Врачебные отродья.
Этот огромный мир, состоящий из вязкой материи, соединенной вечно занятыми шестеренками из разного рода сплавов. Еще и переливается, бывает, цветами различных оттенков и насыщенности. А если немного встряхнуть, то это все перемешивается, что все «настройки» сбиваются, что ты даже имени матери не вспомнишь. А бывает и без видимых причин все сносится под чистую. Тогда уже поздно что-либо менять. Тогда уже необходимо предпринимать поспешные меры. Только кто сможет помочь тебе вспомнить все, что ты запоминал на протяжении долгих лет, от собственного «стандартного» набора фраз-ответов, слов-реакций, жестов, мимики? Только сам! Только один! Никто не поможет, не стоит вынашивать в себе пустую слепую надежду на «упекальни», в которые тебя будут, если повезет, возить иногда. А если не повезет тебе, то оставят однажды, того и гляди.
Краткий экскурс внутрь себя не прошло безуспешно. Теперь я боюсь… Боюсь за себя, за людей, за близких, за Кейна, за дочь. Теперь всего бояться буду видимо. Онемею от страха и буду жить в отчуждении где-то за городом, где будут пускать слухи о «старике с бородой по грудь и белоснежной кожей». Но не тут то было. Меня начали тормошить. Не намеренно, меня всего лишь пытаются вытащить из кареты, к которой я уже, казалось, прирос и никому не удастся меня отлепить, так как я и машина теперь одно целое. Кажется, я даже чувствовал каждый винтик, каждую каплю бензина, каждую молекулу газа, как часть себя. Но тут как будто лишнюю конечность от меня отрезали сроднившуюся машину. Но я до сих пор все чувствую. «Фантомная боль» подумалось мне, и меня это развеселило изнутри, но подавать виду я не решился. Лишь маленький кусочек улыбки прорезался сквозь сжатые черствые и сухие губы. На это, слава богу (или кто там нами управляет?), никто не отреагировал. Они все были заняты важным делом: спасением моей жизни. Им не было дела до того, что я жив и все вижу.
Вижу, как суетится главврач, бегая туда-сюда, от санитаров, везущих мою «койку», до дверей, открывая их, чтобы мы проехали. Было так интересно наблюдать за ними, что хотелось немного привстать и сделать вид, что я еду на машине, а санитары – мои колеса, на которых, к сожалению, стерлась вся резина, и они буксуют при входе в повороты. Но я так не сделаю. Не из уважения к врачебным отродьям, а из-за того, что до боли хотелось узнать, что они будут делать дальше, и почему мы так спешим? Я же никуда не денусь. Еще успеют меня покалечить, что они любят делать под предлогом «лечения».
Моя красная жидкость начала как-то странно себя вести. Она как будто начала вскипать прямо в венах и артериях. Стало ужасно жарко. Такое чувство, что не кровь это, а раскаленная густая нефть, и не по венам она течет, а по трубам и в океан, который вскоре перестанет принимать новую унцию нефти, так как старая еще не успела отплыть на безопасное расстояние. И в итоге может прорвать дамбу, так как каждая новая унция, приходя, становится в очередь, но в некоторый момент очередь перестает помещаться в предопределенном пространстве, и начинает лезть поверх всех остальных. На такой напор не рассчитана дамба-роботяга, и самым умным, для нее, вариантом будет… сломаться. Сломаться! А что в этом такого?! Никто даже не думал, что на нее может быть такое напряжение, ведь она строилась лишь над маленьким узеньким ручейком, а тут целое море пытается протиснуться. Это не дело. И она решила снять с себя всю ответственность.
Сердце остановилось. Последним, что я слышал, были слова кого-то из врачей:
- Быстрее! Чего вы медлите?! Быстрее! Его надо откачать, чего бы это нам ни стоило!
К чему такое беспокойство о моей жизни? Я ведь обычный буйный псих, убивший друга, собаку, сжег машину, и это далеко не весь список моих антидостижений. А может, я еще нужен кому-то? Вряд ли!