Петрович поднимался рано, и целый день занимался разными делами на солидной сельской усадьбе, а после захода солнца еще долго лохматил седую голову, пытаясь решить задачку с никак не дающимся ответом. Год назад его молодая и разбитная Катерина, с которой он прожил тридцать девять лет из своих уже за семьдесят, умудрилась простыть среди лета, управилась в два дня, и, обойдя его в очереди, переселилась на кладбище, оставив после себя добрую память и ту самую задачу-загадку…
Дело житейское, и Петрович с пониманием отнесся к выверту судьбы, не пал духом, а решил жить, пока живется, и умереть, когда придется. Отказался перебираться к младшему, Николаю, припугнув родню на семейном совете, что умрет тотчас, как только его привезут в девятиэтажный улей. Сыновья для порядка пошумели, жена Колькина явно обрадовалась и стала предлагать вариант с дачей Ильи, а Петрович, аккуратно раздвинув посуду на поминальном столе, увесистым кулаком поставил точку в совещании, даже не выслушав до конца резоны «за и против» старшей невестки.
Все, на удивление сельским кумушкам, пошло у вдовца ладом. Петрович так и выпивал не больше чарки «домашней» за приготовленным самостоятельно обедом. Переполовинил огород, засеяв большую часть винегретом из многолетних трав, вкопал по краям дубовые столбы, натянул между ними проволоку–«шестерку», и пустил по ней, на манер сторожевой собаки, шкодливую козу Анфису. Там кормилица и жила, прячась от дождя или жары в просторном личном «бунгало», мечтая о свободе и недоеденном винограде. Лишившись части хлопот с козой и огородом, Петрович теперь больше возился с пчелами и приспособился ловить карасей и карпов в устроенном Васькой-фермером пруду. Мед продавался «по цене» дома и на рынке, а свежая рыба сбегавшимся к подъему сетей соседям, к неудовольствию Васьки, по ценам демпинговым, а то и отдавалась в кредит «до пятнадцатого», то есть до пенсии, или даже «на помин души». По субботам, расцветив двор выстиранным бельем, распаренный в домашней баньке хозяин к вечеру чинно шел с бутылкой через дорогу к куму, незадачливому Ваське-фермеру, подстригаться и обсуждать казусную ситуацию с прудом, вторгшимся в частную собственность Петровича, ставшей таковой после распаевания колхоза. Обсуждение заканчивалось ближе к полуночи передачей куму половины «за рыбу грошей», и заверениями во взаимном уважении.
В общем, задолго до конца положенного для вдовства срока, кандидатки-соперницы на должность хозяйки в доме Петровича махнули на него рукой и стали здороваться друг с другом, а немногочисленные его одногодки, получив очередной скандал от «законных», ему завидовали – белой завистью, конечно, и без привязки к собственной судьбе.
Чужая душа, известно, потемки. Душа немногословного Петровича в этом плане была темной ночью даже для Катерины. Семнадцатилетней, прямо из детдома, пошла она, как в омут головой, замуж за вдвое старшего от нее Петровича. Он тоже был детдомовским, отслужив в армии, вернулся сюда работать завхозом, а также слесарем, электриком, надо было сварщиком, и всем, чем требовалось в заведении, где он был единственным мужиком.
Свадьба была похожей на детский утренник и с такими же подарками, воспитанники и воспитательницы пили ситро, закусывали пирожными, и не обращали внимания ни на Петровича, ни на вырядившуюся в белое Катьку. Одна директорша догадалась на правах мамы уронить слезу и рассказать много хорошего о женихе. Катерина поняла, что грустит директорша, предчувствуя расставание с незаменимым Петровичем, а не от избытка чувств к ней, но не обиделась - Петрович, и правда, был лучшим на всем белом свете человеком, и для нее скорее отцом, чем мужем. И он относился к Кате, как к дочери. Впрочем, такие родственные отношения не помешали им через несколько лет обзавестись двумя сыновьями-погодками.
Но это было уже после того, как они переехали в пригородное село и поселились в доме одинокой старушки. Петрович из детдома уволился, нашел работу ближе в райцентре, да и в колхозе находилось по выходным занятие его ловким к любому делу рукам. Председатель настойчиво сватал его в колхоз, обещал квартиру, и не без расчета пристроил Катю завклубом, где всей работы было подметать пол, да в нужное время снимать и вешать замок на дверь, но Петровичу нужен был собственный дом. Поработав год в агрострое каменщиком, где выписав, где «достав» материал, сумел поставить коробку дома под крышей из оцинкованного железа. Там же перешел в столярку, и еще через год в доме были полы, окна, двери и новоселы.
Катя оказалась заправской хозяйкой, и так ворочала работу по дому и на немереном огороде, что приходилось ее одергивать. Сам Петрович стал колхозным электриком, все перебрал и подтянул на своем участке, и, имея мало проблем и много свободного времени, строил во дворе кухни-сарайчики, ставил заборы, занимался садом и пасекой.
Время летело, сыновья росли серьезными и мастеровитыми, Катерина расцветала, а Петрович седел и самозабвенно истязал себя ревностью. Не к кому-то конкретному в штанах, а ревностью ко всем, кто вился около молодой и пригожей Кати, к тому времени закончившей заочно институт культуры, и ставшей не только директором в новом клубе, но и председателем женсовета, и депутатом областного, и многим чем прочим. Другой бы понял, что на смену любви отцовской пришла любовь к зрелой красивой женщине, но Петрович и в молодых годах не разбирался в таких категориях, и продолжал страдать, оставаясь внешне невозмутимым.
Но не бывает худа без добра, и когда вся страна впала в депрессию и безделье, Петрович, разом лишившись всех соперников, на волне нахлынувшей эйфории поступил наоборот. Пришедшая, как второе дыхание, любовь обострила и без того неслабые таланты Петровича, и он рисково мотался на неприметной «Таврии» через границу в соседнюю Россию с медом, возвращаясь оттуда с мешками исчезнувшего на Украине сахара. Сахар менялся на мед у коллег-пасечников, мед менялся на сахар. Карусель вертелась, Катерина толково распределяла доходы, и сама в сезон выращивала и продавала рассаду, раннюю клубнику, арбузы, виноград и все остальное лишнее.
К пенсионному возрасту Петровича, как раз на смене тысячелетий, у женившихся еще в институте сыновей были дипломы, работа и купленные родителями квартиры в городе. Петрович завязал с опасным промыслом, надобность в нем стала менее острой, да и граница с каждым днем становилась менее прозрачной и более опасной.
Дети брали только дары сада-огорода, и то по случаю, наотрез отказавшись брать дары денежные теперь уже у «кадрового», хотя и остававшегося поджарым и стройным, но все же деда.
Стали дед да баба жить для себя, давая иногда небольшие деньги на подарки внукам, а деньги побольше меняли на доллары, припрятывая их «на всякий случай». Петрович занимался хозяйством и пасекой, Катя снова ударилась в общественную работу, снова стала депутатом и воевала с новым-старым начальством, добиваясь для местных одиноких стариков и сирот из оставшегося для нее родным детдома положенного и неположенного.
А время все летело, сыновья уже готовились отмечать десятые годовщины, и придумали заодно устроить и рубиновую свадьбу для своих золотых родителей, закатив пир на весь мир на своей малой родине. Катерина всплакнула, вспомнив о том, что у нее и настоящей свадьбы не было, и согласилась, попросив не тратиться на дорогие подарки – проходила, мол, век без золота, а теперь поздно красоваться.
Вот с этих ее неосторожных слов и началась та самая задачка.
О том, что подарок обошелся ему в немалые деньги, пока жива была Катерина, обычно прижимистый и расчетливый Петрович не думал, была бы подарку рада всегда молодая для него жена. Но не дождалась Катя, умерла за год до своего главного праздника…
Завтра приезжали сыновья с невестками и внуками, чтобы на воскресенье устроить поминки по матери для себя и соседей, а Петрович так ни на что и не решился. Проще всего было отдать коробочку одной из невесток, но тогда скрываемая неприязнь между ними станет открытой на беду его сыновьям и внукам. Хорошо бы продать и разделить деньги поровну, но продавать вещи покойника большой грех - умеренно верующий Петрович на это пойти не мог. И оставлять дальше у себя такую вещь было глупо – не проснется утром, отнесут его к Кате, и пропадет то, что стоило больше, чем дача, которую собирался покупать Колька. Такая вот нестандартная жаба и давила нашего героя.
Так ничего и не придумав, Петрович пошел к воротом, чтобы забрать торчащую в заборе газету.
На выпавшей из газеты бумажке было написано прибыть на почту с паспортом за посылкой. Почта была недалеко, но Петрович поехал машиной, чтобы не мозолить глаза любопытным бабкам, сидевшим под дворами на скамейках.
Посылка оказалась подозрительно легкой для заказанной им вощины для ульев, но серый пластиковый пакет был запечатан и опечатан, и Петрович постеснялся попросить завпочтой его открыть – подумает еще, что он ее подозревает в чем-то. О чем и пожалел, приехав домой. В пакете нашлись аккуратно сложенные на плотных картонках темно-синяя джинсовая куртка, такие же брюки и белая рубашка с пришпиленным к ней желтой заколкой галстуком. Петрович уже собирался везти обратно ошибочно присланную ему посылку, но прочитав на пакете адрес детдома, все, как он посчитал, понял. Готовили детдомовцы на сорокалетие почетным воспитанникам подарок, а после случившегося отправили только его часть, предназначавшуюся для Петровича, после смерти Катерины еще больше подкармливающего их вкусным медом.
Получив к имеющейся новую заморочку еще с одним неуместным подарком, Петрович решил пока все сложить в пакет, и обнаружил в нем исписанный с двух сторон тетрадный лист…
«Дорогой мой Алексей Петрович, Алешенька. Не пугайся, милый, я пишу не с того света, а за полтора года до того, как ты получишь мой свадебный подарок и это письмо.
Прости свою маленькую Катю за обман. Ты никогда не жалел себя, чтобы мне и нашим детям жилось легко и сытно, прожила я за тобой, родной мой, как за стеной каменной. И надумала вот, дура старая, отблагодарить тебя хоть твоим спокойствием в те полгода, которые мне оставляет судьба. Не переживай, не думай, что мне было больно - боль сейчас лечится, не лечится моя болезнь.
Подарок мой носи, ты у меня красивый и стройный, и моложе молодых. А твой подарок мне, Алешенька, отдай в наш первый дом, где мы с тобой на моё безмерное счастье встретились. Пусть отдадут его девочке, которая первой будет выходить замуж, в день ее свадьбы, чтобы прожила она свою жизнь в счастье и радости, как прожила свою я .….…………………………………..»
… В детдоме гуляли свадьбу. Свадьба была похожей на утренник, никто не обращал внимания ни на невесту в веснушках, одетую в простенькое белое платьице, ни на ее сережки и кольцо с красными камушками, ни на ее серьезного жениха в темно-синем джинсовом костюме…