A Self Made Man
(Рассказ)
1
Известно ли Вам, как переводится это выражение? «Человек, добившийся всего своими собственными силами». Это из словаря К. Мюллера. А в оригинале всего-то четыре слова! Дословный перевод звучит так: «Человек, сделавший себя сам». Образно, ёмко, понятно, доступно. В четырнадцать лет он, естественно, этой идиомы не знал. Да и откуда? Английский язык ещё не достиг нынешнего уровня популярности, в сельских же школах чаще изучали немецкий, да и тот зачем? Всё равно, заграница «светила» только избранным. Однако Егор исписал заднюю стенку единственного семейного платяного шкафа строчками из немецких классиков и собственными «философскими» фразами на немецком языке. Зачем? Для самовыражения: он писал стишки на русском, читать их вслух кому-либо стеснялся, вот и…”Wenn ich an deinem Hause des Morgens vor;bergehe…”-«Когда мимо окон твоих прохожу…». Генрих Гейне. Там, правда, о доме речь идёт. Но так лучше. Поэтичней и для тайной разрядки.
Чтение было для него удовольствием запойным, часто – с фонариком под одеялом. Этим недугом страдали и старшин брат с сестрой, и родители книг хороших не гнушались. А что? Телевизоров не было, про компьютеры никто и не слыхивал, память впитывала лишь то, что преподносили радио и газеты, реже – журналы. Скажем, «Огонёк». Развлечения – кино раз в неделю, книги, как у мужиков рыбалка и охота. Ещё грибы и ягоды. Их в краях, где Егор родился, было не меряно. Здесь последние выпадали из обоймы удовольствий: в здешних окрестностях лесов не наблюдалось, местность степная - полевая, и жители села старше четырёх-пяти лет в тёплые времена года дружно торчали кверху пятыми точками на своих огородах, изображая пёстрых птиц, что-то клюющих в тёплой земле.
Отец, с утра до вечера, часто без обеда, толокся на работе – это был принцип повседневного существования большинства родителей. Именно существования: любви к работе, кажется, ни у кого не было, деньги платили мелкие, но тунеядцев на деревне быть просто не могло – они не выжили бы…
- Опять в книжке нос? – Это отец. – Делом займись, работы по дому невпроворот! – Просто острастка: козе понятно, что в селе по хозяйству всегда работы пруд пруди, если ещё и лето на дворе. И чтобы не нарваться на какие-либо вопросы, отец с напускной строгостью мог поинтересоваться:
- Что в школе?
Это вопрос стереотипный, задаваемый в любое время года. И то, он в школе-то и был всего ничего, раза три за восемь лет учёбы сына. И ответ был такой же, стандартный:
- Всё в порядке, угу.
В доме (избе, хате – как вам больше нравится) летом полумрак и прохлада. Ну, мухи спутницы – попутчицы человека в его сельхоздеятельности (в каждом дворе всякая живность, нельзя без неё!), могли пожужжать надоедливо в темноте и тишине. А так – благодать!
Крик во дворе:
- Егор! Выйди – ка!
Это одноклассник Сашка пришёл за своими книгами: у него их много, мать работает учительницей, книги покупает и в школьной библиотеке берёт без счёта и без срока. Сашка в обмен книги принёс: Егор тоже в домашней библиотеке хозяин. У Сашки два брата, тоже книгочеи изрядные.
Книги обсуждаются потом, когда число прочитанных увеличится.
Теперь можно на чердак, чтобы уединиться хотя бы на время, чтобы не помыкали мать и старшие; да и с младшим братом, надоедливым, встречаться не хотелось – тот книг не читал по причине малого возраста.
А на чердаке яблоки – белый налив – россыпью… Сойдут вместо обеда.
Сашкины братья научили яблоки под книжку грызть: и голода не ощущаешь, вроде бы сыт, и не замечаешь, как горка огрызков растёт.
2
“A Self Made” вылупился из «Мексиканца» и «Мартина Идена», героев-золотоискателей Джека Лондона, и из странно осевшего в памяти Миджа Кэлли из американского фильма «Чемпион».
Учителя русского языка и литературы, истории там, донимали вопросами о героях:
- А вот Павка Корчагин?
- А Павлик Морозов?
- А Зоя Космодемьянская?
- А…? А…? …А?
Понятно, что это герои, чем-то даже близкие, наши, но навязывали их, этих героев, как героев басен, в которых повествование заканчивалось моралью и выводами. Зачем они мне насильно нужны? Или не соображу сам? Егор не отрицал их героизма: ведь о подвигах юных пионеров и комсомольцев, или даже того же Овода, писали солидные люди – литераторы, авторитет которых был неоспоримым и несомненным; в то время написанному слову верили свято.
По «Мексиканцу» он написал такое искреннее сочинение на уроке литературы, что учительница сочла необходимым зачитать его перед всем классом. Да, «медные трубы» в масштабах собрания из дюжины человечков…
Вот только в жизни реального героизма не наблюдалось. Ну, пошерстили пацаны сад-огород, бахчу. Ничуть не подвиг, а шалость. Пожаров нет, утопающих нет: пруд мелкий, детворе по пояс, купаются все дружной толпой, тину с мелководья поднимая. За спички родители могли за милую душу вздуть, костры летом – упаси Бог: поля с вышек просматриваются, чтобы не допустить угрозы урожаю. Трудовые подвиги? Дети видели, что всё это будни, суета сует, «борьба за урожай» - это борьба за кусок хлеба. Радио сутками о передовиках производства трещит, в школе про коммунизм речь ведётся, а взрослые как вкалывали, так и продолжают…И прут с работы всё, что можно упереть – иначе выживать трудно.
Во времена Хрущёва отобрали у селян домашних животных, ограничили количество кур, да и то, вынуждали сдавать яйца государству; а прежде, чем отнять коров, оставив на хозяйстве коз, требовали сдачи молока от каждого удоя. Кукурузу сажали – сеяли повсеместно, хотя она не везде расти могла, не то, что даже плодоносить. А где росла, там её усердно воровали: в ней прятаться было довольно легко, хотя объездчики – была такая должность, охранник на лошади, ещё со времён дореволюционных, эдакий надсмотрщик – надзиратель холуйской натуры, - неусыпно берегли «всенародное добро». Кажется, единственным благим делом на «пользу трудящихся» была выдача паспортов крестьянам. Эти «внутренние мигранты» пополняли ряды низкооплачиваемой категории рабочего класса: строили тогда предприятия – гиганты, власти наши болели гигантизмом; и копошились в котлованах, обезьянничали на высотных конструкциях вчерашние колхозники, их потомки после стали с пренебрежением смотреть на тех, кто произошёл от «цепа, косы и навоза», а не от «молота минус серп». Сколько продавцов, парикмахеров, прачек, рабочих невысокой квалификации породила хрущёвщина в период, когда догоняли и перегоняли США по «производству стали и чугуна, мяса, надоях молока, ит.д. на душу населения»! Анекдот:
- Если к советскому радио подсоединить советский холодильник, то он бы доверху наполнился мясом, молоком, яйцами»…За хлебом и мукой занимали очередь с пяти часов утра, стояли всей семьёй, но как чужие, чтобы купить на горбушку, на фунтик больше…
3
Егор не любил Сашкину мать – училку: она работала в их малокомплектной восьмилетке в начальных классах и «преподавала», чтобы получать полторы ставки, музыку и пение. Глупость какая! Пение в восьмом классе! О музыке молчим: в школе не было ни одного музыкального инструмента, и никто из десятка учителей музыкальной грамотой и музыкальными инструментами не владел. Преподавание данного общеобразовательного предмета сводилось к разучиванию слов песни и ее исполнению «а капелла», то бишь хором, а по желанию училки – сольной пытке подвергались отдельные школяры. Ужас! Егор как-то петь отказался: он с сентября в этой школе и в этом классе, взрослый парень, а выставлять себя на посмешище всему классу…Да девчонки засмеют на перемене. Результат – два балла и выволочка от матери после жалобы училки. И не поленилась же Екатерина Мироновна, с её-то весом, к ним домой припереться! Нелюбовь к ней переросла в ненависть и осталась осадком на душе долго, с добрый десяток лет.
- У вас новый классный руководитель, - объявил на перемене директор школы Станислав Павлович. – Очень умная учительница химии и биологии.
Станислав Павлович был невысокого роста, улыбчивый, с кривоватыми ногами человек. То, что он – еврей, знали многие, может, кроме его учеников. Да что им? Пятый пункт, кажется, не волновал никого; евреев не любили только фашисты, в кино.
В магазине работала странноватая пара продавцов, отрешенные от мира люди с пустыми глазами. По слухам, они побывали в немецком концлагере. Егору как-то довелось увидеть на левой руке женщины, ниже локтя, номер из пяти или шести цифр. Странно: он думал, что в концлагерь попадали исключительно раненые солдаты, вроде Соколова из «Судьбы человека» Шолохова. Ан, нет… И расспрашивать он никого не решился.
Лидия Андреевна была женщиной, с высоты его тинеджеровского возраста, недосягаемой, слишком взрослой, хотя было ей тогда не более четверти века. Смуглое лицо – может, от загара? – карие глаза с восточным разрезом, прямой носик и загадочная улыбка на чётко очерчённых губах. Вот с нею и для неё все пели с радостью! И песни она подбирала с романтическими словами:
« О, дивный Ядран ты мой,
Лазурный Сплит ты мой милый…»
Шестидесятые годы, дружба с Югославией в разгаре, Иосиф Броз Тито – прогрессивный европейский лидер. И «Ядран» вместе со «Сплитом» звучали волшебной музыкой, как гриновские «Лисс», «Зурбаган»…
Лидия Андреевна стала нашим кумиром.
Классные часы она проводила чаще на спортивной площадке, за школьной столовой – кухней, бывшей некогда времянкой для барской прислуги. Забыл сказать: школа размещалась в бывшем барском особняке, на пригорке, в сторонке от села, за бывшим панским прудом, пересохшем с годами и заброшенным за ненадобностью. Дом-то, видимо, и изнова не был невесть каким роскошным, комнат на восемь – десять, после революции и Великой Отечественной не перестраивался и почти не ремонтировался. Осевшее на фундамент, здание оставалось крепким: на стенах нет трещин, рамы и двери под многократными слоями краски, накопленной с годами, старческую рыхлость надёжно скрывали.
Спортплощадку разметили на расчищенном участке барского сада, выкорчевав засохшие от ветхости и неухоженности деревья.
Восьмиклассники сидели на покрытой слегка пожухлой травой земле и слушали, внимали Лидии Андреевне – она была прекрасным рассказчиком; или нам хотелось её слушать?
Однажды она, как бы невзначай, спросила:
- Чем же вы занимаетесь, когда есть свободное время?
Егора понесло:
- Футбол любим, игры ещё разные, другие. Ваня вон борьбой увлекается, Вова – шахматами. А я вот штангой занимаюсь, сам её смастерил; гантели, грушу боксёрскую…
Сказанное было правдой частично, но брови у Лидии Андреевны удивлённо приподнялись, в глазах появился насмешливый блеск. Егор это заметил, в душе вспыхнуло смятение, но идти на попятную было поздно: «Что же я за мужик? Не надо бы…».
Всё. Отступать поздно. Нужно «поддержать статус», присвоенный необдуманно и опрометчиво.
4.
Авторитет среди пацанов Лёнька по кличке «Липисет» (в раннем детстве не мог выговорить «велосипед»), давал советы:
- Лёгкая атлетика – основа! Бегай, прыгай, мечи! Или метай? Какая разница, всё равно, двигайся! Конечно, фунтбол! Как без него?
Лёнька книги читал с ленцой, потому и лексиконом он располагал нищенским. Но был настоящим «живчиком», лёгким на ногу, играл в популярные игры, бегал на разные дистанции, прыгал в длину и в высоту. Учился он в школе – интернате в поселке городского типа, в часе езды от дома. Это придавало ему вес в глазах сверстников и ребят помельче: восемь классов образования считалось нормой, а Лёнька ходил в десятый, а раз вне дома, значит, самостоятельный.
Лёнька твердил:
- Сделать «мастера» (выполнить норматив «Мастера спорта СССР») в селе невозможно! Нужен хороший тренер, команда, база, питание… Эх, деревня!
В «мастера» Липисет не вышел, но после десятилетки до армии успел поработать в отдалённой школе физруком.
«Схожу-ка я к Берестнёвым», - решил Егор. Утро жаркое, братья, скорее всего, дома: вчера они весь день работали в поле на жатке. Это «чудо техники», кажется, из позапрошлого века, таскала лошадка. «Водитель кобылы» сидел в металлическом седле, овальном, с круглыми дырками для вентиляции. Одной рукой он управлял лошадью, другой периодически тянул на себя длинный рычаг с фиксатором, которым поднималась прикрепленная во всю ширину агрегата «гребёнка» - грабли с загнутыми дугою вниз метровыми зубьями. Они сгребали скошенную траву и сбрасывали её в валки с одинаковым интервалом. Спереди агрегата работали «ножницы», которые стригли траву. Древняя машинерия! День на ней потрясись – неделю вибрировать будешь.
Братья были ребятами выносливыми и крепкими.
Они стояли во дворе, разглядывали нечто, лежащее на земле, спорили, азартно жестикулируя.
«Нечто» было двадцатичетырёхкилограммовою гирей для взвешивания больших грузов на больших весах-вагах: чугунная прямоугольная болванка с утопленной в корпус ручкой. Спортивным снарядом по своему дизайну она не была: кисть на ручке при подъёме проворачивать невозможно, иначе напрочь сдиралась кожа на костяшках пальцев. Но, тем не менее…
Вовка, старший, хлопнул Егора по спине:
- Иди, новое упражнение покажу!
Думал, Америку открыл! Всего-то отжимание в упоре лёжа с поочерёдным подниманием вверх рук. Или качанье пресса с фиксацией ног…
Гирей поистязали себя досыта. Но ведь азарт, преодоление себя и неудобного снаряда, плюс соревновательный дух…
5.
Егор случайно открыл для себя в библиотеке села ежегодную подшивку «Библиотечки спортсмена». Её выпускало издательство «Физкультура и спорт» для популяризации отдельных видов спорта. Настоящий Клондайк для самодеятельных физкультурников! В каждой брошюре были изложены история, правила соревнований, упражнения, приёмы, биографии лучших спортсменов в названном его виде. Цены им не было, этим тонким книжонкам!
За дело, за дело! Вот первый спортивный снаряд: из валявшихся за огородом снарядных гильз сделана штанга – сквозь отверстия в них просунут лом, пустоты засыпаны землей. Можно поднимать, техника описана в брошюре. Главное, сохранить равновесие. Из дерюжного мешка, свёрнутого вдвое и заполненного опилками, получилась боксёрская груша, когда Егор подвесил её в сарае под потолком. Перчатками служили рабочие брезентовые рукавицы, набитые ватой и завязанные тесьмой на запястьях. В конце огорода сооружена яма для прыжков – благо, земля достаточно рыхлая.
Самое интересное – бокс, почти без правил, или с соблюдением их минимума, изложенного в такой же брошюрке, как и о других видах, «Бокс». Ринг – просто очерчённый квадрат лужайки, участники – все желающие. Схватки были травмоопасными: попробуй, получи скользящий удар брезентовой «спецовой» рукавицей! Ссадины заживали неделями, поэтому бокс культивировался подпольно: матери всячески препятствовали этому, несмотря на разъяснительные беседы о том, что древние греки и вовсе дрались на первых Олимпиадах кулаками, обмотанными кожаными ремнями. Этот вид спорта назывался «панкратион»:
- Я вот крапивой вас настегаю, «панкраты – пионы»! Ходите, как коты ободранные!
Ну, что ты им, тёмным тёткам, скажешь?
Вася рос без отца, учился в интернате в городе, немного походил на секцию бокса и был у пацанов тренером-наставником и слыл большим знатоком этого мужественного вида спорта. Но, как это часто бывает, «табунный» футбол вытеснил все прочие увлечения у ребят,- играть можно было почти круглый год, а командное общение, усилия, никакая возня в одиночку не заменит.
Волейбол, мужественная, очень красивая игра – в хорошем, конечно, исполнении,- не была популярной среди подростков. В волейбол играли представители поколения старшего; играли азартно, часто «на интерес» в виде выпивки-закуски».
Немцы любительский волейбол называют “Affentennis” («Обезьяний теннис»). Но это так, к слову.
6.
У Егора появилась симпатия в классе, Катя. Внешне их отношения выглядели вполне безобидно: укромные взгляды, ручку поднять, книжку подать, постепенно переросшие в вечерние прогулки, объятия трепетные, неумелые поцелуи нежные… . И закончилась юношеская любовь (или влюбленность?) разрывом. Это сейчас произошедшее видится смешным и наивным, а в юности вылилось в настоящую трагедию. Максимализм, наивность, эгоистическое отношение в действительности – всё это «имело место быть». Друг и одноклассник Ваня, через энное количество лет к тому времени ставший моряком – «дальнобойщиком», приехал в отпуск и пошёл в гости к обожаемой Егором Кате. Их видели вместе. Подойти, поговорить, выяснить? Ну, нет! Страданиям не было предела. Всё! Разрыв…. Пропасть… . Жизнь кончена…
В юности сердечные раны заживают быстро. Помните поговорку: «Какое есть лекарство от любви? Новая любовь». Их будет много: полулюбовей – полувлюблённостей, когда кажется, что вот на этой, белокурой – неземной, свет клином сошёлся. Ан, нет! Вот она, истинная. С карими глазами и волосами, чёрными, как смоль.
Гордыня, болезнь успешной юности, когда тебе всё удаётся легко, удача спешит в руки, и время отстаёт от тебя – вот беда, которая ломает человека на заре молодости.
Егор в команде призёров города, свой среди взрослых спортсменов; успешные выступления в соревнованиях; приличные оценки в школе. Выпуск. Институт без проблем.
Обуяла парня гордыня… во всём успешен – и в профком избрали, и на третьем курсе дали работу тренера – почасовика на кафедре физвоспитания. Удалось трижды съездить со стройотрядом в Сибирь, а это деньги, и неплохие для студента! И покатилась жизнь под гору! Заведующий кафедрой предупреждал:
- Не задирай нос, работай, тренируйся!
Пустые слова! На четвёртом курсе случилась «любофф» до гроба – она Егора и угробила: скоропостижная свадьба, мытарства по съемным квартирам… Пустая жёнушка оказалась, без царя в голове: любила повеселиться, погулять, врала на каждом шагу…
Егор рассказал, как несколько раз ловил её на вранье. И не выдержало сердечко молодецкое: плюнул на всё, забрал документы и укатил, как было модно, на комсомольскую стройку!
Эпилог
Егор надеялся встретить её однажды, когда удавалось побродить в старом городе по проспекту Карла Маркса: почему-то казалось, что Лидия Андреевна, ничуть не изменившаяся, не постаревшая Лидочка, должна жить именно здесь, на самой красивой улице, в самом красивом доме, в светлой и чистой квартире с высоким потолком. И они увидятся случайно, и она узнает в парне своего ученика, и обрадуется, и улыбнётся…
Парню было двадцать лет