Гели тихо напевает колыбельную, а Ева, свернувшись калачиком, пытается уснуть.
- В детстве, Гели, у меня был друг. Его звали Азриель Малкин. Хороший мальчик пяти лет из большой еврейской семьи. Они жили этажом выше, и он часто прибегал ко мне в гости. Мои родители любили эту семью. Отец Азриеля - Натан был талантливым пианистом. Наша семья часто ходила на его выступления. Тогда Германия еще не знала, что такое фашизм и моя семья не делила людей на «хороших» и «плохих» из-за их национальности. Потом наши пути разошлись. Я узнала, что после «Хрустальной ночи» всю их семью перевезли в Терезин. Спустя полгода их мать, Сара Малкин и младшая сестра, 3-летняя Роза, скончались от голода. А Натан Малкин давал подпольные концерты. К нему приходили десятки изможденных и больных евреев. Они слушали бессмертную музыку и верили, что они выживут, что они, слабые и беззащитные, смогут победить. В 1942 году я случайно встретилась с Ильзой Мюллер. Она жила в соседнем доме и тоже любила послушать музыку Натана Малкина. Когда началась война, ее отправили работать медсестрой в Освенцим. Помогала она самому Менгеле. Она и рассказала мне, что видела, как Натан, Азриель и еще двое братьев сошли с поезда, прибывшего в Освенцим. Через несколько месяцев она отыскала Азриеля и принесла ему хлеб. Он был жутко худой и страдал от туберкулеза. Это значило лишь то, что он более не сможет работать, а, следовательно, отправится в газовую камеру. И он попросил ее принести ему яд… Его отца и братьев к тому времени уже сожгли в печах. Ильза, через страх быть пойманной, все же выполнила последнюю просьбу Азриеля. 25-летний юноша, мой замечательный и добрый соседский мальчик, Азриель Малкин, проглотил кусочек хлеба, пропитанный ядом и, в последний раз улыбнувшись, тихо произнес «Они ждут меня». Он скончался, а Ильза, закрывшись в туалете, плакала и мыла руки мылом. Страх заболеть туберкулезом не покидал ее. Вот так он и покинул этот мир, приняв яд с брезгливых рук своей бывшей соседки, которая так любила слушать игру его талантливого отца. Канула в небытие вся семья Малкинов, моих соседей и не осталось от них ничего, кроме кусочка моей памяти, который полностью занят ими…
Гели молчала. О чем может сказать покойница, которая видела все ужасы войны с того света, поэтому она просто давала шанс высказаться тишине.
- И он снится мне иногда, будто бы иду я по нашему родному разрушенному Мюнхену, впитываю в себя пыль несуществующих более домов, трогаю пальцами обломки, на которых не остыла кровь мирных жителей, и плачу. Плачу, потому что более нет моего мира, мира, в котором я родилась. И идти мне некуда, и обнять мне некого. Я поднимаю голову и вижу свой дом, в котором нет стекол, в котором зияет огромная дыра, словно вырванное сердце из тела любящего человека. Самая болезненная рана. И видя это, я падаю на колени и кричу. Все, мне остается только умереть. Но тут я вижу маленького мальчика. Он выбирается из-под завалов и идет ко мне, весь испачканный, худой, с ссадинами на щеках и руках. Он подходит ко мне и протягивает мне белый, испачканный в пыли платок и кусочек хлеба. «Ешь» говорит он мне, «Ешь и ничего не бойся. Вытри слезы». Так когда-то он успокаивал меня, 6-летнюю девочку, когда умерла моя собака. Он также протягивал мне свой белый платок, только чистый, и еще душистую клубнику, и говорил, чтобы я ничего не боялась, и что все проходит. И теперь он протягивает мне остатки своего хлеба и прижимается ко мне всем телом. «Не плачь, Ева», - шепчет он мне. «Не плачь, я пою в небесном хоре самые красивые партии. В самый тяжелый час и ты сможешь услышать мой голос».
Ева всю ночь провела в комнате, не покидая ее пределы. Пару раз к ней стучалась служанка, и лишь однажды на несколько секунд заглянул Гитлер.
- Ты планируешь сегодня ужинать? – спросил он.
- Нет, - спокойно ответила Ева и даже не взглянула на него.
Последние дни были для нее наиболее сложными. Она старалась держаться, но, то и дело, срывалась. Запах смерти стоял в воздухе и у каждого человека, находящегося в бункере, вызывал приступы страха, паники и тошноты. Берлин, окруженный советскими войсками, стал похож на погибающие в пламени Помпеи.
Спустя два дня Гитлер зашел к ней без стука и закрыл за собой дверь. Он сел в кресло и долго разглядывал комнату, в которой коротала свое время его любовница. Ева сидела на кровати и читала книгу. Более заняться в этой комнате было нечем. Либо утопать в своих ужасных мыслях, либо жить героями добрых книг. Любой бы выбрал книгу.
- Ева, у меня есть серьезный разговор к тебе.
Ева отложила книгу и внимательно посмотрела на Гитлера: тот сидел в кресле, слегка ссутулившись и сверлил ее своими черными глазами. Его вид выдавал его усталость. Он практически не спал и мало ел. Но теперь к усталости добавилось чувство обреченности.
- Я слушаю, майн фюрер.
- Война окончена. Я хочу встретить проигрыш достойно. Хайнц Линге доложил мне, что Берлин усыпан обломками и телами немцев. Многие покинули город. Менгеле бежал из Гросс-Розена на запад. Гофман уехал в Баварию. Геббельсы планируют переехать сюда в ближайшее время. Мой верный Йозеф, мой верный друг и его прелестная Магда не оставят своего фюрера в столь тяжелый момент. Ева, ты не уехала с Гофманом, когда он приглашал тебя и я ценю этот жертвенный шаг, но все же считаю его необдуманным и поэтому говорю вам снова, что вы должны уехать из страны как можно быстрее.
Ева продолжила вглядываться в глаза своего возлюбленного. Она надеялась увидеть в этих черных, бездонных дьявольских глазах хоть каплю надежды на спасение, но все, что ей оставалось увидеть, так это смирение с мыслью о крушении его великой империи.
- Адольф, я говорила тогда и повторю сейчас: я не уеду. Я хочу хотя бы достойно уйти из жизни, раз мне не удалось достойно ее прожить.
Гитлер кивнул, поднялся с кресла и, подойдя к Еве, чмокнул ее щеку.
- Я всегда ценил твою жертвенную преданность, Ева.
- Нет, майн фюрер, - Ева взяла его руку и прижала к своей щеке, - Мне так жаль, что вы так и не научились отличать истинную любовь от жертвенной преданности.
Это была ночь с 19 на 20 апреля 1945 года.
Жить Еве оставалось ровно 10 дней…