Я закрыл за собой дверь кабинета начальника кардиологического отделения, будто закрыл этот мир, в котором я десять минут назад жил. Мысли лихорадочно начали искать выход. Все что я понял из сказанного профессором это то, что мне осталось жить 3 месяца, если мне не сделать операцию. Больница не имеет «квот» для бесплатной операции. Город оплачивает проведение только сотни операций в год. А я уже двухсотый, кому нужно оперировать сердце. Значит нужно заключать коммерческий договор с больницей на 300 тысяч рублей, чтобы спастись.
Нужно что-то делать. Я позвонил на работу своему директору с просьбой оказать материальную помощь. Он сказал, что займется этим. Позвонил жене и попросил написать заявление на работу. Очень быстро мне стали звонить в больницу друзья и товарищи по работе. Смысл был в том, чтобы я держался, а об остальном не беспокоился.
Теперь, когда у меня уже лежал договор на столе, я остался со своими мыслями.
«За что. Я не преступник, никому плохого не делал. Убийцам и то казнь откладывают пожизненно? Кругом миллионы людей, которым ничего не грозит. Они и дальше будут делать то, что делали, но уже без меня. Какой смысл был во всем, что я делал, если скоро для меня все закончится, если меня не будет?». Я заплакал как ребенок от несправедливости, которую вынес из-за той двери. Мне стало жалко самого себя.
Не будет больше запаха кофе, концерта для фортепиано 1 Рахманинова. Не услышу бархатный голос Фрэнка Синатра. Никто мне не скажет: ложись, я сейчас приду. Мне не придется радоваться, когда энергетический блок набирает номинальную нагрузку и подключается к электрической сети. Я не опущу цветы в вазу на столе в саду и не налью в стакан виски.
И вдруг в мозгах что-то такое провизжало.
Все перемены, в натуре случающиеся, такого суть состояния, что сколько чего у одного тела отнимется, столько присовокупится к другому, так ежели где убудет несколько материи, то умножится в другом месте... Сей всеобщий естественный закон простирается и в самые правила движения, ибо тело, движущее своею силою другое, столько же оные у себя теряет, сколько сообщает другому, которое от него движение получает.
Ломоносов.
Если моя душа это материя, то значит, я и есть совокупность чувств, знаний и способностей окружающих меня людей, которые наследуют души и умножают и теряют то, что делает нас живыми существами. Моя русская речь это наследство моих предков. Шопен взволновался, заполнил ноты, музыканты трогали клавиши, тайцы собрали плейер, я закачал музыку, и вот оно чудо. Шопен во мне. Я Шопен.
Как в церкви зажигают свечу от свечи, так и душа зажигается матерью. Так и тепло и свет множества свечей сливаются в общее пламя. Каждая свеча догорает, дотлеет. Каждый человек доживет до конца. Но душа как общее достояние неспособно закончить цикл. Душа остается как следы на дороге, по которой идет человек. Это построенный дом своими руками, выращенная яблоня, написанные строчки, спетая песня.
Ничто не может произойти из ничего, и никак не может то, что есть, уничтожиться.
Значит, моя душа бессмертна. Она распределена настолько, насколько я постарался. Она в сыне и дочери, во внуке и в друге. Моя душа в реализованных проектах, в тех, с кем я трудился, в тех, кто будет пользоваться моими трудами.
Мне стало легко и просто жить дальше. Я перестал плакать. У меня теперь тоже религия. Моя религия – реальность. Теперь у меня только одна печаль. Как можно больше успеть сделать такого, что согреет, спасет, поможет, обрадует и сделает счастливым.
Я позвонил начальнику, который по совместительству и друг. Сказал, что материальной помощи мне не нужно. Мне все стали звонить и писать, чтобы я не дурил. В бухгалтерии уже деньги перевели в кассу. Я сказал жене, что ей нужно теперь писать заявление об отказе. Сын тоже прислал денег из Таиланда через товарища. Но он отказался брать деньги обратно. Я их отдал жене на наружную отделку дачи. Самое трудное, это объяснить.
Открытость души и есть то самое условие проповеди той религии к которой я принадлежу теперь.