Воспоминания о Владимире Курносенко (Валерий Мухин Псков) / Проза.ру

      Когда я вспоминаю о моих старых добрых друзьях Александре Гусеве и Владимире Курносенко, я нахожу много общего в их портретах, характерах и судьбах. Особенно в последние годы их жизни.
      Оба были одиноки, замкнуты, более чем скромны, бедны, равнодушны к материальным благам, оба перенесли когда-то клиническую смерть и вероятно от этого оба были верующими людьми.
      Каждый из них жил в своём собственном монастыре: один под названием «Великолепная поэзия», другой под названием «Великолепная проза». И ни единой душе никогда не было позволено войти ни в один из этих монастырей.
      Чем дальше идёт время, тем более таинственными становятся для меня образы моих добрых собратьев по перу, тем необъяснимее некоторые события или случаи, происходившие тогда с нами.
      Хотя сказано, что ничего случайного в жизни нет.

      Владимир Курносенко до приезда в 1994 году, вместе с матерью, на место жительства в Псков прожил довольно бурную и интересную жизнь.
      Они стали жить в большой квартире в центре города. В Пскове у него были друзья - супруги Михаил Устинов и Светлана Молева, жившие неподалёку.
      Он - прозаик, она известная поэтэсса и большая умница, кстати, редактировавшая стихи Саши Гусева издававшиеся в Лениздате, где она тогда работала. Она же давала мне рекомендацию для поступления в СП России.

      Владимир Курносенко родился 2 июля 1947 года в Челябинске. После окончания Челябинского медицинского института работал хирургом в областной больнице. Жил в Новосибирске, опять вернулся в Челябинск.
      Работал редактором в Южно-Уральском книжном издательстве.
      Был дважды женат.
      От первого брака у него была дочь, и от второго – дочь.

      Первый свой рассказ Володя опубликовал в 1978 году. В 1983 году в издательстве «Современник» вышла первая его книга рассказов «Справедливые дни».
      Вот что сказал о ней Виктор Астафьев: «Сперва, как врач-хирург, затем – как литератор он понял очень простую, но многим и многим людям недоступную истину: прежде чем сделать операцию больному, надо самому почувствовать боль человеческую. А задача врача и вместе с ним литератора – помочь убавить боль и уменьшить страдания человека».
         Виктор Астафьев даёт ему рекомендацию для приёма в Союз Писателей.
      Дальше у Курносенко выходят сборники рассказов "Милый дедушка" (1988) и "Лента Мебиуса" (1989).
      В Пскове Курносенко издаёт свой роман «Евпатий»,(1996) материал к которому он собирал 12 лет, и для этого ему пришлось съездить даже в Монголию. За роман "Евпатий" он был удостоен звания лауреата премии администрациии Псковской области. А в 1997 году роман был номинирован на премию "Русский Букер".
      Рассказы "Этюды в жанре хайбун" были удостоены премии журнала "Дружба народов" (1999).
      Повесть "Прекрасные лица спящих" вошла в шорт-лист премии имени Ивана Петровича Белкина (2004).

      Сразу же, по приезде в Псков он устраивается на работу, - врачом на «скорую помощь» и работает там до 2000 года.
      После смерти матери он продаёт квартиру и покупает частный дом на окраине Пскова в Шабанах.

      Примерно в это же время Саша Гусев говорит мне о том, что Курносенко вышел из писательской организации. Чтобы убедиться – так ли это, я сам спросил об этом у Володи:
      - Да вышел. Я отдал членский билет Гусеву и сказал, чтобы он снёс и положил его на стол Бологову.
      - Зачем ты это сделал?
      - Там некому руку подать

      Что произошло на самом деле, я не знаю. Но знаю, что в псковской писательской организации никогда не было спокойных времён. Ещё со времён Игоря Григорьева, основателя организации, которого дружки-писатели «в глазах России обмочили» и выжили с поста председателя, здесь всегда жили раздоры, зависть, наветы…
      Естественно, когда Курносенко появился в Пскове, писательское руководство засуетилось. Что за человек? Что ему нужно? Всё-таки редактор Южно-Уральского издательства, знаком с Виктором Астафьевым…
      Ему сразу устроили интервью на первом телеканале и не препятствовали с изданием «Евпатия», и дали областную литературную премию…
      Потом, присмотревшись, что это человек тихий, спокойный, не карьерист, живёт одиноко, никому не мешает, много работает – потеряли к нему всякий интерес. И даже можно сказать – забыли о нём. Он не участвует ни в каких писательских мероприятиях, а в его доме, в Шабанах, кроме секретаря Ани Ивановой, никто из писателей ни разу не появился.

      И десять последних лет он живёт в одиночестве в окружении двух собак, кота, кур или, иногда, гусей…
      Он становится искренне верующим человеком. При этом с головой уходит в писательскую работу, пишет, как он любил говорить, тяжёлую прозу.

      Как-то, вскоре после своего переезда на новое место жительства, Володя позвонил мне и сказал, что хочет устроиться на работу охранником в какое-то предприятие, недалеко от дома:
      - Надо немного денег подзаработать. На пенсию не прожить. Сейчас я оформляю медицинскую справку, прохожу всех врачей. Не помог бы ты мне пройти ушного врача. Я глухой и боюсь мне не пройти его.
      - Володя, какой разговор, конечно помогу….
      Договорились на следующий день встретиться в поликлинике. Поднялись на второй этаж, заняли очередь в кабинет к «ушному». Володя передал мне свои бумажки с медицинской справкой. Стали ждать, и когда подошла моя очередь, я зашёл в кабинет.

      Врач взял справку, посмотрел на меня, опять на справку и спросил:
      - Ну что, товарищ Курносенко, на работу устраиваемся?
      - Так точно, на работу.
После этого врач отошёл к окну и стал беззвучно шевелить губами.
      - Что я сказал? - спросил врач.
      - Ничего, вы просто шевелите губами.
      - Ничего подобного, я говорю, а вы должны сказать, что я говорю.
И врач снова повторил всё с начала, стал шевелить своими губами.
      - Ну, так что я сказал?
      - Я ничего не расслышал.
      - Вы – глухой, вот и всё.
      Врач подошёл к столу и взял печать, чтобы поставить штамп.
      И тут я во всём признался – сказал, что хотел выручить друга своего Владимира Курносенко.
      - Зачем же вы меня хотели обмануть, я ведь сразу догадался, что вы не Курносенко.
      - А как же вы догадались?
      - Ну, во-первых, я знаю Владимира Курносенко, я с ним работал в скорой помощи. А во-вторых – я знаю вас – вы Мухин, у меня есть сборник ваших стихов. А где же сам Курносенко?
      - Да здесь он – сидит в коридоре….
      - А ну зови его сюда….
Я приоткрыл дверь в коридор и пригласил Володю в кабинет.
      - А-а-а, Володя!..
      - О-о-о, Пётр Николаевич!
      И друзья обменялись крепкими объятиями и рукопожатиями. А все проблемы мигом разрешились.
      И, конечно, этот удивительный случай я запомнил навсегда.

      Дом, в котором жил Курносенко, находился на окраине Пскова в Шабанах, возле железной дороги Псков – Рига. Случайно это или нет, но отец Володи когда-то был офицером железнодорожных войск.
      Ближе него к железной дороге стоял только небольшой голубенький домик соседа Николая, с которым у Владимира были дружеские отношения. Он говорил, что Николай настоящий русский мужик – работящий и правильный, отзывчивый – всегда готовый чем-нибудь помочь.
      И очень сожалел, когда Николай умер.
      После смерти Николая прошёл год. Как-то я приехал навестить Курносенко, и он рассказал мне следующую историю.

         Володя очень любил Ван Гога и, как художника, и за его трагическую жизнь. За его голодное, почти нищенское существование, полное одиночества и презрения окружающих.
      Один его автопортрет, с трубкой, висел над обеденным столом, в кухне, другой – без трубки, во дворе. Он висел со стороны Николая, на стене, над верстаком, под навесом, куда не попадали ни снег, ни дождь.
      И вот мне Володя и говорит, глядя на портрет над верстаком:
      - Это уже не Ван Гог. Это уже – Николай. И – удивительное дело - чем дольше он висит, тем больше становится похож на Николая. Это он «пришёл» оттуда из-за стены. Ты скажешь, что это мистика, но это правда…

      У Володи был кот, очень странный кот, про которого он мне всегда напоминал:
      - Ты не вздумай его гладить. Вот сидит он на табуретке и пусть сидит. Не сгоняй его. Сядь рядом на стул. Он не любит, когда его сгоняют, и может тебе припомнить потом это….
      Я усвоил одно, что кот был с характером и лучше его не трогать. Но всё же, я его сфотографировал.
      Когда же я потом просматривал в фотоаппарате заснятые кадры и доходил до кота – всё останавливалось. Кот не пускал меня дальше. И чтобы просмотреть, что там за котом – нужно было выключить фотоаппарат и зайти с другого конца. Опять доходил до кота – и опять всё останавливалось.
      «Не сгоняй его» вспомнил я.
      Когда я заполнил всю карту памяти, я перебросил все кадры на ноутбук и кот стал жить на файле «Владимир Курносенко».

      Тогда я работал над рукописью своей книжки «По белу свету». Дело уже подходило к концу, нужно было только всё внимательно вычитать и кое-что поправить.
      И я решил поехать на дачу. Там в одиночестве, (а было это в начале ноября, когда дачный сезон закончился), в тишине, работать с рукописью было лучше всего.
      Я сложил ноутбук в сумку, сумку повесил на плечо, взял кое-какой провиант на вечер и направился в гараж за машиной.

      Но не успел я выйти из подъезда на улицу и сделать всего несколько шагов, как почувствовал толчок в спину, как будто меня с силой что-то придавило к земле. Не было ни кочек, ни арбузных корок, ни кирпичей обо что бы я мог споткнуться – был ровный чистый асфальт.
      И всё же – я лежал на животе, очки были в метре от меня, шапка далеко впереди, ноутбук лежал рядом. Сердце моё заныло от нехорошего предчувствия. Прохожие помогли мне подняться, найти очки и шапку и я медленно продолжил путь в сторону гаража.

      Самое интересное, что ноутбук после этого работал три часа. Сразу же по приезду на дачу я его включил и стал вычитывать текст. И когда закончил, перед тем как выключить, стал просматривать некоторые файлы.
      Дошёл до «Владимир Курносенко», листаю знакомые кадры, вот и знакомый кот…
      Но что это? Снова кот не пускает меня дальше. Сидит, смотрит на меня и не сдвигается. Затем, или это мне показалось, он открыл рот, сказал «мяу» и всё почернело и пропало.
      Специалисты, все к кому я не обращался, сказали – убит жёсткий диск.

      Я был в шоке, столько материала пропало, многолетние презентации, выставки, юбилеи писателей и поэтов, наши писательские гостиные, праздники, коллекции картин, фотографии друзей, семейный архив и тд и тп.
      Но самая главная потеря – это рукопись моей книжки «По белу свету».
      Кого только я не просил – достаньте мне хоть одну только эту рукопись, этот итог трёхлетнего труда. Никто не смог этого сделать.
      Ни-кто.

      А он смог.
      Не знаю, может быть, у него это получилось и случайно.
         Может быть.
      Но факт остаётся фактом. Он спас мою рукопись.
      Он вытащил её с того света и дал ей возможность жить.
      А был этот некто моим соседом по даче – Сергеем Ивановым.

      - Валерий Михайлович, что это вы в последнее время, какой-то мрачный ходите?
      Пришлось поделиться с хорошим человеком своим наболевшим.
      - А знаете что, Валерий Михайлович, дайте мне ваш жёсткий диск,
я попробую, что-нибудь сделать.
      Надо сказать, я дал Сергею диск без особой надежды на какой-то успех. Я не знаю, как он над ним колдовал, что делал… .

      Через три дня я ему позвонил. Он ответил, что пока результатов никаких нет. А ещё через пару дней он мне позвонил сам и радостным голосом сообщил:
      - Валерий Михайлович, я её зацепил. Сейчас идёт скачивание.
      - Сергей, ты уверен?
      - Да, это она, ваша рукопись. Я перезвоню.
      Через какое-то время Сергей позвонил мне снова и сообщил:
      - Вся рукопись и ваш кот у меня на флэшке, я принесу.
      - Сергей, ты меня спас, как тебе удалось, я уже ни на что не надеялся. Неси скорее флэшку, а кота можешь оставить себе.
      А сам про себя подумал «вот тебе и кот».

      Однажды Володя позвонил мне и попросил приехать для очень важного дела. Что за дело раскрывать не захотел, сказал, что сюрприз.
      А было это как раз в день рождения Саши Гусева – 11 февраля. Посидели, попили травного духмяного чайку, вспомнили Сашу, его библиотеку, его тесное жилище. Сашиного кота, который приходил к нему по наклонному суку через открытый балкон и также выходил обратно.
      Потом Володя достал какой-то лист белой бумаги с отпечатанным на машинке текстом и стал зачитывать:

            Фонд Александра Гусева

            Д И П Л О М

            За проявленные в литературных и окололитературных боях отзывчивость, бескорыстие и человечность, а также «просто так» (из любви и симпатии) фонд имени поэта А. Гусева награждает поэта Мухина Валерия Михайловича музыкальным инструментом (аккордеоном б/у).

            11.02.2009 года

            Президент фонда прозаик Владимир Курносенко.

      И подпись Курносенко была скреплена круглой печатью, где по окружности стояли слова «Владимир Владимирович Курносенко», а в центре – крупно «ВРАЧ».

      Я был тронут до глубины души, тем не менее, стал отговаривать Володю от подобного шага. Я знал, что этот аккордеон был дорог ему как память об отце, который играл на нём. Знал, что Володя сам хотел выучиться игре, да всё не доходили руки.
      - Знаешь, Валера, больше тридцати лет инструмент лежит без движения, а я хочу, чтобы он жил, пел, дышал. Вот ты и твоя Валентина можете его оживить, берите – это моя воля, мне так хочется.
      - Я обнял друга, поблагодарил, сказав, что Валин «Вельтмейстер» совсем рассохся, и она его уже забросила где-то на даче, так что она будет весьма рада такому подарку.

         Я знал, что у Курносенко написан рассказ об отцовском аккордеоне, о том времени, когда ему было 8 лет и они жили в Германии, как отец пел под свой аккомпанемент песню «Когда я на почте служил ямщиком». Придя домой, я отыскал этот рассказ и, прочитав следующие строчки, понял, как нелегко всё же Владимиру было расставаться с памятью об отце:

      «Сначала я в девке не чуял беды, - пропел он слегка дрогнувшим, сразу приглохшим от волнения голосом, - потом задури-и-ил не на шу-у-утку…
      И снова, - и опять я это как-то очень понял, - «задурил» он тоже выделил, и именно так, как требовалось, как было оно кем-то в одобряемое Богом время задумано и сотворено.
      - Куда ни пое-е-еду, куда ни пойду,
      Я к ней загляну-у-у на мину-у-утку…»
      Голос у папы был сипловатый: дымчатое серебро, - безукоризненно музыкальный высокий баритон, действующий от подсознания, и слух не то чтоб абсолютный, а как будто ещё дальше за абсолют, более чем.
Отчасти поэтому он, наверное, и любил больше петь вторым и третьим, чтобы подпевать, исподволь поддерживая сбившегося с тона ведущего, никогда не затрудняясь собственно гармонической стороной дела. И вот спустя годы, спустя жизнь, я оказалось, не слышал и не слыхивал, чтобы
кто-то пел точнее и незаметно артистичнее, чем мой отец, а сам он пел,
когда-либо лучше, чем тогда в Германии».

      Марина Владимировна Остапенко, директор школьного музея школы № 8, в которой учился Александр Гусев, давно просила меня познакомить её с Курносенко, зная, что они с Сашей были друзьями.
      Но у меня как-то не получалось соединить их вместе. Виной этому был Володя – он наотрез отказывался от всяких поездок, выходов в свет, в город, на какие либо презентации, где бы я мог устроить им очное свидание.
      И привозить кого-либо к себе с целью взять интервью тоже не разрешал. На все просьбы и уговоры у него был один ответ:
      - Я никого не хочу видеть.

         И вот однажды редакции отказались принимать рукописи в печатной форме – только в электронной:
      - Надо покупать компьютер. Вот жду, должны мне дать премию за книжку и сразу же куплю.
      - Зачем ждать я дам тебе, сколько нужно, покупай, а потом отдашь деньги.
      - Мог бы не предлагать, ведь знаешь, что не возьму.

      Через какое-то время он позвонил и сказал, что сестра из Москвы привезла ноутбук, и у него ко мне куча вопросов. Когда я ехал к нему, у меня созрел в голове план.
      Ведь Марина Владимировна Остапенко ведёт в школе компьютерный класс. Кто, как не она сможет всё объяснить и рассказать о компьютере. Звоню Марине, делюсь с нею своим планом, и получаю «добро». Но с оговоркой – Володя должен приехать в школу со своим ноутбуком.

      Приезжаю к Володе, рассказываю всё, что знаю о ноутбуке и, как я и предполагал, наступает тупиковый момент – когда я уже ничем не могу помочь – у самого знаний не хватает. И тогда я выкладываю карты, говорю, что есть один человек, который может помочь.
      Володе ничего не оставалось делать, как соглашаться.
      Договорились о встрече в понедельник, после школьных уроков. Володя приехал на автобусе «двойке». На остановке «Империал» я его встретил, и мы направились в 8-ю школу. Одет он был очень скромно: старый серый пиджак, на ногах кирзовые, натёртые до блеска, сапоги.
      Тут я ему и предложил:
      - Давай, Володя, я тебе ботинки дам или туфли, хочешь?
      - Ты думаешь – у меня нет. Есть у меня всё. А «кирзачи» ношу – так это я нечистую силу топчу!

      Пришли в школу, поднялись на второй этаж в компьютерный класс, где нас уже ждала Марина Владимировна.
      Эта встреча произвела на Курносенко ошеломляющее впечатление. Мало того, что Марина помогла освоить компьютер, она большую часть работы сделала сама, и так очаровала Володю, что он, по-моему, влюбился.
      И, конечно поговорили и о Гусеве.
Володя неоднократно приходил в школу к Марине Владимировне, а мне он сетовал, почему я раньше не познакомил их.
      - Я то, пытался вас познакомить, но ты был упёртый, как бык.
      - Но кто, же знал, что она такая хорошая, и такая необыкновенная женщина….

      Как- то, находясь по каким-то делам в районе Шабанов, я завернул к дому Курносенко, проехал симпатичную церковку Успения Пресвятой Богородицы, в которую Володя ходил молиться, и по узенькому проулку доехал почти до тупика - самой железной дороги, остановившись возле Володиного домика.
      Подойдя к калитке, я увидел на ней маленький, такой смешной, замочек, какой обычно вешают на почтовый ящик. Немного подождав и, видимо, не имея на тот момент больше свободного времени, я повесил пакет с гостинцами на калитку повыше, от собак, и уехал.

      В другой раз, тоже как-то неудачно приехал и обнаружил на калитке тот же смешной «музейный экспонат». На этот раз меня заметил сосед Володи, живущий справа, и сказал, что Володя с рюкзаком ушёл в баню, должен скоро придти.
      И, правда, не успели мы с соседом перекинуться несколькими парами фраз, как появился, шествуя чинно и спокойно по просёлку чистый, и довольный жизнью Володя Курносенко. Однако, мне он сразу высказал своё «фи», дескать надо звонить прежде чем приезжать.
      - Да звонил я, а ты бы лучше мобильник при себе носил, а то до тебя никогда не дозвониться.
      И с этого дня, мы договорились, что будем общаться СМС-ками.

      Приняв от него рюкзак, я обратил внимание на его солидный вес и не замедлил спросить, что это он несёт из бани такое тяжёлое?
      - Пять кило перловки…
      - Да, курочек надо чем-то подкармливать.
      - И не только курочек. Я и сам её хорошо «трескаю». Ты знаешь, какая она полезная?
      - Угу…
      - Скажу тебе по секрету – я, сколько здесь в Шабанах живу, в основном сижу на одних кашах. Почти забыл вкус мяса. И, по себе чувствую, каши полезнее любой другой еды.
      - Да, я знаю. Мы с Валентиной взяли себе за правило есть «овсянку» по утрам и довольны. Даже нравится…
      - Не то слово. Я от всех лекарств давно отказался. Химия всё это.
      - Володя, но ты, же врач, как же отказаться от лекарств?
      - Природа, милый мой, врач помудрее меня. Я и тебе советую от всех лекарств отказаться. Если что я тебя травами вылечу.

      Тем временем он открыл дверь и мы вошли в просторные сени, где царил древесно-травный запах деревенской избы. На стенах были развешаны пучки сухой травы, в которых угадывались пижма, зверобой, черничник, брусничник, хвощ, лабазник, иван-чай и ещё многое, что мне было незнакомо, хотя я и сам занимался собиранием и сушкой целебных трав у себя на даче.
      - Вот он лекарь мой – сказал Володя, окинув взором свою «оранжерею» - я и чай пью собственного приготовления. Ты же знаешь. Ну, какой ты хочешь: малиновый или черничный, а можно и «букетик» сделать.
      Выйдя из сеней, мы оказались в просторной кухне, где было два стола:
на одном стояла газовая плита, на которой Володя принялся готовить чай, на второй – обеденный - я стал выкладывать принесённую снедь: печенье, вафли, конфеты…
      Над этим столом висел портрет любимого Ван Гога.
      Кот, этот удивительный таинственно-неразгаданный кот, лежал на маленьком диванчике у окна, и, как мне показалось, одним прищуренным глазом всё время держал меня в поле зрения.

      Я прошел из кухни в боковую дверь и оказался в рабочем кабинете, где в центре стоял письменный стол, а вокруг него стояли полки с книгами. Напротив стола висел портрет Достоевского, внизу – маленький телевизор,
который, лично я, никогда не видел включённым.
      Тем временем Володя приготовил свой травный чай и стал разливать его по чашкам на столе:
      - Ты смотришь на моё убогое жилище?
      - Ты знаешь, если закрыть глаза на некоторый твой холостяцкий беспорядок – мне тут у тебя даже нравится.
      После этого он совсем просто сказал совсем простые слова, которые потрясли меня своим откровением:
      - А я тебе вот что скажу. Только здесь, первый раз в своей жизни, я стал наслаждаться покоем, тишиной и красотой окружающего мира.

      Это было весной перед пасхой. Володя прислал СМС-ку:
      - Хочу нанести вам визит. Как?
      Я ответил:
      - Милости просим. Здорово!
      - Давайте в пасху в 16 часов?
      - Годится, ждём, приезжай.
      Мы с женой обрадовались и решили, что Володя просто соскучился по аккордеону – памяти об отце – и хочет послушать его звучание вновь. Время уже было дачное и мы, как всегда жили на даче, по пенсионерски отдыхали и работали.
      И вот наступил день 24 апреля – Праздник Пасхи или Воскресения Христова – первый и самый великий праздник новозаветной Церкви.
      В день святой пасхи с утра мы уже предвкушали встречу с Курносенко. Нарвали всякой зелени, какая уже успела вырасти к этому времени. Нарвали цветов: галантусов, крокусов, белоцветников.
      Захватили родниковой воды и пару бутыльков берёзового сока, свежего, только собранного.
      Уже выросла молодая крапивка вдоль берега речки Черёхи – набрали и её на витаминные щи, всё будет, чем дорогого гостя угостить.
      Валентина покрасила, как положено яйца, испекла в хлебопечке свежего хлеба, несколько вкусных и ароматных пасх. Ну, прикинули, что стол должен получиться праздничным и всё же мы немного волновались.

         По дороге мы должны были заехать к моей матушке. Ей 20-го апреля мы отмечали день рождения – 94 года.
      Прошло три дня, а мы больше чем на три дня старались не оставлять её одну без присмотра.
      А дочь наша Елена, (пока мы были на даче) приходила к ней каждый день и покупала всё, что нужно: лекарства, хлеб и другие продукты…    Правда, за хлебом мать и сама выходила в магазин, что находился в её доме.
      И ещё выручал телефон.
      У нас была договорённость, и мы звонили матери два раза в день: утром и вечером, строго по часам. А, когда, заработавшись, мы иногда пропускали время разговора, она могла по памяти набрать длинный номер моего мобильника, и высказать своё «фи», и всё что она о нас думает.

      Заехали к матушке, угостили всем, чем можно с дачной плантации: зеленью, родниковой водой, берёзовым соком, крапивными щами, свежеиспечённым хлебом, пасхой, цветами… .
      К цветам у неё всегда была слабость, особенно к первым – подснежникам. И мы радовались, глядя на то, как радуется им она.
      Мы уже собрались уезжать, так как время поджимало, но тут мать запросилась ехать с нами, вместе пасху отметить, а главное, на следующий день, чтобы жена её помыла в ванной. Я заволновался, что мать будет долго собираться, и попросил поторопиться.
      Времени уже было в обрез, и я стал набирать номер Курносенко, чтобы предупредить его, что мы немного задержимся.
      Номер не отвечал. Это уже было нехорошо.

      Когда мы подъехали к нашему подъезду я посмотрел на часы. Мы опоздали минут на 7 – 10. Поднимаясь на лифте, я ещё надеялся увидеть Володю около нашей двери. Но, увы, около двери его не было. Следы были, следы от его грубых «кирзачей» отчётливо виднелись на полу возле двери. Значит – был, значит, топтал «нечистую силу», но недолго.
      Я попробовал снова набрать его номер, но тщетно – абонент молчал.
Абонент молчал в течение всего дня и вечера.
      Дозвонился я только на следующий день.
      - Володя, ради Бога извини, мы немного опоздали. Почему не подождал. Всего несколько минут. И потом – я тебе звонил, хотел предупредить – ты не отвечал. В чём дело?
         - А я мобильник дома оставил. Жаль – я вам яйца привозил, свои домашние. Надо было подождать – не догадался. Значит – не судьба!

      Володя увлекался восточной поэзией, в частности очень любил японского поэта Басё, который жил в середине 17 века и был основоположником поэзии «хайку», (трёхстишья) и основателем одного из интереснейших прозаических жанров - «хайбун».
      Это стихотворения в прозе: небольшие, лаконичные и простые по языку.
         По мысли Басё, если поэт стремится душой к высокому, всё, на что обращает он свой взор, всё, что делает он предметом своей поэзии, даже самое ничтожное, становится исполненным высокого смысла.

      У Курносенко есть целый цикл небольших рассказов объединённых общим названием «этюды в жанре хайбун». Володя часто использовал выражения Басё в своих текстах и в качестве эпиграфов, очень ценил его тонкий поэтический вкус.
      Однажды я ему заметил, что он много уделяет внимания Басё и что наши народные пословицы и поговорки – этот кладезь народной мудрости - ничуть не хуже его трёхстиший, порой надуманных. Я, как-то не стеснялся спорить с Курносенко и задавать ему каверзные вопросы.
      - Вот возьми своего «Евпатия». Разве проиграло описание эпохи старой Рязани от того, что ты использовал там массу русских пословиц и поговорок? А описание монгольского ига оттого, что использована масса монгольского фольклора?
      - Ну, вот видишь, сам же говоришь – использовал. Там, где это было нужно, и использовал. А Басё – моя слабость.
      - Или вот ты пишешь «слёзы текли по подглазьям его». Так ведь не говорят. Нужно: «слёзы текли из глаз», или «слёзы текли по щекам".
      - Ты не прав. В Пскове так не говорят, а в Челябинске говорят. И потом писатель не должен стоять на месте, он должен шевелить слова, находить новое звучание, быть художником. За что я и люблю Ван Гога, что он, почти отойдя от импрессионистов, создал свой язык живописи близкий к народному, почти реалистичному – но всё-таки свой.
      - Могу тебя успокоить: я читал в интернете одного критика, который сказал, что ты пишешь почти не на русском языке.
      - Отлично. Он понял, что Курносенко не такой, как все. Ха….

      Но не только за поэзию Курносенко любил Басё. Сама отшельническая жизнь Басё была предметом подражания и смыслом существования Владимира, когда всё было поставлено в угоду творчеству: фактический отказ от внешнего мира, уход в мир тяжёлой прозы, отказ от всех материальных благ, отвлекающих от главного – творчества.
      В нём, в творчестве он находил и успокоение, и лекарство, и незамутнённость бытия и ответы на все волнующие его самого вопросы.

         Но ведь у Саши Гусева, поэта - нашего общего друга - был в точности такой же самый жизненный путь: одинокий, отрешенный от всего, что мешает творчеству. Хотя Саша не испытывал особого интереса к поэзии и жизни Басё. Это происходило интуитивно, как происходит у большинства творческих людей – стряхнуть всё лишнее, мешающее, стесняющее, чтобы увидеть жизнь, как чистую реку, а в ней не только прозрачную воду, но и песок, и водоросли, и муть, и подводные камни и тогда – творить.

      Свои воспоминания о Владимире Курносенко я хочу закончить словами замечательного литературного критика Льва Аннинского, взятыми из послесловия к книге «Жена монаха», вышедшей в 2008 году:

      «У Курносенко медицина – не просто профессия рассказчика. Это и концептуальный базис, и исход. Скальпельная жёсткость взгляда плюс безжалостная логика диагноста. При фатальной, от «худо-бедно-интеллигенции» унаследованной жажды: за правдой факта найти глобальный смысл. Правда проста. На стол хирурга попадает покалеченный бандит, который в школьные годы сам калечил одноклассников, среди коих был тогда и нынешний врач.
      Вопрос: мстить? Простить? Спасти насильника?
      С этого сюжета, я думаю, начинается Курносенко-писатель. (книга «Справедливые дни»). И этот мотив - невменяемой, невыносимой, не знающей морали «правды» - проходит через все его тексты.
      Растерянность душ и бессилие разума при смертельном всесилии ножа в руке – хирургического или бандитского – любого.

      В ряд замечательных писателей-медиков (Чехов, Вересаев, Булгаков… теперь, кажется, и Горин) я без колебаний ставлю Владимира Курносенко».

      Володя умер в конце января 2012 года, тихо, так же как и жил.
Умер скоропостижно, ни с кем не попрощавшись, никого не предупредив, скорей всего от сердечного приступа.
      Стоял сильный мороз, завыли голодные собаки. Сосед, выйдя из своего дома, увидел, что из трубы дома соседа не идёт дымок. Пошёл и стал стучаться в дверь. Но никто не открывал. Тогда он и забил тревогу.
      Похоронили Владимира Курносенко 23 января 2012 года на Дмитровском кладбище в Пскове.

PS. 20 апреля 2023 в областной библиотеке им Курбатова прошла презентация книги Владимира Курносенко НЕОСТАЮЩЕЕСЯ ВРЕМЯ выпущенная к 75-летию писателя. Встречу провела Нина Владимировна Литварь, сестра писателя. Было изложено много интересных моментов из биографии и его жизни после Челябинска и Новосибирска на псковской земле. Удивительно, что книги Курносенко до сих пор издаются и его произведения печатаются в журналах (недавно в ж. МОСКВА). А в 2016 году его новая книга СОВЛЕЧЕНИЕ БЫТИЯ стала книгой года, лучшим изданием года. 27 сентября 2023 года на доме где жил писатель, на Октябрьском проспекте 23 установлена мемориальную доска.

На фото – Марина Остапенко, Владимир Курносенко и Валерий Мухин в компьютерном классе школы №8, Пскова. Фото автора, сентябрь, 2010.

         Дед

            Владимиру Курносенко

В старом Пскове, в старом доме
Проживает старый дед.
У него - «чёрт ногу сломит»,
Хорошо, что чёрта нет.

Всё, что скапливал годами
Наверху и под ногами –
Всё имеет древний вид
И на полочках лежит,
И на вешалках висит –
«Есть не просит, и молчит».

В затрапезном этом мире
Бродят книги по углам,
Моль летает по квартире
И пылится разный хлам.

И чего там только нету:
Тараканы и клопы…
В кухне – желтые газеты –
Три огромные стопы.

Поселились блохи в кошке,
В макаронах бродят мошки;
На крупе лежат очки,
Под очками - червячки…

Дочь приехала с вокзала,
Сразу старому сказала:
- «Чтобы вызволить кровать –
Надо комнату убрать!».

Дед поднял во гневе ноготь –
Ничего велел не трогать.
- «Не выб-ра-сы-вать!» – сказал, -
«А иначе – всё! Скандал!».

Дочь струхнула – вот так «нумер»,
Побоялась, чтоб не умер…
Но немного постирала,
Починила, разобрала,
И протёрла – но слегка…
Злить не стала старика.
И, купив «обратный» в кассе,
Укатила восвояси.

А довольный старый дед
Снова сел среди газет.
Он их гладил, их курил,
Как с родными говорил –
Что-то ласково шептал…
И внимательно читал.

2009

Владимиру Курносенко

Ты сам, покорствуя судьбе,
Себе придумал «наказанье»…
И все забыли о тебе
И о твоём существованье.

И стали ближе и родней
Тебе плакучие берёзы.
Ты сам избрал, взамен людей,
Слова твоей «тяжёлой» прозы.

Я к покаянию привык
В своих раздумьях неутешных.
Прости дружок, прости старик,
Нас неоправданных и грешных.

Не оправдаться никогда
Нам всем под этими грехами…

Жизнь, как прозрачная вода,
Незамутнённая страстями –

Твой путь в конце – Великий Пост,
Или, как способ очищенья, -
К Создателю желанный мост,
К Нему – любовь и возвращенье.

Ты понял сущность бытия,
Напомнил мне азы созданья,
Что центр всего – не наше «я»,
А Он – строитель мирозданья.

Как верный сын, Его любя,
Ему ни в чём не прекословил, -
Ты жил, как будто сам себя
К большому подвигу готовил.

Декабрь 2012