ВАЛЕК
«Мерседес» рассекал желтую, выжженную степь Бетпак-далы. Редкие кустики саксаула, едва шевелились от тягучего знойного ветерка, намертво вцепившись в голую землю. Он залетал в салон, сквозь опущенные стекла, с острыми, невидимыми глазу песчинками, больно секущими лицо. Однако о том, чтобы поднять их, не могло быть и речи, тогда бы стало невыносимо дышать. По обе стороны избитого, плавившегося асфальта, неслась однообразная картина, навевая уныние на моего спутника.
- Боже мой, ну и скукотища! – словно читая мои мысли, протянул он, широко зевая.
- Это и есть знаменитая Бетпак-дала, Великая полупустыня! Летом она знойная, здесь всегда дует нудный суховей, превращая человеческую кожу в бронзу, а зимой сумасшедшие бураны безумствуют до такой степени, что переметает все дороги в округе.
- Проклятые места, я бы ни за что здесь не жил…
- Каждый живет там, где ему определила судьба… - невнятно пробормотал я.
- При чем здесь судьба? Жить надо там, где есть море и пальмы – мой спутник, наживший в наши смутные времена деньги на контрабанде, поправил изящные солнцезащитные очки и потянулся до хруста.
- Настоящая жизнь там!
- Жизнь настоящей может быть всюду… - упрямо возразил я.
- Нет, братан! Ха-ха-ха… ты не понимаешь,… вот наворуй «капусты» и махни в Испанию, в Валенсию! На побережье! Ах, какие там ходят женщины, уму не постижимо! Песок мелкий, точно сахарная пудра, лимонного цвета, а вино…? И ты в белом льняном костюме, рубаха на тебе вот так, смотри… - спутник задрал футболку, обнажая загорелую грудь – Нет, кайф там, братан…
Он еще что-то говорил, а мне неожиданно вспомнился удивительный, но непонятный для меня человек, Валек. И хотя прошло уже много лет, с тех пор, как я видел его в последний раз и память, словно пожелтевшая фотография, смутно отображала события тех дней, я вспомнил его настолько отчетливо, будто расстался с ним только вчера и вновь возразил спутнику, решившему, что и я предался сладким мечтаньям.
- Не для всех деньги что-то значат а, кроме того, есть еще и понятие-Родина…
- Чего, чего? – конрабандист от изумления приподнялся с места и сдернул с лица очки.
- Ты наверное перегрелся… вымолвил он, закуривая сигарету.
- Да нет… - опять-же невнятно пробормотал я, улетая в свои сомнения.
Образ Валька все явственней проступал передо мной, и мне до одури захотелось еще раз в жизни увидать его, и я принялся вспоминать все, что было с ним связано.
Теперь я уже и не помню, стал ли я повествовать спутнику, или лишь раздумывать о нем, но кажется, я все-таки рассказал, и он мне что-то возражал. Нет, он не возражал, он рассмеялся и обозвал его дуралеем, а я промолчал,… но точно помню, что все внутри меня, склонялось на сторону Валька.
***
Никто, даже сам Ладуш не мог бы теперь сказать, откуда появился Валек. Он возник на залитом солнцем дворе КПЗ, точно заблудившийся суфий. Весь его необыкновенный облик говорил о человеке, давно отрекшегося от мирских забот, материальных благ. Задрав патлатую голову вверх, беспомощно щуря выблекшие глаза, он глядел на безжалостное небесное светило. А может, обозревал вышагивающего по самому краю растрескавшегося, дощатого забора, безмолвного часового, мерные шаги которого могли его раздражать. Лицо его изрезанное пунктирами тонких морщин, к изумлению наблюдавших за ним, ощерилось вдруг в крайнем восторге. В путаной серой бороде возник темный провал и в нем неожиданно зажелтел уцелевший квадратик зуба.
Ровное коричневое тело было продублено ветрами неизвестных географий, обращая внимание разглядывающих на руки. Они были необычайно длинными и сильными, напоминая конечности мезазойских прародителей человека. Внимательно приглядевшимся было возможно разглядеть несуразно синеющую и более того, загадочную наколку – НА ЗЕМЛЕ ШЕСТЬ КОНТИНЕНТОВ. Что это могло значить кроме общеизвестного факта, догадаться методом дедукции казалось невозможным,
если-же только не устроить по привычке допрос. Штаны загадочного новичка оказались сделанными из грубой мешковины и по бокам простеганы алюминиевой проволокой, с лохматой веревкой на узле, вместо пояса. Одинокие нити бахромы коротких штанин сиротливо телепались на беззлобном ветерке гулявшем среди чахлых, рыжих кустиков, навевая тихое уныние. Такого же коричневого цвета, как и тело, икры казались невероятно тонкими и узловатость их, лишь вновь подчеркивала худобу. Широкие ступни с уже скрутившимися в трубочку когтями не оставляя просвета припечатались к выдутой земле, создавая ощущение, будто он являлся ее производным, таким-же, как и сухие, голые кусты. Однако жидкая метла, с шероховатой ручкой в руках неведомой особи, возвращала заблудившиеся фантазии стражей, к мысли, что он также состоит из плоти и крови.
Оказалось, что коричневый голубь опорожнился на фуражку часового, и теперь это сползало белой гусеницей к лицу последнего, вызывая немой крик у похожего на безумца существа.
-Кто он такой – выдавил пересохшим языком, Ладуш. Ладуш – это мой друг, он начальник милиции, крупный армянин, полковник и хлебосольный человек.
-Ночью завели…. – неопределенно высказался помощник.
-Надолго к нам – осторожно спросил Ладуш удивительного человека.
-Незнаю, как надоест, убегу.
Так ответил бомж, шумно высморкнувшись на сухую почву, и никто из прожженных милиционеров не возмутился, не усомнился. Будто не существовало для человека похожего на суфия, высокой ограды и ржавой проволоки, нитями паутины разбегающейся в стороны от вышки.
Растерянные милиционеры попеременно переводили взгляд с начальника на новенького и хлопали глазами.
-Убежит – согласился Ладуш, сглотнув слюну.
-Так точно – кивнули подчиненные.
-Раз убежишь, так может, поживешь у меня… на берегу озера…дом…помидоры там… - Ладуш отчего-то волновался и с нетерпением ожидал ответа.
Странный разрушитель спокойствия, однако, совсем не ухватился за предложение начальничка, а продолжал смотреть на солнце, точно презрев своих охранников, установил с ним негласный союз. Наконец, он оторвал ото лба заскорузлую ладонь и не глядя на главного, перед которым трепетали нижние чины, растяжно окая подал звук, из которого можно было разобрать следующее:
-Одеколон будет?
-Адэкалон, какой адэкалон?
Суфий вновь хранил молчание, словно испытывая терпение окружающих, он теперь пристально разглядывал состав песчаного кусочка, разминая его пальцами и, наконец поднеся его к губам, тихонько дунул. Красноватое облачко вспорхнуло и рассеялось в невидимом ветерке и вновь, завороженные милиционеры перебросились взглядами с понимающим видом. ОНО всех заколдовало, это словно свалившееся им на голову, похожее на инопланетянина, с отдаленным обликом гомосапиенс, существо.
-Трой-ной – вымолвил он вдруг отчетливо, что все разом вздрогнули и поежились, будто им было зябко, несмотря на жаркий день.
Подчиненные в ожидании взирали на начальника, а он с трудом переваривал странное условие, и можно было вообразить, как со скрипом ворочаются его мозги.
-Хорошо, будет тебе адэкалон. Трай-ной. Паехалы – произнес Ладуш решительным тоном с видом человека, принявшего после мучительных раздумий, судьбоносное решение.
Ладуш жил один в большом доме, на берегу у самой кромки воды, жил богато, но одиноко, не было в его доме детей. И жены у Ладуша никогда не было, хотя слабая
половина не обделяла его своим вниманием, а наоборот всякая из них намеревалась окрутить и причина эта крылась в тайном богатстве полковника. Уж, какие только, не посягали на святое отшельничество, и молоденькие, но уже искушенные тонкие блондиночки и яркие с положением дамы-брюнетки, но усилия их разбивались подобно слабым волнам, что лизали берег у дома. Взгляду тех, кто бывал в нем иной раз, представали одни из искусительниц и уже особо приближенные к Ладушу, порой нашептывали ему, указуя взглядом.
-Ну, взгляни какая женщина. И внешность и хозяйка…
Но Ладуш даже не пытался отвечать и разговор сам по себе прекращался, не достигая развития. Одна лишь страсть по настоящему возбуждала его, которой он с упоением отдавал самые свои силы и именем той страсти, служило слово – деньги.
Большой дом Ладуша был полон дорогих каких-то вещей и любил он среди них находиться, но так, чтобы, развалившись на упругом, массивном диване, мог их всех созерцать. И еще нравилось ему, чтобы о них его спрашивали, когда бы он мог обстоятельно рассказывать о происхождении их, при этом, ощущая свои знания и другие, могли бы их видеть. Одним словом оказалось, что он человек тщеславный и надо же было, ему столкнуться в зрелых годах с таким отшельником, каким явился его взору Валек.
Совершенно не имеет смысла рассказывать о том, как Валек почесав за ухом, медленно направился в сторону нижних чинов, теперь стоявших навытяжку, так и не уразумев, что же задумал начальник и вручил одному из них самую метлу.
И как принял ее испуганный чин, прижав к месту, где у него было сердце, словно то была не метла, а знамя их полицейского околотка.
И как один из них, пхнутый в бочину расторопным соседом, сбиваясь с ног, бросился к двери набитой листовым железом и испещренной пахабными надписями, распахивая ее.
Ну и как равнодушно, прошествовал через них Валек, для чего-то трогая во рту, свой единственный зуб.
***
Натертые полы, в большом доме Ладуша, отразили ярко горящие лампы огромной люстры и силуэты двух мужчин, застывших на пороге залы. Темная, массивная мебель, давила на паркет с причудливым орнаментом и была подстать дремучему характеру хозяина, любившего наблюдать, как прогибаются люди под тяжестью его власти.
Мужчины долго рассматривали собственные отражения, лежащие на зеркальных, плотно подогнанных паркетинах, и вдруг изумленно перевели взгляды друг на друга. Бомж и офицер настолько не стыковались рядом, что это было заметно даже им. В голубовато-серых глазах Валька промелькнула растерянность, но он тут-же переборол ее и двинулся в глубь комнаты. Его хищно изогнутые, черные когти гулко зацокали, оставляя за собой царапины и отпечатки босых, грязных ног на окаменевшем лаке.
Ладуш и сам не понимал, зачем он привел в свой дом этого человека, и если бы теперь его спросили, он только пожал бы плечами. Но он внимательно наблюдал за тем, как странный бомж, приковавший его внимание на протоптанном дворе изолятора, с раскрытым от удивления ртом, осматривает дорогие безделушки.
Ладушу было приятно, ему показалось, что даже такого невежу, поражают собранные им старинные антикварные вещи. Но то, что ему привелось тотчас услышать, вначале возмутило, а еще через минуту заставило задуматься, глубоко задуматься.
- Ты что старьевщик? – спросил Валек, откровенно ковыряясь в носу.
- Пачему? Ти нэ панимаешь что это такое!
- Гавно, она и есть гавно! Где я буду спать? – бесцеремонно спросил Валек.
- В пристройке. Ты будэшь сматреть за домом, за агородом, за банэй, кстаты, сам памойса…
- Ты мне вначале одеколон давай, потом будешь командовать.
- Адэколон нэту, водка дам, толка чут-чут…
Они беззлобно перебранивались, и если бы кто, из знакомых Ладуша слышал эту перепалку, был бы сражен. В том городе никто с полковником так себя не вел.
К моему удивлению, мы с Вальком легко подружились, в отличие от многочисленных посетителей дома Ладуша. Нелюдимый Валек их просто не замечал или не признавал, что очень их раздражало и заводило. Доходило до того, что они принимались наушничать Ладушу на безобидного странного человека. Уж, каких только страстей ему не наговаривали, мол, темной ночью он может прирезать и подпалить большой дом. Пропить за фанфур тройного одеколона его антикварные вещицы и после этого хоть кол на нем теши, какой спрос с бродяги? А многие диву дивились, пожимая плечами, никак не могли взять в толк, для чего богатому, всесильному Ладушу, понадобился этот уродец. Валек и впрямь мог сотворить все то, что нагнетали хозяину его недоброжелатели. Полоснуть по горлу ржавым ножом, ему и впрямь было просто, как и окучивать тяпкой помидоры. И петуха он мог бы пустить не задумываясь, даже приплясывая, у разгоравшегося большого дома. А уж пропить, как он их называл, хозяйские безделушки, для него было легче и осмысленней, чем остричь на ногах собственные когти, приводившие гостей Ладуша в тихий ужас.
Но более всего в этой странной связи двух непохожих людей, поражало обоюдное терпение и непонятная привязанность, несмотря на их постоянную ленивую ругань.
Видимо устал Ладуш от лести, на которую он был обречен, своим занимаемым положением и деньгами, суживаемыми вечно нуждающимся приятелям.
К пятидесяти годам он притомился от такой жизни и теперь щедро поглощал живительную энергетику, идущую от неунывающего Валька.
Валек мог запросто подойти к длинному, покрытому явствами в роскошном саду столу и, хлопнув по плечу сановитого чиновника подпихнуть его в бок, усаживаясь рядом.
С серьезным, непроницаемым лицом нацепить на вилку тоненький огурчик, навалить себе полный фужер водки и хлобыснув удалиться, похрустывая, словно ни в чем не бывало. За столом наступала заминка и многие не знали, как реагировать им на неслыханную наглость, как кто-то догадливый переводил все в шутку, предлагая тост… за Валька!
Ладуш лишь тихо посмеивался, понимая, что его батрак превратился для приятелей в настоящее исчадие ада. Но от него не ускользнула, наша с Вальком возникшая доверительность.
А возникла она за тихой, неожиданной беседой, приключившейся во время растопки печи. После длительного, утомительного путешествия меня знобило, суставы мои выламывались, и так сильно недомогалось, что я решился попросить Валька, растопить мне баньку. На удивление, Валек не стал требовать ничего взамен, как он это делал, даже по отношению к самому Ладушу, а молча принялся лушить березовое полено.
Он сидел на корточках у разгоравшейся печки, словно завороженный глядя на огонь и вдруг, к моему ужасу, его патлы не знавшие расчески, зашевелились, а по лицу пробежала гримаса боли. Я боялся молвить слово и лишь продолжал наблюдать, а Валек тем временем забыв о моем присутствии, протянул вдаль руку и погладил ею… воздух.
Я понял, что он кого-то представил себе в эту минуту и боялся разрушить звуком, его виртуальный образ, однако рождавшееся любопытство одолело меня, взяв верх.
- Кого ты гладишь Валек? – спросил я, едва ворочая одеревеневший язык.
Он встрепенулся, оглянулся на меня и, распознав, успокоился, но еще долго ничего не говорил, мучительно раздумывая. Наконец он решился, отщипнул от полена кусок коры, поднял на меня выцветшие зрачки и заговорил едва ли не шепотом.
- Дочку погладил.
- Как? У тебя есть дочь?
- Да…
- Но откуда у тебя могла быть дочь? – неосторожно изумился я, причиняя ему нестерпимую боль.
- От староверки…
Некоторое время я соображал над услышанным откровением и вскоре возразил ему, не торопясь поверить в еще не рассказанную историю. Я проклинал себя за свою несдержанность, боясь вспугнуть этого нелюдимого, дремучего человека и потому тут-же затаился, притих словно охотник, подманивавший дичь.
К моему немому восторгу, Валек, уже проникшийся необходимостью раскрыться, стал говорить, не делая пауз, да так быстро, что я едва успевал осмысливать.
- Был я в одной деревне у староверов подбатрачивал будто а просто мне там пандравилось и я спал на сеновале а они люди богобоязненные не гнали меня а давали шамовку сальца там ковригу молока когда и вот повадилась приносить хавку одна тетка ишо не старая а так староватая в жизни своей мужиком не мацаная и все время диковатая и хлядит мне промежду ног там у меня дырка была немигаючи будты сова и ее всю ломает от хотения ажна стонет нет-нет и я возьми да пожалей дуру…
Валек сглотнул слюну, закатил зрачки вверх, задрожал, будто его протянуло током, и вновь затараторил, словно бы оправдывался, но не передо мной, а Богом, потому что к нему был обращен его взгляд.
- Мужик то я крепкий нерастраченный стал ее дурандорить а она вся рыдает прощения у Боженьки просит а сама меня прижимает к грудям в точь что железо твердым и так кажный день сальца принесет ковригу молока ложится под меня а посля бьет себя плетью так мается а мне чудно родила дочку но меня уже изгнали.
Валек замолчал. Я сидел, переваривая его исповедь. Трещали в огне поленья, выгинались, корежились. Мне казалось, что душа Валька тоже корежилась. Он поднялся и, не глядя в мою сторону, ушел прочь.
***
Как-то спустя несколько месяцев, я вновь гнал машину, направляя ее в тот самый затерянный, среди неуютной Бетпак-далы городок и уже на подъезде обнаружил, что отчего-то волнуюсь. Что могло быть причиной моего волнения, да такого, какое можно бы испытывать перед суровым экзаменатором, и я недоумевал,… и только въезжая в городок, понял, что жду встречи с Вальком.
- Как же он примет меня? Прошло уже немало времени, и с его капризным характером он может остаться равнодушным. Да и не сбежал ли он от Ладуша?
Было послеполуденное время и Ладуша в доме не оказалось, видимо был на службе, а вечером как всегда мог нагрянуть с многочисленными гостями.
Припарковав автомобиль, я осторожно пересек двор и к своему удивлению никого не обнаружил. У ног моих крутилась какая-то мелкая собачонка. Я отпихнул ее и выглянул за забор, туда, где на бережку частенько любил посиживать Валек.
К моей радости он действительно сидел у самой кромки воды, сгорбившись, обхватив длинными руками колени, и задумчиво что-то чертил тонким кривым прутиком, на песке. Спутанные серые волосы его развевались на ветру, а набегавшая светлая рябь лизала давно задубевшие ступни.
Стоило мне едва только толкнуть калитку, как он вздрогнул и мгновенно обернулся на звук. По загоревшему лицу Валька скользнула улыбка и спряталась в уголках губ, но у меня тут-же отлегло от сердца, я понял, что и в этот раз, могу рассчитывать на его откровения. Я подошел к нему и присел рядом.
- Как поживаешь Валек?
- Поживаю, че мне сделается – он равнодушно пожал плечами.
Его черные, свернутые в трубочку, загнутые вниз когти впились в песок, и весь его облик в тот миг напоминал мне пощипанного излетанного грифа.
- Ты что, так ногти и не постриг? – для чего-то задал я ему нелепый вопрос, тут-же кусая себя за язык, но было поздно. Валек резко дернулся и вцепился в меня взглядом.
- Ты приехал чебы спросить за ногти…
Я смешался и покачал головой.
- Нет, я так к слову…
- А че их стричь? Я имя за землю держуся – сказал он твердо, не оставляя для меня сомнений, что я еще раз взглянул на погруженные наполовину когти и подумал:
« А ведь Валек прав…так удобней…»
- Валек.
- Что?
- Валек, а ты в бога веришь?
- Я?
- Ты.
- А как-же? – он помолчал, глядя на воду, затем поднял лицо и, прислонив руку, вгляделся в далекий горизонт. Он разомкнул губы, от нарождавшегося признания во рту у него забулькало и он, отчего-то шепотом, произнес – Бога я боюся!
- Скажи Валек, вот как ты относишься к деньгам?
-К деньгам?
- Да, к деньгам.
- А никак.
- Разве тебе не хотелось-бы заиметь их когда-нибудь так много, чтобы ты, например, мог хорошо одеваться, пить не тройной одеколон, а хорошие напитки, иметь большой дом, как у Ладуша… путешествовать по миру…
- Неа…
- Почему?
- А для чего мне? Я Родину люблю. Вон Ладуш… плачет от богатства и не я раб его, а он мой…
Я оказался вновь поражен размышлением Валька, так, что даже дар говорить, на минуту у меня утратился.
- Как же это? Он тебя кормит, поит…
- Не он меня, а я его… возделываю грядки…
- Но каким образом он раб твой?
- Он боится потерять свои безделушки и хочет, чтобы я стерег ему…
- Но все Ладуша боятся…
- Я не боюсь, жалею его…
- Отчего?
- Иногда он жалуется мне на жизнь, тогда я жалею… а че богатство? Он все хочет больше и поэтому бедней, чем я, у меня ничего нет.
***
Прошли годы, Ладуш перебрался в Испанию, построил большой дом на берегу моря, занялся строительным бизнесом и успешно процветал. Валька он забрал с собой.
В водовороте стремительно текущих дней многое позабылось, поистерлось, лишь иногда на ум приходили слова Валька, путанные, но такие глубокие… А как то приехал один мой знакомый и рассказал что был на футбольном матче в Барселоне и заехал к Ладушу.
- Ну, как же он там?
- Занимается бизнесом.
- А Валька ты знаешь?
Мой знакомый рассмеялся.
- Кто же не знает Валька? Я его еще и раньше знал…
- Чем он занимается?
- Вино пьет, купается в море. Ходит в белом костюме, белой шляпе…
Я представил Валька в белом костюме и белой шляпе на фоне сиреневого моря, кипящих, пенящихся волн, с бутылкой Валенского вина в руке и в душе у меня возникли неясные, смутные чувства. Было некое ощущение того, что слова, которые когда-то произнес мне Валек о Родине, вдруг обесценились.
Я подлил знакомому холодненькой водочки в рюмку и, не дожидаясь его, махнул, продолжая слушать из вежливости. Знакомый что-то болтал об Испании, ценах в отелях, женщинах, пляжах, как неожиданно вернулся к Вальку и рассказал мне занятную историю.
- Валек исчез, Ладуш забеспокоился, сел в машину, и мы поехали его искать по побережью. Доезжаем до небольшой кафешки и спрашиваем у хозяина. Не было ли у него такого длинноволосого иностранца, в белом костюме?
Хозяин отвечает:
- Был такой, попил вина, рассчитался и уехал на попутной машине.
Мы, значит, поехали дальше. Проехали несколько километров, вновь на нашем пути маленький приморский ресторанчик, расспрашиваем у хозяина, был ли такой иностранец?
- Был, попил вина, пел песню на русском языке, рассчитался и уехал на попутной машине…
- Вот гад, сейчас начнет пропивать вещи… - сказал Ладуш.
И так, от кафешки до следующей, мы проехали около ста миль… Везде говорили одно и тоже: был, пил вино, орал песни на русском, не было денег, заложил костюм и уехал… Ладуш отчитав деньги, выкупил костюм.
- Вот гад, хоть бы часы не пропил… - выругался Ладуш, выслушивая очередного хозяина.
- Что за часы?- спросил я его.
- На день рождения купил ему хорошие часы…
И словно в подтверждение тревожной догадки Ладуша, в следующем ресторанчике сказали:
- Да, был такой, пил вино, орал песни на русском, ругался матом, заложил часы и уехал…
Ладуш выкупил часы. Приезжаем еще в одно кафе и видим, пьяный Валек, в шляпе, закладывает рубаху… Ладуш на него матом, ах ты такой, сякой… опять напился, а Валек скинул с себя белые брюки, туфли и кричит ему в ответ:
- Отправь меня на Родину гад, сам пей свое вино, надоели мне эти чернила…!
- Я так хохотал… - со смехом рассказывал знакомый.
А я мгновенно вновь зауважал Валька.
- Так, а что он запил то?
- Где-то на Чукотке у него есть сын… - и добавил свое умозаключение: - тоскует он без степей...
Я размышлял. И мне, плоть от плоти кочевнику, конечно-же, будет невыносимо жить без этих желтых, унылых степей. Здесь, по ним, выплевывая изо рта песок, вал за валом проходили тумены Великого Рыжеборождого, под колыхавшимися тугами шагали войска Великого Кира. За эти бескрайние просторы, не уступая и пяди врагу, бились насмерть наши предки, хотя, казалось бы, что в них, безжизненных? Дрожащее обманчивое марево на горизонте, однообразные горбящиеся холмы, колючие кусты перекати-поля несущиеся неведомо куда…
И зачем они нужны Вальку, твердившему, что в его жилах струится кровь кочевников? Почему он, напившись Валенского вина, кричит до хрипоты, разбрасывая вокруг себя лимонного цвета, мелкий, словно сахарная пудра песок и строит рога, показывает язык Ладушу, и проходящим мимо испанцам?
Мой спутник-грузин, теперь живет в Африке, скупает алмазы.