Это она. Лёгкая, пронизанная светящимся воздухом. Нежная кожица, мякоть персика чуть тронутая первым весенним загаром. Золотистый свет сквозь рыжую вьющуюся стружечкой лёгкую паутину вокруг маленькой овечьей головки. Дотронуться, коснуться. Нет, нельзя.
Вот она выскакивает на крыльцо — мраморные ступени, вьющийся по стене дикий виноград, фисташковые пятна плесени. Деревянные призмы колонн, стёкла окон моментально становятся ярче, как будто освещаются внутренним светом, веселеют. Простучала красными сандалиями — тук-тук-тук — прокатилась сухим горохом по мрамору и — скок — на залитую жёлтым песочную речку Хуанхэ и маршевым шагом под летящую из окон «Елоу сабмарин». О соле, о соле мио!… Порх — порх мотылёк по малахитовому покрывалу травы, по мхам Эдема. Платьице и личико в разноцветную крапинку мелькают, вздрагивая на лету, через сад камней, мультяшные скалы. Из дверей, через двор в рай и вслед за её голыми яблочными лодыжками проскакала на одной ноге весёлая совсем ещё нестрашная Тайна. Что-то мурлыкает, жуёт смешно растягивая рот что-то сладкое и тягучее, раздувает пузыри. Они лопаются, издавая сухие щелчки, облепляют мордочку розовыми обрывками воздушного шара. Солнце спряталось за серьёзным солидным каштаном, делая его плотную жестяную листву из тёмно-зелёной в почти чёрную. Glucklich. Тень светлая в сравнении с темнотой листвы. Воздух звенит, вибрирует скрипичной струной. К сожалению, рядом нет Моцарта. Он есть, но он весь не здесь. А девочка где? Чуть не потерял. Да, вот она. Прильнула к белому пиону и пьёт нектар. Нет, это пион, как медуза, присосался к её лицу, всасывает его в себя, вытягивая из неё дыхание и жизненный сок. Еще мгновение и она задохнётся. Уже подгибаются и начинают трястись колени, судорожно раздвигаются тонкие прозрачные ручки и по ногам побежали крупными рубиновыми каплями муравьи и ядовитые членистые сороконожки, пятнистая болотная змея поползла под платьице, по ногам потекла тонкими струйками жёлто-зелёная водица. Нет, не могу. Прочь муравьёв, жужелиц и змия! В последний миг девочка отрывает лицо от цветка. Она рвёт зубами его белые мясистые щупальца, забивает ими рот. Не успевает проглатывать. Выплёвывает пережёванную кашу — смесь слюны, цветка и розовой жевательной резинки. Бледно-розовые сгустки падают ей на грудь, на платье. Глаза блаженно закатились. Рот и губы взрослеют, становятся женскими и грудки набухли, топорщатся на поверхности лёгкой льняной ткани двумя пуговками сосков. Рыжими маленькими иголками пробиваются волосики на лобке. Щекотно…
Слава Богу, ты жива. Будь счастлива, Ева!