А замечал ли ты, дорогой читатель, что воспевается-то и в песнях,
и в романах, и даже в сказках, не сама любовь, а только подступы к ней.
Проще сказать - процесс ухаживания. Герой в этот период чего только
не вытворяет, доказывая, что он переполнен любовью и достоин ответного
чувства.
И вот он - свадебный марш - апофеоз его усилий! На руках наш герой
(понимает ли это?) держит целый Мир - прекрасный, добрый, полный надежд.
Они вместе! Перед ними путь сей их жизни.
Вот тут романы и сказки кончаются. А если продолжить? Ты, искушённый
читатель, отмахнёшься - мыльная опера. Но я рискну предложить тебе
рассказ моей бабушки об одной супружеской паре.
- Была у меня старинная прялка. Берегла я её, даже подойти к ней
никому не разрешала. Но со временем, конечно, поизносилась,
требовала ремонта. Стала я искать мастера. Мне посоветовали сходить
к одному; сказали, что старенький он уже, не берётся за работу,
но - вдруг... Лучше его нет никого. И я пошла, взяв с собой одну
цевку.
В маленьком домике на две комнаты жили двое старичков.
Домик внутри и снаружи был ухожен. Тут открылось и по-настоящему
зазвучало для меня понятие "благо-устроен". Но что-то было не так
и я старалась, но никак не могла понять, что именно.
Старичок был небольшого роста, опрятно и просто одет.
Посмотрев мою цевку, сказал:
- Старинная вещь. Настоящая работа, но взяться не могу:
стар я стал, да и старушке моей внимание нужно.
Я ушла, не стала упрашивать. Но меня тянуло в тот домик войти.
Набрала яблок крупных, красивых, таких мягких и сочных, нежных, душистых.
Старички были дома. Василий Петрович у плиты кастрюльками и сковородками
тихо позвякивал, его жена-старушка спала.
Выложила я гостинцы. Он удивился: хороший у нас сад, а таких яблок нет.
Мы поговорили. Василий Петрович о прялке моей спросил, и мне удалось
удивить его во второй раз, сказав, что пришла не из-за прялки,
а захотелось повидать их. Жаль, что с хозяйкой опять не довелось
поговорить. Он улыбнулся: ну, приходи как-нибудь к моей Дунюшке.
И стала я приходить. Дуняша или Дунюшка, как Василий Петрович
называл свою жену, была больна. Проснувшись, она не могла
самостоятельно одеться, но, кажется, не понимала этого. Она громко
звала своего Васю:
-Вася, Вася, вставай! Что ж ты спишь? На работу не пойдёшь, что ли?!
Василий Петрович заходил в комнату, помогал жене одеться.
- Завтра пойду. Нынче, Дуняша, выходной, с тобой дома буду.
- Какой выходной? Посмотри, какой день! В поле ехать надо!
- Денёк хороший. Давай умоемся и завтракать, Дунюшка.
Из-за стола Дуняша порывается выскочить, несколько раз встаёт.
Он мягко удерживает её, успокаивает. Наконец, решив, что жена сыта,
отпускает.
Дуня срывается и бегает по комнате то беспорядочно, то кругами,
изредка задерживаясь у окна или двери. На ходу что-то говорит,
говорит... Василий Петрович с тревогой в голосе успокаивает:
- Ну, всё, всё. Молодец, все дела переделала. Мне и делать
теперь нечего. Сядь, отдохни немного.
Но Дуня бегает до изнеможения и падает на заправленную кровать.
Несколько минут лежит и опять встаёт. Теперь она почти спокойно
передвигается, выходит во двор и в сад, где может находиться
даже одна: для её безопасности Василий Петрович всё предусмотрел
и оборудовал.
Я, наконец, поняла, что не так: на всём доме и во дворе отпечаток
мастеровой руки хозяина, а чисто женские дела выполнены старательно,
но так, как если бы их начинал делать взрослый, а заканчивал ребёнок:
дорожки на полу чистые, но на лицо и изнанку вперемежку. Бельё хорошо
постирано, но повешено не по-женски.
- Василий Петрович, трудно тебе с женой, дети не хотят
вас к себе взять? - спросила я однажды.
- Как не хотят, уговаривать уморились. Да никуда мы не поедем.
Дома будем, пока я жив. Вот послушай, расскажу тебе нашу историю.
Молодой я был, ещё парень. Пришло время жениться.
Жили мы небогато, но без хлеба никогда не сидели. Я подумал-подумал
и выбрал себе невесту. Девка хорошая, семья достаток имела.
- Отец у неё серьёзный, знает сорт людей, небось, видит,
что я парень работящий, надёжный, отдадут за меня Груню,- стал я
своим родителям говорить, а они - ни в какую:
- Знаем мы их, гордецов, не отдадут за тебя.
Но я настойчивый был, самоуверенный. Не вечерком пошли сватать,
как положено, а белым днём. Да и назад пошли - солнце почти
на том же месте: наладили нас восвояси...
Я с родителями одной дорогой не пошёл, не пошёл, чтобы их
не слушать. Другой улицей, в обход иду, временами на бег перехожу:
с кем встретиться боюсь... И - на тебе - Дуняша. Выходит из дому
на улицу. Увидела меня кличет:
- Вааась, поди сюда.
Мимо таких девушек, хоть в каком состоянии, не проходят.
- Вась, к Груне свататься ходил?
Посейчас не знаю, какая сорока ей донесла.
- Да нет, так вышел, прогуляться.
А у неё кудри чёрные, аж волнами; косу пальцами перебирает,
глаза синие-синие не то от солнышка прищурила, не то смеётся надо мной.
Сама ладненькая, глаз не оторвать. Да, к слову, отец её хозяин
посправней Груниного будет.
- Знаю, не отдали за тебя Груню. Да ты не в тот дом пошёл,
ко мне сватов присылай.
- Да ты что? Груня тебе воды подать не годится и то не пошла за меня.
- А я пойду. Присылай сватов.
Летел я домой, как на крыльях! А как подступиться к отцу? Через мать,
не сразу, уговорил кое-как, пошли сватать.
Даа... делаа. Жили мы с ней всегда хорошо. Другим труднее было:
вроде вместе, а расскандалятся и тянут воз поодиночке, да на душе камень.
Моя Дуняша детей мне нарожала, с войны дождалась, никогда не пожаловалась,
каково ей тут было... Стану жалеть её за эти годы, а она мне - не ровняй:
тебе там смерть каждый день в глаза глядела!
Василий Петрович задумался - то ли вспоминает, то ли с волнением
справляется.
-Восьмой год пошёл, как заболела. Как же мне с ней к детям ехать?
Тут ей воля. Постель постелю ей, грелку положу, а сам на печку лягу.
Прислушаюсь, кажется, уснула.
-Вась, ты где?!
- Тут я, Дуняша, ты спи, спи. Завтра рано вставать, пахать будем,
а иной раз - молотить, скажу... придумываю для Дуни что сказать.
- Вась, иди сюда...
- Бьюсь-бьюсь, всё ж ложусь к ней. Успокоится. Я-то знаю,
почему не иду: разоспится, да и я около неё сплю, ничего не чую.
Очнусь - в луже лежу.
- Дуняша, вставай.
Снимаю с неё всё, переодеваю, спешу - не застыла бы. Перестилаю
постель. А у детей, как нам с ней?
Во всё это время Дуня тихо сидит, то ли слушает, то ли где-то
в своём мире пребывает. Вдруг встрепенулась:
-Вася! Коровы идут! Иди встречай нашу Милку, а то не дождётся,
уйдёт от ворот. Дуняша встаёт, бегает по комнате, что-то берёт,
что-то бросает - коровы пришли!
По улице, и в самом деле, проходит стадо. Василий Петрович скоро
возвращается, ставит на стол банку с молоком.
- Вась, ты сам корову подоил?
- И подоил, и молоко процедил.
- А ворота закрыл?
- Всё сделал, Дуняша, не переживай.
Мне он намёками говорит, что уже шесть лет, как нет у них Милки.
Покупает молоко у соседей, а Дуняше даже не пытается говорить
об этом - зачем? Вдруг поймёт, расстроится...
- Так что нам уезжать нельзя, - громко говорит он,- куда ж мы
денем нашу Милку?
- Да, Вась, мы тут будем жить... Милке воля нужна.
- А ещё мне одну старинную прялочку отремонтировать надо,
никак нам уезжать нельзя.
И ведь не шутил, отремонтировал мою прялочку - выручалочку.
Мама долго молчит. Неожиданно вздыхает: вот она какая, любовь-то...