Путь ко Христу Михаила Нестерова. Часть Вторая

Михаил Беленкин
После написания рассказа о росписи М.В. Нестерова «Путь ко Христу», -  сама жизнь продиктовала мне идею его продолжения, но уже с использованием личных впечатлений и истории моей семьи. От моего отца, известного Российского искусствоведа, мне в наследство достался бесценный дневник художника Ивана Михайловича Митрофанова(1898-1987), который учил моего отца живописи  в Орловском художественном училище.   Впервые я с отцом и братом посетил  Ивана Михайловича в его доме в селе Баранья Гора, что в Калининской (ныне Тверской) области в 1972 году (1). Он много рассказывал нам о своих встречах с В.В.Маяковским, с которым встречался в МУЖВЗ, с В.И.Лениным,  а также о профессорах этого училища- К.С.Малевиче, В.В.Кандинском, И.И.Машкове, П.П.Кончаловском и др. И,конечно, о своем учителе -  К.Ф.Юоне, с которым его связывала многолетняя дружба. Привожу полностью главу из дневника Ивана Михайловича, который еще нигде и никогда не был опубликован.
 
«Закончив художественную школу К.Ф.Юона в 1917 году, и намереваясь осенью этого года держать экзамен в Училище Живописи Ваяния и Зодчества, я жил в Лигачеве на даче у Юона. Хозяева редко заглядывали сюда. К.Ф. был во главе Академии Художеств, как теоретического учреждения, а его супруга Клавдия Алексеевна постоянно жаловалась на болезни и нуждалась во врачебной помощи. Время было голодное, необходимо было стеречь огород, который находился в пределах дачной площади. Работу по охране огорода я согласился взять на себя.
     Однажды в мастерской Юона появился холст удлиненного формата и занял место в углу между дверями. Формат холста был необычен для картин. Излюбленными размерами Юон считал прямоугольные что-то 9х12. Масштабы разные, иногда огромные, как, например, «Проводы рабочих на гражданский фронт», или «Утро индустриальной Москвы» или «Суд народа в Древнем Новгороде» и т.д. Над этими картинами Юон работал урывками, которые позволяло ему служебное время.
     Однажды он принес большую фотографию, пропорционально тождественную одинокому холсту между дверями. Промерив большой линейкой холст и рядом стоящую фотографию,  подошел ко мне и сказал: «Дам вам работу, будете писать портрет вот по этой фотографии». Писать портрет по фотографии мне не приходилось и , естественно, встала мысль написать эту фотографию в формат холста. Но Юон как будто понял недоумение, сказав, что писать надо красками. У меня затряслись руки, подобной работы делать мне не приходилось. Последовал отказ, но К.Ф. резонно ответил: «Плохой тот солдат, который не хочет стать генералом!». «Надо разграфить  холст и фотографию по клеткам и обрисовать большую форму». Целая неделя ушла, прежде чем на холсте появился контур фигуры, прорисованной углем. Уголь зафиксировался, но тронуть холст  красками я боялся.  Снова мой отказ. Какие краски взять, какой общий тон портрета, как взять светотень?  Было страшно взять в руки кисть. Юон сказал: «На фотографии фигура на фоне зеленого сада. Надо начинать в таких случаях с окружения, писать фон и не касаться фигуры». Было немало хлопот с этим «окружением». Юон принес портрет супруги на фоне зелени и посоветовал придерживаться общего зеленого фона тона рекомендуемого портрета. Немало хлопот доставила эта зелень. Кроме того, Юон напомнил, что в Третьяковской галерее есть портрет дамы у колонны художника Борисова-Мусатова (2).  Дама в белом платье  почти сливается с белой колонной, но это только первое впечатление. При внимательном взгляде чувствуется граница между ними. Я несколько раз ходил в Галерею, стоял у портрета дамы, старался найти границу отделяющую фигуру от колонны. Но там - на картине, которая в 4 раза больше Мусатовской, боялся. О чем и выразил свое недоумение. Мне представлялось, что необходима твердая линия разграничивающая белое платье от белой колонны. При сравнении с фотографией получалась резкая разница. К.Ф.Юон остался недоволен моим экспериментированием и  приказал тут же закрасить линию контура. И спина «Монахини» соединилась с колонной. Не так-то просто написать белое на белом. Платье белое холодное, а колонна белая - значительно теплее. Над этим пришлось много думать, сопоставлять и это оказалось самым уязвимым местом картины. Я и сейчас, по прошествии многих лет, не считаю удавшимся это место картины. Много труда доставили и цветы (лилии), которые своей белизной мешали выразительности. К.Ф.Юон умело погасил белизну,  и эта деталь стала едва ли не лучшей частью портрета - картины. Так постепенно рождался образ. Окружение портрета как будто уравновесилось, но оставалось самое главное - лицо монахини. Всю правую освещенную часть  К.Ф. Юон взял на себя. При помощи горизонтали и наклонной установил место зрачков глаз: При этом и изменились глазничные  впадины.  Глаза замигали навстречу обозревающему посетителю. Упомянув, что это мероприятие являлось новаторством Чистяковской системы (3), которую он унаследовал от своего учителя В.А.Серова. Общий же тон лица не представляло труда определить, так как разница между светом и тенью воспринималось ясно. Картина запела. Оставались кисти рук, причем правую руку пришлось отодвинуть вопреки фотографическому оригиналу. Нельзя сказать, что рука стала лучше, скорее наоборот, - она лишилась падающего светового луча, но против трудно было возражать. Так три месяца писался этот злополучный портрет.
Портрет  по-прежнему стоял между дверями  и был предметом осмотра всех приходящих к Юону художников. Смотрели равнодушно без всяких замечаний.  Одним из первых его увидел Н.Касаткин, близкий друг Юона. Потом Бакшеев, Манков, Куренной, Н.Ульянов и Пархоменко.
Все проходило чинно гладко.
В памяти остался эпизод. Я сидел в мастерской и дорабатывал Лигачевский этюд, который писал с натуры. Взял как-то темновато и вздумал кое-что переписать. Вдруг в мастерскую вошел М.В.Нестеров. Он остановился, окинул взглядом полотно, затем перевел взгляд на меня и сказал: «Ну чтож, ведь это Христова невеста!».
   Заказчице портрет вручить не удалось, так как монастырская  ее жизнь неожиданно закончилась – и портрет остался у меня (4).
   Я предложил Константину Федоровичу поставить подпись, но он сказал: «Я был только дирижер, а вы исполнитель, вам и подписаться!». Подпись сохранилась вверху, в правом углу картины.
«Монахиня» живет в моей Орловской мастерской. Она промыта и отреставрирована. Краски на ней блестят,  как будто только что вчера написаны. Она приветливо встречает каждого приходящего в мастерскую и если бы могла говорить упомянула, непременно упомянула и о всех невзгодах одинокой жизни ее создателя. Время идет, на глазах меняется жизнь. Трудно предполагать, как в дальнейшем сложится  судьба монахини. Хотелось бы только одного, чтобы она из одиночества вернулась к жизни, не служила потехой для зевак, а была бы украшением приличного музея, среди экспонатов которого заняла надлежащее место. Музейные фонды, запасники есть не что иное, -  как крематорий.
 
В 1986 году весною монахиня, наконец, нашла свое постоянное место. Она навсегда прописана в Государственном музее великого русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева. Получила настоящее имя – Лиза Калитина, как одноименная героиня романа «Дворянское Гнездо» »(5).

Примечания:
1. О жизни Ивана Михайловича Митрофанова в Бараньей Горе был написан рассказ Тверского писателя В.З.Исакова «Чернильница Тургенева» в книге "Дом на берегу", "Московский рабочий", 1978.
2. Борисов-Мусатов В.Э. Призраки,1903, холст, масло, 117х144.5
3. Речь идет о знаменитой художественной школе великого русского педагога живописи  Павла Петровича Чистякова.
4. В личных беседах И.М. Митрофанов несколько раз говорил мне, что с самого начала, ему прекрасно  было известно, что на фотографии изображена Великая Княгиня Е.Ф.Романова. Однако, поскольку он дважды попадал в жернова сталинских репрессий (в 1938 и 1948 годах), то всегда тщательно это скрывал и так и  не решился прямо написать об этом в своем дневнике. Текст этот писался в конце семидесятых- начале восьмидесятых годов.
5. Иван Михайлович  решил дать такое имя «монахине», чтобы оправдать ее помещение в музей И.С.Тургенева.