Коварный сундук

Роза Исеева
   Солнце щедро грело истосковавшуюся землю. Да, и сама земля тянулась к лучам всеми бугорками и ложбинками, выстилалась в ответ теплу и свету новорождённой зеленью. Поляны краснели маками, голубели мелкими цветочками с позабывшимся за семь лет названием. Муса поискал знакомый с детства джусан и сорвав пучок, утонул в нём лицом, вдыхая родной запах, запах степи. В глухих рыданиях он припал к земле, прижался к ней, вбирая в душу пропущенные вёсны вольной жизни.
 
   Когда-то отец развешивал над входом в юрту священную траву адыраспан, охраняющую от злого языка и хворей, а позднее и в доме, куда они переехали перед самой войной. Будто знал, что не вернётся с войны и перевёз семью с отгонного пастбища в село, поближе к людям.
 
   Свобода и весна взбодрили Мусу, и он поспешил домой. Ещё немного, и увидит жену и дочь. От радости распрямились плечи, разгладились морщины, не по возрасту обосновавшиеся на лице. Муса ускорил шаг.

… Дочь и трое сыновей родились с большими жгуче-чёрными глазами на светлых не по-южному лицах. Удачно распорядилась природа, покопавшись в генах предков и подобрав для детей Мусы красивые, правильные черты. Любовался ими Муса, от жены же требовал намазывать их лбы углём, от дурного глазу… Не уберегли. Сглазили. «Эх, Толкынай…», сокрушался Муса, мысленно обращаясь к жене, «к докторам, к докторам надо было, а не к знахарке. Ладно, близнецы родились слабыми, но старший-то был крепенький….»

   По степи разливалась весна, обещающе ласкал вольный ветер, а мысли упрямо возвращались в прошлое.
   Никто не помнил, как железный сундук, заменявший в сельской нужде сейф, огромный и тяжёлый, оказался в школьной пристройке. Не смогли его перенести внутрь школы, и кассиру оборудовали кабинет в той же комнате, где стоял сундук. Крышка поднималась с трудом, кряхтя и скрипя, и с грохотом опускалась. Приподняв крышку утром, кассирша подставляла полено, чтоб не напрягаться каждый раз. И только перед уходом опускала её на место.

   Радовался Муса, устроившись ночным сторожем при школе. Ещё больше радовалась жена. В доме появились какие-никакие деньги. Материю можно купить на рубашонки да на штанишки мальчишкам, дочке Боташке на платьице. Обносились да повырастали из старых залатанных одежонок. 

   Не умел Муса сидеть без дела, днём тоже пропадал в школе. Мужских рук не хватало, и он по доброй воле взял хозяйственную часть на себя.
- Через год-два, глядишь, дочка придёт сюда учиться. И дом рядом, - мечтал Муса, -  сыновья подрастут, тоже будут грамотными.

   Раздобыв по знакомым и другим хозяйствам инструменты, Муса ремонтировал парты, обстоятельно и неспешно обходя классы. На зиму конопатил окна, заготавливал на растопку дрова, входную дверь утеплил кошмой. Из развалившихся столов смастерил табуретки на радость строгим учительницам. Не мог Муса и предположить, что табуретки ему придётся сколачивать в другом месте… Долгие семь лет.

   Утром в день выдачи заработной платы кассирша не обнаружила в сундуке денег. По её словам, они оставались на дне под документами, завёрнутые в бумагу и туго перевязанные крест-накрест. Деньги исчезли. Решётка на окне, двери и два сундучных замка были целы.
 
   Мусу и беременную кассиршу, истерично причитающую, увезли в районный центр. Кассирша через несколько дней вернулась, а Мусу осудили за кражу казённых денег. Разбирались на скорую руку. Кто-то должен был понести наказание. Из двоих выбрали более подходящего, мужчину.

   Чем ближе подходил Муса к селу, тем ярче становились воспоминания. У самого села он заволновался и убавил шаг, а затем и вовсе сел на землю. Обхватив колени, он задумчиво смотрел вдаль, а точнее, вглядывался в собственную жизнь и в который раз старался ответить себе на вопрос: за что?
 
   Отец погиб. После похоронки мать прожила недолго. К концу войны она женила сына на только что подросшей дочери давних знакомых, успела понянчить внучку. И умерла, как будто торопилась вслед за мужем и не желала становиться обузой для восемнадцатилетнего сына… Ни отец, ни мать не узнали о позоре, свалившемся на него. И Муса скорбел по родителям, особенно по отцу, но вздыхал облегчённо.

   Как отнесутся к нему сельчане? Как встретят жена и подросшая дочь? Перед глазами не раз являлось растерянное, горестное лицо жены. Во время обыска она порывалась что-то сказать, тянула к нему руки, но не находила нужных слов, и сжатые кулачки беспомощно замирали возле груди…

   Уже две недели как Муса жил дома. Дочь охотно отвечала на вопросы, сама же ни о чём не спрашивала. Жена хлопотала, суетилась, вдвоём с дочерью они о чём-то шептались, но за столом вели себя молча.
«Привыкли без меня», печалился Муса. «А, может, им за меня стыдно.»
Вот, только заметил, что его чай к концу чаепития становится сладким. За столом он сам раскалывал сахар и брал себе самый маленький кусочек, больше для порядка, ювелирно растягивая его вприкуску. Остальные наколотые кусочки пододвигал дочке и жене… Поймал за руки он обеих одновременно, когда они пытались опустить сахар в его пиалу… Рассмеялись втроём. И сразу стало шумно и весело. Дочь защебетала, принесла и показала школьный дневник, стала рассказывать об уроках…
   Муса перекапывал во дворе грядки, когда прибежал сосед и попросил помочь: в школе намечался ремонт, и надо, мол, передвинуть мебель и тот самый сундук. Муса без разговоров согласился. Зла он ни на кого не держал, отчасти даже был благодарен – пока он отбывал срок, жену взяли  уборщицей. И сейчас Толкынай тоже была в школе.

   Сундук стоял на прежнем месте. Его надо было хотя бы немного отодвинуть, чтобы осыпающуюся за ним стену заново оштукатурить и побелить. Поддевая сундук ломом, пятеро мужчин кое-как его переместили. Толкынай принялась выметать скопившийся за ним мусор. Вместе с мусором выкатился свёрток, перевязанный крест-накрест. Отряхнув с него густую, ожиревшую пылью паутину, развернули. В свёртке лежали деньги.

   Повисшую тишину нарушил стон: Толкынай, отрывисто выдыхая странные звуки, сползала спиной по стене. Муса бессильно опустился на колени, погрузил голову меж локтей и лихорадочно задвигал ладонями по затылку, безотчётно делая бестолковые поклоны. Выкрик, похожий на рык раненного зверя, разнёсся по школьному двору. Тихим эхом ответила всё понимающая степь.



Джусан (каз.) - полынь (трава)

Адыраспан (каз.) - могильник (трава)

Боташка (каз.) - ласкательное имя от Ботагоз (глаз верблюжонка)