Готлиб Христос

Сергей Буханцев
Прошло ли для него бесследно всё – то, что по временам оживало в снах, являлось в образах мучеников, застреленных им из пистолета в затылок?.. Эти мученики – кто они, были ли у них имена, были ли у них души, страдавшие и обретшие покой вместе со смертью тела?!. Были ли они людьми, такими, как он, спасающийся от кошмаров под одеялом, в своей постели, в которой он был один, как и тридцать лет назад?..
Он был один... Он лежал в постели; старость охватила его душу, она сжимала его душу тонкой, костлявой рукой... да что там!.. Смерть! Это была костлявая, подкрадывающаяся смерть, нащупывающая слабое место старого нациста-изувера!.. Он, как зверь, боялся её инстинктивно, он не знал – откуда она придёт, и это было хуже всего. Иногда ему казалось, что смерти нет и он её выдумал, что она в его мыслях – и стоит её подпустить к себе слишком близко и тогда наступит то долгожданное... И он провалится в НИЧТО, как десятки и сотни тех людей, которые под его руками превращались в НИЧТО...
Славные деяния... Славные деяния, за которые он имел награды, железный крест... Он хранил его в шкатулке из чёрного дерева, свою награду, полученную за свои СЛАВНЫЕ ДЕЯНИЯ!.. Гордость временами ублажала его сердце, но чаще всего он испытывал страх перед разоблачением. Много лет он ждал, что к нему придут, ночью или днём, чтобы сказать ему, что он арестован по обвинению в преступлениях против человечества; он вздрагивал, заслышав за дверью шаги, и думал о том, что в последний момент не дастся, что в ящике стола у него есть браунинг, сохранившийся со времён войны, тот самый браунинг, из которого он расстреливал людей, методично, хладнокровно, целясь в затылок и спуская плавным движением курок...
Готлиб Гюнтер, старый гестаповец, палач, обагривший свои руки кровью невинных, боялся смерти и был отвратителен своей жалкой участью никчемного старикашки, о котором все забыли. Впрочем, мёртвые могли бы сказать: «Вот это наш убийца, судите его!..», если бы имели возможность встать из могил... Его внешность со временем приобрела все отталкивающие черты, называемые одним словом – уродство. Казалось, какие-то неудовлетворённые страсти мучили его всю жизнь и клокотали в его душе до сих пор, но, впрочем, он и сам не знал, что заключено в нём...
Пластическая операция изменила его внешность, стал другим разрез глаз, у них по-явилось выражение человека забитого и просящего о снисхождении, к носу прибавилась горбинка и он расширился к концу, губы уже не выступали так откровенно пренебрежительно вперёд, а раньше они часто кривились в презрительной усмешке, с них слетала нецензурная брань к побеждённым – партизанам, захваченным в плен в карательной операции, или мирным жителям, заложникам, которых можно было безнаказанно убивать...
У Готлиба Гюнтера была квартира... Квартира была – не было дома, он оставил его на родине, в Германии. А здесь у него была только квартира, где он мог себя чувствовать в ОТНОСИТЕЛЬНОЙ безопасности. Эта страна, где он жил, называлась Боливией, тут нашли прибежище много таких, как он, военных преступников, опасавшихся возмездия за содеянное. Готлиб Гюнтер был одним из них...

За утренней чашкой кофе он раскрыл свежий номер местной газеты и прочитал не-большую заметку о том, что какого-то военного преступника, в настоящем – гражданина Боливии, схватили во Франции и хотят привлечь к суду, а ещё одного бывшего эсэсовца, скрывавшегося под чужим именем здесь, в Боливии, опознали и теперь дело только за местными властями, которые могли выдать бывшего преступника, а могли и встать на его защиту...
Готлиб Гюнтер сильно встревожился. Он допил свой кофе и, захватив газету с собой, поднялся к себе наверх, в номер гостиницы, сказав хозяйке, когда та спросила его о причине внезапной перемены в его лице, что чувствует себя плохо... Он заперся в комнате на ключ, вынул его из замочной скважины и, открыв ящик стола, положил его туда, зато извлёк из него коробку с воронёным браунингом, вынул пистолет и, сжав его в руках, некоторое время смотрел на него. Мысли в его голове были несвязными, хаотичными и путались. Он сам не знал, что хочет сделать, однако чувствовал, что в нём оживает потребность к действию, к тому действию, которое разрушило бы скорлупу этой неопределённости, нависшей над ним...
Он стоял с пистолетом в руках и словно прислушивался к чему-то, может быть, к своей памяти, ожидая, что она сообщит ему нечто такое, о чём он, Готлиб Гюнтер, давно забыл... А может быть, он прислушивался к звукам извне и ему казалось, что кто-то поднимается по лестнице на второй этаж, подходит к двери его номера с цифрой «6» и останавливается против неё? Может быть, ему чудилось, что в комнате, расположенной прямо над ним, кто-то ходит, размышляя о мести над ним, Готлибом Гюнтером, потому что он мститель, приехал из Европы, чтобы поквитаться с ним за тех, кого он отправил когда-то на тот свет?..
Тридцать лет прошло со времени окончания войны. Сначала Готлиб Гюнтер пере-брался в Африку, в Алжир, затем через несколько лет переехал в Австралию, но и там он чувствовал себя неспокойно. Ему казалось, что если он почаще будет переезжать с места на место, из одной страны в другую, тем вернее затеряется для тех, в интересах кого было найти его и поставить перед судом!.. И вот он в Южной Америке, Боливия – её сердце, она даже не выходит к морю, как Бразилия или Перу... Но кому нужно преследовать его, сейчас, спустя три десятилетия, когда многое в мире изменилось, зажили старые его раны и появилось много других, более важных проблем, чем поиск и нахождение таких, как он, Готлиб Гюнтер, бывших офицеров Рейха, выполнявших всего только свой долг перед Германией, перед Фюрером!.. Сейчас ему, Готлибу Гюнтеру, шёл седьмой десяток, и он, старый человек, которому через пять лет должно было исполниться семьдесят, хотел обо всём забыть, но не мог, страх не позволял, мысль, что каждый новый день может стать последним днём его свободной жизни, если кто-то докопается до его прошлого, один из этих проклятых газетчиков, сующих нос куда не следует, для которых нет ничего святого – им бы только создать из ничего сенсацию!.. Неприятности могут свалиться на голову в любой момент, особенно сейчас, когда провозгласили кампанию по вылавливанию из джунглей Южной Америки последних уцелевших беглецов, спасающихся от суда и смертной казни...
Не выпуская из рук браунинг, он снова взял газету и перечитал, задумываясь над каждым словом, небольшую статейку о военных преступниках. Ему и раньше попадалось на глаза что-то подобное, но никогда ещё печатное слово так не врезалось в его мозг; казалось, за строчками текста крылся какой-то недоступный пониманию Готлиба Гюнтера глубочайший смысл; казалось, речь в статейке шла о чём-то гораздо большем и важном, чем можно было подумать вначале, которое давно тревожило сердце бывшего нациста. И суть дела была даже не в том, что за совершённые когда-то преступления, не казавшиеся когда-то преступлениями, ибо война как будто бы всё должна была списать, бывших исполнителей воли Рейха ждала смертная казнь. Готлиб Гюнтер боялся чего-то большего, чем просто физическая смерть, и это большее исподволь давило на его сознание уже долгие годы и с каждым новым днём ему становилось всё тяжелее ощущать себя человеком Готлибом Гюнтером и выносить те воспоминания, которые жили в его памяти...
Над собственной памятью никто не властен. Нельзя приказать себе забыть что-то, будучи уверенным в том, что неприятное воспоминание забудется, полностью вычеркнется из сознания, из того комплекса знаний о себе, которое составляет в совокупности человеческое «Я» со всеми его заботами, болезненными ощущениями ущербности и неполноценности, странными противоречиями в желаниях и в отношении к самому себе...
Человек Готлиб Гюнтер почувствовал, как под ногами у него разверзается бездонная пропасть и он падает в неё своим старым, немощным телом... Но это было краткое мгновение, когда пальцы руки его разжались и бумажный ворох газеты с мягким шорохом опустился на пол. С негодованием, будто в этой куче бумаги крылась его трагедия, человек Готлиб Гюнтер, бывший эсэсовский палач, поднял ногу и наступил на неё. Затем, обернувшись к кровати, заправленной и словно ожидающей своего хозяина, он резким движением шагнул к ней и, приподняв белую подушку, засунул под неё свой браунинг... От этого его руке стало легче и с души его словно бы вспорхнула большая, чёрная птица и полетела вдаль; но он знал, что это временное облегчение, потому что птица вернётся в насиженное гнездо... Он не знал, что это за большая чёрная птица, он даже не представлял тяжесть, обосновавшуюся в своём сознании, как какой-то определённый предмет. И однако, можно с уверенностью сказать, та улетающая хищная птица уже давно угнетала человека Готлиба Гюнтера, и в нём смутно зрело решение навсегда освободить себя от её посещений...
Он посмотрел в окно, на улицу. В небе плыло сияющее солнце, оно поднималось всё выше и выше, оно слепило так, что на него невозможно было смотреть. Было такое ощущение, будто ему выстрелили в лицо, обожгли его огнём и безмолвием, а горячая свинцовая пуля застряла в глубине мозга...

Ночью он проснулся, убежав от очередного кошмара там, в глубине его подсознания, и это было не впервые. Сколько раз он видел во сне себя, убивающего каких-то людей, которых надо уничтожить по приказу тех, кто стоит над ним и, может быть, над всем миром, и повелевает! В этот раз ему приснилось, что вышел приказ поймать и подвергнуть пыткам его, человека по имени Готлиб Гюнтер. Самое интересное, что ему, Готлибу Гюнтеру, дали приказ поймать самого себя, то есть своего двойника, человека, который отделялся от него, где-то жил и действовал на стороне, а потом всякий раз возвращался к своей подлинной сущности и сливался с ней – из двух человек опять получался один. И вот Готлиб Гюнтер преследовал самого себя, как чужого человека, как врага, он намеревался тихо подкрасться к нему сзади и по старой привычке всадить ему пулю в затылок. Но получилось так, что двойник, прежде чем Готлиб Гюнтер выстрелил в него, обернулся и глаза одного человека, устремлённые как бы самому себе в душу, наткнулись на непреодолимый барьер, то была тайна существования Готлиба Гюнтера, тайна, которая имеется во всякой жизни, даже на первый взгляд самой заурядной!.. Тихий ужас наполнил сердце преследователя, он, не имея силы сдвинуться с места, стоял с браунингом в руке, себе-то в лицо он не мог выстрелить, а тот, другой Готлиб Гюнтер, его второе «я», возможно, истинная его сущность, смотрел ему в глаза, а потом взял и вошёл в него – и стал им...
Подрагивая конечностями, проснувшийся задвигался в постели, ставшей влажной от пота. Он отодвинул одеяло в сторону и, тяжело дыша, начал вставать, но тело с трудом повиновалось ему, особенно ноги не слушались, побаливая в коленях. Во рту его горело, он приложил руку ко лбу, он был горяч и липок от влаги, проникающей из мельчайших отверстий в коже. Редкие волосы на голове скомкались и слиплись. Дрожа телом, как в лихорадке, он всё же встал с постели и босыми ногами зашлёпал к столу, возле занавешенного окна. Подойдя к нему, он включил настольную лампу и комната призрачно осветилась. Тут же стоял графин с подслащённой водой. Он посмотрел, нет ли стакана поблизости, и не увидев его, открыл графин, поднял его и стал пить прямо из горлышка. Осушив его наполовину, он опустил его на стол. Сам сел на стул – и грудь его часто-часто вздымалась, как у человека долго бежавшего и, наверное, ускользнувшего от погони...
Славные деяния... расстрелы заложников, карательные операции против партизан... награды, поощрения командования... отпуск домой... железный крест... всё это кучей зашевелилось в его голове; затем бегство... полнейший разгром, крах Германии – и поспешное бегство за границу... Статейка в местной газете о пойманном во Франции нацистском преступнике... лица людей на улицах маленького городка, где нашёл приют Готлиб Гюнтер... что бы подумали и сказали они, если бы узнали, что он за человек, или – какое у него прошлое?.. Одно накладывалось на другое, одно на другое, цепь, вереница воспоминаний, ненужных, бесполезных, утомительных в своём однообразии!.. Ничего нового, всё то же самое, что пять и десять лет назад – удивительно, как мозг выдерживает эту работу по сохранению и осмыслению информации, заложенной в него когда-то, как в электронную память компьютера!?.
«Кто я такой?!. – вдруг спросил он себя или, может быть, бестелесного духа, который мерещился ему везде, в пространстве, наполняющем эту комнату. – Неужели то, что я знаю о себе, это я?!.» Он подумал, что это несправедливо. Кто-то должен жить спокойно, тихо, не опасаясь ничего, а он обязан терпеть в себе все эти свои невыносимые, отравляющие его земное существование мысли и терпеть, терпеть до бесконечности, до самой смерти!.. А может быть, и после смерти этому не будет конца?.. Готлиб Гюнтер застонал, хриплые звуки вырвались из его гортани и голова повалилась набок, словно от внезапного удара по щеке...
Разве он виноват, что он ТАКОЙ, разве судьба могла распорядиться им иначе? Ведь то, что происходит – закон, и этот закон не вправе изменить люди, никто, потому что ТАК ДОЛЖНО БЫТЬ, РАЗ ТАК ЕСТЬ!!! А БОГ!?. Готлиб Гюнтер никогда серьёзно не думал об этом существе, называемом словом БОГ, правда иногда он хотел бы верить в него, но всякий раз он становился в тупик перед вопросом: «Что же это такое?!.» Его рациональный ум не мог проникнуть в тайну откровения, он не мог согласиться с мыслью, что всё, что в Мире ни творится – разумно, благо – происходит под неусыпным оком Господа... А зло, а насилие одних над другими, а душевная грязь, накапливающаяся с годами, от которой никуда не деться – зачем это нужно БОГУ, с какой целью?.. Разумеется, когда слишком много грязи накопится, есть только один способ очиститься – БОГ, но мысль о нём и о роли человека, о его значении в своей собственной судьбе, могут показаться унизительными, ведь надо признать в себе совершенно иное назначение, как бы иную суть – а это-то и труднее всего!.. Человек попросту ужаснётся, окинув взглядом пройденную жизнь и увидев в себе то, от чего хочется отмахнуться!..
И в сознании Готлиба Гюнтера забрезжил спасительный свет, он попробовал схватить мимолётное ощущение, чтобы раздуть его, как из искорки – большое пламя, чтобы душу наполнила радость и вместе с освобождением от тяжкого бремени воспоминаний в неё вошли бы безмятежность покоя и тишины, как у новорождённых, чей пустой мозг ещё не засорен непереносимыми, мучительными сомнениями... Да, нет у младенцев совести и им не нужен БОГ, но как знать, не вместе ли с ними в Мир входят разлад и желание порядка, не вместе ли с ними пробуждается то, что есть окружающая действительность, каждому новому страннику, временно заходящему в этот Мир, открывающая что-то новое, такое, какое не было известно до него ещё никому!?.
Готлиб Гюнтер слишком долго, слишком долго жил на свете!.. Он достал шкатулку чёрного дерева, раскрыл её, извлёк из неё поблёскивающий холодом железный крест, награду, вручённую ему в сорок третьем году, зачем-то поднёс к глазам и рассматривал, поднёс поближе к свету... Да, это был его железный крест... Славные, ушедшие в лету деяния!.. Когда-то всё это было кому-то нужно. Не теперь... Словно порочную память человечества, с краскою стыда в лице, Готлиб Гюнтер поднёс крест к губам и поцеловал его – и затем почувствовал омерзение к самому себе...
На ладони его лежал кусок металла, вылитый в форме креста... Крест был и в распятии, словно знак вечных испытаний на силу духа...
Христы, мессии, которые взошли на Голгофу своей души, неся на груди железные крестики, обретённые слезами и кровью... Готлиб Гюнтер был в одном ряду с ними, но он этого не знал...
Славные деяния... Воистину славные деяния записаны за Человеком, что бы он ни делал, к чему бы руку ни приложил... И ещё остаётся тайна, не имеющая разгадки, тайна его вселенского существования...

Когда солнце клонилось к закату и уже повисло над вершинами ближних гор, вырастающими за городком к востоку, и дома, люди, собаки и всё прочее отбрасывали на землю длинные тени, человек с непокрытой головой и странно возбуждёнными глазами переступил порог маленькой церквушки. Войдя в неё, он остановился и некоторое время стоял, рассматривая внутреннее помещение церкви, высокий потолок, длинные и узкие, готические окна, место богослужения, откуда произносит проповедь священнослужитель, ряды скамеек для прихожан... Человек как бы хотел на что-то решиться и не смел, по его фигуре это было заметно. Может быть, священник в чёрном одеянии до пят и в такого же цвета шапочке на голове, с чётками в руках, которые он неторопливо перебирал, вышедший ему навстречу откуда-то из-за амвона, имел встречи с подобного рода людьми и у него имелся в этом смысле известный опыт, во всяком случае он направился к Готлибу Гюнтеру – а это, разумеется, был он – и, приблизившись к нему на расстояние вытянутой руки, произнёс мягким, проникновенным голосом, доходящим до самого сердца:
– Вы пришли исповедаться. Я вас ждал...
– Как?.. Разве вы меня знаете?!. – мелькнул испуг в лице пришедшего и он слегка отступил назад.
Лицо священника излучало доброту и спокойствие. Это был человек ещё не старый, но и уже не молодой, лет пятидесяти, с гладким, улыбающимся, широким лицом и лучистыми, как-то по особенному смотрящими глазами, наверное, очень внимательными и замечающими с первого взгляда нечто такое, что большинству людей открывается лишь много позднее, при разговоре с объектом, вызвавшим их любопытство, при более близком контакте с интересующей их личностью... Священник подойдя к Готлибу Гюнтеру вплотную, обхватил его за руку повыше локтя и повёл к амвону, а голос его между тем удивительно ёмко отдавался в огромном помещении маленькой церкви. Так бывает и с человеком: с виду он неказист и тщедушен, а постарайся понять его, вникнуть во внутренний мир его – и он приоткрывается тебе и ты увидишь, что он огромен, безграничен, как Вселенная!..
– Вы пришли исповедаться, сын мой, – говорил священник. – Что ж, это добрый шаг в вашей жизни! Лучше поздно, чем никогда, это известно даже неверующему... А что касается вашего замечания, когда вы удивлённо сказали, знаю ли я вас? я вам отвечу так... Да, я вас знаю, ибо я знаю Человека, а это главное! Господь раскрывает глаза своих любимых людей! И я вам говорю: да, я вас знаю, хотя мы, может быть, не встречались даже случайно...
Он усадил пришедшего на скамью, невдалеке от вылитой во весь рост из бронзы фигуры распятого Христа и сам опустился рядом...
– Скажите, – его большая, тёплая рука легла на тыльную сторону ладони Готлиба Гюнтера, – что вас привело сюда?.. Я вижу, что вашей душой овладели мучительные сомнения, в чём их суть?..
– Вы такой чуткий, – вымолвил пришедший, – вам можно рассказать, если, конечно...
– Если, конечно, это останется между нами?.. – священник улыбнулся, обнажив во рту крупные белые зубы.
– Да, именно это я хотел сказать!..
– Можете быть спокойны... Тайна исповеди для нас, богослужителей, священна... Я, да вы будем знать то, что вы мне скажете... Да ещё Бог. Ему и теперь известно о вас всё!..
«Известно всё?.. – промелькнуло в уме Готлиба Гюнтера. – Это само собой, если он, конечно, есть...»
– Вы сейчас о чём-то подумали, – сказал вслед за этим священник, – скажите мне, в чём ваше сомнение?.. Вы наверняка неверующий...
– Да, – посмотрел в глаза священнику человек, который не мог отделаться от чувства, будто он весь на виду...
– Я оказался прав... Мне кажется, вы приняли на душу большой грех...
– От вас ничего не скроешь!.. – взволнованно признался Готлиб Гюнтер.
– Вы можете скрыть от меня, я человек, как и вы!.. Но от взгляда Господа не укрыться ни вам, ни мне, ни одна дурная мысль не пройдёт для него незамеченной, а уж если ты совершил грех...
– Вы требуете от меня покаяния?..
– Нет, я не требую... Покаяние – акт сугубо добровольный, иначе он теряет высокий смысл, в нём заложенный...
– Скажите, – немного помолчав, заговорил неповинующимся, неуверенным голосом бывший исполнитель воли Рейха. – Если есть Бог, как считаете вы, то что же это такое, как это понимать – Бог?.. В чём выражается его суть?.. Ответьте мне на этот вопрос?..
– Бедный, несчастный вы человек, как мне хочется вам помочь!.. – горячо заговорил священнослужитель и опять положил свою руку на ладонь сидевшего рядом человека и слегка сжал её, во взгляде его было видно истинное сострадание. – Вы мне задали не один, а по меньшей мере три вопроса – и какие!..
– Я действительно грешник, я жду от вас помощи... доброго слова в утешение...
Глаза человека источали мольбу и раскаяние...
– Да, да, я вижу, хотя вы ещё не сказали мне, что вы совершили против других и против себя, а то и другое равно преступно и в равной степени грех и мерзость перед лицом Господа!.. – священнослужитель глубоко вздохнул и развёл руки, показывая этим всепроникающую суть Бога. – Я вижу, что вы пришли вовремя, ваше решение исповедаться и покаяться нельзя расценить как случайность!.. Вы долго к этому шли, многие годы, возможно, всю вашу жизнь!..
– Вы, кажется, правы, это так!.. Всю жизнь... шёл всю жизнь!..
– Бог?.. Вы спрашиваете, что такое БОГ?!. Какие же ДОКАЗАТЕЛЬСТВА существования его я могу вам привести, кроме тех добрых чувств, которые я испытываю в настоящее время к вам?!. Бог открывается тому, в ком появляется особое зрение: для того, чтобы узреть Бога, надо узреть очень хорошо самого себя, а это дано не каждому, мой друг!.. Бог долгое время проверяет, испытывает человека и чем позднее он ему открывается – тем сильнее бывает потрясение человека!.. Бог есть во всём, что вы видите!.. Это усилиями его создан этот мир, эта планета, этот город и эта церковь, вы и я, все люди без исключения!.. Когда это созидалось, это созидалось с одним желанием – желанием добра, света и любви!.. Вы понимаете, что такое БОГ?!. Бог – это наш РАЗУМ, но не только наш, это ТАКОЙ РАЗУМ, КОТОРЫМ МЫ НЕ ОБЛАДАЕМ И НИКОГДА НЕ БУДЕМ ОБЛАДАТЬ, мы можем только бесконечно черпать его из океана разума, имя которому БОГ!!! – священнослужитель умолк и проникновенным взглядом смотрел куда-то вглубь материи и пространства, словно оковы молчащих вещей пали под его усилием воли и желанием добра, любви и разума и он проник под покровы тайны, вечно мучающей человека; затем он перевёл взгляд на человека, явившегося с целью исповедаться, глаза его сияли, словно испуская неведомые лучи внутреннего, сверхъестественного света, добытого из глубин собственной души...
«Может быть, им руководит БОГ?.. – спросил, глядя на него, Готлиб Гюнтер. – Может быть, это ГОЛОС ЕГО, и звучит он И ВО МНЕ!?.»
– Да, я чувствую... со мной что-то происходит, – забормотал он. – Видите ли, святой отец, я никак не могу разобраться... но в том, что вы говорите, есть истина... Если то, что вы говорите, есть БОГ, если это есть БОГ... то я не знаю...
– Говорите, в чём же ваше преступление против Господа!..
– Я повинен в смерти многих людей!.. – выпалил единым дыханием Готлиб Гюнтер и понял, что летит куда-то в невесомости, как птица, как на крыльях, и летит без возврата в неведомую, страшную, но счастливую область невидимого, запретного для него ранее; там отныне он останется навеки!..
– Я так и знал, я так и думал!.. – воскликнул священнослужитель. – Так вот какие испытания посылает Господь самым возлюбленным своим детям!.. Да знаете ли вы, сын мой, что один раскаявшийся грешник, сколько бы злодейств он не совершил, для Господа милее и лицеприятнее, чем тысяча неиспытанных, которые никогда не придут с исповедью и никогда не раскаются!?.
На распятого Христа упал длинный луч света, словно хотел перерезать его пополам, а другой луч заходящего солнца, странно переломившись в оконном стекле, под углом ударил прямо в глаза Готлибу Гюнтеру. Было столько света, что он зажмурился и мрак, на мгновение последовавший за вспышкой ослепительного света, показался ему мраком Смерти, Небытия, Вечного Молчания... Но это длилось только мгновение, краткий миг, – когда он кончился, Мир снова ожил красками, игрою света и тени...
Свет побеждает мрак... Жизнь возвышается над Небытием...

Однажды утром, на заре, когда ещё все спали в доме и в городе, Готлиб Гюнтер проснулся с просветлённым разумом. Прошлое в нём умерло и если он что-то помнил из прожитого, он относил это на счёт того Готлиба Гюнтера, который был когда-то на Земле, но потом исчез, как исчезло множество людей в прошедших веках и тысячелетиях – с их ошибками, злом и жаждою добра и совершенства. Он лежал в постели, положив тонкие, костлявые руки поверх одеяла, и открытые глаза его были устремлены в одну точку, находящуюся не здесь, а далеко-далеко от него, бесконечно далеко, ибо эта точка находилась в его душе... И видел он своё будущее прекрасным и светлым, пусть хотя бы ему отпущено было жизни на этом свете всего два дня...
Разве могут и должны сыновья отвечать за деяния своих отцов, разве человечество виновато в настоящее время за те свои поступки и ту свою жизнь, которую оно вело сотни и тысячи лет назад?.. И разве человек Готлиб Гюнтер, осознав, как он в молодости был не прав и жесток, мог нести ответственность за то, что было совершено и что ничем не исправить?.. С тех пор многое изменилось – весь мир, да и он сам, Готлиб Гюнтер, всё стало лучше, разумнее, уж теперь Готлиб Гюнтер не поднял бы руку на другого человека – и вовсе не потому, что ему помешала бы его старость. Просто он превратился в более зрелого человека...
Странно и нелепо, что набравшись опыта и мудрости, человек должен умирать!.. Так было всегда. Нарождалось новое поколение, не ценившее жизнь, оно хотело свободы, прав, благ для себя – и шло за них в драку. Войны не прекращались никогда, всегда кто-то, не успев достаточно созреть, играл армиями людей, как шахматными фигурами. Потом наступало прозрение, увы – слишком поздно!.. А за прозрением – смерть!..
В мире не хватает стариков, остро ощущается недостаток людей, созревших для любви и мира, для разумной и осмысленной жизни... Древние спартанцы, гласит история, выбрасывали своих стариков в пропасть, но ведь не случайно эти самые спартанцы были неразлучны с войной!.. Они отправляли в Небытие людей, как раз ещё только приготовившихся к жизни, которые были для неё в самый раз, если иметь в виду не ту жизнь, которой люди всегда жили, жизнь, полную слёз и страданий, а ДРУГУЮ!.. А бедный король Лир!?. Разве можно было неразумным детям давать ещё при своей жизни власть, ту власть, которая только в руках умудрённого жизнью человека оправдывает саму себя, ибо идёт на доброе и полезное дело!?.
Приходят новые поколения на готовое, берут вещи, власть в свои руки, – только разум, приходящий с годами, невозможно передать ни увещеваниями, ни книгами, ибо, чтобы понять написанное в них и пропустить их через собственное сердце, надо подняться до уровня тех стариков, которыми были написаны эти книги...
Только представить, что было бы (как ни покажется это фантастично на первый взгляд) с нашим миром, если бы вдруг по мановению волшебной палочки всю возможную в мире власть захватили бы пятилетние дети! Уж тут началось бы такое!.. Если бы мир не прекратил своё существование в первые же часы, то только потому, что взрослое население взбунтовалось бы!.. Сейчас, когда людскими массами распоряжаются тридцати-, сорока-, пятидесятилетние индивидуумы, никто и не подумает бунтовать, всех это удовлетворяет вполне, в первую очередь молодых людей, которые тех, кто старше их хотя бы лет на пять, причисляют к разряду стариков... Уж им-то кажется, что люди старше их самих на десять или двадцать лет имеют ума палату!..
Готлиб Гюнтер, испытывая боль за несовершенное прошлое, понимал, что без этого чудовищного прошлого не было бы настоящего!.. Это ещё хорошо, что его не изловили сразу после войны и не поставили перед судом... Был бы казнён убийца Готлиб Гюнтер – и не было бы теперь другого, бесконечно уставшего от зла, накопившегося за долгие годы и причинявшего душе хлопоты, нового Готлиба Гюнтера, святого за номером... 9851347, мессии, тихо ставшего таковым не к тридцати трём годам, то бишь окончательно созревшего для Голгофы не к тридцати трём годам, как Иисус Христос, а к шестидесяти пяти!.. Голгофа, которою была вся его жизнь, наполнившая его сознание, его мировоззрение кошмаром убийственного зловония, от которого в цвете лет человек погибает, так и не принеся плодов своих, Голгофа, на которую Иисус взошёл, чтобы физически умереть – эта Голгофа осталась у дряхлого телом, но не духом, Готлиба Гюнтера позади и он сошёл с неё, с этой чудовищной, проклятой небом за человеческое неразумие вершины не в образе витающего, как эфир, духа, а живого, уцелевшего для мира человека, равного БОГУ!.. Это был ГОТЛИБ ХРИСТОС!..
Он думал о том, кто же он, ещё мало зная о себе... Славные деяния... Воистину славные деяния записаны за Человеком, что бы он ни делал, к чему бы руку ни приложил... И ещё остаётся тайна, не имеющая разгадки, тайна его вселенского существования...
14 марта 1983 г.