Евсеич брел с почты домой. На почте получил пенсию и решил зайти в магазин купить четвертинку водки. Семидесятипятилетнему старику не очень хотелось возвращаться в свою опостылевшую квартиру, где он жил один уже несколько лет после смерти жены. Ее он вспоминал с досадой. За год до своей смерти она призналась, что его никогда не любила и жила с ним ради дочери, которая теперь выросла, вышла замуж и жила со своей семьей в другом городе. Об отце не вспоминала.
Евсеич все лето копошился на загородном участке. Выращивал овощи, собирал фрукты, ягоды. Все это оптом продавал базарным торговкам, которые с барышом для себя все это перепродавали. Ночевал в небольшом садовом домике, выбираясь в город только за крупами, хлебом и водкой. Осенью и зимой был занят тем, что копировал маслом картины известных художников, чеканил на листах меди и алюминия композиции. Получалось неплохо. С возрастом глаза стали хуже видеть и рука была уже не такой твердой. От одиночества не было спасения.
Выйдя из магазина, присел на скамейку в сквере, предварительно смахнув с нее оранжевую и желтую листву, обильно облетающую с деревьев. Оканчивалось скоротечное бабье лето. Скупое осеннее солнце ласкало щеки Евсеича. Выпивая из горлышка и закусывая припасенной конфетой, пьянел. Хмель всегда располагал его к добродушию. Сидел и думал – пойду домой, достану свой старый потрепанный баян и поиграю. Давние задушевные мелодии вселяли в его душу удовлетворение. Обнимая баян и наигрывая, закрыв глаза, представлял себе, что обнимает красивую молодую женщину. От мечтаний его, пригретого солнышком, отвлек мелодичный женский голос: «Мужик, не дашь ли мне десятку на хлеб?» Евсеич поднял глаза. Перед ним стояла молодая женщина лет тридцати, неряшливо одетая, но хорошо сложенная и с недурным лицом. Он предложил ей выпить, но она отказалась – не пью! Спросил, что заставляет ее попрошайничать. Ответила, что живет одна, мужа нет, ребенка, которого родила совсем молоденькой, отобрали, он растет в интернате. На работу никуда не берут, деньги нужны на «дозу» – она наркоманка. Ей сейчас плохо, и если он даст ей денег, то она пойдет к нему и пусть он делает с ней что хочет. Евсеич согласился.
Бабье лето прошло. Осенний промозглый ветер не располагал к тому, чтобы выходить на улицу. Вера – так звали наркоманку, так и жила у него. Утром, взяв у старика деньги, пошла взять себе «дозу» наркоты, а старику дешевого спирта «максимка». Соседка, увидев уходящую Верку, выговаривала Евсеичу: «Опять Верка пошла за дурью? Зачем даешь ей деньги?» Евсеич отвечал: «Если не я, то кто даст?» Обозвав его старым дураком, соседка хлопнула дверью.
Верка принесла все необходимое. Приготовила себе дозу. Евсеич налил стакан разведенного спирта, выпил, занюхал кусочком зачерствевшего хлеба, бросил его в беззубый рот и начал жевать. Откинувшись на кровати и захмелев, счастливо улыбался. Рядом лежала Верка, не обращая внимания на стариковские руки, шарившие по ее телу. Укол снадобья сделал свое дело. В забытье ей грезились молодые парни, ухаживающие за ней.
Холодные струи дождя, бьющие в окна, не мешали им чувствовать себя счастливыми. Они не думали, что это мнимое счастье скоротечно, и рано или чуть позже трагикомедия окончится для них печально...