ТАК МЫ ЖИВЕМ
(трагифарс)
Я гнал машину по выжженной в это время года безжалостно палящим солнцем срединной степи. Здесь редко встретишь какое-нибудь поселение, настолько пустынны эти земли и только там, где асфальтовое шоссе приближается к железнодорожной ветке, порой с трассы, можно разглядеть несколько скученных, выцветших домиков. Меня всегда удивляет эта сгуртованность таких поселений и возникает вопрос: отчего бы им не раскинуться просторней друг от друга, ведь земли вокруг, до самого горизонта. Но нет, они и здесь прильнули изгородь к изгороди, и я делаю заключение, что это происходит из-за банальной лени казахов. Ведь стоит построиться чуть поодаль, то возникнет целый воз неудобств и даже будет трудно накричать на соседа из-за того, что его телка вытоптала картофель. Никакие голосовые связки не выдержат такой нагрузки и если учесть, что казахи не любители кричать, а все больше они ворчуны, то станет ясным это желание лепиться. Такие дома все схожие, точно близнецы и около всякого копешка запрелого почерневшего сена и скелет проржавевшей техники без резиновых покрышек, на одних осях. Кучка сиротливых овец, да с пяток грустно мычащих коров навевают уныние и призывают к размышлениям над осознанием смысла человеческого бытия. Легкий ветерок едва треплет белые кивера вольного степного ковыля и приносит из необразимого далека, протяжные ноты неизвестных мелодий дальних холмов. Они настолько древние, согбенные от времени, перевидавшие бесчисленные войны и примирения, веселые коши, смертельные набеги, людские надежды и отчаяния.
Так вот, в один из таких знойных дней угораздило меня пересекать Бетпак-далу с центра на запад и случилось моему автомобилю поломаться. Это самое неприятное, что может произойти с человеком в моем положении посреди безбрежной степи, и вдруг к неописуемой радости у кромки горизонта, я разглядел парочку сбившихся друг к другу домиков. Взметнувшийся градус настроения вызвал желание насвистывать беззаботную песенку и весело жать на газ, направляя предательскую технику к спасительным островкам. Из ближнего дома вышел мужчина с загорелым лицом кирпичного цвета и, приставив ладонь ко лбу, взялся рассматривать приближающуюся машину. Коровы прекратили жевать и тоже от скуки подняли головы, а бестолково рассыпавшиеся овцы от испуга стали сбиваться в кучу.
- Ассалам алейкум ага – вежливо поздоровался я – здоров ли ваш скот, как поживаете?
- А что это ты моим скотом интересуешься, уж не вор ли ты?
- Ну что вы ага, разве воры ездят на машинах посреди дня? – я попытался отшутиться – вижу, коровки вес набрали, бока гладкие и овечки ленивые от сытости.
Так было всегда, когда путник натыкался на одинокую юрту, прежде чем начать рассказ, что привело его к чужому порогу, должен поинтересоваться вначале о состоянии скота и лишь потом о здоровье людей.
Без скота в степи смерть!
- Не пялься на моих овец, сглазишь еще, лучше вон любуйся соседскими.
- Разве благополучие его скота не радует вас, ага? Ведь вы только одни и живете посреди этой выжженной пустыни.
- Эй, ты кто такой, чтобы учить меня уму-разуму? Я тебе задал вопрос, а ты мне так и не ответил. Зубы мне заговариваешь. А как вынесу сейчас берданку, и поглядим тогда, как станешь говорить.
- Наверное, вы правы ага, наш разговор отчего-то сразу пошел не в то русло. Я еду по трассе и у меня сломалась машина, и мне бы только ключей, чтобы кое-чего отвернуть.
- Откуда у меня ключи, если их нет у тебя – так ответил он мне, и я застыл от изумления. Он был прав.
- Ага, а вы не могли бы их взять у вашего соседа, я вон вижу, у него трактор стоит у дома.
То, что я назвал трактором, оказалось грудой металлолома, но в моем положении, было глупо привередничать.
- Я с ним уже два года как не разговариваю, так что иди и сам проси, а ко мне больше не приставай.
Так мне ответил казах, и я понял, что многое изменилось в природе моего народа и мне стало больно и стыдно и жалко этих двух неуживчивых людей. Я уехал. Так и не стал заходить в другой дом, оттого что хватило и одной выслушанной глупости.
***
Я тогда не предполагал, что это был лишь признак раковой метастазы, впоследствии охвативший сознание людей, и вот сегодня в сауне услышал такой разговор:
- Че там? Правда что эти двое, которых нашли на Бутаковке сожженными в джипе, люди олигарха?
- Да, то сам олигарх и его телохранитель…
- Говорят они евреи…
- Один из них…толи Тар толи Торковский, толи Тартаковский, стройкой занимался.
- А как было?
- Ну, эти за ним следили, потом специально своей Субарой вьехали Крузаку олигарха в зад, тот потребовал возместить. Эти говорят нет денег. Олигарх сажает их себе в джип и везет в офис, чтобы там наехать, а тут они..
- Да не тяни ты, че дальше-то?
- Вот молодцы, как разработали грамотно!
- Так че потом?
…вывезли его, приставили пистолет к голове и потребовали четыре «лимона» зеленью.
- И че?
- Ну, олигарх позвонил кому-то, туда поехал один из этих и ему отдали что собрали.
- А сколько собрали?
- Миллион семьсот тысяч в долларах.
- Нормально!!!
- А че дальше?
- Эти их застрелили и сожгли. А потом их главный застрелил того, которого посылал за «башлями» … ну, а потом и тех двух подельников тоже… из пистолета… и концы в воду
- А как установили что это трупы олигарха с телохранителем?
- Пепел отправили в Израиль и там установили…
Кто-то на выходе произнес: - Дурак, нет, чтобы пепел развеять! Тогда-бы все подчистую!
Я вспомнил тот далекий, знойный день, два сиротливых дома в степи и ясно увидел кирпичного цвета лицо неласкового казаха, а в ушах чеканно зазвучали его слова: - Не пялься на моих овец, сглазишь еще, любуйся соседскими. Я с ним уже два года как не разговариваю, иди сам проси, ко мне не приставай.
Тогда я и понял, какими были они, убившие Шакарима и Магжана и сердце, еще минуту назад стучавшее гулко, неожиданно замерло.
Рассыпая смех, семидесятилетний Николай Иванович повествовал грустную историю, но так весело, что все смеялись, а задуматься над ней, оставили моему читателю.
- Сплю я, и слышу во сне, что струится вода и дурак старый, размышляю себе, что вода к деньгам. Просыпаюсь и явственно слышу журчанье воды по стене, а я только на днях закончил ремонт и оттого меня пронзил ужас.
И, правда! По стене моей бедной спальни льется водица. Я соскочил с кровати и по лестнице вверх, а там, в дверь уже колотит соседка…
- Ох, Николай Иваныч, залила эта сука, залила меня всюшеньки, открывай гадина, душу из тебя выну…
- Трах-тах-тах, трах-тах-тах – тарабанит значит она в гневе, а дверь такая вся исшарпанная и еле дышит, к ей постоянно пьяные мужики ломятся. И тут она распахивается и на пороге предстает в синей кофте, а ниже без ничего девка в умат. Я гляжу ей промежду ног и забыл, про свою стену в спальне.
- Ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха! – летит из сауны гогот.
- И че дальше?
- Послала она нас с соседкой куда подальше, но кран все-таки закрыла и мужик какой-то из ванны орет: Люся, бля, хера ты с ими базаришь!
- И че?
- Да ниче, сижу с расстройства, пузырь открыл и пью значит, а тут звонок, с Америки друг звонит. Я ему давай рассказывать, а он мне говорит: «У нас в Америке в таких случаях приезжает полицейский и сразу выписывает штраф, а как не уплатит, то ее выселяют…»
- От это правильно … - подал кто-то голос.
- А ты что-же?
- А что я? Пузырь допил и спать лег, че с ней скандалить? Ментов вызовешь, так они за то, что их ночью побеспокоил, еще тебе-же анаши подсыпят и посля денег сдерут, а с нее что, ну разок трахнут, вот и все дела. В КСК пойдешь, потом целый год надо доказывать им цену обоев и клея и сам рад не будешь…
«А я стонал, в углу болотной выпью» - слышались мне строчки Высоцкого, из пор выступали бусинки пота не от жара, но от грусти нашей жизни.
***
На углу улиц Фурманова-Курмангазы было оживленно в этот полуденный час. Припарковав машину, я направился к павильону, торгующему дорогими напитками. Из головы не выходили суждения парильщиков, все еще шальной, я вошел в салон и замер от пересыпанного феней диалога прилично одетых молоденьких ребят. Паренек с косичкой, перехваченной у затылка пестрой лентой, говорил так быстро, что я едва успевал за его мыслью.
- Это его фишка…мы загрузили Рому по полной и сказали, чтобы откатил полтинник уе за комп, а не то через НЕТ выкатим компру на пахана…
- Он хотел нас кинуть, да не тут-то…
- Да черт он в натуре, у нас и на его машку компра, где она шпилится с чуваком из Казкомерца…
- Это с тем, у которого навьюченный «линкольн»?
- Ну да… нам так и надо мазу держать, чем наглей, тем круче…
Шагнув сквозь услужливо распахнутые перед ними двери, они неторопливо направились к стоявшему прямо на проезжей части огромному джипу. Они чувствовали себя хозяевами жизни. Я остановился у бюста Фурманова, глядя им вслед, не смея сдвинуться, точно сам я окаменел, и на секунду мне показалось, что комиссар втянул в себя плечи, скукоживаясь от страха.
В желудке остро засосало, словно в него уже несколько дней не попадала пища, и мучительно захотелось закинуть чего-нибудь сьестного в эту вечно голодную топку.
В полуподвальной кафешке было пусто, и только за дальним столом проглядывалась скучающая парочка.
Смугленькая официантка, окинув меня ленивым взором, неспешно занялась макияжем. Она неторопливо подкрасила губки, подвела реснички, и видимо решив, что я выдержал экзамен на стойкость, направилась ко мне.
- Вы уже выбрали?
- Давно…
- Делайте заказ.
- Мне бы вот этот стейк…
- Минут через двадцать…
- Хорошо, а пока если можно чай с лимоном…
Не удостаивая меня ответом, смуглянка царственно удалилась, поигрывая бедрами, точно шла по подиуму конкурса мод от «Коко Шанель».
Я глубоко задумался над собственными фразами, гадая, отчего мы, делая заказ, так выражаемся: - Мне бы вот этот стейк…, если можно чай с лимоном…
Мысли мои тягуче устремились вверх, словно бы радуясь освобождению из черепной коробки и переплетаясь с сизым дымом сигареты, утекали за толстые стены неприветливой кафешки. Было ощущение неприкаянности, или ненадобности обветшалой вещи, настолько обтрепанной, что ни у кого она уже не вызывает интереса, подобно телепающемуся на ветру старому дождевику, что порой набрасывают на пугало.
Так происходит с лакированными кузовами прежде шикарных машин оказавшихся на свалке за ненадобностью и ржавеющих под моросящими дождями, превращаясь в жалкое, ничтожное зрелище. Можно бы сравниться и со старой клячей, некогда бывшей горячим искрометным скакуном, нетерпеливым, желанным крутошеими кобылицами, но со временем истаскавшимся, истершим, прежде глянцевые копыта. Такой грустной конягой, с замутненными уставшими глазами, даже с некой застывшей тоской, как следствие жизненной усталости…
Я ощущал себя рыбацкой шхуной, отданной на разьедение соленым водам, книгой, некогда напечатанной на белой меловой бумаге, наполненной непередаваемой страстью, волшебством чувств, теперь же пожелтевшей и утратившей привлекательность, попавшей в руки хмурого истопника.
Моя крашенная официантка скрылась за дверью ведущей на кухню и надолго пропала из вида, предоставив мне, время поразмышлять над странной мыслью, что у бедных людей в нескончаемых заботах, быстрей ветшают и души. Они истаскиваются точно вещи, протираются до дыр и сквозь них начинает проистекать усталое равнодушие. Ведь души тоже изматываются от вечной борьбы с хамством, ложью, проворством и потрясающей алчностью богатых. Изможденные, они смиряются точно заржавевшие листы на ветру, колтыхаясь в грустном ожидании резкого порыва, чтобы оторваться, и полететь на затоптанную землю, где будут тихо страдать, испуганно наблюдая за суматохой. И совершенно не ясно, отчего все так устроилось, что поделилась жизнь на блеск и нищету, богатых и бедных или же так создано, чтобы испытать людей еще в этом мире? Было состояние болезненности, точно я пребывал на сыром, колючем сквозняке и хотелось мечтать о теплом, пустынном, необитаемом острове.
Наконец-то прерывая мрачные мысли, которые могли завести в непролазные дебри, к неописуемой радости высветившись лучиком надежды, появилась официантка. Она поставила на стол плетеную корзиночку с хлебом, тарелку со стейком и, забыв о чае с лимоном, выжидающе остановила на мне скучающий взор.
- Если бы вы еще дали мне вилочку – попросил я, оглядывая приборы, и виновато, по-песьи заглядывая ей в накрашенные глаза, осмелился пробормотать об отсутствовавших салфетках.
Когда, покончив с едой, я вышел под проливной дождь, ноги неожиданно понесли меня куда-то в хмарь и непогоду, мимо припаркованного автомобиля.
По асфальту, обдавая без всякого угрызения совести зазевавшихся прохожих грязной жижей, оголтелой стаей неслись машины и уносились прочь, потому что эта штука совесть, мешает жить нормальному человеку. Но вот дорогой «Лексус», обрушив на меня фейверк воды из набежавшей лужи, резко остановился и в образовавшийся проем опустившегося стекла, высунулось мрачное лицо с нестертыми заботами.
- Хочет извиниться – подумал я и устыдился, что создал проблему водителю. Я был внутренне готов простить его, ведь так мы поразительно устроены, что у нас от проклятья до милосердия всего один шаг.
- Эй, ты! Это что за улица?
Он застал меня врасплох, что я, размазывая по куртке грязь, растерянно выкрикнул: - Не знаю! – стесняясь слабой своей ориентированности, вместо того, чтобы высказать ему какой он ..удак!
Автомобиль рванул с места, поднимая в воздух, скопившийся на асфальте ливень, и я восхитился проворству, с каким успел отпрыгнуть в сторону, напомнив себе стремительную африканскую импалу.
Гул многолюдного вокзала то и дело разрывался пронзительными криками мешочников и словно в растревоженном улее, в воздухе проносились хлесткие, как удары камчи, возгласы:
- Асия, кайдасын? Калып койма Асия!
- Дорогу, дорогу, дорогу-у…!
- Ойбай! Ойбай! Калдыбай келды ма?
В баре два парня с мольбой в голосе, упрашивали недоверчивую молодую барменшу дать им в долг выпивку. На синих курках переносчиков грузов оранжевыми буквами были вышиты шанырак юрты и надписи, напоминающие древнеримские клейма рабов - Жук Тасушы. И мне, наблюдавшему эту картину, мерещилось, будто я слышу, как в их головах гудит, словно в стылых трубах нетопленных печей. Сквозь звон собираемых уборщицей пустых бутылок, донесся потеплевший голос девушки, согласившейся плеснуть им дешевого белого пойла.
На перроне, хилая бабушка наливала в грязную урну воду и, запустив в нее руку, выскребала щеткой черные стенки. Я казался себе инопланетянином, нечаянно оказавшимся в эпицентре земных страстей, и оттого, во рту появился нездоровый, солоноватый привкус разочарования.
И надо же, стоило мне завернуть за угол, как я наткнулся на весьма идилистическую картину, какую не сыщешь в другой раз, если специально посвятишь этому время.
На снегу, привалившись к металлической ребристой стене киоска, на корточках сидел мужчина и мирно дремал, едва слышно похрапывая. Легкая струйка пара вылетала из хрипящей гортани и растворялась в сыром, промозглом воздухе дня. Серебрящаяся щетина покрывала его утомленное лицо с темными кругами вокруг глаз и пустым провалом беззубого рта, застывшего точно в беззвучном крике. Паутинка неглубоких морщин разбегалась по низкому лбу, опускаясь к губам и огибая их, сплеталась вокруг скошенного подбородка.
Безуспешно засовывая крупные татуированные кисти, в узкие раструбы одежонки, он явно не мог предположить ситуацию, в которой находился и оттого, с отчаянием замерзающего продолжал бороться за остатки жалкого тепла. Вся поза человека с опорожненной бутылкой водки, зажатой между колен, была настолько гармоничной, что оставалось невольно поражаться тому.
В старой заскорузлой шинелке, картузе с опущенными ушами, он напоминал потерявшего боевой дух солдата вермахта, из романа Ремарка «На западном фронте без перемен». Просто вымотался человек на войне, и не осталось в нем больше сил, ни духовных, ни физических.
Но перебитый в бою нос, так жадно тянул в себя загазованную хмарь, что никак стыковался с безжизненным, утерявшим надежду лицом.
Рядом с ним обнявшись, словно родные братья лежали еще двое: патлатый в кожаной куртке, вельветовых китайских джинсах, башмаках на толстой подошве и другой, в рваных брюках и ботинках на босу ногу. Эти двое казались срезанными в атаке одной автоматной очередью бойцами и рухнули так, будто патлатый жаждал закрыть босоного грудью. Неожиданно босоногий заскреб беспомощно ногой, в попытке опереться на нее, но она предательски скользила по снегу, не давая ему точки опоры. Бессильной рукой он безуспешно толкал патлатого в ту самую грудь, в надежде скинуть его задеревеневшее и ставшее в одночасье грузным тело, но сорвал лишь вязаную шапочку с головы. Он уже хрипел, задыхаясь в агонии, и из зажатого телом спасителя рта, вырывались булькающие, похожие на звуки кипящего самовара, звуки.
Громко, на весь перрон зазвучала речь диктора, объявлявшего, что поезд на Защиту сформирован с головы, а не с хвоста, протяжно закричали и заметались грузчики с надписями - Жук Тасушы, а вокзальная проститутка с фиолетовым лицом, принялась терпеливо торговаться с приезжим.
Сегодня я попутным грузом получал через проводника московского поезда собственную книгу, вышедшую в России. Мое нетерпеливое состояние легко было обьяснить предстоящей встречей с ребенком, ваявшимся душными алматинскими ночами. Ведь ни для кого не секрет что момент появления книги, это и есть явление миру ребенка, чистого, не замаранного, не осмеянного, святого.
Переполненный самыми высокими чувствами, дождавшись пока выйдут пассажиры, я представился проводнику.
- Вы должны передать мне посылку из Петербурга.
- А, это вы? Сейчас, сейчас, я вам ее вынесу, она в целости и сохранности.
Перевязанная крест- накрест шпагатом, посылка с книгами еще хранила целомудренный запах типографской краски.
- Возьмите, это вам за труды… - я протянул проводнику купюру невысокого достоинства.
- Нет, что вы! Мне уже заплатили отправители.
- Тем не менее. Не отказывайтесь, пожалуйста, мне хочется вас отблагодарить.
Седой проводник трогательно расшаркался, прежде чем принять деньги.
Я испытывал то самое удовлетворение, какое испытываешь, сделав кому-то очень приятное, но не успел и повернуться, как наткнулся на людей в форме.
- Таможня. Что у вас в посылке?
- Да собственно ничего особенного, здесь книги.
- Мы вынуждены изьять их у вас.
- На каком основании?
- Это контрабанда.
- Да, помилуйте! Какая-же это контрабанда?
Старший сотрудник повернувшись к своему коллеге приказал, точно отрубил: - Изыми деньги у проводника и оформи как получение взятки на рабочем месте.
Бедный проводник стоял, сломавшись в пояснице, точно на его плечи легла тяжеленная плита, и верно проклинал меня со злосчастной купюрой.
Я должен был что-то предпринять и спасти несчастного человека.
- Давайте отойдем – предложил я старшему таможеннику.
Он великодушно позволил взять себя под локоток и отвести в сторонку.
- Слушаю вас.
-В посылке книги. Они вышли в Петербурге, и я их автор…
- Это неважно… кто автор, это контрабанда.
Он с особым удовольствием давил на корень слова «банда», и меня уже стало потряхивать от этого нажима.
- Хорошо, сколько вы хотите, я заплачу?
- Подумайте сами, сейчас мы изымем ваши книги, которые вам как автору, наверное, не терпится заполучить, я понимаю вас,… затем мы оформим протокол, и вы должны будете заплатить штраф, а может вас вызовут в суд…
- Сколько? – я чувствовал, как в аортах вскипает и пузырится кровь – этого хватит? – я протянул ему купюру значительно более высокого достоинства, нежели проводнику.
Служивый неторопливо оценил ее и, напирая на мое благородство, потребовал:
- За проводника не станете платить, он ведь из-за вас пострадал?
Боковым зрением я успел увидеть, как напрягся последний.
- Держите, это вам за него.
Я взял из рук таможенника посылку и, сплюнув ему под ноги, отправился прочь. Мне не было жаль денег, было чертовски досадно, что вымогатели в погонах испортили встречу с книгой.
***
В тесной комнатке с выцветшими обоями, на старом продавленном диване выбившемуся из сил, мне удалось забыться в тревожном сне, на остаток ночи.
Снился катящийся вниз тяжелый военный автомобиль, за которым я бегу, трясясь от страха и пытаясь запрыгнуть в него на ходу. Какие-то солдаты проносились мимо меня с носилками невообразимого хлама. Я слышал их разговоры про неопознанные предметы и приказ, ложиться головой вниз.
С удивлением обнаружил на теле камуфляж, в руках лоскутное пестрое одеяло и отчетливо увидел появившийся в небе молочно-белый шар, с круглым поясом вокруг, летящий прямо на меня. Поспешно спрыгнув с подножки и спрятав голову под одеяло, я чеканил слова молитвы, но когда осторожно высунул ее, то увидел что их видимо-невидимо. Они летели один за другим, превращаясь во множество странных парашютиков невиданных форм и проплывая надо мной, спускались к земле, теряясь из вида на улицах города. Огромный, безрукий, совершенно нагий урод в набедренной повязке, с непомерно толстыми ногами, страшно ворочал единственным круглым глазом, на жутком в язвах лице в поисках меня. Я накрылся с головой одеялом, не давая себя обнаружить, и существо прошагало мимо. Их было множество, двигающихся заполоняя пространство, и я в ужасе раздумывал над тем, отчего люди не принимают мер? Существа втягивались в золоченое элитное здание, и оттуда один за другим, начинали вылетать их же собратья. Они дрались внутри смертным боем, и вся округа наполнилась их жуткими звериными воплями. Хватая жадно воздух легкими, я вбежал в один из дворов и наткнулся на безмолвно кричащих об этих уродах людей, пытающихся укрыться в мрачном доме, с огромными пустынными комнатами. По улице, бешено храпя на скаку, неслись табуны диких коней, и начиналось невообразимое.
Небо белело, словно затягивалось молоком, по нему, будто в гигантском шоу, метались красные лучи, и я с ужасом понимал, что наступал конец света. В страхе за сына я беззвучно кричал, и успевал думать о том, что все люди на планете в отчаянии, никто не хочет умирать. Но вдруг отчетливо увидел неких важных сытых господ, равнодушно наблюдающих за картиной вселенской катастрофы. Это были непомерно разбогатевшие, и считавшие что крах не коснется их особи, а небо тем временем затянулось белым, и лишь узенькая полоска еще продолжала синеть, оставляя крохотную надежду.
Я проснулся и долго лежал без движения. Холодный, омерзительный пот, струился по телу, медленно возвращая замутненное сознание к яви. Было очень страшно от осознания нашей жизни, потому что сон мой был с глубоким смыслом и как ни странно, я разгадал его, еще находясь в его власти:
- Тяжелым автомобилем, в который я пытался запрыгнуть на ходу, вероятно было явление, называемое рыночной экономикой. Невообразимым хламом, от которого спешили избавиться солдаты, была армия. Нагих уродов с единственным круглым глазом, мой утомленный мозг ассоциировал с алчными чиновниками. Они смертным боем дрались за право находиться в золоченом здании. А толпы безмолвно кричащих людей, конечно-же были народом.
- Что-же, неужели все так плохо или я рисую себе ее такой, ведь есть же и веселое, забавное, милое, наконец.
***
Неожиданно в воспаленном мозгу набухая, точно дрожжевое тесто, стал нарастать мой вчерашний смех, перекрывший лязг вагонов, гул голосов и я все вспомнил.
История, пришедшая мне на ум после стычки с таможенниками, заставила оглушительно громко расхохотаться, подобно человеку, сошедшему с ума.
Услышанная мною в живописнейших предгорьях Алатао от прекрасного рассказчика Даулета, добрейшего актера с удивительно мягким нравом, что кажется, он не способен обидеть и мухи, она была поучительной.
Чтобы читателю было понятно, почему это должно было произойти с Даулетом, надо непременно поведать и всю предисторию. Огромного роста, крутой сажени в плечах, Даулет статью и мощью, напоминал древних кочевых батыров. Но взгляд двух черных глаз, глубоко сидевших под выпирающими мощными надбровными дугами на его лице, не сулили ничего приятного, всякому. И если отталкиваться от знаменитой теории Ламброзо, станет ясно, отчего для розыгрыша избрали именно его. Весь его вид представлял безжалостного громилу, которому не составляет труда переломать руками хрупкие человеческие кости.
Итак, в одной крупной корпорации возникла идея разыграть весеннюю первоапрельскую шутку. Наняли ловкого пройдоху-сценариста, и он быстренько сообразил, как обустроить веселую хохму. Даже сам инициатор не мог предугадать, как повернется история, и она подобно выпущенной стреле, вышла из-под контроля, принимая уродливые формы.
Собрание Совета Директоров было назначено на полдень. Одетый за счет компании в дорогой бежевый костюм, Даулет стоял, оперевшись руками об мраморный подоконник, рядом с председателем, хозяином роскошного светлого кабинета.
На вымощенную кирпичиками стоянку один за другим вьехали презентабельные автомобили: «Кадиллак», «Майбах», «Бэнтли»
- Гляди и запоминай! Тот господин, что вышел из «Кадиллака», директор нашего завода по производству спиртных напитков. Он верен мне. Болтают, что подворовывает негодяй, ну, без этого не обойтись…
Господин из «Майбаха», навязанный мне директор сети супермаркетов. Он протеже одного человека, которому я кое-чем обязан и потому пользуется своей привелегией. Совсем отбился от рук подлец, в последнее время. Надо с ним определенно что-то решать – председатель разнервничался и стал комкать руками крепко надушенный носовой платок.
Видно в ту минуту он представил себе миг, когда сможет измять судьбу ненавистного ему подчиненного, точно эту тонкую ткань. Заметив опущенный взгляд Даулета, он смутился и продолжил свои характеристики.
- А эта дама из «Бэнтли» очень крутая. Свои первые деньги она заработала на аферах. «Швыряла» банки, компании, брала предоплаты которые не возвращала, стольких россиян «побросала».
Из сверкающего лаком «Бэнтли» услужливый водитель выпустил на свет изящно одетую, еще не старую женщину с признаками светского шарма.
- Сука еще та! - пробормотал председатель – Ну что ж, действуй, как договорились, а я, как только представлю тебя, удалюсь, и буду наблюдать за всем, по монитору.
Господа директора входили в кабинет важно, умышленно не удостаивая Даулета вниманием, хотя не замечать громоздящегося, нависая над полированной поверхностью стола амбала, было невозможно. Каждый из них едва скользнул по нему поверхностным взглядом, ровно по пустому месту, раздумывая про себя: - Это что еще за хмырь?
Они по очереди подходили к председателю и подавали ему руку. Преданный господин из «Кадиллака» постарался подольше задержать свою кисть в ладони у шефа, пытаясь подобострастно заглянуть ему в глаза, в надежде отыскать обьяснение внеочередному созыву. Крутая дама растянула покрытые перламутровой помадой губы, выдавливая из себя милую улыбку, но красивые глаза ее продолжали оставаться холодными. Навязанный председателю господин, едва заметно кивнул головой с холеной прической и развалился в глубоком велюровом кресле. Возникший за его спиной помощник подал ему толстую ароматную сигару и щелкнул сверкающей никелем зажигалкой.
- Уважаемые господа! Я собрал вас для того, чтобы сообщить, наша совместная работа закончилась с сегодняшнего дня.
Головы собравшихся вскинулись вверх, с лиц слетела напускная безмятежность, а в глазах нарисовались выпуклые вопросительные знаки.
- Мне предложили работу в правительстве, и я вынужден был согласиться. Каждый из вас является держателем определенного пакета акций нашего процветающего холдинга. Мой пакет продолжает сохраняться за мной. Но как вы знаете, есть и главный держатель акций, находящийся ныне на ответственной должности, в аппарате президента страны. Он прислал на мое место своего доверенного человека, с которым я хочу вас познакомить. Он назначен Председателем Совета Директоров. Прошу любить и жаловать!
Красивая секретарша вошедшая забрать бумаги споткнулась на каблучках оторопев от услышанного, и с лица ее медленно схлынул алый румянец. Охваченная пульсирующими отчаянием мыслями, она заметалась по кабинету в раздумьях над дальнейшей своей судьбой.
Даулет медленно поднялся из-за стола во весь свой огромный рост и навис над сидевшими директорами, точно грозовая туча, еще через мгновение готовая пролить черный ливень.
- Я хочу поблагодарить коллег за нашу совместную работу и хочу сказать вам, что мы многого добились вместе, но теперь я должен покинуть вас – произнес с ноткой сожаления председатель, умышленно неторопливо собирая портфель змеиной кожи и в наступившей тишине щелчок замка на пряжке, прозвучал, словно хлесткий выстрел. Присутствующие вздрогнули и переглянулись.
Ни на кого не глядя, председатель величаво удалился, по садистски предвкушая предстоявшее наслаждение.
Он притворил за собой дверь, и в кабинете наступила полная тишина. Даулет следуя сценарию, всматривался в усыпанные бриллиантами механические часы, на своей кисти, предоставляя директорам возможность оценить количество каратов. Наконец он заговорил.
- До вас обязательно дойдут слухи о моем криминальном прошлом, ведь вы, как только выйдете отсюда, броситесь собирать информацию. Не тратьте напрасно времени – снисходительно выговорил Даулет – в начале девяностых я начинал с рэкета – он помолчал в ожидании эффекта и затем продолжил – а теперь вот дорос до Председателя холдинга. Прежде чем собрать вас сюда я внимательно изучил досье и должен сказать, что вполне вероятно, мы с вами не сработаемся. Например, вы! – Даулет указал пальцем на директора завода спиртных напитков – у вас на производстве все нормально, все работает тики-так, но… есть главное но!...
Даулет молчал, наслаждаясь видом напрягшихся директоров: - И это но,… заключается в том, что вы человек только что сменившегося председателя. А это значит, я вам не смогу доверять…да, да, да!
Председатель, сидя в кресле, глядел в монитор и видел, как напрягся водочник. На его сытом лице проступили багровые пятна, и председателю показалось, что в эту минуту, он слышит скрип мозгов человека, которого считал преданным себе.
Узкие глазки-щелки водочника сузились еще больше и стали напоминать бойницы. Водочник лихорадочно метался в мыслях: «Надо же, еще час назад я считал себя процветающим человеком. Придумать, что-то придумать…, ведь если этот верзила сейчас ляпнет, об его освобождении от должности, потом все станет поздно и тогда…!»
Ему стало страшно: «Тогда выявятся все его махинации, и еще хорошо, если украденные деньги заставят просто вернуть…, сексуальная помощница тут-же отвалит, и он останется, как прежде со своей противной женой, которая кроме как нарядами из бутиков ничем больше не интересуется».
По лбу водочника потек пот: « как на меня глядят эти суки, они ликуют, но ничего, еще не вечер, я постараюсь вывернуться и тогда мы еще посмотрим… Эх! Если бы у него было немного больше времени…
- Вам неправильно доложили, вернее исказили информацию обо мне… вернее… я не был, не был предан бывшему председателю, вернее… я просто честно работал и хочу вам сказать, что внутри нашего Совета Директоров…вы можете целиком рассчитывать на… на…мою преданность…вот!
- Вот сука! – взвился председатель от негодования и выплеснул коньяк из рюмки, прямо на экран монитора.
Даулет расхаживал по кабинету и монотонно продолжал говорить:
- Несмотря на то, что вы являетесь держателями пакета акций холдинга, вам прекрасно известно, в чьих руках находится контрольный пакет и кто по настоящему хозяин – он помолчал, предоставляя возможность присутствующим полюбоваться его широкой спиной, в этот миг, как казалось директорам, заслонившим им само солнце – Я знаю прекрасно, что вы воруете. А это значит, что вы обворовываете его! – Даулет пальцем показал куда-то вдаль, за окно, где виднелись белоснежные вершины далеких гор – И за это будет спрос.
- А теперь, что касается вас – Даулет остановился напротив господина из «Майбаха». – У вас упали продажи, нет приличной рекламы, ваши супермаркеты не наполнены ассортиментом, а вы с утра до вечера торчите в горах и пользуете молоденьких сотрудниц – голос Даулета был полон негодования - Вы прекрасно знаете, по чьей просьбе вас здесь содержали на должности директора сети наших супермаркетов. Но это ваш прежний председатель был в долгу, а теперь у вас есть шанс пополнить ряды безработных…
- Что вы себе позволяете, кто вам дал право так го-во-рить… со…мной? - господин из «Майбаха», начавший свое возмущение так резво, по мере надвижения на него огромного Даулета, стал заикаться и сбавлять тон, пока не замолчал вовсе.
Даулет словно случайно положил на его хлипкое плечо широкую ладонь и отчетливо проговорил: - Еще не таким будет разговор. Одним словом, я могу вам дать шанс, если вы выполните три моих условия. Расскажете о ваших махинациях с прежним председателем, возьметесь за работу надлежащим образом и … перестанете красть.
Даулет нажал кнопку вызова секретаря и попросил один чай для себя. Он пил, шумно прихлебывая, не сводя пронзающего насквозь взгляда с коллег и видел как они сьежились, с них спала спесь, с которой они час назад вошли в этот кабинет. В воздухе стояла напряженная тишина, и был слышен стук острых каблучков секретарши в приемной.
- Верочка, вы дорожите вашей работой?
- Конечно Даулет Смагулович!
- Вас устраивает ваша зарплата?
- У меня хорошая зарплата Даулет Смагулович!
- Будет еще выше, намного … выше.
- Спасибо Даулет Смагулович!
- Вы поедете сопровождать меня в поездке по обьектам, а потом мы с вами поедем ужинать - безальтернативно проговорил Даулет по системе громкой связи – предупредите ваших родных, что вы вернетесь поздно, но… может быть, вы задержитесь до утра… работы очень много. Вы меня поняли?
В системе громкой связи возникла тягостная пауза, и директора стали нервничать. Они понимали, о чем говорит похожий на Кинг-Конга новоявленный шеф, знали, что Верочка была пассией прежнего председателя и в страхе что она откажется, безмолвно молили бога.
- Хорошо Даулет Смагулович! Я вас поняла! – прозвучало в микрофоне, и директора облегченно перевели дыхание.
- У-у-у, гадина! – простонал у монитора председатель. В сценарии не было этого эпизода с Вероникой, но Даулет стал импровизировать. Словно гигантская кобра он впился взглядом в даму из «Бэнтли», дожидаясь пока банкирша не заерзает в кресле.
Она то деланно улыбалась, то сникала и сьеживалась, то неожиданно принималась поправлять изящные локоны.
- Пока не перегонят мою «коляску» из Астаны, мне не на чем передвигаться по городу. Я вдруг подумал, не одолжить ли мне ее на время у кого-нибудь из вас? Как вы думаете?
- Возьмите мой «Кадиллак», вам понравится, уверяю вас.
- А мне кажется, что вам больше к лицу будет «Майбах»… вы такой …видный.
- Говорят, выслушай женщину и сделай наоборот, спросим у Верочки, ей теперь придется много времени проводить со мной.
- Верочка…
- Слушаю вас Даулет Смагулович!
- Тебе, какая «коляска» нравится больше: «Кадиллак», «Майбах» или… какая машина у вас? – бесцеремонно спросил Даулет у банкирши.
- «Бэнтли»
- Или «Бэнтли»?
- Ну… наверное… последняя.
- Значит «Бэнтли»?
- Да, Даулет Смагулович!
- Пожалуй, я остановлюсь на вашем «Кадиллаке», потому что испытываю к вам… особое доверие – Даулет доверительно наклонился к водочнику.
- Дорогой шеф! Спасибо за доверие, я вас не подведу…
Председатель недоумевал, почему актер не добивает надменную банкиршу, ерзая в нетерпении увидеть ее истинную сущность. Ему и в голову не могло прийти, что Даулету неожиданно стало противно глядеть на этих людей, что он вдруг направился к двери и вышел, громко ею хлопнув. Директора не смели шелохнуться и продолжали пребывать в позе застывших манекенов. Председатель выбежал из своего укрытия и побежал по коридору мимо выскочившей вслед Вероники. На лице красивой девы был написан ужас, она оказалась самой прозорливой и в одно мгновение обо всем догадалась. Вылетевший пулей на улицу председатель, успел заметить, как Даулет втиснул свое крупное тело в проржавевший «Жигуль» и махнул водителю рукой. Впервые за время работы в холдинге председателю не хотелось являться в свой кабинет, и он медленно побрел вдоль улицы, не обращая внимания на сеющий с нависшего неба, мелкий дождь. Его яркий галстук точно в отчаянии телепался на ветру, пытаясь сорваться и улететь, а он продолжал вслепую тащиться, размышляя над пережитым.
***
Было уже далеко за полночь и утомленный дневными страстями, я наконец мирно задремал, в надежде приятно провести остаток ночи, как еще только окунаясь в негу сна увидел на своем теле чешуившееся пятно. Такое пятно могло бы быть от загара и удивленный неожиданным открытием, я стал ковырять его ногтем, тянуть за края. Вскоре моя кожа стала отделяться от тела целыми пластами, и я безжалостно отдирал ее широкими лентами, с груди, живота, бедер, брезгливо отбрасывая в сторону.
Это во сне отражались страхи одного прожитого дня, от которых я и стал избавляться, переполненный раздумьями над тем, как мы живем?