую рань.
– Я стал этой ночью богаче. Почти на  двадцать две тысячи евро. Пустячок, но приятно…  Кстати, как вам нравится мой наряд?.. Не удивляйтесь. Думаете, я надел это для пижонства? Нет, это униформа члена  клуба любителей баккара. Без этой униформы вам не разрешат приступить к игре. Да, как в любом закрытом клубе, здесь строгий регламент, устав и даже внушительные членские взносы. Кстати, в составлении этого устава принимал непосредственное участие и ваш покорный слуга…- Они уже поднимаются по лестнице. – Удивительно, - чем состоятельней человек, тем большими условностями, запретами, табу он пытается ограничить свою жизнь. Никогда этого не замечали? И наоборот, - чем беднее, - тем вольготнее он чувствует себя на земле…А какую роль играет в жизни человека то, что на нем надето! Вот я, например…В данную минуту…Чувствую себя джентльменом. Мне бы еще перчатки, котелок на голову, тросточку, - чем не пришелец из девятнадцатого века? Я и говорю-то сейчас, точнее, высказываюсь…Вы это замечаете? Как человек далекого прошлого. А будь на мне джинса, - каким бы юным бунтарем, ниспровергателем сейчас себя ощущал! Или, в качестве наглядного примера, надень на вас сейчас, допустим, монашеский клобук, - вы б на девочек лишний раз постеснялись бы поглядеть.
Он сейчас необыкновенно словоохотлив. Должно быть, уже «дунувши».
-А будь на вас красная рубаха палача, ваша рука сразу потянулась бы в поисках топора.
Они ступили на какую-то просторную террасу. Хозяин щелкнул выключателем.  Карликовые деревца в кадках. Крохотный водопадик. Бар. Плетеные кресла. Столик на одной ножке.  Здесь  же и  собака. Видимо, на время игры она была от хозяина отлучена. С тем большей радостью вскочила со своей подстилки, бешено завиляла хвостом, подбежала, ткнулась носом в его колена.
-Иди, иди…Ты сейчас соплями меня замараешь. – И уже усевшись за столик, Германа посадил напротив себя. - Кстати, Валерия  выражает вам свое восхищение. Вы так  классно посадили вертолет! И вообще она вам бесконечно благодарна за спасенную собачку.
Так эту блондиночку, значит, зовут «Валерия». Стоит запомнить.
-Она тоже уехала. Вместе со всеми. Послезавтра какой-то очередной смотр молодых талантов. Ей надо подготовиться…С вашего разрешения…Поскольку вы не член клуба, - снял с себя пиджак, потом «бабочку. Молча наполнил себе стопку. Выпил.
Выпил с полкружки своего рассола и Герман. Выпитое хозяином как будто в одночасье пристегнуло его язык, он опять надолго замолчал. Сидит, опустив голову, разглядывает  узор на покрытом мраморной крошкой полу.
И вдруг:
-Немножечко расскажите мне еще о себе… Помимо того, что у вас там… в резюме.

Часть третья

1.
До улицы Коллонтай Герман добрался лишь  в начале двенадцатого.
Пока ехал, голова была больше всего занята хозяином. Они просидели с ним на террасе часов до восьми утра, пока хозяин не глянул на часы и не воскликнул:
-Черт! Опаздываю.
Он, кажется, вытянул, выманил из Германа всю его подноготную. Вплоть до того, с кем и как он сейчас живет. Узнав о Римме,  при каких обстоятельствах он к ней на квартиру попал, как складываются у них отношения, порекомендовал Герману:
-Вы ей обязаны. Вы это хорошо понимаете?  Вы с ней  повнимательнее. Уделяйте ей времени побольше. Вы давно с ней вместе куда-нибудь ходили?
Нет. Герман никуда с ней за пределы квартиры не выходил.
-Вам это аукнется. Пригласите ее, допустим, в театр. Или  в ресторан. Это вас,  знаете,  как сблизит? Дайте мне слово, что вы это сделаете.
Герман, внутренне ёжась, пообещал, что «когда-нибудь».
-Да не «когда-нибудь», а в самое ближайшее время. Если не сегодня, так завтра. В ближайшее время я вас беспокоить не стану. – И еще раз.  -  Дайте мне слово.
Герман дал.   
Зачем хозяину все  это было нужно? Что ему до его, Германовой, жизни с той же Риммой? Сам же о себе при этом, даже после того, как осушил около половины фляги, не сказал ничего. Как он в таком виде еще собирался куда-то ехать? Рисковый мужик. Или просто уверенный, что всегда сможет откупиться.
И только уже подходя к двери квартиры, место хозяина в его голове было вытеснено другим человеком.  «Только бы этого…брито-волосатого не было». Он имел в виду своего… непонятно кем ему приходящегося. Словом, Римминого сыночка. Пашу.
 Нет, повезло! Паша, видимо, только что ушел, еще не выветрился из прихожей характерный для него запах: он обильно смазывал свою пощаженную на одной стороне головы гриву каким-то одним и тем же лосьоном. Но его потрепанный рюкзачок и не менее потрепанные бахилы в прихожей отсутствовали.
-Герман, это ты? – голос Риммы из кухни.
-Я, я.
-Смотри - осторожнее.
Она, разумеется, еще раз напоминает ему о котятах.
-Зачем твой Павел приходил? – первое, о чем все-таки спросилось, когда Герман также вошел на кухню.
-Зачем? Да ни зачем. Поругался со своей в очередной раз. Переночевал. Только что ушел. – Она стоит у мойки, драит почерневшую, видимо, забытую на газе кастрюлю (такое случается часто). На ней неподвязанный, болтающийся передник.
 «Как она так может? С неподвязанным. Неужели так трудно взять и подвязать?». Это в нем, определенно,  немецкое, жаждущее во всем порядка  возмущается. А вообще… Если взять не только неподвязанный передник, а многое, многое другое…Как же этой женщине далеко до его безукоризненной хозяйки Тони! Вот у кого все получается отменно. Вовремя и сготовится, и постирается, и  подошьется, и приладится, и отладится. Все, как по мановению волшебной палочки.
Однако он здесь сейчас не за тем, чтобы делать какие-то мысленные сравнения, причем явно не в пользу Риммы. Перед ним стоит задачи сделать для этой женщины, которой уже многим обязан, хоть что-то хорошее. Он дал хозяину слово и теперь должен это слово выполнять.
-Что у тебя сегодня на вечер?
-На вечер? А зачем тебе?
-Я пока тебя просто спросил. Никуда не собираешься уходить?
Немного подумала и не совсем уверенно:
-По-ка…нет. У нас, правда, намечалась одна вечеринка с участием Пожлакова, ты, может даже, о нем слышал, это известный композитор, но, как мне только что сообщили, он приболел…
-Ну вот и отлично! Очень кстати. Приглашаю тебя в ресторан.
-Куда? Куда?
-В ресторан.
-Зачем? – Безмерно  озадачена. – Ты что-то отмечаешь?
-Да нет. Просто. В ресторане можно просто посидеть, ничего не отмечая. Попьем хорошего вина, поедим. Закажем что-нибудь из ряда вон.  Послушаем музыку.
-Ты уверен?
-В чем?
-Что там будет музыка.
-Аб-со-лют-но.
-Могу себе представить, - какая.
-Мало ли, что ты можешь себе представить. Надо убедиться собственными ушами. («Авторской песни, это точно, нам там услышать не посчастливится. И слава тебе Господи»). И потом любая музыка, если она под хорошее вино, под хорошую закуску, - это совсем не то, когда ее слушаешь всухую и на голодный желудок.
-Ну, ты рассуждаешь…
-Ладно. Я все-таки еще раз тебя спрашиваю, - пойдешь со мной в ресторан? Или прикажешь искать мне какую-то другую попутчицу?
-Ну, если ты так ставишь вопрос…Конечно. Да, пойду…Но если вдруг Пожлаков выздоровеет…
-Не выздоровеет. Я это гарантирую. Я даже постараюсь, чтобы он не выздоровел.
Улыбнулась. Наконец-то.
-Я смотрю, у тебя хорошее настроение. Ты даже, оказывается, умеешь шутить. Я этого и не знала. Что с тобой случилось? Признавайся.

2.
В какой именно ресторан идти, - у Германа никаких разночтений. Пару месяцев назад он прогуливал на своем вертолете владельца одного ресторана и тот, по окончании путешествия по небу, вручил пилоту свою визитную карточку с пожеланием, чтобы тот нашел возможность посетить его заведение. «Вас обслужат на уровне ВИП. Я вам это гарантирую. Только дайте мне предварительно звоночек».
Ну, вот и представился случай. Герман позвонил.
-А-а! – раздалось, как только Герман назвал себя. – Конечно, помню! Отлично помню! Конечно, приходите. Столик на двоих. Прекрасно! Сегодня, кстати, как раз ближе к вечеру рейсом из  Парижа ожидаем партию свежайших устриц. Что? Устрицы не очень? Ну, ничего, кроме устриц у нас еще в запасе много всего. Музыка тоже. А как же? Как можно без музыки? Само название обязывает. «Ама-де-ус».  Лучшие исполнители ресторанного жанра. Самый широкий репертуар. «Чики-чики-чики-так». «Мурка». И все, как говорится, такое. Ждем.
Интересно было понаблюдать за Риммой. Чем ближе вечер, тем больше дамской суеты с ее стороны. Сходила в парикмахерскую. Вернулась с каким-то нелепым начесом. «Да? Тебе не нравится? А  мастера меня похвалили». Еще бы! Этим мастерам, понятное дело, главное -  вынуть побольше денег из кошелька клиентки. Они кого угодно и за что угодно похвалят.  Занялась гардеробом. Долго примеряла: одно, другое. Герман и не подозревал, что у нее столько нарядов. Почти все время, что ее знал, одевалась одинаково: брюки (как вариант – длинная юбка), свитер. Наконец, остановила свой выбор на бежевом жакете, зауженной в бедрах, с пикантным разрезом юбке. Под жакетом белая блузка с отложным воротничком. Вся дряблая, уже в морщинах шея открыта. Все это безобразие чуточку прикрыто хилой, блестящей безделушкой.
Зато появился румянец на щеках. Такого румянца, когда собиралась на свои очередные бардовские тусовки, на памяти Германа никогда не было.
Было обещание обслужить по разряду «ВИП». Произошло ли так на самом деле, - Герману об этом было сложно судить, поскольку в шкуре ВИП находиться никогда не приходилось. В любом случае, обслуживание было на должном уровне: весь персонал, начиная от швейцара и кончая официантом, были очень предупредительны. Даже Римма это заметила и обронила:
-Ты что тут? Не первый раз? Тебя тут знают?
-Ну, в общем-то…- Герман предпочел ответить уклончиво: понимай, как хочешь.
Когда Герман сделал заказ, а официант все аккуратно записал и отошел, Римма немного усомнилась:
-У тебя хоть денег-то на это все хватит?
-Естественно.
-Откуда у тебя деньги?
-То есть как «откуда»? Я, кажется, работаю.
-Да, но ты никогда прежде не сорил деньгами.
Да, очень верно подмечено: Герман прижимист (опять же, наверное, сказывается его потаенная немецкая природа), не любит бросать с таким трудом достающиеся ему деньги на ветер.  Но уж коли настал момент, когда тратить надо, - он будет делать это уже с русской безоглядностью: «Чтоб только самое-самое».
Принесли заказ,  и почти одновременно с этим грянула обещанная Герману музыка. Впрочем, «грянула» в данном случае не совсем правильное слово, скорее, «зазвучала». Это было начало, и для разминки ожил, заиграл один рояль.
-Неужели мы все это с тобой съедим? – засомневалась Римма.
-Обязательно. Пока не съедим и не выпьем, - никуда отсюда не уйдем.
-А, по-моему, все это уже излишество. Нужно жить скромно.
-Да, знаем, знаем. Скромность украшает человека. Давай-ка для начала…Может, водочки?
-Нет! Нет! Только не водочки. А что это?
-Какое-то…- Герман с трудом разобрал на этикетке ( там было не по-русски). – Бо..же..
-Божоле?! – Римма выхватила бутылку из его рук. – Боже мой! Это же мое! Любимое!
-Ну,  вот и пей, раз твое любимое.
-А ты?
Говоря откровенно, Герману сейчас пить вообще не хотелось. Ну, если только за компанию. И не «Божоле», конечно, а обыкновенной водочки.
Когда уже было съедено и выпито примерно на половину, вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Обернулся туда, откуда, по его ощущениям, исходил этот взгляд: какая – то шумная, развеселая компания. Зелень. В целом, человек восемь. И в центре этой тусовки – она, подружка его хозяина, лицом как раз напротив их с Риммой столика, с сигаретой в одной руке и бокалом в другой. Она-то и смотрит сейчас на Германа, во всю  улыбается. Почувствовав, что Герман ее заметил, подала знак рукой: мол, я здесь, я тебя вижу.
В первую очередь, постарался вспомнить, как же ее зовут. Валерия.
Герман еще пошарил глазами среди окружения Валерии, но хозяина нигде не нашел. Впрочем, если бы вдруг нашел, - крайне бы этим удивился. Как-то не вписывался хозяин  во все эти ресторанные декорации. Человек из какого-то другого мира. А эта Валерия – чувствуется по всему, - это ее стихия, здесь она, как золотая рыбка в аквариуме.
-Что? – От внимания Риммы не ускользнуло, что Герман посматривает куда-то вбок. – Кого-то из знакомых увидел?
Признаваться почему-то не хотелось.
-Да нет, просто…
-Я тебя ненадолго оставлю.
-А ты знаешь, где?
-Да, я уже заметила, когда заходили, - вытерла рот бумажной салфеткой, оставила на ней следы от своей помады, покинула столик, исчезла за занавеской из нанизанных на нити бус.
Для Валерии исчезновение Риммы не осталось незамеченным. Не теряя ни секунды, поднялась со своего стула, подошла к столику, за которым сейчас восседал один Герман.
-Привет, котик!
Села на покинутый Риммой стул. На ней короткая рубашечка с лямочками (выглядит почти как ночная), лифчика, разумеется, никакого, так что титьки почти на виду. Стоило Герману все это хозяйство увидеть, - почувствовал, как снизу его как будто стали поджаривать на медленном огне.
-Гуляем?…А кто эта нанафталиненная? Неужели твоя?
Сразу стало обидно за Римму.
-Нормальная женщина. Оставь ее в покое. Ты-то что здесь делаешь?
-То же, что и ты. Оттягиваюсь.
Интересно, от чего она оттягивается? Перетрудилась бедняга.
-Я, в общем-то,  здесь когда-то начинала. Полтора года назад. Вон туда как раз выходила и пела…Вот как эта сейчас…- На эстраде в этот момент стояла грудастая, в длинном, до пола,  покрытом блестками платье певица средних лет, произносила под музыку в микрофон какие-то не очень разборчивые слова про осень и неизбежное расставание. До «Чики-чики-чики-так» время еще не пришло. – Хотя, конечно,  намного лучше. А это, - кивнула в сторону покинутой ею компании, - все наши. С которыми я здесь тогда тусовалась.
Понятно. Бойцы вспоминают минувшие дни.
-Еще раз спасибо тебе за собачку. Выручил.
-Да ладно.
-Ты, в общем-то, классный мужик.
Хм…Почувствовал себя польщенным. Нет, как бы, с какой бы стороны на это не посмотреть, - получить комплимент от такой девицы, - всегда приятно. Тем более, что, судя по всему, сказано ею  было от души. Да и какой ей смысл к нему подлизываться?
-Слушай…Я всю эту неделю буду в городе.  Меня, может, скоро на ТВЦ будут показывать. Но утром или днем я бываю свободна. – Нырнула рукою себе под рубашку и, как фокусник, вынула руку с уже зажатой меж пальцев визиткой. – Позвони. Может, где-нибудь еще посидим, поболтаем…А вон и твой экспонат идет. Ей богу, ты ее в музее, что ли каком отыскал? (Ведь как в воду смотрела!) Ну все, пока, - выпорхнула из-за стола, улетела.
Пока Римма неспешно лавировала между столиками, Герман успел убрать визитку в карман, чувствуя при этом, как забилось его сердце. С чего бы это?
-Все-таки знакомая, - первое, что сказала Римма, когда оказалась рядом с их столиком. – Почему же мне не признался?
-Старая знакомая. Поэтому сначала ее не признал.
-Ну, пожалуй, на старую она мало похожа. Да ладно. Это твои дела, - Римма, все-таки, как ни умалял Герман способности женщин в том, что касалось интуиции, кажется, что-то уловила, почувствовала и заметно загрустила.
Впрочем, и Герману отчего-то разонравилось и дальше находиться в ее компании. Как будто это даже как-то стало унижать его мужское достоинство. Скорее всего, оброненные Валерией  «нанафталиненная» и «экспонат» сделали свое черное дело. Он уже и сам видел, какой нелепой, безвкусной, некрасивой, пожилой выглядит его подруга, особенно  на фоне всех других, находящихся в ресторанном зале женщин. А если сравнить ее с той, которая только что сидела напротив него и чья визитка сейчас покоилась в кармане его пиджака, почти обжигала его кожу через плотную материю, как если бы от нее исходила радиация, - вообще день и ночь.
Правда, еще посидели приблизительно один час. Доесть все, как было обещано вначале, все же не смогли, но допили. Еще десерт, по чашке крепкого кофе, и Римма предложила первой:
-Ну, все? Пошли?
Герман не возражал. Выходя из зала, успел бросить взгляд на столики, за которыми сидела компания Валерии. Похоже, их веселье только-только начиналось и, скорее всего, закончится не раньше двух часов ночи (официальное время закрытия ресторана). Уход Германа остался Валерией незамеченным: она в этот момент целовалась взасос с каким-то усатым, «кавказской внешности», брюхатым гражданином.

3. 
Следующий день – понедельник. Для кого-то «тяжелый», для Германа – «банный». Вот он и на этот раз уже собрался в сауну, даже отъехал на приличное расстояние, но вдруг…Щелк! Что-то как будто в нем переключилось,  и уже   желание  ехать дальше пропало. Остановил машину, и, оставаясь в машине,  задумался.
Эй! Герман Иванович. В чем проблема? Может, просто погода? Начавшееся еще вчера ненастье. Пасмурно, мокро. И никакого просвета на небе. Или тот недавний «базар» с молодняком, что с ним случился при недельной давности посещении сауны? Синяк до сих пор так и торчит. Хотя и не так заметен, как раньше. Непонятно. Но понятно другое: что-то с ним… В общем, не так.  Все как будто куда-то поползло. Как сшитая на живую нитку одежка. Чуть ли не впору  кричать  «караул»… Хотя, может, еще и рано.
Пока стоял, думал, не представляя, куда ему ехать дальше, ожил «мобильник».
-Ало.
-Привет, земляк!
Василий Макарович.
-Ну что? Как успехи? Еще не доэксплуатировал тебя твой олигарх  в хвост и гриву?
-Да нет.
-Это хорошо. Держись его. Твой последний рубеж. Отступать некуда – позади Москва. Почему последний? Ну, состоялось у нас вчера. Решено, - с туристами больше дел не иметь. Невыгодно. Соответственно, пилоты нам тоже не нужны. Приезжай. У тебя еще за прошлый месяц не получено и премию тебе напоследок приличную выписал.
-Спасибо.
-Не за что. Твое счастье, что ты своего нового эксплуататора во время нашел. Везунчик. А вот мои дела совсем плохи. Подсели меня мои молодые братцы по оружию. Совладельцы. Единомышленники.  Мать их…Мол, не справляюсь я. Не иду в ногу со временем. Профит, какой надо, не приношу. Лишили всех должностей и званий. Теперь я просто акционер. Словом, проводили с почетом на пенсию.
-Сочувствую.
-Как дальше жить буду, - покамест не знаю. Может, к тебе за помощью обращусь. Материальной. Одолжишь мне пару копеек на хлебушко? Как станичник станичнику.
-Одолжу.
-Молодчина! Настоящий казак.
Звонок Василия Макаровича пригодился Герману, - как-то поспособствовал принятию им решения, куда же ему двигать дальше. Развернул машину и поехал в обратном направлении на улицу Коллонтай.
Лучше бы этого не делал. Первое, что бросилось в глаза, когда отворил дверь и ступил в прихожую, - затрепанный Пашин рюкзачок. Первая мысль: «С чего он вдруг так зачастил?». Вторая мысль: «Исчезнуть!». Мысль третья: «Да и фиг с ним. С какой стати мне исчезать? Я не вор, не взламывал дверь, я здесь на законных основаниях». Прошел на кухню.
Паша стоит на голове и на руках, упираясь пятками в рваных, полосатых носках о стену. Что-то новенькое. Длинные, пощаженные ножницами волосы касаются пола, их обстоятельно обнюхивают обе кошки-старожилы, Пашин любимый лосьон им, похоже, тоже чем-то нравится.
Да, что-то новенькое, но Герман не из тех, кого легко привести в замешательство. Нервная система у него крепкая.
-Один?
Паша помалкивает. Глаза закрыты.
-Мама еще не приходила?
-Я медитирую.
Герман про себя выругался, прошел в туалет.
В общем-то, в том, что этот парень к нему так  относится, наверное, он, Герман,  отчасти и сам виноват. Как-то сразу, только увиделись, - словно черная кошка между ними проскочила. Мог бы, наверное, если бы очень постарался, найти какой-то подход, чем-то привлечь, завоевать хотя бы малюсенькое к себе уважение. Основания тому есть. Да, приживала, примак, - называй его, как хочешь. Да, примазался к матери. Но он же и не бродяга какой-нибудь. Не бич. Не алкаш. Не тянет из матери последние деньги, наоборот, что-то постоянно ей дает. У него хорошая, уважаемая профессия. И, кстати говоря, опасная. Мог бы многое  порассказать. Как выходил живым и невредимым из многих неприятных ситуаций. Когда, например, полностью отказала силовая установка и вертикальную посадку на авторотации совершить было невозможно: как назло, рычаг управления заклинило. Рухнул с высоты, приблизительно, семьдесят  метров прямо на брюхо. Хорошо, местом вынужденной посадки стало свежевспаханное поле, это смягчило удар. Отделался поломанным ребром и ушибами. А случись, если бы падать пришлось над лесом? По нему уже давно пропели бы «аллилуйю». Да, так вот, если бы ему обо всем об этом поведать, да если б еще под стопочку с селедочкой, - наверняка бы оттаял, согласился, принял. Но он же, Герман, тоже упрямый! Он, - если чувствует, что его в упор не видят, словно он пустое место,  в нем самом все на дыбы, как у ежа,  поднимается. И переломить себя он пока не может.
ПопИсал. Спустил воду. Вернулся на кухню. Паша по-прежнему стоит на голове, а одна из кошек облизывает ему волосы. Сполоснул руки под краном. Только взялся за полотенце, - принял решение: «Смотаюсь в аэроклуб. Разведаю обстановку. Заодно  в бухгалтерию, за обещанной  Василием Макаровичем премией». А ты тут можешь так стоять хоть до второго пришествия».
Уже усевшись в машину, подумал: «Не поздновато ли? До аэроклуба ехать часа полтора. Сейчас уже четвертый. Бухгалтерия, точно, закроется в пять. Если и успею, только тютелька в тютельку… А что еще ему остается делать? Не оставаться же с глазу на глаз с этим уродом?». Больше ему ехать было некуда и незачем… Правда, в бумажнике…Вот он, всегда при нем…Оставалась визитка. Та, что всучила ему только вчера ушлая, бесшабашная хозяйская подружка. Зачем она это сделала? Хоть и «бесшабашная», но попусту она ничего делать не станет. Значит, преследует какую-то цель. Значит, он ей за чем-то нужен. Хозяина ей маловато? Или того же – усатого, с которым при его уходе целовалась взасос. Стерва, судя по всему, она еще та. Отпетая. И хозяина…Нет, не то, чтобы жалко…Чего его жалеть? Что у него, своих глаз нет? А как-то…все же обидно за человека. Вон он ей какую жизнь…разлюли малину устроил. Живи-не хочу. А ее еще куда-то все на сторону волочит. Вот уж что правда, то правда: «Как волка не корми…».
Однако сказано было: «Утром и днем». А сейчас – вот-вот и вечер настанет. Следовательно, этот вариант на сегодня уже отпадает. Остается одно: домчать, как можно скорее, до аэроклуба.
Домчал, но до роковых пяти, когда, он уже по прежнему опыту это знает, наглухо захлопнется заветное окошечко в бухгалтерии,  остается всего-то минут семь. Побежал, как бегун на стометровку. Еще столкнулся с какой-то бабой по дороге, та что-то свирепо прокричала ему во след.
Слава богу! Окошечко еще открыто.
-Здрасьте,  – задыхается, приводит дыхание в порядок. – Там мне за прошлый месяц и какая-то еще премия.
-Все-все-все! – та, что по другую сторону окошечка, возмущенно замахала руками. – Я уже и сейф закрыла.
-Ну, пожалуйста, я специально из города пер. – Единственное, кажется, место, где Герман может пойти на уступки, опуститься до уговоров, - это бухгалтерия.
-А мне какое дело, откуда вы перли? Надо во время переть.
-Ну, пожалуйста. Ну, Виктория Леонидовна, вы же добрейшая женщина.
Еще одно «пожалуйста», «Виктория Леонидовна» и, что, наверное, самое главное, - «добрейшая женщина» все-таки сделали свое дело.
-Ладно. Только ради вас. И только в последний раз.
-Да уж, скорее всего, в последний. Похоже, я вам тут больше не нужен.
-Да? Что вы говорите? – говорит и одновременно открывает сейф. – Кто вам так сказал?…Распишитесь…Это за прошлый месяц.
-А премия?
-Никакой премии я не вижу.
-Мне Василий Макарыч…
-Вот и идите к Василию Макарычу. А по моим бумагам – ничего. Все, оревуар, я закрываюсь, - окошечко захлопнулось.
Ладно. Хорошо. Хотя бы что-то получил. А к Василию Макаровичу идти, чего-то выяснять, ему сейчас неохота. Да и Василию Макаровичу, по-видимому, сейчас вовсе не до него. Тогда…что ж? В обратный путь?
Какой-то странный у него сегодня день. Бестолковый. Ни вашим, ни нашим. Мечется туда-сюда. Как заводная игрушка. Примерно того же типа, какими торгуют на станциях метро. Пружинку в пузе накрутят и вот они, бедняги, бегают, ползают, прыгают, лают, и все это под ногами снующей, спешащей, вечно куда-то опаздывающей толпы. Надо бы как-то упорядочиться, прижаться, что ли, к чему-то понадежнее, поукрывистее, чтобы поменьше посторонних глаз. Отдохнуть. Отдышаться. Зализать какие-то, особенно беспокоящие раны. Собраться с духом, наконец.
Чего-то все-таки он в этой жизни делает не так. Куда-то изначально неправильно свернул. Теперь идет ложной дорогой. Чем дальше, тем глухоманнее. Место все более незнакомое. И продираться сквозь все сгущающуюся чащу становится все сложнее. А небо над головой – все Уже и Уже, все более рваными кусочками. Стремительно темнеет. А скоро совсем наступит ночь.
Может, ему стоит все же вернуться к своим? В Железноводск? Повиниться за свою неудачу. Покаяться. «Мол, да, начал за здравие, - какие только планы не строились! Чего только не наобещал!  – кончил, как чаще в жизни бывает, за упокой». Значит, что-то помешало. Где-то что-то сработало не так. Не осилил, не сдюжил, не взял планку. Ну,  так и что же? Хуже от этого, наверное, все равно не стал? Примите таким, как есть. Не хватающим звезды с неба. Рядовым рода человеческого. Родные, точно, будут рады. Тоня успокоится, - муженек опять при ней. Да и дочка наверняка. Пусть даже у нее сейчас этот сумасбродный  период, мальчиками полна голова, - ей тоже отец ой как нужен. Чтобы рядом, под боком, а не за тридевять земель в тридесятом царстве.
Да, решено! Вот сейчас вернется на Коллонтай,  сразу засядет за письмо. Напишет всю голую правду, объяснит, подготовит почву, и, только сделав это, будет потихоньку собираться в дорогу.
Да, но…С родными-то наверняка не будет проблем, но…До чего ж не охота возвращаться туда, откуда ты уже однажды – казалось бы, раз и навсегда ушел! Опять – изо дня в день – встречаться с теми, с кем уже отпил «отвальную». Ступать в ту же гнилую, обмелевшую, истощившую все свои ресурсы  речку. Заниматься теми же вонючими удобрениями, той же не знающей покою, из года в год накрывающей их с неба, ненасытной саранчой. И это после того, как  уже расплевался со всем этим! Отодвинул в далекое, изжитое прошлое. Даже когда ему иногда что-то из этого прошлого приснится, - горло, словно обручем, словно надели  на него  тесный ошейник, - сжимает тоска.
Нет, с письмом он все же пока повременит. А со сбором в дорогу - тем более. Еще не все разрешилось здесь. Еще что-то, может быть, и получится. Может, даже тот же его новый хозяин в чем-то как-то поможет. Мужик он хоть и со странностями, но, очевидно, деловой (иначе, откуда у него такие капиталы?) и к нему, вроде, по - хорошему. Василий Макарович опять, в который уже раз, прав: ему надо всеми силами держаться за него. А эту…Прости меня, господи, проститутку…Нет, от нее держаться, как можно дальше. Иначе она все испортит. Тогда уж лишит его последней надежды. Да и с Риммой тоже… А более всего с ее источающим ледяной холод сыном. Тоже как-то надо ладить. Иначе все полетит в тартарары.
Рюкзачок в прихожей отсутствует, зато Римма здесь, стоит на коленях. Кормит своих ненаглядных кошечек. Герман отсчитал из только что полученных за прошлый месяц ровно половину, положил на кухонный стол.
-Это тебе. – Сказал, тут же поправился. – То есть нам.
Римма даже не посмотрела, все ее внимание устремлено на кормящихся кошек.
-Твой опять был. Ты знаешь?
Теперь кивнула головой.
-Опять со своей поссорился?
Встала с колен. Только сейчас стало заметным, что она расстроена.
-Какие-нибудь проблемы?
-Да. – Буркнула и прошла в комнату. И уже оттуда. – Он  больше не может с Ларисой. Хочет разменять квартиру.
Хм…Вот уж действительно не было печали.
-На что он хочет ее разменять?
-Есть варианты. Пока – самое реальное – на две комнаты в коммуналках. Еще есть вариант: комната и две комнаты, но тогда нужна очень большая доплата. А денег – ни у него, ни у меня.
«И у меня, естественно,  тоже. Это, похоже,  – кранты».