Каждый сходит с ума по-своему.
По роду деятельности я постоянно общаюсь с людьми, зачастую весьма напряжённо. Некоторым моим сотрудникам это нравится, они даже страдают, когда людей мало. А меня народ настолько напрягает, что отпуск я обязательно провожу в одиночестве. Предпочитаю пешие путешествия по безлюдным местам. Иду себе, сколько хочется, ночую, где нравится, рыбачу, варю уху, кормлю комаров, убиваю ноги, и к концу отпуска снова страстно желаю общаться с клиентами и даже с коллегами, которых перед отпуском тихо ненавидел.
Эта история произошла со мной прошлым летом.
Надо заметить, да это и так всем известно, лето было необычайно дождливым. Поэтому поход мой вышел несколько скучноватым. Не столько передвигался, сколько сидел под тентом или валялся в сыром спальнике, ожидая перерыва в дожде. Но были и добрые дни, когда отдохнувший организм требовал нагрузки, и шлось легко, ноги ступали упруго и уверенно, а настроение порхало несколько впереди и выше моего курса, вроде путеводной звезды.
И вот, иду я бодренько в гору среди густого леса. Жара, ни ветерка. Мошку веточкой обмахиваю и прикидываю, когда я смогу перевал форсировать и до реки добраться, чтобы ещё в сумерках порыбачить. Пути-то всего километров двадцать, но перевал довольно высок, а давно заброшенная дорога настолько размыта и разбита, что удивительно на ней видеть следы автопокрышек.
Где-то на половине подъёма УАЗик навстречу – не едет, скачет по булыжникам. Остановился. В тайге обычно останавливаются, помощь предлагают.
– Далёко путь держишь?
Объясняю, откуда и куда.
– Ого! А что, не корнюешь?
– Да нет, просто отдыхаю так. Городской я.
– Ну, понятно, – усмехаются. В глазах читается: «Вам там, в городе делать нечего, всё даром даётся, вот и маетесь дурью». – А знаешь, что тайфун идёт?
– Да вы что? И когда?
– А вот к вечеру сегодня обещают. Он в сопредельном государстве всё затопил, народу изрядно погибло. Так что, садись, поехали с нами.
– Куда?
– К нам на пасеку, тут в десяти километрах. Мы с рыбалки едем. Сейчас ушицу забацаем, медовуху вскроем – вот это отдых будет! Давай, садись. Чего тебе три дня мокнуть? Отдохнёшь по-настоящему.
– Не, мужики, мне идти надо, – не стал объяснять, что принцип у меня ни в коем случае в транспорт не садиться во время похода, пешком – значит пешком. Хотя, конечно, сомнения предательские зашевелились, но я их придавил. – Спасибо за лестное предложение. Скажите, а там, ближе к речке избушки нет ли какой?
– Метров триста не доходя брода вправо дорога, там собачник живёт… – заговорил было тот, что моложе. Но старший перебил, строго взглянул на напарника так, что тот осёкся, будто лишнего сказал.
– Лучше туда не ходи.
– Почему? Он, что, гостей не жалует?
– Ага, жалует! Короче, дядька, ты поспеши. Тебе до тайфуна надо реку перейти на тот берег, понял? На этом не ночуй.
– Что-то вы меня в страх вгоняете, мужики. Да в чём дело-то, объясните толком!
– Ну, короче, сами мы не видели, но народ болтает, что такие как ты бродяги там пропадают. Понял? Садись лучше, поехали к нам брагу пить по-хорошему, – улыбнулся старший.
– Спасибо, разъяснили, утешили. Побегу-ка я поскорее на тот берег переправляться.
– Ну, счастливо!
Лучше бы они не останавливались! Это надо же, как устроена психика: без поводов на голом месте такие фантазии разыгрывает, просто триллер! Иду изо всех сил, без перекуров, потом обливаюсь, а перед глазами ужасы всякие. В одном месте шорохнуло что-то в лесу, может птица или зверёк, так чуть ли не волосы дыбом! Кто же там живёт у реки? Людоед? В наше-то время? Может, и было что, так это с теми, у кого есть чем поживиться, корневщики там, или золотишко кто промышляет. А с меня что взять? А с другой стороны, откуда ему знать, что у меня ничего нет? По тайге никто просто так не ходит, все ходят за чем-то, то есть, за добычей. Да-а… надо спешить на тот берег.
Между тем небо дымкой подёрнулось, мошка исчезла напрочь. На перевале тишина гнетущая, на осинках лист не шелохнётся. Только вниз двинулся, гуд пошёл по тайге, издалека слышно, будто самолёт низко летит, затем с рёвом и треском деревья согнулись, листья, ветви полетели – шквал. Потемнело враз и – дождь, ливень!
И понеслась карусель! Кто бывал в настоящем тайфуне, знает, остальным объяснять бесполезно. Бежал я вниз по дороге – не по дороге, а по руслу ручья, среди катящихся камней и плывущих веток. Поскользнулся пару раз, чуть не грохнулся, но сноровка выручила, уцелел, только вымок насквозь. Ну, да ладно, можно теперь на броде не раздеваться.
К речке выскочил, в воду сунулся, а она чёрная от грязи, пена жёлтая поверху несётся. Постоял мгновение, а тут мимо по стрежню громада тополь во всей красе с корнями в разные стороны и зелёной листвою – будто катер его тянул, такая скорость. Куда уж мне лезть!
Выбрался на берег, стою как мокрая курица под дождём, на мне рюкзак ещё. Ветер хлещет. Грустно, короче. Пожалел, что с пасечниками не согласился ехать, ведь настойчиво так приглашали. Думаю, судьбой ведь посланы они были! Э-эх, делать нечего, надо устраиваться по мере возможности. На то и путешествие, чтобы приключение поймать. Оно и запомнится из всего похода. Если выбраться удастся…
Нашёл площадку на берегу высоком, между старыми деревьями. Тут явно вода во время наводнений не достаёт, по всему видно. Палатку поставил, полог сверху натянул, как смог. Ветер рвёт, треплет. Но, более-менее устроился. Одежду, обувь, мокрое всё под тент бросил, переоделся в сухое, в спальник забрался, галету пожевал, водичкой сырой запил. Тут и ночь крадётся, сумерки.
Ветер ревёт, ливень. Беспокойно. Не спится. Сижу по-татарски, курю сырую сигарету. Вдруг, рожа страшная, чёрно-белая прямо передо мной!
– Фу! – собака! Испугала, зараза. Здоровая!
Мокрая псина вытряхнула шубу прямо перед входом, на вещи и на меня, схватила в зубы ботинок и исчезла.
– Фу! Фу! Стоять! Ко мне! Ко мне! Эй, Тузик, Бобик, трам-тарарам твою собаку!
Смылся, сволочь! Тьфу! Ну, на фига ему ботинок? И что мне теперь делать без обуви? Да лучше всех вещей лишиться вместе с рюкзаком, чем босым остаться. Как теперь идти-то?
Ночь чернейшая. Река ревёт, деревья шумят, дождь, будто град по пологу, палатка хлопает, улетать собирается. Сигарета гаснет то и дело, холодно, дрожь пробирает. Настроение ниже нуля, понятно. Полчаса, может, час прошёл. Внезапно бок палатки вспыхнул ярким светом, и тени по нему во все стороны! Жуть!
Но, свет переместился. Ага, идёт кто-то, не таится. Собрался я с духом, изготовился. А что толку: сижу, скорчившись, в низенькой палаточке, да меня хоть стреляй, хоть палкой бей, хоть ногами, я и сопротивляться отсюда не могу.
С лучом света перед входом образовались болотные сапоги.
– Эй, человек! – голос сиплый, низкий, в моём представлении такие голоса у отпетых зеков. – Откликнись, прояви снисхожденье.
– Слушаю вас, – не нахожу лучшего ответа.
– Уходить тебе надо, пропадёшь здесь.
– Нормально мне тут. Утром осмотрюсь, может и перемещусь.
– Ждать нельзя. Вода сзади обходит. Ты на острове уже. Через час поздно будет. На вот, – бросил он пропавший мой ботинок. – Собирайся быстрее, помогу выбраться. Давай, давай, прояви снисхожденье, некогда раздумывать.
О-о, сколько мыслей роилось в моей голове в тот момент! Но, ни одной путной. На самом деле выхода не было, кроме как согласиться. Засунул в рюкзак то, что посуше, остальное как попало под клапан, натянул со скрипом мокрые ботинки, ну и палатку свернул, как получилось. «Спаситель» мой светил фонарём, и пока я сворачивал тент, рассмотрел, что человек был высок, метра под два, но сутул, может просто из-за дождя. На нём плащ-палатка армейского образца без рукавов, на голове капюшон, лицо не видать. Тут же вертелась та большая пёстрая собака, которая украла ботинок, агрессии она не выказывала. «Спаситель» взял в одну руку свёрток с палаткой и пошёл сзади, освещая и указывая мне путь лучом фонаря.
Действительно, в понижении позади бугра, на котором я стоял, уже образовалась протока мне по колено с довольно сильным течением. Каковы бы ни были помыслы моего «Спасителя», но тут он не врал, опасность была реальной. К утру островок с моей палаткой могло бы и смыть.
Мы шли молча, довольно долго. Ноги разъезжались по грязи, вода текла сплошным потоком по земле и обрушивалась водопадом с небес. Было мокро и холодно, тянул плечи неудобно упакованный рюкзак. Свернули влево с основной дороги, пошли по ещё более худшей, с глубокими колеями, среди замшелых стволов гигантских деревьев. При мечущемся свете фонаря окружающее пространство мнилось нереально жутким. Я чувствовал себя как в детстве, когда мама читала сказку о леших и кикиморах – страшно не от самого повествования, а от ожидания неминуемо приближающегося ужасного события.
Глухой железный забор из полос аэродромного покрытия мне сразу не понравился. Проводник толкнул железную же калитку, пропустил меня и вошёл следом. Со всех сторон кинулось к нам несколько, мне показалось, не менее десятка разнопородных собак. «Спаситель» рыкнул – не скомандовал, а именно коротко рыкнул, как делают собачьи вожаки по отношению к собакам нижнего ранга, – и свора почтительно расступилась и проводила нас до самого дома. Мы вошли, собаки остались сидеть полукругом у крыльца, и я понял, что мне отсюда выхода нет, даже если я нейтрализую хозяина. «Лучше не ходи туда, люди там пропадают!» – припомнился совет пасечников.
«Спаситель» зажёг на столе керосиновую лампу. Изба была просторна, стены бревенчатые, потолок низкий из плах, печь в углу, на стене посудная полка, у стены койка, у другой – нары, стол посредине, три солдатских табуретки, у двери вешалка. В тёмном углу икона. Это всё. Икона меня обнадёжила: верующий не мог быть преступником. Хотя, до революции все были верующими, а каторга не вмещала убийц. Может, икона, как раз для того, чтобы грехи отмаливать. И всё-таки шансы на хороший исход увеличились.
Хозяин разделся и оказался высоким стариком с крупным вытянутым «породистым» лицом. Резкие морщины рассекали лоб, щёки вокруг рта, переносицу. Волосы до плеч, седые, но густые. Глаза серые, взгляд прямой, уверенный, испытующий.
– Раздевайся, вешай, вон, на верёвку, – указал он над печкой. – Сейчас растоплю.
Я снял мокрое, выжал над тазом, развесил. Оделся в трико. Хозяин бросил мне тапки.
Проделывая все эти манипуляции механически, я находился в постоянном внутреннем напряжении, в предчувствии подвоха, коварства. Хозяин сделал резкое движение рукой вверх. Я отшатнулся. Он поправил мои штаны на верёвке, глянул исподлобья.
– Что-то ты пуглив? Наговорили тебе обо мне?
Я отрицательно покрутил головой.
– Наговорили. Пасечников, наверно, встретил?
Я кивнул утвердительно.
Печь подымила немного, затрещала весело. По стенам побежали яркие сполохи. Несмотря на лето, видимо от сырости было прохладно и тепла хотелось.
– Садись. Перекури пока, – пригласил хозяин. – Скоро ужинать будем.
Да, сигарета оказалась к месту как никогда.
Он поставил на плиту чайник, присел напротив, тоже закурил.
– Ты, вот, человек взрослый, мужчина, мыслить логически способен, если по тайге путь находишь. А сообразить не можешь, что если бы хотел я из тебя холодец сделать, зачем бы тащил в избу все вот эти твои улики и вещдоки? – он показал на мои вещи. – Логично? Тем более что тайфун. Поставь себя на место преступника, прояви снисхожденье. Человечка грохнул, тряпки его в реку – и все улики на тайфун укажут. Ты давай, друг, дурью не страдай, прояви снисхожденье! Радуйся, что в тепле и отдыхай.
Он снова загрохотал печными заслонками, подкладывая в топку дрова. Мне было неловко.
– Извините, – промямлил я, пытаясь оправдаться. – Я же не знал, эти наговорили всякого. Понятно, что врали. Только непонятно, зачем им это…
– Не врали они. Люди не врут. На самом деле, почти все люди честны как собаки.
Видимо, моё лицо выразило крайнее недоумение.
– Да, да, послушай, что скажу, прояви снисхожденье. Природная, первородная честность, несмотря на многовековой тотальный обман, прочно сидит глубоко в человеке. Клевета построена именно на воздействии на святую честность человека. Следишь за мыслью? Вот. Мы не можем не верить, если нам говорят что-то. Мы думаем: «дыма без огня не бывает». На постулате честности говорящего мы выстраиваем логическую цепочку возможности того, что нам внушают. И толпы верят огульным обвинениям и казнят ни в чём не повинных. Так что пасечники твои не виноваты, они просто поражены клеветой.
– Ну, знаете! – я искренне возмутился. – Я бы с ними разобрался на вашем месте! Ничего себе, такого наговорили, в самых жестоких преступлениях обвинили – и «не виноваты»!
– Ты хочешь, чтобы я доказывал людям, что они совершили ошибки? Это смешно! Мало кто признаётся в своих ошибках. Нет уж, прояви снисхожденье, мне своих ошибок хватит до конца жизни отмаливать. Давай-ка поедим.
Он водрузил на стол большую алюминиевую кастрюлю литров на двадцать и стопку алюминиевых солдатских мисок. Стал накладывать во все миски кашу с мясом. Заметив мой совершенно недоумённый вид, сказал:
– Ужин – дело семейное. Все вместе и покушаем. Кулеш у меня сегодня, – с этими словами он то ли крякнул, то ли буркнул, дверь растворилась и в комнату, толкая лапами дверь и придерживая её боками, ворвалась свора разномастных собак. Я не успел испугаться, как они все уселись рядком вокруг стола. А хозяин перед каждой поставил миску с едой. Затем положил из той же кастрюли в такие же миски мне и себе, уселся и дал команду неким звуком. Псы принялись немедленно пожирать свои пайки, и через минуту миски были чисты, а собаки виляли хвостами. Я не успел и сообразить ничего.
Хозяин поднялся, отворил подпружиненную дверь и пригласил свору на выход. Мгновение, и в избе вновь остались мы вдвоём. Я был в замешательстве. Этот старик явно «не в себе». Пытается накормить меня собачьей едой из собачьей миски, семейный ужин у него с собаками, что-то с ними перерыкивается…
– Ты не беспокойся, прояви снисхожденье, пищу готовлю как себе, всё чистое, свежее. Не солю только, собакам вредно. Так что ты сам присаливай по вкусу, – он поставил на стол баночку с солью, - и подогрей, если желаешь; собачкам нельзя горячее. А я привык.
Отказываться было неудобно. К тому же, есть хотелось. Я посолил с краю, попробовал – действительно съедобно, даже вкусно. Я из города ещё не ел мяса, кроме тушёнки, а тут было действительно свежее мясо. А чьё мясо? – вспыхнул вопрос!
– А откуда мясо? – спросил я, и испугался.
– Из тайги.
– Так ведь лето – не сезон.
– Что же собакам летом травой питаться, прояви снисхождение?
Я примолк, не решаясь возражать. Между тем аппетит последовал старой русской поговорке, и миска моя оказалась пуста. Хозяин предложил добавки, но я поскромничал. Чай пили молча. Я достал из рюкзака конфеты. Хозяин с удовольствием смаковал карамельку с чаем.
– Что молчишь? Вижу, что не согласен со мною, – спросил он. – Аргументируй, прояви снисхожденье.
– Так столько собак, они всю живность в тайге уничтожат…
– Отвечаю: не уничтожат. Аргументирую. Мы – семья, стая. Я – вожак, так они признали. Они всё понимают и действуют согласованно по команде вожака. Ставлю задачу: добыть косулю, к примеру. Летом – только самца. Они идут и добывают только самца косули. Потроха, голова – их премиальные. Остальное я забираю на общий стол. Вот это, – он указал на кастрюлю, – кабанчик этого года опороса, как было заказано. Не веришь? Хочешь, сейчас зайца закажу?
Я представил мокнущего под кустом в такую непогодь несчастного зайчишку.
– Не надо. Я верю. Но ведь это собаки. В азарте они всё подряд зубами пощёлкают.
– Не-ет, у них дисциплина. Договорились брать зайца – значит, зайца и никого иного. Нарушителя они все вместе наказывают – потом долго никто не решается против правил поступать.
Всё-таки всё это было, по меньшей мере, необычно. Не укладывалось в голове.
– А как вы с ними договариваетесь? Они названия всех зверей знают?
– Конечно. У них язык богатый. По крайней мере, в нашей тайге всему название имеется.
– У них?
– Да. У собак. Я их язык выучил для простоты общения. Так сказать, в оригинале.
– Не они человеческий, а вы – собачий язык знаете?
– А что тут плохого? Люди обычно считают ниже своего достоинства понимать собачий, считают, что нижестоящие по лестнице эволюции должны сами учиться понимать человечий, это, мол, их проблема. Понимать речь они выучиваются быстро, хотя мы сами не всегда друг друга понимаем. Но собакам трудно говорить человечьи слова, у них нет подходящих органов. А мы можем почти всё правильно произносить по-собачьи. Так чего же не разговаривать? Зато открываются возможности стать настоящей собакой!
Он посмотрел на меня с усмешкой. Видимо, выражение у меня было совершенно растерянное.
– Ладно, хватит тебе на сегодня впечатлений. Давай отдыхать. Утро – мудренее.
Меня положили на нары. Долго ворочался. За стеной грохотал дождём и ветром тайфун.
– Не спится? – спросил хозяин.
– Не идёт сон. А как вас зовут?
– Джек.
– Ка-ак? – я приподнялся на своём ложе.
– Джек. Это имя моего кровного брата и спасителя я принял после его гибели. А что, тебе не нравится?
– Нормально…
– А у тебя собаки нет, – утвердительно сказал Джек.
– Была. В детстве. Болонка Кузя. Она под машину попала, когда я в четвёртом классе учился. Весёлая была собачка.
– И больше не было, – снова констатировал Джек.
– Больше не заводили, – я повернулся на бок и попытался уснуть.
Снилась всякая чушь. Под утро Джек-Потрошитель – именно так уложилось в мозгу его имя – угостил меня холодцом, в котором лежала челюсть с металлическими зубами. «Что тут странного? – уговаривал он меня попробовать, – холодец обычно варят из головы».
Проснулся я разбитым. Джек уже был на ногах.
Надо было бы выйти наружу. Видя мою нерешительность, он махнул рукой:
– Пойдём, представлю.
Вышли на крыльцо. Хозяин рыкнул, ткнулся носом мне в плечо. Собаки подходили по одной или по две, нюхали мои колени, виляли хвостом, отходили.
– Всё, ты – свой. Можешь ходить, где хочешь.
Утро, как всегда после тайфуна, было исключительно ясным, небо синим, вымытая листва – интенсивно зелёной. Лужи засыпаны ветками и листвой, ручейки ещё журчали по канавкам, в стороне рокотала река. И на всём играли сочные солнечные блики. Птицы на все голоса славили судьбу за то, что остались живы и снова видят солнце.
Я развесил свои палатки-манатки для просушки на солнышке, пошёл в дом. Джек вышел навстречу.
– Завтракай, там чай горячий.
– А вы?
– Не ем с утра. Ты сам хозяйствуй, не стесняйся. Я ненадолго.
Я достал галеты, баночку паштета, налил в кружку чая. Было вкусно. С кружкой в руке я ходил по комнате, осматривая и смакуя паштет с галетой. При солнечном освещении всё жилище выглядело вовсе не мрачно и даже уютно. Подошёл к иконе, присмотрелся – и отшатнулся: на меня глядела… собачья морда! В самом деле, на «иконе» была фотография настоящей собаки, по-видимому, лайки. Оклад был медным, довольно изящным, по всей поверхности его чеканкой выполнены собаки в фас и в профиль. Это никак не укладывалось в голове.
Хлопнула дверь. Я отшатнулся от иконы.
– Что, страшно? – раздалось за спиной. – Что же не крестишься: «Чур меня нечистая»?
Я обернулся в смятении и с трудом вымолвил:
– Необычно как-то… непривычно. И неожиданно.
– Мне привычно, – сказал Джек. – Он ко мне таким являлся.
Я понял, что пора отсюда сматываться, пока сам с ума не сошёл. Но разговор надо было поддерживать.
– Кто являлся?
– Бог. Он мне псом явился. Ну что ты уставился? Бог он и есть Бог, кем хочет, тем и является. Кто обязал его воплощаться только в человечьем облике?
– Вы приписываете собаке функции мессии? – спросил я, заикаясь.
– Прояви снисхождение, собаки гораздо эффективнее мессий в человечьем обличье! Когда человек – посланник Бога указывает людям на их пороки, это вызывает неизбежное неприятие, агрессию и невольное желание доказать, что указующий неправ. Кому же нравится, когда его уличают в плохих поступках? Поэтому всех мессий, включая Христа, ждала неотвратимая смерть. А собака безмолвна, она не указывает хозяину, но ведёт себя так, что у человека будто сами собой появляются хорошие мысли. Поскольку эти мысли возникли в его собственной голове, то он их принимает безусловно, он уверен, что они правильны. И никто его в этом не переубедит. Ты пей чай-то, остынет.
Я долго молчал, пытаясь осмыслить сказанное стариком. Речь его была уверенной, и что-то мне подсказывало, что в ней есть рациональная информация, что она отличается от бессвязного бреда сумасшедшего.
– Не ищи противоречий, их нет.
– Ну, положим, вам явилась собака, и вы как-то поняли, что она является Богом?
– Нет, не так. Бог, известно, везде и во всём. Он пребывал и в моём Джеке. Я и не знал до поры.
– В ком? В Джеке? Но вы же сказали, Джек – брат?
– Бог во всём, прояви снисхожденье! Он и друг мой, и конечно, брат единокровный, поскольку он во мне, а я в нём. Он и повёл себя как Бог – пожертвовал жизнью ради меня.
– Не очень-то верится, – я не мог удержать в себе ужасного спорщика. – Ну, не верю я! Ваша любимая собака умерла, а вы думаете, что она погибла ради вас, и вы обожествляете её. В пятнадцатом веке вас сожгли бы на костре инквизиции.
– Да, ты прав, с той поры и ведётся. Мы слишком увлеклись улаживанием межчеловеческих отношений и вовсе забыли о том, что Бог во всей природе, в каждой букашке, а не только в человеке. А про Джека – я тебе докажу! Смотри!
Он скинул рубаху. Через всё правое плечо шёл уродливый шрам, на который даже теперь смотреть было страшно.
– Смотри, прояви снисхожденье. Восемнадцать лет назад… да, восемнадцать с половиной, зимой это было. Вышел из избушки, смотрю, копытный по свежему снегу прошёл. Я ружьё хватаю, Джека зову и по следу. А он, Джек, не идёт, взбунтовался что-то и меня не пускает, лапами прямо толкает. Ну, я обругал его, на чём свет. Я же тогда «гегемон» был: собака – «низшая раса», должна человеку подчиняться! И попёр по следу. Джек за мной тащится, хвост поджал. Ну, и нарвался я: секач из-за корчи в десяти шагах вылетает и на меня. Выстрелить я успел, и попал. Но ведь карабин был, пуля такого не остановит, хоть и смертельная рана. Живучие они, кабаны. Ну, он меня по ногам бах! Я в одну сторону, карабин – в другую. Хорошо, Джек взял его за зад, по кругу пустил. Я за нож хватаюсь, а он меня хрясь – и рука всмятку. И кровища. И – всё, думаю, конец! И взмолился я тогда: помоги Господи, поверю в тебя! Тут рожа свирепая с клыками кровавыми надо мною нависла и в миг последний в самую его пасть вцепился мой Джек. И пошли они кувыркаться. А я подобрался и из последних сил в избушку.
Старик задохнулся от эмоций, лицо его покрылось капельками пота, шрам на руке побагровел.
– А что дальше? – спросил я. Меня рассказ тоже захватил.
– Ну, пока я себе помощь оказывал, пока перемотал, кровь кое-как остановил, времени довольно прошло. Вечерело уже. Выхожу, а Джек лежит у порога. Сам дополз на одних передних. И кишки приволок…
Меня передёрнуло от представленной картины.
– Умер? – спросил я.
– Я добил. А знаешь, как он смотрел, прояви снисхожденье, прямо в душу смотрел! – у старика заслезились глаза. – И чем этот подвиг отличается от описанного в библии? Это Он был, я тогда понял!
Весь день мы почти не разговаривали. Я просушивал и укладывал вещи. Просто сидел на ступенях крыльца и смотрел на собак, которые занимались своими делами, вовсе не похожими на божественные. Но рассказ Джека-собачника, конечно, слегка сумасшедшего, подействовал на меня необыкновенно.
Ужинали в том же порядке, «в кругу семьи», с собаками. После чая Джек зажёг маленькую свечку у собачьей иконки. Я подошёл. Собачья морда, подсвеченная снизу мигающим светом, в сумерках казалась живой, и мне захотелось поклониться. Я слегка склонил голову. Непроизвольно.
– Что, проняло и тебя? – заметил мой поклон Старик.
Я кивнул.
– Проняло. Но не всё у вас сходится. Что же, по-вашему, в каждой собаке Бог?
– Нет, конечно, Но почти все собаки святые существа.
– Обоснуйте, – я уже перестал побаиваться этого помешанного на собаках, но явно незлого человека.
– Часто люди, достигшие в реинкарнациях высшей степени совершенства, возвращаются на Землю, вселяясь в собаку.
– Ну, вы даёте! Столько раз воплощаться в человечьем теле, совершенствовать себя до высших пределов, чтобы спуститься на несколько ступеней ниже?
– Прояви снисхожденье! Если они хотят быть полезными людям, у них нет иного выхода. В человеческом обличье их, как правило, ждёт фиаско: обычно этих праведников ненавидят при жизни, убивают жестоко, а после смерти молятся на их искажённые изображёния, приписывая им не их мысли. В теле собаки совершенная душа может донести до людей добро в чистом виде, истинную честность, неподкупность... Все самые чистые свои помыслы может донести просвещённый до людей в образе собаки! И главное – люди верят, доверяют собаке больше, чем божеству в человеческом теле.
Я завис в размышлениях и, в конце концов, в принципе согласился с выводами собачника.
Снились священные собаки в чалмах в позе лотоса. В эту ночь я выспался.
Утром Джек сходил на реку и сообщил, что вода упала, и он может перевезти меня на тракторе. Я был в восторге. Хотелось снова идти в одиночестве по пустой дороге и размышлять об услышанном и увиденном.
За прощальным чаем я спросил:
– Джек, а в кошек Бог тоже, по-вашему, вселяется?
Он задумался, кажется, сомневался, говорить или нет.
– Знаешь, я думал на эту тему. Вероятно, Господь может и в котов вселяться, почему бы и нет. Только они не подходящие звери для такой миссии.
– Почему же? Тоже домашние любимцы.
– Знаешь, при моей любви ко всем животным, я долго не мог объяснить свою неприязнь к кошкам и обезьянам. Потом понял: не люблю их из-за поразительной схожести с людьми – обезьян их карикатурными ужимками, а котов - их наглостью и умением добиться своей пользы любыми способами, будь то требование, унижение, притворные ласки, и полным безразличием и даже презрением к дающему в действительности.
– Собаки тоже похожи на людей, особенно на хозяев.
– Да, похожи, но не на человека, а на его утопический идеал, которому никогда не суждено стать действительностью, но который, являясь мечтой, воплотился в поведении собаки. Потому-то собаки и вызывают неограниченную любовь и трепетное уважение людей, которые их познали.
Я согласился. Стоило ли спорить на прощанье? Выложил на стол все восемь банок тушёнки – божественным собачкам! Попрощался на полном серьёзе с Джеком в иконе.
Переправа прошла благополучно. Посреди реки мой перевозчик указал рукой на берег. В том месте, где стояла моя палатка, остался крошечный островок с двумя деревьями. Повезло мне!
На прощанье Джек-собачник, мировой старик сказал мне:
– Прояви снисхожденье, помни, люди честны и доверчивы, как собаки. И если ты с ними будешь поступать так же, вы станете одной сворой – лучшей командой в любом деле.
Я запомнил совет Джека-собачника. Теперь у нас на работе одна спаянная свора верных коллег – любой за всех глотку перегрызёт. И дело у нас ладится!
И ещё я завёл собаку, обыкновенную бездомную дворнягу с рынка. Я ей предложил, и она согласилась. Теперь мы с Найдой живём вместе. Видели бы вы её глаза!
Я учу помаленьку собачий язык, кажется, получается. Рассказал ей о собачнике Джеке. Ей интересно. Договорились вместе посетить его этим летом.
Я уже упаковал рюкзак. Найда сказала, что тоже готова.
Ждём отпуск.
Этот рассказ опубликован в сборнике «Чокнутый собачник». Его можно скачать в любом формате на ваши электронные устройства, а также приобрести бумажной книгой по адресу: https://ridero.ru/books/choknutyi_sobachnik/
Электронная версия - бесплатно.