Василий Петрович Колодкин решил удавиться. Вот так просто с утра взял и решил свести, наконец, счёты с жизнью, никчёмной, серой и совсем неинтересной, в которой светлым пятном были разве что дни выдачи пенсий да звонки от сына, живущего далеко, в другом городе. Сын звонил Василию Петровичу в день рождения, но он, кстати говоря, этот день никогда не любил.
Потому, что в этот весенний день особенно остро задумывался о смысле своей жизни, а, точнее, убогого существования. В свои шестьдесят два бывший экономист стал никому не нужен. Да что говорить! На работу сейчас и молодым-то сложно устроиться. А не то, что ему, привыкшему к старой системе нормативов отчислений и разнарядок.
Нельзя сказать, что мысль о суициде никогда прежде не приходила ему в голову. Он вспомнил, как примерно полгода назад забрался на крышу своего дома, вылез из узкого чердачного окошка, аккуратно по шиферу, жмурясь от яркого солнца, подошёл к краю, но вдруг остановился.
Всего один шаг отделял его, но на этот шаг он не отважился. Кровь вдруг бросилась ему в голову, в висках застучало, и Василий Петрович обессилено сел на грязную крышу, немало не заботясь о том, что на его почти новых брюках появится грязный след.
А что, если он не умрёт сразу, останется инвалидом и будет страдать ещё больше? Он слышал об одном таком старике.
Колодкин достал из кладовки моток прочной верёвки, отмотал метра три, и потянулся было за ножницами, но подумал: зачем ему так много? Пусть лучше Витьке-сыну побольше останется. Верёвка была справная, прочная. Такая, несомненно, пригодится в хозяйстве.
И он решительно отмерил себе на метр меньше.
В то, что сын приедет, он нисколько не сомневался и обстоятельно изложил на листке клетчатой бумаги, вырванной из школьной, Витькиной же тетради, где в их городе самые низкие цены на похоронные принадлежности.
«Только сильно, Витенька, не разоряйтесь. Всё самое необходимое. А отпевание в церкви нам, самоубийцам, не положено. И хорошо. Я, если честно, в Бога не верю. А деньги, на это дело я скопил, деньги ты знаешь, где...»
Колодкин намеренно не указал место. Мало ли кто прочтёт его записку. Только они вдвоём с Витькой знали про тайник в гараже – за кирпичами в овощной яме.
Рука его машинально перелистала школьную тетрадку за восьмой класс. Вот не за эту ли самую двойку за домашнюю работу хорошенько взгрел он тогда сына, отстегав тонким, кожаным ремешком? И, как потом выяснилось, такая воспитательная мера, оказалась весьма эффективна. Прибегал он к ней нечасто, но сын в итоге выровнялся в учёбе, а потом и в институт поступил...
Как же давно всё это было...
***
Лицо Василия Петровича посветлело. Он унёсся мыслями в далёкую страну воспоминаний, в которой мог позволить себе бывать так часто, как ему того хотелось. Жаль только, что среди светлых воспоминаний были и другие – от которых его бросало в дрожь. Часто перед ним вставало лицо Наташи. Девушки, с которой он познакомился на третьем курсе института. А она была на втором курсе. Маленькая, пухленькая, курносенькая, с широко открытыми серыми глазами.
Он увидел её на танцах в общежитии соседнего института, пригласил и был так удивлён, когда она ответила вежливым отказом, что простоял, с деланным равнодушием подпирая стенку до самого конца вечера. Выглядывая, с кем же танцует эта неприметная на вид девчонка, и мучительно размышляя, отчего отказала она ему – такому модному и интересному кавалеру. А, когда объявили последний танец, не выдержал-таки. Пригласил и от удивления, что она милостиво кивнула ему, не открывал рот до того самого момента, когда танец закончился, и он так и не успел познакомиться с так заинтересовавшей его особой. И считал дни до следующей субботы, когда он смог бы снова пойти на танцы, увидев её.
На этом вечере танцев она сама искала его глазами, и он с первыми аккордами, вырвавшимися на арену спортзала из хрипящих динамиков, пошёл к ней. Василий и Наташа протанцевали вместе весь вечер, а потом до раннего утра бродили по весенней Москве, наблюдая, как лужи на асфальте покрываются тоненькой корочкой льда.
– Смотри, какая яркая сегодня Луна! – воскликнула Наташа, а он тогда не удержался и, крепко обняв руками, поцеловал в мягкие, тёплые губы.
Потом таких вечеров было много, и в один из майских дней, когда трое парней из его комнаты точно ушли на футбол, он пригласил Наташу зайти к нему в общежитие.
Толстая вахтёрша смерила её цепким взглядом с головы до ног, а Васе строго крикнула вдогонку: «Смотри у меня, Колодкин, до одиннадцати. А то живо оперативный отряд пришлю, и материалы на тебя в деканат оформлю».
– Что это она на тебя так накинулась? – удивилась Наташа, – или она на всех кричит?
– Не на всех, – честно признался Василий, – было дело, гульнули с девчонками с архитектурного. Еле замяли вопрос.
Он осёкся, взглянув на покрасневшую девушку, и поспешил добавить:
– Так ведь это когда было.
В плохо прибранной комнате, где стояли четыре кровати с продавленными панцирными сетками, он достал приготовленную бутылку «Ркацители», два гранёных стакана, нарезал сало, которое сосед Мишка привёз из тульской деревни и налив до половины, предложил:
– Давай выпьем за два месяца нашего знакомства.
– Ну, что ж, – поддержала Наташа, – давай! А что, сегодня точно два месяца?
– Нет, – уточнил Василий. – Два месяца будет в понедельник, но в понедельник мы учимся. Это во-первых. А во-вторых, сегодня мы одни.
Они выпили, а потом Василий налил снова вино. По полному стакану. И вдруг, отставив стакан в сторону, подошёл к Наташе, и подхватив под руки и ноги, приподнял её со стула, а затем опустил на кровать, навалившись сверху. Он стал лихорадочно целовать её в губы, шею, лицо, а руки его одновременно судорожно стягивали с девушки колготки.
– Не надо!
Наташа яростно сопротивлялась, но силы были неравны, и она скоро лишилась всей одежды, выкрикнув:
– Давай, насилуй! Не думала, что ты такой. И что в первый раз у меня ТАК будет.
– В первый … в первый раз! – выдохнул тогда Василий, – так ты... девочка? А почему ты ничего об этом не говорила?
– А я должна про это всем рассказывать? – со всхлипываниями пробормотала Наташа, – тебе бы только засунуть поскорей. Наверное, не с одной так уже... делал. Но я тебе не... из архитектурного института. У меня… у меня … всё серьёзно.
Василий молча пододвинул к девушке одежду и, отойдя к окну, отвернулся. На улице снова полил дождь, а ветер срывал недавно распустившиеся, неокрепшие листочки лип, донося через чуть приокрытую форточку тот неповторимый аромат промокшей под весенним дождём листвы, аромат, какой бывает только в мае.
Как сейчас помнит тот запах Василий. Оказывается, бывает память и на ароматы. Дверь хлопнула, а он долго не знал, как ему быть. Растерялся, оставшись один в комнате, залпом из горлышка осушил бутылку, чувствуя, что совершил непоправимое, пометался по комнате, порываясь бежать за девушкой, а потом бросился ничком на кровать.
– Вот, глядите, - забасил вернувшийся через полтора часа с футбола Мишка, – а наш маньяк сексуальный спит уже. Гляди, котяра!
Он поднял с пола пустую бутылку «Ркацители», дамскую шпильку, и двое ребят из его комнаты дружно заржали. На душе у Василия было муторно. Как-то погано всё вышло, не по-людски.
– Да не было ничего, – пробормотал он.
– Мужики! А он и не спит! Ладно, это ты заместителю декана по воспитательной работе расскажи. Или лучше секретарю факультетского бюро комсомола. Нам только не заливай, – продолжил Мишка, – что мы тебя первый день знаем?
– Не, я серьёзно. У неё никого не было.
Мишка свистнул:
– Серьёзно, несерьёзно. Цену она себе набивает. Знаем мы таких. Не переживай, найдём мы тебе бабу! В следующую субботу в общежитии текстильной фабрики вечер. Там девки – закачаешься. Здоровенные! И на проходной нет проблем. Суёшь пятёрку – и до утра.
«Может, и в самом деле набивает цену», – подумал, засыпая, Василий, - «а мне что теперь: онанизмом заниматься?».
Всю неделю он ходил мимо общежития, где жила Наташа, борясь с желанием зайти, а в субботу уступил уговорам друзей и пошёл с ними на танцы в «текстиль».
– Танцы закончились. Стелись! – шутливо скомандовал Мишка, шумно заваливаясь в комнату общежития текстильщиц вместе с Василием и двумя девушками Таней и Машей.
– Мальчики –направо, девочки – налево, – в такой же шутливой манере отреагировала Таня, высокая, темноволосая девица с неумело накрашенными ресницами, – Миш, ты объясни товарищу, где и что. Вот вам одно полотенце на двоих.
– Чего там объяснять, – гоготал Мишка, направляясь с Василием умываться, – туалет направо, презервативы под подушкой. Если что, я за шкафом. Спрашивай, не стесняйся.
– А они что вдвоём в комнате живут? – поинтересовался Василий, сразу же отметивший, как умело комната была поделена двумя шкафами на две условные половины.
– Жили втроём, но Зинка замуж вышла, – отозвался Мишка, – где-то в Кузьминках комнату снимают. Так это нам на руку. Да, кстати, как тебе Маша?
– Ничего, – сухо проговорил Василий.
-Что значит ничего! – возмутился Мишка, - да у неё, если хочешь знать, фигура просто идеальная. «Золотое» сечение!
-Это как?
-Тёмный ты, Вася, насчёт гармонии женского тела. Ну, может, слышал, ещё говорят: 60 х 90 х 60. Так вот у Маши стройные ножки и как раз такие королевские пропорции, подруги на днях намеряли. И на лицо ничего себе. Ты обрати внимание.
…Он обратил. Тридцать четыре года прожил всё-таки, царствие ей небесное. Про Наташу старался не вспоминать, но выбросить из головы так и не смог. Как-то вечером, возвращаясь с лабораторных занятий, Василий обнаружил в картотеке общежития письмо от неё.
«Мой любимый, мой дорогой и единственный! Знал бы ты, как тяжело мне не видеть тебя, как мне хотелось бы встретиться и сказать то, что пишу сейчас. Я люблю тебя и ничего не могу с собой поделать. Не знаю, что делать. Мир стал таким серым и скучным...»
А может, взять и придти к ней. Мысль об этом не раз возникала в его голове, но пройти каких-нибудь сто метров до соседнего общежития оказалось намного сложнее, чем двадцать километров на метро, а затем на автобусе до здания, где жила Маша и где бывал он два раза в неделю.
Он даже не ответил ей и в этом видел свой главный грех. И только спустя десять лет, будучи в командировке в столице, заехал в институт, где училась девушка, и навёл справки, узнав, что Наташа взяла академический отпуск по болезни, а затем перевелась в свой родной город.
Грех... большой грех. Но ничего не поделаешь... ничего он уже не в силах изменить.
Тяжкий вздох вырвался из груди Василия. Он, не спеша, соорудил на конце верёвки петлю, проверил на прочность соединение и удовлетворённо хмыкнул, вспомнив, что в подобной ситуации верёвку намыливают. Однако петля и так на удивление хорошо сходилась, и он не увидел в намыливании большой необходимости.
***
На чердаке старого четырёхэтажного дома было душно и пахло кошками. А в новых домах чердаков нет. Колодкин раньше и не думал об этом, да и зачем ему раньше было лезть на этот загаженный голубями пыльный чердак. Он пошёл, осторожно ступая по скрипучему шлаку, озираясь в поисках подходящего для его дела места, как вдруг каким-то десятым чувством почувствовал, что он здесь не один.
Со смешанным чувством страха и любопытства он заглянул за колонну и остолбенел от неожиданности. Перед ним стояла худенькая и испуганная девушка. Но в изумление его повергло другое: на тоненькой шее её была петля, а другой конец верёвки она теребила в руках.
– Ты что, крыша поехала! – выпалил он, пряча за спину авоську с такой же верёвкой, – в твои-то годы и давиться! Жизнь только начинается.
– Для меня закончилась, – девушка проговорила это тихим голосом, но в голосе этом прозвучала такая неукротимая решимость: во что бы то ни стало добиться исполнения задуманного, что Колодкину стало не по себе.
«А ведь всё равно что-нибудь с собой сделает», – пронеслось у него в голове, – «жалко дурочку. Надо что-то делать, но что?»
– Ты... это... – медленно процедил Колодкин, – обожди... послушай. У меня, если честно, у самого такие мысли не раз возникали.
Колодкин решил вдруг не признаваться девушке в истинной цели своего визита на чердак ... Нет, это ни к чему. Он прокашлялся и продолжил, стараясь говорить спокойно и ровно:
– Да, мысли такие возникали. Но я-то уже жизнь свою прожил. Было много плохого. Но было немало и хорошего. Вот и ты... вспомни. Про хорошее. Я знаю точно. Лучше станет. Вон, смотри, и солнышко выглянуло.
Он кивнул на закопчённое от времени окошко чердака.
– А хорошего в моей жизни за шестнадцать лет ничего и не было, – отозвалась девушка, не откликнувшись на приглашение взглянуть на проклюнувшееся сквозь пелену облаков солнышко, – был парень на два года старше, с которым я познакомилась полгода назад на дискотеке. Я полюбила его. Ради него и жила-то на этом свете. И всё у нас было бы прекрасно, если бы однажды я не рассказала Серёже...
Девушка вдруг остановилась.
– Что?
– ... что отчим вот уже год насилует меня, – выпалила девчонка, всхлипнув.
Крупные слёзы выкатились из глаз девушки, комок подскочил к горлу, и она замолчала.
– А мать есть у тебя? Мать-то знает про это? – дрогнувшим голосом поинтересовался Колодкин, осторожно снимая верёвку с шеи девушки.
– Есть, – со всхлипываниями отозвалась она, – есть мать... только лучше бы её не было. За стакан водки не то, что отчиму – любому «синяку» даёт и готова за бутылку дочь подложить.
– А полиция? – спросил Колодкин скорее машинально, прекрасно осознавая тщетность таких обращений в органы.
– Да что менты! Пойду я с заявлением туда что ли? Мать, знаете что говорит на это? У вас уши повянут. Ссаного места, говорит, тебе жалко? Ну, допустим, посадят его. Хотя вряд ли. А этот кобель пока ещё на стройке работает, нас четверых кормит. Кстати, уже на мою десятилетнюю сестрёнку по пьяни поглядывает. Должно быть, решил обождать немного.
«Кошмар какой!» – пронеслось в голове у Василий Петровича. Щемящая жалость к этой полуженщине-полуребёнку охватило всё его существо, заставив мозг лихорадочно работать в поисках выхода. То, что оставлять девушку одной на этом чердаке нельзя, он уже понял.
– Знаешь что, – проговорил он, – я понял: жизнь у тебя действительно хуже некуда. Но почему ты решила именно повеситься? Вот представь. Будешь висеть в петле, задыхаться, глаза твои из орбит выкатятся и уже не будут такими красивыми. Я читал: у многих удавленников смерть наступает от того, что шейные позвонки ломаются. Но при твоём весе это тебе не грозит. Так что будешь долго задыхаться, а потом будешь лежать в гробу синяя-пресиняя, очень некрасивая.
Девушка недоверчиво посмотрела на Колодкина, а тот продолжал:
– Ты твёрдо решила уйти из жизни?
– Да. Твёрдо!
– Хорошо. У меня дома есть яд. Это чрезвычайно сильный яд. Выпьешь и без всякой боли тихо и спокойно уснёшь.
– Допустим. А потом? Ну, когда я ... умру. У вас ведь возникнут проблемы ... полиция, то да сё. Вас ещё посадят за это.
– Да какие проблемы ... – начал нагло врать Колодкин, – ты же в весе цыплёнка... ночью вынесу тебя тихонько на пустырь, утречком найдут тебя ещё свеженькую, – бодро парировал вопрос Колодкин, страдавший бессонницей и вспомнивший про домашний запас снотворного.
– Свеженькую...– эхом отозвалась девушка и со вздохом добавила, – пожалуй, так лучше. И уже более решительно добавила:
– Да, я согласна.
– Тогда прошу ко мне, – церемонно сделал жест рукой Колодкин, пропуская девушку вперёд, а другой рукой незаметно выбрасывая авоську с верёвкой.
«Судя по тёмным кругам под её глазами, она давно толком не спала, проспится – может, передумает» – с этими мыслями он прошёл в сопровождении незнакомки по лестнице к квартире.
***
– Вот здесь вам будет удобнее.
Колодкин указал на широкую двуспальную кровать в спальне, на которой он спал когда-то с женой. Теперь он стелил себе на диване в большой комнате, поскольку приобрёл стойкую привычку допоздна смотреть телевизор в постели.
– Мне всё равно...– тихо произнесла девушка, снимая потрёпанные туфельки, и покорно устраиваясь на предложенном месте, – вы только рядом посидите. Мне так легче будет. Ладно?
– Конечно, – согласился Колодкин, прошёл на кухню и достал аптечку. Он достал из неё таблетку снотворного, налил в бокал кипяченой воды из кувшина.
– Вот, примите эту таблетку. Так. Запейте водой. Кстати, мы до сих пор так и не познакомились. Вас как зовут?
– Наташа.
– Наташа? – переспросил Колодкин, присаживаясь на краешек широкой кровати, – так звали одну мою знакомую девушку. Я её очень сильно любил. Но мы расстались. И было это очень-очень давно. А меня зовут Василий Петрович.
– Спасибо вам. Действительно не больно. Как и обещали. Будто просто засыпаешь. Чему вы улыбаетесь?
– Да так. Вы чем-то на неё похожи. Точнее, глаза ваши очень похожи. Она написала мне письмо, что любит. А я...
Колодкин вдруг замолчал, к горлу его подкатил тугой комок. Словно вчера это случилось. Письмо, на которое он так и не ответил. Тот злополучный вечер.
– А я почему-то доверяю вам, – призналась Наташа, – чувствую: хотите помочь, ведь правда?
– Правда.
– Расскажите мне про ту девушку, пока я не умерла. Как же получилось так, что вы её потеряли?
«Как? По-глупому всё получилось. Наверное, не любил её достаточно сильно», – подумал Колодкин, а вслух добавил:
– Хорошо, слушай...
Он стал рассказывать и в мыслях своих перенёсся в то далёкое время, когда они вместе с той Наташей ходили по московским театрам, купались в Серебряном Бору или просто гуляли по тихим улочкам старой Москвы, лакомясь вкусным мороженым. Он говорил и как-то совсем не заметил, как девушка закрыла глаза и уснула крепким сном. Такой сон бывает у путника, преодолевшего большое расстояние, или у набегавшегося за день до изнеможения маленького шаловливого ребёнка.
– Мы собирались съездить вместе на море. Наташа никогда не видела моря. А вы видели? – спросил Василий Петрович и только тут заметил, что девушка спит, мирно посапывая. Он подошёл к столу, скомкал свою же предсмертную записку сыну, прошёл в кухню, открыл дверь пустого холодильника, постоял в задумчивости. Мышь, как говорят, повесилась бы. Да и зачем ему, потенциальному «жмурику», были нужны продукты. Другое дело теперь, потому, что...
Потому, что он передумал вешаться, стреляться, травиться, бросаться вниз с крыши многоэтажного дома, топиться и какими-либо иными многочисленными способами уходить из жизни.
Василий Петрович вообще передумал умирать...
***
– Петрович! Ты никак выпил? – иронично спрашивал возвращающегося из магазина Колодкина сосед по подъезду, намекая на его озорно поблёскивающие глаза. А, глядя на переполненные пакеты, добавлял:
– Наверное, гости приехали?
– Наверное, – загадочно проговорил Колодкин, размышляя, что сосед весьма близок к истине в обоих своих предположениях. Осторожно, чтобы не потревожить спящую юную гостью, он повернул ключ в замочной скважине, а затем тихонечко прошёл на кухню, где принялся выгружать из пакетов разные продукты, в том числе и деликатесы.
Ещё рано утром он наведался в свой тайник в гараже и взял из «похоронных» несколько пятисоток, усмехаясь себе под нос и удивляясь собственному вчерашнему, весьма глупому, если поразмыслить, решению свести счёты с жизнью.
Тихонько приокрыв дверь в спальную комнату, он посмотрел на бережно прикрытую пододеяльником девушку. Она безмятежно спала, а в её соломенных, слегка вьющихся волосах затерялось перышко от подушки. Детские, чуть пухлые губы были слегка приоткрыты
«Чёрт возьми! А ведь, если бы не она, сейчас болтался бы он в петле. А может, его уже и обнаружили бы. Отёкшего и посиневшего, противного, с высунутым наружу языком и вытаращенными глазами. Надо же так случиться, что они повстречались на этом чердаке. Хотя, с другой стороны, если бы не он. Что было бы с нею?» – с этими мыслями Василий Петрович аккуратно, тоненькими ломтиками нарезал сервелат, сыр, ветчину и копчёное мясо, разложил на ломтиках хлеба икру, чёрную и красную, шпроты и анчоусы, помыл киви, бананы, яблоки и апельсины, а во главу стола рядом с большим ананасом водрузил бутылку французского шампанского.
В духовке жарился цыплёнок, а на сковородке до нужной кондиции доходила жареная картошечка.
В спальне послышался какой-то неясный шум. Колодкин заглянул туда. Наташа лежала с широко открытыми глазами.
– Вы обманули меня. Это был не яд, – проговорила она, но во взгляде её уже не было такой горести и отчаяния.
– Обманул, – охотно согласился Колодкин, – виноват. Во искупление моей вины приглашаю отобедать. Так сказать, чем Бог послал.
– Пахнет вкусно. Если честно, мы последнее время сильно голодали. На стройке отчиму задерживали зарплату. Однако эта тварь брала взаймы и пила, как и раньше, нам не давая на продукты ни копейки. А что, вы сами умеете готовить?
Колодкин пожал плечами. Как же не уметь, если жил он один. Кухарку что ли приглашать?
– Сейчас цыплёнка достану, – торжественно провозгласил он.
Наташа устроилась за столом напротив.
– Просто глаза разбегаются, – вымолвила она после продолжительного молчания, пробуя то одно то другое.
– Вот и кушай! Не стесняйся! – скомандовал Колодкин, – знаешь, я, конечно, виноват, что обманул тебя. Но … как в той ситуации поступить иначе? Ведь ты всё равно что-нибудь с собой бы сделала.
– Вы сказали, что у меня глаза красивые. Вы... правда так думаете или тоже обманывали?
– Правда. А сейчас, когда ты отдохнула, они ещё красивей.
– Не врите. Мужчины всегда врут, когда хотят понравиться женщинам, – с некоторой долей кокетства сказала Наташа, мило улыбнувшись и потупив глаза в тарелку, а Василий Петрович с удивлением почувствовал, что вдруг с этой самой минуты стал ощущать в ней Женщину. И эта Женщина росла и всё увеличивалась, вытесняя в нём чувства жалости к этому полуребёнку, найдённому на чердаке. Точнее, чувство жалости не пропало. Нет, оно осталось, трансформировавшись в другое чувство, подкравшееся к нему, а теперь овладевающее всем его существом без остатка.
– Вот и цыплёнок! Выбирай себе любой кусочек.
– Вот этот, – показала изящно пальчиком Наташа, и он почувствовал, что ему доставляет несказанное удовольствие угощать девушку, подкладывая ей на тарелку то или иное угощение. Василий Петрович невольно залюбовался ею, отметив высокую, упругую грудь и крепкие стройные ножки. Но затем, словно испугавшись, что девушка перехватит его взгляд, пододвинул к ней поближе ветчину и сыр, захлопотал за столом.
– Спасибо! Очень вкусно, – похвалила Наташа, – а вы давно один живёте?
– Давно, – вздохнул Колодкин, – жена умерла внезапно от инсульта.
– Извините, – поспешила сменить тему девушка, – просто я удивилась, интересный мужчина и один. Вы чем-то на Аль Пачино похожи. Глаза такие же грустные-прегрустные.
– Ну да! – хмыкнул Колодкин, – а в молодости был похож на Челентано. Только сейчас одни грустные глаза у меня и остались.
– Зря так думаете. Вы хороший и добрый.
– Ну, ладно, – прервал вконец смущённый Колодкин, – отведайте лучше анчоусов в пряном соусе.
– Это рыбки? А я всегда считала, что анчоусы – фрукты такие, как ананасы! – расхохоталась Наташа, – а за что мы будем пить шампанское?
– За нас! За тот чердак, где мы познакомились!– коротко сказал Колодкин, наполняя бокалы. «Бес в меня что ли вселился» – подумал он, ощущая в себе давно забытое ощущение жгучего желания физической близости с этой девушкой.
Наташа чокнулась с ним и пригубила вино. Колодкин выпил залпом, как водку.
«Чушь какая!» – ругнулся он про себя, вспомнив, как за год до выхода на пенсию ездил в дом отдыха. Там и познакомился с женщиной на десять лет моложе его. Они гуляли по аллеям, его подруга непрестанно восхищалась осенним лесом и томно вздыхала. И как-то раз после очередной подобной прогулки она не выдержала и, пригласив в свой одноместный номер, молча стала раздеваться, обнажая белый, в складочках живот и толстые ноги с проступившими венами и целлюлитными отложениями.
«И ведь подвёл меня тогда некогда надёжный инструмент», – ухмыльнулся Колодкин, – «как она утешала меня, бедного, и что только ни делала». А тут пьян без вина, и всё в порядке, как у юноши! Ну и дела! И дело не только в том, что она так молода. Не педофил же он, в конце концов. Дело в другом. Но в чем?
– Что это вы улыбаетесь, – мило улыбнулась Наташа.
– Да так, – уклонился от прямого ответа Василий Петрович, – анекдот вспомнил.
– Расскажите.
– Нет, он не совсем приличный.
– Хорошо. Тогда про ту девушку.
– Это грустный рассказ. Лучше потанцуем, – вдруг неожиданно для самого себя предложил Колодкин. Он вставил в магнитофон кассету, наткнувшись на одну из самых любимых композиций своей молодости группы «Black Sabbath», щёлкнул кнопку и галантно взял девушку за руку.
– Какая прекрасная мелодия, – призналась Наташа, - мой парень приглашал меня к себе, но ставил всякую лабуду – «Руки вверх» и «Децла» или «Отпетых мошенников». Тупая, примитивная у них музыка. О чём эта песня?
– Про любовь, – уверенно сказал Колодкин, плохо понимающий английский. Он бережно вёл в танце свою даму, и она повиновалась его движениям, доверчиво прижимаясь. Василий Петрович физически ощущал её близость, он не мог скрыть и своего желания, так явственно оно проступило наружу.
– Вы, правда, этого хотите? – вдруг, робко глядя на него снизу, спросила девушка.
Она прижалась всем теплым телом и вдруг выпалила:
– А я – согласна.
Она обняла его за шею тонкими руками и, прильнув упругой крепкой грудью, поцеловала так нежно, что Колодкин прекратил кружение и встал посреди комнаты, как вкопанный. Пол помещения покачнулся, поплыл. Стены комнаты раздвинулись, пропуская в новый, неизведанный мир, наполненный яркими, сочными красками, мужчину и женщину, как некогда пропустил Еву и Адама, а каждая минута в этом мире была равна вечности.
Где-то ревел, накатывая лазурным валом на белый песок, океан, пели невиданные птицы, где-то в непролазной чаще джунглей медленно распускались огромные цветы, а по крепким лианам прыгали озорные обезьяны. На далёких и дорогих курортах немыслимые пируэты совершали асы виндсерфинга, а их стройные подруги в модных купальниках мучительно размышляли, что одеть вечером. На горнолыжных курортах воздух пьянил и подзуживал крикнуть во всю мощь расправившихся для приёма качественного воздуха лёгких что-нибудь дерзкое и громкое.
Но эти двое были счастливы и в этом уголке Вселенной, формально ограниченном стенами комнаты с пожелтевшими от времени обоями, а на самом деле безграничном и безмерном.
Этим двоим солнце, как бы в утешение и в знак того, что всё будет хорошо, выглянув вновь из-за тучи, послало яркий луч, который скользнул по листве деревьев и крышам стареньких, припаркованных во дворе автомобилей, а затем заплясал по полированному книжному шкафу и картине с весёлыми медвежатами в сосновом бору.
После того, что произошло, мужчина и женщина долго молчали...
... Первой заговорила женщина.
– Я должна сказать тебе. Мне впервые было очень хорошо. Раньше этого не было.
Он не ответил, только взял её руку в знак такой же благодарности, с чувством пожал её.
– Ты не поверишь, – продолжала она, – я говорила, был парень. Но с ним было не так. Он думал только о себе. Ты совсем другой. Спасибо тебе, что ты есть. Честно сказать, не думала, что так закончится.
Колодкин встал с кровати, подошёл к окну и, оглядев свой двор и дымящиеся трубы индустриального гиганта вдали, весело сказал:
– А всё ещё только начинается.