11.
Двадцатого декабря Конька и Карп едут в трамвае-«девятке» до конечной. Оба тепло одеты. На Карпе ушанка, длиннополая импортная куртка с высоким воротником, а под курткой (Конька знает) комбинезон на синтепоне и свитер. На ногах у него валенки с галошами, а в руке широкие короткие лыжи с самодельными креплениями из брезентовых ремней. Конька впервые видит такие лыжи. У него обыкновенный, натертый лыжной мазью красно-желтый «Спорт» с изящными палками под бамбук, с магазинными алюминиевыми креплениями и резинками на подошве, чтобы не скользили ботинки. Он тоже в теплой, серо-зеленой норвежской куртке и в спортивной шапке, на нем тоже теплый комбинезон, шерстяные носки и лыжные ботинки, а на руках – зеленые с белым непромокаемые перчатки. Конька похож на лыжника, Карп – на какого-то егеря.
Дома Конька сказал, что они с другом на два дня едут на турбазу, и что он оттуда позвонит. Отец не спросил, с каким именно другом и на какую турбазу едет Конька. Он только рассеянно сказал «хорошо» и потрепал Коньку по волосам. Конька обрадовался, что отец ничего не спрашивает. Вряд ли он удивился бы Конькиной дружбе с бомжом, но кто знает, одобрил бы он эту дружбу или нет? И Конька не решается сказать ему правду.
Они вылезают на конечной остановке – Базовой. Здесь стоят деревянные, очень старые покосившиеся домишки и возвышается серое неприглядное здание, похожее на тюрьму, - овощная база. Кругом сахарно белеют пухлые сугробы, а небо низкое, с белыми снежными облаками.
Карп снимет свои теплые кожаные рукавицы, а Конька перчатки, и оба надевают лыжи. Карп недовольно оглядывает небо и словно прислушивается к чему-то. Потом надевает свой рюкзак и говорит не без досады:
- Везет нам с тобой, Конька, на погоду, как утопленникам. Буран будет.
- Буран? – Конька удивлен. – Но ведь ветра нет; смотри, как тихо. Может, просто снег пойдет…
- Говорю тебе, буран будет, - уверенно возражает Игорь. – Я погоду, как волк, чую. Забыл, что ли, как было на Пересвете? Ладно, хорош свиздипить. Иди за мной!
И вот они уже скользят через перелесок. Карп идет легко, как на коньках, Конька старается не отставать от него. Они прокладывают лыжню между деревьями и, спустя минут десять, оказываются у деревянного моста через Порог. Миновав мост, они входят в Порожный лес и вновь скользят между деревьями. Тем временем начинается снегопад. Карп поругивается матом сквозь стиснутые зубы. По совести говоря, он редко ругается – только в критических ситуациях. Снег валит всё гуще, затем друг откуда-то налетает ветер, и начинается самая настоящая метель. Снежинки острыми иголками обжигают лицо, слепят глаза. Карп теперь ругается во весь голос, но вой ветра заглушает его матерщину. Буран уже бушует вовсю, и Конька с трудом различает идущего впереди Карпа. Ему трудно дышать из-за ветра, бьющего в лицо со всех сторон, но он не обращает на это внимания. Гораздо хуже то, что из-за бурана деревьев почти не видно. Коньке вовсе не хочется налететь на какое-нибудь дерево и сломать лыжи. Не видно и возвышенностей. Конькины лыжи то неожиданно упираются в какой-нибудь холм, то стремглав летят куда-то вниз, и он едва не падает…
В снежной пелене он различает, что Карп останавливается и снимает свой рюкзак. Через минуту вспыхивает фонарь. Он озаряет широкое, обветренное лицо Карпа в ушанке, и Конька почему-то сразу вспоминает, что Карп сидел в тюрьме; ему пришили «разбойное нападение» за какую-то драку, которую не он первый начал. Впрочем, Коньку тюрьмой не удивишь. Он знает многих людей, которые отсидели срок, и все они кажутся ему хорошими; правда, пьют много.
Карп передает Коньке фонарь, достает веревку, довольно длинную, и, обвязав один ее конец вокруг себя, обматывает другой конец вокруг талии Коньки. Он затягивает на Коньке веревку морским узлом и кричит ему в ухо:
- Теперь не потеряешься!
Потом забирает у него фонарь и снова скользит впереди сквозь буран. Фонарь помогает мало, но Конька спокоен: он знает, что Карп идет по компасу.
Они движутся по лесу целую вечность, и даже Конька, один из лучших лыжников в гимназии, начинает уставать, когда вдруг Карп решительно объявляет ему:
- Всё, пришли!
И Конька едва не врезается в какие-то железные ворота.
Карп достает из недр своей куртки мобильный телефон (Коньку уже давно не удивляет, что решительно у всех бомжей есть собственные мобильники) и кричит в трубку:
- Акимыч, мы здесь! Отворяй калитку!
И отвязывает веревку от Коньки и от себя.
Спустя несколько минут в воротах отворяется калитка. Они въезжают во двор. Серая невысокая фигура запирает за ними калитку и куда-то ведет их. Конька с трудом различает довольно большой каменный дом и высокое крыльцо. Где-то рядом гремит цепью и заливается злобным лаем собака.
Путники снимают лыжи, поднимаются на крыльцо, проходят через сени – и вот они уже в тепле, в каком-то длинном коридоре с красивой ковровой дорожкой. Коридор озарен лампами дневного света. Слева – необъятная вешалка и такая же длинная стойка для обуви, справа – большое зеркало.
Карп и Акимыч здороваются за руку. Потом Акимыч здоровается с Конькой. Карп знакомит их. Акимычу лет сорок пять. У него простое приятное лицо, маленькие бойкие глаза, усы и окладистая бородка с проседью; темные волосы пострижены ежиком.
Он дает вам тапочки и радостно говорит:
- Вот и гости ко мне пожаловали! И как вы в такую метель добрались! Сейчас я вам обед разогрею, а потом в сауну пойдете. Я тут не один, ко Машка, племянница, вчера приехала повидаться. Здоровенная стала! Пять лет, слышь, замужем в Москве жила, потом развелась – и в Чистый Дол вернулась. Может, тут замуж выйдет – девке двадцать пять лет всего...
Акимыч одет в свитер и темные брюки; держится он хозяином. Словно настоящий хозяин, он ведет вас по коридору в большую. Богато обставленную кухню с какой-то невиданной плитой, с холодильником до потолка и изящными стульями. Здесь всё красиво и современно, но как-то неуютно. Вы с Карпом садитесь за стол, а Акимыч разогревает обед и хвастается.
- Мне Николай как на Канары с семьей собрался, прямо так и сказал: Василий, мол, живи себе, будто ты здесь хозяин. Ешь, пей, в баню ходи, техникой пользуйся. Только, говорит, за чистотой следи, чтобы нигде ни пятнышка. Ну, это мне не трудно. Тут машинка есть – ковры чистить, а при ней всякие там составы, флакончики. Паркет тоже специальной хреновиной моешь, а стиральная машина навороченная: сама стирает, сушит, гладит всё, даже складывает. Уж не знаю, где он такую крутую дуру раздобыл; под нее целая кладовая отведена…
На столе появляются несколько салатов, икра самых разных сортов, маринованные и соленые грибы, хлеб, бокалы, вилки, ножи и бутылки: одна с водкой, другая с золотистым вермутом.
Карп со знанием дела рассматривает водку и значительно говорит тебе:
- Отличная! С такой бы у тебя никакого похмелья не было, и вкус у нее, как у родниковой воды…
Но ты, хотя и вполне веришь Карпу, предпочитаешь вермут. Карп спрашивает Акимыча, где Маша? Акимы машет рукой:
- У себя в комнате, фильмы по компьютеру смотрит, или музыку слушает, или спит. Она ведь уже пообедала. Ничего, как узнает, что у нас гости, мигом прискачет: общительная!
Вы пьете и едите икру, грибы и салаты (всего понемногу) с черным хлебом. Хлеб Акимыч печет сам. Он работал когда-то на хлебозаводе и в ресторане. Карп с Акимычем вспоминают общих друзей, приятелей и знакомых, а ты слушаешь их беседу вполуха, и приятное тепло вермута наполняет тебя покоем. «Да, это тебе не самогон с соком», - думаешь ты, закусывая замечательное вино салатами и икрой.
Акимыч ставит на стол хрустальную пепельницу в виде лебедя и угощает Карпа какими-то необыкновенными сигаретами, дым от которых очень приятен и вообще не похож на сигаретный дым.
- Вот настоящий табак, - хвалит Карп. – А то куришь всякую дрянь и сам не понимаешь, чтО куришь…
Потом вы едите очень вкусный суп и такое же замечательное второе, а на третье Акимыч подает початый торт со взбитыми сливками («это я для Машки испек») и кофе, сваренный в какой-то диковинной кофеварке.
Ты чувствуешь, что сыт и доволен. Кухня уже не кажется тебе такой уж неуютной. Что ни говори, а на богатой даче очень неплохо живется. Акимыч сказал, что получает в месяц пятьдесят штук. Что ж, вполне подходящие деньги за такую работу…
ХХХХ
Сухой ар, пахнущий хвоей, исходит от маленькой кирпичной печки. Очень душно, но уж так положено. Пот льет с тебя градом, с Игоря тоже. Вы сидите на широкой сухой деревянной скамейке со спинкой, в маленькой комнате, обшитой полированными дощечками, и на вас ничего нет. Ты украдкой посматриваешь на прикрытые глаза Карпа. Он откинулся назад и положил руки на спинку скамейки. Весь он кряжистый, крепко сбитый; его широкую грудь покрывает черная шерсть, и ноги тоже. Они у него прямые, мускулистые, икры высокие, как и у тебя, и у ступней высокий подъем. Ступни у него красивые (своими, правда, ты тоже доволен) – в меру узкие, и пальцы длинные, стройные, как на картинах старинных художников. На руках и груди слабо синеют в свете неяркой лампы фигуры татуировок.
- Карп, - вдруг спрашиваешь ты. – А в тюрьме Очень тяжело?
- В тюрьме? – Карп поднимает брови, но глаз не открывает. – Да ничего, терпимо. Известно, не курорт, но… жить можно.
- Там ведь опущенные есть… - тихо произносишь ты.
- Есть, - Карп равнодушно пожимает плечами. – И что? Они во всех тюрьмах есть. Не будешь дураком, так не опустят, это тебе не малолетка. На взросляке беспредела нет, там всё по понятиям. Тюрьма – свой мир, всё равно, что отдельное государство. И лучше туда не попадать. А теперь смени базар: мне, знаешь, про крытку в лом вспоминать…
- Извини, - поспешно говоришь ты. – А кем ты до тюрьмы был?
- В Художественной Академии учился, - отвечает Карп. – Скульптурой занимался. Год осталось учиться – сел… ну а потом, понятно, назад не взяли. И квартиру конфисковали. Я в Новгороде жил.
- Нижнем?
- Нет, Великом. Приехал сюда к братанУ, у него одно время тусовался. Потом он умер, квартиру жене оставил. Ну, а я ей ни к чему. Ушел, стал бомжевать. Меня один бомж, старый уже, к себе на Кирпичку взял. Ну, а после он тоже помер, а я на Кирпичке остался. И живу вот…
Несколько минут вы оба молчите, потом Карп решительно говорит:
- Пропотели мы с тобой, хватит. Пошли в душ.
Вы покидаете сауну и проходите в душевую с четырьмя открытыми с одной стороны кабинками. В каждой кабинке – по мягкой кожаной скамейке. Вы моетесь нежно пахнущим цветами шампунем, в кабинках рядом друг с другом. Потом Карп окликает:
- Эй, Конь! Потри-ка мне спину…
Ты добросовестно трешь Карпу спину мочалкой (он лежит на кожаной скамейке), но он ворчит:
- Да ты три, а не гладь, я тебе не кошка…
Ты прилагаешь титанические усилия. Карп остается доволен:
- Вот так, хорошо! Спасибо. Давай теперь я тебя потру.
Ты ложишься на скамейку, но недолго терпишь услугу своего друга. У тебя такое чувство, будто с тебя заживо сдирают кожу. Ты вскакиваешь:
- Карп, хватит! Больно же!
- Больно? – Карп удивлен. – Странно. Я всего-то вполсилы тер.
Потом вы освежаетесь в небольшом прохладном бассейне, после чего вытираетесь и, завернувшись по грудь в длинные простыни, переходите из душевой в предбанную комнату. Здесь тепло. Возле столика с журналами стоят несколько кожаных мягких кресел.
Вы садитесь в эти кресла, похожие на древних римлян в белых тогах. Ты берешь один из журналов, раскрываешь его, и тебя словно ударяет током. Это порнографический журнал, самый настоящий. Ты впервые видишь подобное, и у тебя вырывается совсем по-детски:
- Карп, смотри, порнуха!
Карп берет у тебя из рук журнал и с интересом перелистывает.
- Возьму себе на ночь, - решает он. – Развлекусь перед сном.
- Зачем? – ты почти сердишься на него. – Это же гадость!
- Я ведь тебя не прошу смотреть, - Карп посмеивается. – Ты еще маленький. А меня такие вещи развлекают.
- Я не маленький, - ты хмуришься. – Я всегда буду ненавидеть эту дрянь!
- Твое дело, - Карп с улыбкой искоса поглядывает на тебя. – Хозяин барин.
Он закрывает журнал и, заметив на столе пепельницу, закуривает ароматную сигарету из пачки, подаренной ему Акимычем.
Тут дверь, ведущая из бокового коридора в предбанную комнату, открывается, и появляется девушка с подносом, на котором стоят трехлитровый кувшин и две пол-литровых кружки.
- Здравствуйте! – весело и просто говорит она. – А я вам пива принесла. Холодное, из бочки, из подвала. Смотрите, не простудитесь.
Ты сразу понимаешь: это Маша. И не можешь отвести от нее глаз – от крупной, стройной, высокой девушки в джинсах и тоненьком голубом свитерке, с густыми каштановыми волосами до плеч.
Она ставит поднос на стол, прямо перед вами. Карп встает и целует ее руку так непринужденно, будто совершенно одет.
- Благодарю вас, Маша, - произносит он таким голосом, которого ты никогда у него не слышал, и от которого мурашки почему-то пробегают у тебя по коже. Маша тоже не остается равнодушной к этому голосу, а главное, к взгляду, которым смотрит на нее Карп. Она розовеет и с немного смущенной улыбкой говорит:
- Я догадалась: вы Игорь. А вы – Коня, - она дружески смотрит на тебя, и ты улыбаешься ей в ответ.
Вы оба ростом ниже Маши на добрых полголовы, но это не смущает ни ее, ни вас. Она весело кивает вам и уходит, а Карп молча разливает пиво по кружкам.
- Мелкими глотками пей, холодное, - заботливо напоминает он тебе. Сам он тоже пьет, не торопясь, потом задумчиво закуривает.
- Красивая девушка, - роняешь ты.
- Мгм, - удовлетворенно подтверждает Карп. – Что надо девочка. Будь у меня собственная квартира, я бы ее в покое не оставил. Она бы стала моей, я бы своего добился. Но с бомжом такой девушке связываться незачем, это и ежу понятно. А пиво отличное, настоящее. Чувствуешь? Не то, что магазинная бурда.
Ты соглашаешься, а сам думаешь про Машу и Карпа. Еще полчаса назад ты бы не поверил, что такая девушка, как Маша, может полюбить Карпа. Но теперь ты веришь: всё может быть. Раз Карп умеет так вести себя с женщинами и говорить таким необычным для него голосом, - может быть решительно всё!
ХХХХ
Когда Конька с Игорем, одетые, покидают баню, пристроенную к дому, Акимыч ведет их смотреть дачу. Он показывает им отведенные для них , «гостевые» комнаты, гостиную с настоящим камином, бильярдную, небольшой спортивный зал с матами и тренажерами, приемную при кабинете хозяина дачи (сам кабинет заперт, и ключа у Акимыча нет), хозяйскую спальню, детскую, спальню для детей, две комнаты для прислуги, еще три комнаты для гостей на втором этаже, где расположены также кладовые и чулан со стиральной машиной. Если не считать кладовых и чуланов, Конька насчитывает пятнадцать комнат.
Видимо, над домом тщательно поработал дизайнер и, возможно, не один. Вся обстановка дачи строго выдержана в стиле модерн. Здесь нет уюта, но есть комфорт и современность, – и ни одной старинной вещи или просто вещи в стиле ретро. Всё самое новомодное. На стенах непонятные картины; Конька ни за что не повесил бы у себя ни одну из них. Только в детской и в спальне для детей на него веет чем-то живым, человеческим.
У него в комнате красивая удобная кровать, не мягкая и не жёсткая. Пока вы мылись, Маша застелила и ее, и кровать Карпа. От белья, как в английских романах, пахнет лавандой. Пол застелен черно-белым ковром, шторы тоже черно-белые. Над изголовьем кровати бра, расположенное так, чтобы удобно было читать, есть два кресла, тоже черно-белые, и белые стулья. В углу – компьютерный стол и специальная лампа, установленная на краю стола.
Тут очень комфортно, но отсутствие уюта и теплых цветов мешают Коньке. Он чувствует себя Каем в гостях у Снежной Королевы.
Конька дергает за шнурочек, и шторы слегка раздвигаются. Видимость равна нулю. Буран точно заплевал снегом все окна – и безутешно воет, словно плачет.
Света белого не видно,
Буря стонет за окном… - вспоминается Коньке песня бабы Зины.
Входит Карп в отличном сером спортивном костюме. Трикотажная курточка на нем расстегнута, под ней – синяя рубашка. Он приносит Коньке такой же костюм, только бордовый, и серую футболку с короткими рукавами:
- На, переоденься, тут жарко. Это Акимыч дал. Носки у тебя, вроде чистые. Запасные взял?
- Да, - Конька берет из его рук одежду. – Карп, ну, ты изменился! Как будто над тобой тоже дизайнер поработал.
Карп усмехается.
- Когда всё вокруг по-человечески, то и чувствуешь себя человеком, - веско замечает он. – Да, красиво здесь и удобно. А вот уюта не хватает.
- Ты тоже заметил? – Конька доволен. – Точно, уюта нет! Я бы свою дачу по-другому обставил. В стиле ретро. А здесь… погостить тут хорошо, но жить здесь постоянно я бы не хотел.
- Нам с тобой это не грозит, - смеется Карп, садясь в кресло. – И книг тут мало. И всё какая-то мура. Донцова, Маринина, Гарри этот, как его, очкастый… достало. Читать нечего, а ведь я люблю читать.
- А что в библиотеку не запишешься?
- Какая мне библиотека с тюремным паспортом, - Карп безнадежно машет рукой.
- А я знаю человека, у которого навалом хороших книг, - заявляет Конька. – Он одинокий, ему уже семьдесят. Он музыкант, моего брата играть учит, на фортепьяно. У него целая комната под библиотеку отведена. И паспорта он не спрашивает, если взять у него книги, только записывает адрес…
- И какой я ему адрес дам? – ухмыляется Карп. – Улица Кирпичная, подсобка для бомжей?
- Я тебя на свой адрес запишу, - серьезно говорит Конька.
Лицо Карпа становится задумчивым.
- Что ж, своди меня к нему, - говорит он. – Я не против.
- Только порножурналов у него нет, - не выдерживает и подкалывает друга Конька.
- А мне и не надо, - равнодушно отвечает Карп. – Я их просто ЗДЕСЬ полистаю… так, от скуки. Кстати, Акимыч обещал нам русскую баню. Она тут, во дворе. Если буран кончится, попаримся завтра? С веничками!
- Мы же сегодня мылись.
- Ну и что. В настоящей-то бане самый кайф попариться.
- Чистые же мы вернемся, - Конька смеется. – Потом месяц можно не мыться. Что ж, попаримся, я русские бани люблю.
Ужинают они в обществе Акимыча и Маши. Ее фамилия, как узнаёт Конька, Русакова; она дочь сестры Акимыча. В Чистом Доле у ее родителей четырехкомнатная квартира на Старой улице, которые чистодольцы прозвали СтарИнкой.
На ужин Маша приготовила омлет с креветками и рыбным салатом. Конька с Машей пьют белое вино, а Карп с Акимычем – неизменную водку, правда, самого высшего качества. Они разговаривают, как и за обедом, о своих общих приятелях и знакомых, а Конька и Маша слушают их. Конька украдкой поглядывает на Машу. Он еще ни у кого не видел таких больших глаз густого цвета морской воды, как на картинах Айвазовского. Правда, у Любы ресницы такие же длинные и пушистые, но Маша уже не девушка, а молоденькая женщина, это видно. Она – взрослая. Взгляд Коньки порой невольно задерживается на ее крепкой, развитой груди, на округлых загорелых плечах. Сейчас на Маше вместо ее тоненького голубого свитерка – очень милая золотистая безрукавка, которая удивительно идет ей.
Карп вдруг обращается к ней:
- Очень вкусный ужин, Маша, большое спасибо. Кстати, на чем ты приехала сюда – на джипе?
Конька машинально отмечает про себя: он первый обратился к ней на «ты» - и так просто, будто они давно знакомы.
- Нет, - так же просто отвечает Маша. – На джипе в такую глушь зимой не проедешь. Я приехала на «Буране». Ну, на санях. Кстати, там и для вас с Коней хватит места. Вы когда уезжаете? Я бы вас развезла по домам.
- Мы вернемся в город послезавтра, - говорит Карп, не сводя с нее спокойного и какого-то затягивающего в себя взгляда.
- Я тоже уезжаю послезавтра, - Маша улыбается ему. – Значит, решено: я вас подвезу! И не спорьте, мне это будет только приятно.
- А мы и не спорим, - Карп улыбается ей в ответ дерзкой, вызывающей и в то же время удивительно обаятельной улыбкой. – Для нас будет честью прокатиться на «Буране» в обществе такой красивой женщины.
Маша слегка смущена и отводит глаза.
- Спасибо за комплимент, Игорь, - произносит она. – Мне тоже будет приятно подвезти столь учтивых мужчин.
И она со смехом обращается к Акимычу:
- Дядя Вася, признавайся, откуда у тебя такие изысканные знакомые?
- Нашла изысканных, - ворчит Акимыч и посмеивается:
- Один паренек-гимназист, другой… - он вдруг останавливается и бормочет, опустив глаза:
- Н-да… другой – это другой.
Он давно рассказал Маше, кто такой Карп, где он живет, и чем занимается. Но на Машу его слова не произвели ни малейшего отрицательного впечатления. Она заявила, что бомжи бывают разные, и уж конечно, большинство из них гораздо лучше богатых людей.
- Вот я жила с богатым, - с горькой усмешкой заявила Маша. – И что? Скука смертная! Он только деньги считал, курил анашу и следил, чтобы я от него не «залетела». Ему не нужны были дети. Ему вообще никто не был нужен. Его интересовали только бабки. Дурак!
И ее глаза презрительно и гневно блеснули.
А вот Игорь и Конька ей очень нравятся. Особенно Игорь. Что-то в нем есть такое, что задевает в Машиной душе самые тайные, сокровенные струны. Когда он говорит с ней, его голос точно ласкает ее, а во взгляде чувствуется внутренняя сила и какой-то притягательный затаенный жар, словно его сердце властно и неудержимо призывает ее к себе. С такой силой она еще не встречалась, но ее инстинктивно тянет отстоять свою независимость. «Мы еще с тобой поборемся, - думает она, задорно поглядывая на Карпа. – Меня голыми руками не возьмешь. Думаешь, уже выиграл? А вот это мы еще посмотрим!»
После ужина Маша убирает со стола и с помощью посудомоечной машины очень быстро справляется с мытьем посуды. Потом Акимыч приносит карты, и все четверо садятся играть в тысячу. Раз выигрывает Конька, раз Маша и два раза Карп. Потом Карп с Акимычем остаются пить водку и курить, а Конька с Машей уходят в свои комнаты – спать.
Конька очень устал за день и засыпает чрезвычайно быстро. Маша, напротив, долго ворочается в постели, сон не идет к ней. Наконец, приняв таблетку снотворного, она, хотя и не без труда, всё-таки погружается в сон…