Пожилая женщина лежала на кушетке в коридоре возле операционной. Эта картина никого не удивила бы, если бы не окровавленное полотенце у нее в руках, которое она прижимала к лицу. Вид крови никого не оставляет равнодушным, а ее было слишком много.
Был уже поздний вечер, больные готовились ко сну, несколько человек пришли к процедурному кабинету за вечерним уколом, кто-то шел в душевую комнату. Операционная находилась в конце коридора, но все, что происходило там, не осталось без внимания больных, они перешептывались, поглядывая на больную, теряясь в догадках, что произошло. Ведь в ЛОР-отделении больницы,а это было именно оно, в основном, делались плановые операции, и, лишь в редких случаях, сюда везли людей с тяжелыми травмами лица, полученными при разных обстоятельствах. Вскоре женщину забрали на операцию…
Утром меня выписали. Пришлось еще на некоторое время задержаться в больнице, пока подготовят эпикриз и оформят больничный. Я оставалась в своей палате, когда зашла медсестра и попросила освободить тумбочку и кровать, мест не было, и нужно перевести в палаты людей, поступивших ночью. Я пересела на стул у окна, постель тут же заменили.
Через несколько минут медсестра привела на мое место ту самую женщину. Ее лицо было в полном порядке. Высокий, слегка покатый лоб, ясные карие глаза в обрамлении черных ресниц, густые, красиво изогнутые брови, тонкий аккуратный нос, довольно пухлые губы, не потерявшие с годами своего природного цвета, как часто бывает у брюнеток, а главное, в лице читалось какое-то внутреннее благородство. Завершением портрета являлись ее роскошные волосы, черные, с серебряной проседью, гладко зачесанные вверх, сплетенные в толстую косу, которая венком была заколота высоко на затылке. Женщина была очень похожа на Элину Быстрицкую, так полюбившуюся всем в роли Аксиньи из «Тихого Дона», причем именно в ее нынешнем возрасте. В восемьдесят два года - она сама назвала этот возраст - назвать ее бабушкой язык не поворачивался. Прямая стать, высокий рост, чуть полноватая фигура. Только некоторая бледность в лице выдавала вчерашнее происшествие. А еще простой домашний халат совершенно не подходил ни к ее внешности, ни к ее благородству.
«Ей бы платье из Екатерининского дворца», - подумалось вдруг.
- Меня зовут Людмила,- оглядевшись в палате, представилась она,- Людмила Дмитриевна.
- Вы нас вчера напугали, столько крови. Что с вами приключилось? – этот вопрос интересовал всех, так как вчера это активно обсуждалось перед сном. Больница не место для развлечений, но истории болезней всем в палате известны. О чем еще говорить. И чем старше люди, тем активнее их разговоры о болячках.
- Это меня икона Святой Богородицы спасла. Очень плохо мне стало вечером, голова разламывалась от боли. Давление так высоко поднялось, уже сознание теряла. Ну, думаю, Господь к себе призвать решил. Дай, думаю, я помолюсь перед иконой, чтобы грехи мне простил. Я только с Богородицей заговорила, вдруг кровь пошла носом, как из ведра, фонтаном. Доктор сказала, если бы не это кровотечение, инсульт бы случился. Икона эта – наша семейная реликвия. Никто уже не помнит, как она у нас появилась. Еще бабушка, царствие ей небесное, эту икону сберегла, когда храмы разрушали и сжигали эти святыни. Она была чистокровной дворянкой, воспитанной в любви к Богу. А в блокаду икону эту у нас украли…
- Да, да, я блокадница, - заметив немой вопрос в глазах своих слушателей, добавила Людмила Дмитриевна.
Блокадница… Это звучало, как что-то нереальное. Уже так мало осталось живых свидетелей той войны. Ленинградская блокада… Как много снято о ней фильмов, написано воспоминаний. Но все это на экране, на бумаге. А здесь сидела живая свидетельница того времени, в своем уме и здравой памяти, сидела перед нами и рассказывала свою историю. Даже мысль не возникала, чтобы помешать ее рассказу. Но говорила она не о блокаде.
- Мне было восемь лет, когда началась война. Отец, военный офицер, даже не успел проститься с семьей, ушел на фронт в первый же день войны. Мы жили в окружении таких же семей военнослужащих, не все из них служили в действующей армии, и, многие из них, зная ситуацию, предпринимали активные попытки вывезти свои семьи подальше от войны. Будучи ребенком, я не все понимала, но в один из дней дома разразился настоящий скандал между мамой и бабушкой. Мама твердо решила эвакуироваться из Ленинграда, «спасти хотя бы дочь». Бабушка заявила, что не оставит родной дом, ей и так пора умирать, так пусть это случится в родном городе, а не на «чужбине». На том и порешили. Тогда еще никто не представлял, что ждет этот город в следующие 900 дней и ночей.
Мы с мамой ехали в поезде уже более 3 суток, далеко позади остался наш прекрасный город, за окном простирался совсем другой, непривычный моему глазу, пейзаж. То разрушенные дома, то дымящиеся, догорающие постройки, сломанные деревья. Время от времени поезд останавливался, летали самолеты, где-то падали бомбы. Почему-то все выбегали из поезда, эта ужасная паника, потом давка, когда, в спешном порядке, нужно было снова сесть в вагоны и ехать дальше. Страх, слезы, детский и взрослый плач, все смешалось. Мне казалось, что все сошли с ума. Постепенно, картина за окном стала меняться. Поезд останавливался на каких-то станциях совсем ненадолго, чтобы пополнить запасы воды, да что-нибудь раздобыть поесть, не все запаслись едой на такую дорогу.
Это теперь я понимаю, что нам очень повезло, мы успешно выехали из войны,оставалась надежда, что наша армия скоро разобьет врага, и мы вернемся домой. Я слушала такие разговоры взрослых, и страх постепенно уходил. Со мной была мама, мы ехали в поезде, и я уже фантазировала, в каком чудесном месте мы окажемся, когда наконец приедем. Вещей с собой мы взяли не много, всего один чемодан, да еще саквояж с документами. Мама всегда держала этот саквояж под мышкой, видимо, то, что лежало в саквояже, представляло для нас большую ценность. Места всем не хватало, спать приходилось сидя, я клала голову маме на колени и так спала. Взрослым было труднее. На какой-то станции мама встала, положила мне под голову саквояж и сказала, что принесет воды. Помню это очень смутно, у детей крепкий сон, я обняла этот саквояж и крепко заснула.
- Девочка, девочка, проснись. Приехали. Где твоя мама?- меня теребила женщина, последнее время сидевшая напротив нас. После последней бомбежки мы потеряли из виду тех, с кем ехали от самого Ленинграда, это наши знакомые, тетя Сима и ее сын Женька. Здесь же, в этом вагоне, я не знала ни одной знакомой души, мама не вернулась, видимо, она отстала от поезда. Мое детское сердечко чуть не разорвалось в груди, представляете, девочка в 8 лет, одна, неизвестно где. Я смутно помню, что происходило со мной дальше. Я шла по какой-то дороге, тащила свой чемодан и саквояж, ужасно хотелось есть и пить, было холодно и страшно. Не знаю, сколько дней я так слонялась, кто меня кормил, незнакомые люди меня хотели куда-то увести. Но я упорно твердила, что жду здесь маму. Я мечтала, чтобы она приехала за мной следующим поездом. Наивное дитя...
Заброшенный полустанок, небольшое здание возле железной дороги, без названия. Я уже умела читать, но кроме старой довоенной газеты на стене, здесь больше не было ничего, только неподалеку полуразрушенная водокачка. А чуть дальше виднелся поселок, там жили люди, вечером в окнах зажигались керосиновые лампы, электричество еще не пришло в это, Богом забытое, место. Но уйти я не могла. Как же мама меня найдет?
В один из дней, не могу сказать, через сколько, после моего здесь появления, на станции остановился поезд. Я слышала, как взвизгнули в сцепке вагоны, потом из вагонов стали выходить люди, послышались голоса. Я очень хотела выбежать навстречу маме, но от голода силы меня покинули. Смутно различая чей-то приближающийся женский силуэт, уже проваливаясь в черную бездну беспамятства, я прошептала: «Ма-ма…»
- Ее нужно разбудить и накормить. И немедленно, – мужской строгий голос ударил прямо в уши. Я в ужасе открыла глаза, не сразу понимая, где я и, что со мной. Все было белое, и все были в белом. Надо мной склонилась старенькая женщина. Она улыбалась, как моя бабушка, совсем не страшная, в белом халате и белой косынке, завязанной на затылке.
- Дитя, ты в госпитале. Мы эвакуировали госпиталь и нашли тебя на заброшенном полустанке. Ты, наверное, потерялась, но сейчас ты в безопасности, а мамку мы твою найдем. Но тебе надо бы покушать, девочка. Ты совсем ослабела, - тихо уговаривала бабушка, гладя меня по голове.
Вот так я стала санитаркой в военном госпитале. Я выполняла посильную работу, выносила судна, скручивала бинты, рвала вату на шарики, мыла полы. А еще я, представляя себя артисткой, пела песни для раненных бойцов, рассказывала им на ночь бабушкины сказки, на ходу придумывая новые истории для известных сказочных героев.
Бабушка Полина, так звали мою спасительницу, уговорила главврача оставить меня. Он настаивал на том, чтобы отправить меня в детский дом. В моем саквояже, к счастью его никто не украл, были все наши документы. Главврач выслал запрос на розыск моей матери, но шел второй год войны, тысячи детей оказались в моем положении, и было не до поисков. Вскоре, на его место прислали другого врача, и моя история стала уже всем безразлична. Я подросла, пришлось перешить мне несколько маминых платьев, которые сохранились в чемодане. Остальные вещи мы продали, в обмен на хлеб. Паек мне не полагался, бабушка Поля выкраивала для меня из своего, иногда бойцы собирали мне хлеб по крупицам.
Однажды утром меня разбудила молодая медсестра, ничего не объясняя, велела мне идти к главврачу. Там я узнала, что Полины Егоровны больше нет, во время ночного дежурства сердце ее не выдержало нагрузок. После ее похорон, меня, в срочном порядке, отправили в детдом.
Прошло пять лет, давно закончилась война, но за мной никто не приезжал. Нас было сто двадцать, таких, как я, детей разных возрастов, все верили, что их найдут. Наш детский дом жил своей жизнью, и я уже почти привыкла к этой жизни, все свое свободное время отдавая учебе. Я старалась, чтобы мама могла гордиться мной. Иногда мне снился родной дом, мама протягивала ко мне руки, но я не могла до нее дотянуться, образ ускользал. Днем я силилась вспомнить ее лицо, но картинка получалась размытой.
И вот однажды на крыльце школы неожиданно появилась женщина. Она вошла в здание и направилась в кабинет директора. Через некоторое время в коридоре послышались шаги, они приближались. Шел урок русской литературы, в классе было тихо - все читали. Дверь распахнулась и прежде, чем я сообразила, что произошло, ко мне уже протягивала руки моя мама. Она сразу узнала мои длинные черные волосы, заплетенные в две косы, и большие карие глаза-вишни. Несмотря на условия, в которых я жила эти пять лет, мои косы сохранились, я умела их заплетать и никому не разрешила их обрезать. Запрос на розыск матери, отправленный из госпиталя, был, наконец, найден и отправлен по нашему домашнему адресу. Так она и нашла меня.
По пути домой мама рассказала мне, что вернувшись после блокады, нашла наш дом разграбленным, все ценное было вынесено, мебель сожжена на дрова, бабушка блокаду не пережила. Исчезла и наша семейная икона. И вот однажды, уже после войны, совсем случайно, на какой-то выставке, мама увидела эту икону и узнала ее. Образ Богородицы в красном одеянии невозможно не узнать, это очень редкая икона - на ней Богородица босая.
Вернуть святыню домой стало смыслом жизни, словно, с ее возвращением, все станет на свои места. Не один день обивала мама пороги учреждений, доказывая свои права на икону, искала свидетелей, чтобы подтвердить принадлежность святыни нашей семье.
И вот долгожданный день наступил. Святыню привезли домой и она заняла свое почетное место на центральной стене комнаты.
Богородица смотрела своими карими глазами прямо в душу, казалось, ей была известна вся боль моей мамы... То, что папа погиб на войне, то, что бабушка умерла, оставшись одна в холодном и голодном городе, без помощи, без средств, и то, что ее единственная дочь, с таким же глубоким взглядом, как у мадонны, потеряна, быть может, навсегда...
Много писем написала она в разные инстанции, чтобы найти меня, все безрезультатно. Как не остановилось сердце в тот роковой час, когда она, выбежав из вагона на полустанке, чтобы набрать воды, увидела, что поезд тронулся. Живительная влага, которую она несла в котелке, расплескалась от быстрого бега. Дышать стало больно, ноги в кровь ободраны об острые камни железнодорожного полотна...
Мама стояла перед Богородицей и молилась, плакала и молилась о том, чтобы я оказалась жива, чтобы Святая Дева помогла вернуть меня.
Утром почтальон принес письмо с адресом детского дома...
***
Уже выйдя из больницы, я нашла по каталогам икону Валаамской Божией Матери, в точности по описанию совпадающую с той, о которой поведала мне в нашу мимолетную встречу Людмила Дмитриевна.
Как много чудотворных святынь на Земле, как мало верующих...
Фото из интернета.