Эвакуация

Гордеев Роберт Алексеевич
               http://www.proza.ru/2009/01/11/448      
               
       Потом возникло слово «эвакуация». Мама намеревалась эвакуироваться вместе с тётей Олёной (она тоже была беременна), и дядя Андрюша уверенно обещал это организовать. И тётя Наташа со своими детьми готовилась к отъезду. И вдруг выяснилось, что Олёна с Женькой уже уплыли через Ладогу на катере! Мама расстроилась и очень переживала, упрекала дядю Андрюшу: "ты же, ведь, обещал"! Он молчал, что-то пытался объяснить, отводил глаза и снова обещал... Мама махнула рукой – в прямом смысле: я помню этот жест! – и стала собирать меня в эвакуацию с детьми работников Политехнического института. Сегодня мне совершенно непонятно, почему и ей нельзя было уехать вместе со мной! Она вышила на наволочке мои имя и фамилию, пришила к ней лямки, и на следующий день с набитой  вещами наволочкой за плечами и небольшим чемоданом мы приехали к домам студенческого общежития. Эти два или три дома и сейчас находятся внутри квартала между нынешней улицей Хлопина и проспектом Непокорённых (бывшей Большой Спасской). 

       Дети вокруг были самого разного возраста и почти не плакали - плакали, в основном, их матери. Потом в сопровождении нескольких женщин мы оказались на Московском вокзале. Долго шли по низкому дощатому перрону вдоль поезда, составленного из дачных коротких старых вагонов, мама несла чемодан. Перед вагоном отдала его какой-то тётеньке, и здесь слёз было уже больше. Я, помню, всё-таки не плакал, и даже когда поезд отошёл, крепился изо всех сил, хотя ещё никогда не оставался надолго без мамы.

       Нас привезли в Боровичи. Помню длинную дорогу за город мимо двух высоких конусообразных холмов (может, это были «терриконы»?): ведь в Боровичах до войны добывали бурый уголь. Долго шли пешком, с остановками, самых маленьких немногочисленные взрослые несли на руках. Километрах, видимо, в пяти от города в середине леса был организован лагерь, и мы стали жить в каких-то фанерных домиках и палатках. Так прошёл почти месяц.
 
       И вдруг появился Дедушка! Он приехал за мной. Был, видимо, конец августа или самое начало сентября. Воспитательницы долго не хотели меня отпускать, пытались при мне убедить Дедушку в неразумности его желания забрать меня, говорили, что город  вот-вот возьмут немцы. Дедушка был непреклонен и увёз меня обратно в Ленинград. 

       Хорошо помню то утро. Поезд пришёл на Московский вокзал, видимо, часов в пять утра. До шести – комендантский же час! – из вокзала никого не выпускали, и мы  сидели в небольшом квадратном зале с высоким потолком на железнодорожном диване, пахнувшем тем особым, железнодорожным запахом.
       Было холодно, на улицах очень мало людей, тротуары мокрые от дождя. Мы пешком пришли к нам на Кирочную. Бабушка была у нас, они с мамой очень обрадовались и кто-то из них сказал, мол, будем теперь все вместе, а там будь, что будет. Постучалась соседка Ольга Иванна и сказала, что на углу Восстания и Кирочной дают морковку без карточек. Очередь была совсем небольшая, морковки  много, и мы принесли её домой в набитой до краёв бабушкиной смешной кошёлке, сделанной из продетых друг в дружку ремешков. Потом эту морковку мы растягивали со дня на день долго, очень долго, и где-то, видимо, уже в ноябре, её, мягкую, почти высохшую и неочищенную, Бабушка клала в суп из дуранды. А ту кошёлку, повидимому, в начале зимы мы съели, но я этого не помню.
       И чуть ли не на следующий день выяснилось, что тётя Наташа со своими сыновьями всё-таки уехала, вырвалась в эвакуацию. Я приехал, они уехали, - кто знал, кто знает, что будет завтра...

                http://www.proza.ru/2009/01/11/441